сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 69 страниц)
В то время финансами управлял Лаверди, ставленник г-на де Шуазёля. Он оценил эту должность в сто пятьдесят тысяч ливров, чтобы тот, за кого просила дофина, человек бедный, неспособен был ее купить. Однако дофина добилась от короля обещания предоставить это место бесплатно, что еще более усилило ненависть к ней г-на де Шуазёля. Поэтому министр употребил все возможные средства для того, чтобы король взял назад данное им слово; но, против своего обыкновения, король сдержал его.
Мы говорим «против своего обыкновения», ибо Людовик XV редко исполнял свои обещания, коль скоро эти обещания вызывали какие-нибудь возражения со стороны министра или даже канцелярских служащих.
Приведем пару примеров.
В труппе Французской комедии состоял очень заслуженный актер по имени Арман, так часто забавлявший короля своей игрой, что однажды вечером, после спектакля, встретив его в Шуази на своем пути, король сказал ему:
— Арман, я назначаю тебе пенсион в сто пистолей.
Актер поклонился и в восторге вернулся к себе домой.
Разбираясь в театральных постановках лучше, чем в постановке дела в канцеляриях, Арман полагал, что одного слова короля будет достаточно, чтобы получить в королевском казначействе обещанные ему деньги. И потому, по прошествии года, он явился туда с распиской в руке. Будучи знаком со всеми чиновниками, он был превосходно принят ими; однако они заявили ему, что получить денег он не может, поскольку не включен в платежную ведомость. Удивившись такому затруднению, Арман отправился к герцогу д'Омону, в присутствии которого король оказал актеру эту милость, и рассказал ему о том, что с ним случилось.
Первый дворянин королевских покоев выслушал его, сохраняя важность, а затем, когда он кончил, заявил ему:
— Да вы наглец!
— Почему это наглец, монсеньор?! — вскричал Арман.
— Да, сударь; знайте, что лишь я, исполняя должность первого дворянина королевских покоев, вправе назначить вам пенсион, а то, что вам сказал король, это пустые слова!
Арман поклонился, вышел и помчался к своим товарищам, чтобы попросить у них совета. Товарищи посоветовали Арману сделать так, чтобы короля уведомили о том, что случилось с актером. Арман последовал их наказу, и Людовик XV узнал о том, что произошло.
— Ах, Боже мой, бедный малый! — сказал король. — Все это чистая правда: ну да, я назначил ему пенсион, но более это меня не касается; пусть он договаривается с д'Омоном.
После этого ответа Арман прекрасно понял, что ему следует проститься со своим пенсионом в сотню пистолей. И действительно, на протяжении нескольких лет все оставалось в прежнем положении, и лишь благодаря посредничеству мадемуазель Клерон, которая, даровав первому дворянину королевских покоев свое высшее благоволение, потребовала утвердить данное королем слово, бедный Арман увидел свое имя внесенным в благословенный список королевских милостей, или, лучше сказать, в список милостей герцога д'Омона.
Король имел несколько камердинеров-часовщиков, и было заведено, что старшина этих слуг получал пенсион в шестьсот ливров.
Когда этот человек умер, Людовик XV сказал Пельтье, сделавшемуся старшим между камердинерами-часовщиками:
— Любезный Пельтье, теперь вы будете получать пенсион.
Пельтье, зная все обычаи двора и наученный примером Армана, история которого наделала много шуму, не стал полагаться на слова Людовика XV и отправился к своему начальнику, первому дворянину королевских покоев, просить его согласия на пенсион, который уже был назначен королем. Первый дворянин королевских покоев велел написать об этом министру, г-ну д'Амело, и тот ответил, что он представит это прошение королю и прикажет подготовить соответствующую бумагу.
Пельтье имел на своей стороне министра, короля и первого дворянина королевских покоев; располагая такой тройной опорой, он полагал, что ему надо лишь протянуть руку, чтобы получить свой пенсион.
Но Пельтье ошибся: он забыл заручиться поддержкой еще одной могущественной особы; этой могущественной особой являлся г-н Лешевен, старший служащий канцелярии королевского двора, и бумага так и не была подготовлена. Проходит год, а бедный Пельтье не получил еще ни одного экю из этих шестисот ливров. Он снова идет к первому дворянину королевских покоев, который снова пишет министру, но министр не осмеливается противоречить своему старшему служащему, имея, несомненно, причины поступать с ним осторожно. Дело длится еще год, после чего Пельтье смиряется и заканчивает тем, с чего ему следовало начать, то есть наносит визит старшему служащему. Расстроганный этим поступком, Лешевен читает Пельтье нотацию по поводу иерархии власти и в конце концов, спустя двадцать семь месяцев после обещания, данного королем, подготавливает нужную бумагу.
Буакайо, хирург королевской армии, представляет его величеству докладную записку, где просит выплатить определенную сумму, которую ему давно и по закону должна казна. Король, удивленный тем, что эта сумма все еще не выплачена, собственноручно пишет внизу этой записки:
«Мой контролер финансов прикажет выплатить Буакайо в течение месяца означенную в этой записке сумму, которую ему должны и в которой он нуждается.
ЛЮДОВИК».
Имея в руках это распоряжение, хирург мчится в ведомство главного контролера финансов, с трудом пробирается к аббату Терре, предъявляет ему свою записку, снабженную собственноручной пометкой короля, и, полный уверенности, ожидает, что эта пометка произведет нужное действие.
— Что это такое? — спрашивает аббат Терре.
— Вы же видите, сударь, — отвечает хирург, — это приказ выплатить сумму, которую мне должна казна.
— Вот так шутка! — восклицает аббат.
И он швыряет записку Буакайо, который в изумлении поднимает ее.
— Но позвольте, сударь, ведь это воля короля!
— Да, но не моя!
— Однако его величество…
— Вот пусть его величество вам и платит, коль скоро вы к нему обращаетесь.
— Но…
— Ступайте, сударь, у меня нет более времени слушать вас!
И аббат Терре выставляет за дверь Буакайо; пораженный таким приемом и не зная, какого святого заступника просить о помощи, хирург обращается к дежурному капитану, который спешит выпроводить его на улицу; тогда он идет искать поддержку у герцога де Ришелье, но добраться до него ему не удается; однако он находит нового секретаря, недавно взятого на службу маршалом, и показывает этому секретарю приказ короля. Пораженный дерзостью генерального контролера, секретарь, будучи еще новичком в своем ремесле и полагая, что король что-нибудь да значит в своем королевстве, берет записку, идет к маршалу и говорит ему, что аббат Терре только что совершил невероятно чудовищный проступок, за который, если бы о нем стало известно королю, этот министр подвергся бы величайшим неприятностям.
После этого он рассказывает ему слово в слово, как было дело.
— Любезный друг, — говорит герцог де Ришелье своему секретарю, — вы глупец, если не знаете, что самое плохое покровительство во всем королевстве — это покровительство короля; коль скоро аббат сказал, что Буакайо ничего не получит, то и вы скажите Буакайо, что он ничего не получит; что же касается вас, любезный, то постарайтесь научиться таким делам, ведь это азбука нашего языка; ну а без этого, как бы я ни желал вам добра, мне нельзя будет держать вас у себя на службе; ступайте.
И, как и предсказал г-н де Ришелье, Буакайо ничего не получил.
Возвратимся теперь к бедной дофине, которой несколькими обмороками, случившимися во время болезни ее мужа, было дано знать, что ее здоровье тоже тяжело пострадало; вскоре она сделалась настолько слаба и состояние ее стало казаться врачам настолько опасным, что они ограничили ее питание одной лишь молочной пищей. Такая диета принесла, по-видимому, определенное улучшение в состояние дофины; это улучшение сохранялось какое-то время, и в январе 1766 года врачи заявили, что они считают принцессу спасенной.
«К несчастью, — говорит мрачная хроника, которая отмечает на своих страницах кончины королев, умирающих молодыми, — принцесса захотела вмешаться в политику».
Дофина покровительствовала герцогу д'Эгийону и несколько раз настойчиво говорила о нем королю. Она предлагала составить совершенно новое министерство, в состав которого вошли бы герцог д'Эгийон, г-н де Мюи, епископ Верденский и президент де Николаи.
Если верить все той же хронике, обычная чашка шоколада разрушила весь этот прекрасный план. Принцесса выпила эту чашку шоколада 1 февраля 1767 года и в тот же день заявила королю, что ее отравили. Принцесса Аделаида дала ей три дозы того прославленного противоядия, о котором мы уже говорили и которое г-жа ди Верруа привезла из Савойи, покинув тамошний двор; но все было тщетно! Дофина умерла в пятницу 13 февраля, в возрасте тридцати пяти лет.
То, что дофина говорила перед смертью, страшным эхом отозвалось в Версале. Как только она закрыла глаза, епископ Верденский, г-н де Мюи, герцогиня де Комон, маршал де Ришелье и г-н де Ла Вогийон поверили в отравление. Обвинение было настолько явное, что вскрытие тела августейшей покойницы было сделано в присутствии четырнадцати врачей, заявивших, однако, что они не нашли никаких следов отравления.
Все эти смерти, случившиеся одна за другой, все эти обвинения, сопровождавшие их, увеличили печаль короля и, казалось, какое-то время имели на него столь сильное влияние, что заставили его переменить образ жизни. С беспокойством было замечено, что он сблизился со своей супругой, скромной и благочестивой принцессой, которая жила как святая среди царедворцев, куртизанок и отравителей.
Королева и сама была погружена в страшную печаль: незадолго до этого она вследствие несчастного случая потеряла своего отца, короля Станислава Лещинского. В середине февраля старик заснул в кресле перед горящим камином, пламя охватило его платье, и он получил сильные ожоги.
Двадцать третьего февраля 1766 года он умер в возрасте восьмидесяти восьми лет, и с его смертью Лотарингия была снова присоединена к Франции.
Дочь пережила его лишь на два года. После продолжительной и тяжелой болезни она умерла, в свой черед, 24 июня 1768 года.
Несчастная принцесса, которая с двадцати пяти лет была только тенью королевы, которая видела, как любовницы ее супруга занимали ее место на ложе и на престоле и которая, в свой черед, исчезла как тень!
Ужас, охвативший Версаль после смерти Великого дофина, герцога Бургундского, герцогини Бургундской, герцога Беррийского и герцога Бретонского, спустя полвека снова распространился в том же самом месте и в той же самой семье.
И в самом деле, в течение короткого времени смерть нанесла жестокие удары по королевскому двору Франции.
Переберем в памяти эти жертвы: инфанта, герцогиня Пармская; герцогиня Орлеанская; принцесса де Конде; дофин Франции; его старший сын, герцог Бургундский; дофина; графиня Тулузская; король Станислав Лещинский и, наконец, королева, супруга Людовика XV.
При виде всех этих мертвых тел ужас объял принцессу Луизу. Она бежала из Версаля, удалилась в монастырь кармелиток и полностью посвятила себя Богу.
На обвинения в отравлениях не скупились; вся Франция роптала в один голос: кардинал де Люин, Николаи, граф де Мюи, герцог д'Эгийон, маршал де Ришелье, архиепископ Парижский; все вельможи, все прелаты, составлявшие партию дофина, а их было немало; все, кто ожидал, что после деспотического и развращенного царствования, при котором люди жили в течение пятидесяти лет, начнется царствование благопристойное и отеческое; короче, голоса всех заинтересованных в продолжении жизни тех особ, которые только что умерли, во всеуслышание заявляли, что все эти смерти не были естественными, и обвиняли в них г-на де Шуазёля.
Более того, назвав того, в чьей голове созрел этот гибельный замысел, указали и на цареубийственную руку, исполнившую его. Льёто, врача королевских внуков, обвинили в том, что он приготовил отравленные лекарства. Вместо всякого ответа он удовольствовался тем, что в начало своего труда «Практическая медицина» поместил гравюру, посвященную болезни Александра Македонского.
На этой гравюре победитель царя Пора изображен между своим врачом и доносчиками: вместо того чтобы поверить обвинению в отравлении, он опустошает кубок, который, как ему сказали, был отравлен.
Впрочем, независимо от того, справедливым было это обвинение или нет, оно произвело страшный шум. Это обвинение породило ненависть королевских дочерей и герцога Беррийского к герцогу де Шуазёлю.
Людовик XVI, слабодушный и незлопамятный, всегда проявлял упорство лишь в этом вопросе, и дрожь, которую он невольно испытывал при виде г-на де Шуазёля, свидетельствовала о том, что он видел в нем отравителя своего отца, даже не давая себе труда скрывать это.
Старый король, делавшийся все более развращенным и при этом все более набожным по мере того, как он старел, казалось, на какое-то время повернулся лицом к одному лишь Богу. Завещание Людовика XV датировано днем смерти его сына. Видя, что сын отправился на Небеса, он подумал, что ему не следует терять времени и что он сам со дня на день может быть призван совершить такое же путешествие.
С этого времени двор раскололся, причем еще глубже, на две партии. Во главе одной находился герцог д'Эгийон, во всеуслышание обвинявший г-на де Шуазёля в измене и отравлении.
Герцог д'Эгийон имел на своей стороне дофина, вельмож, которых мы только что назвали, архиепископа Парижского, французское духовенство и иезуитов.
На стороне герцога де Шуазёля, главы другой партии, были императрица Мария Терезия, парламенты, янсенисты, поэты, экономисты и философы.
Позднее мы увидим, какая песчинка, брошенная на весы, склонила их в пользу герцога д'Эгийона.
XXII
Эшафот. — Людовик XV. — Высказывание г-жи де Помпадур. — Граф де Лалли-Толлендаль. — Его происхождение. — Начало его военной карьеры. — Он становится полковником. — Он с отличием сражается при Фонтенуа. — Его назначают губернатором наших владений в Индии. — Его первые шаги. — Его успехи. — Он захватывает Куддалор и форт Сент-Дэвид. — Его наступление. — Он захватывает Мадрас. — Разграбление города. — Предательство наемников. — Возвращение Лалли. — Пондишери. — Бедственное положение крепости. — Поражение французского флота. — Бунт войска. — Захват Пондишери. — Лалли взят в плен и привезен в Лондон. — Версальские враги Лалли. — Лалли под честное слово возвращается во Францию. — Лалли сажают в Бастилию по его просьбе. — Прошение правительства и высшего совета Пондишери. — Лалли не дают возможность предстать перед военным трибуналом. — Дело передается палатам Парламента. — Секретарь г-на де Лалли. — Начало судебного процесса. — Поведение обвиняемого. — Его вера в милосердие короля. — Бритва. — Плац-майор Бастилии. — Лалли лишают его орденов. — Лалли приговорен к смерти. — Советник Паскье. — Паскье-Кляп. — Гревская площадь. — Палач Сансон. — Воспоминание из юности Лалли. — Казнь. — Сын графа де Лалли. — Госпожа де Ла Эз и мадемуазель Диллон. — Слова Людовика XV, обращенные к г-ну де Шуазёлю.
Мы прошли мимо события, наделавшего много шуму в Париже, — смерти, которая произвела во Франции впечатление не меньшее, чем самая громкая из упомянутых нами смертей достославных особ.
Вот уже много лет бездействовал эшафот, эта опустевшая театральная сцена, на которой дворянство не играло больше свою последнюю роль.
Последними, кто по политическим мотивам был приговорен к смерти на эшафоте, были несчастные молодые люди из Бретани, о казни которых мы рассказывали выше: Монлуи, Понкалек, Талуэ и Куэдик.
Министерство кардинала де Флёри было вполне миролюбивым. К тому же Людовик XV не отличался жестокостью; он был всего лишь вспыльчив. Во время парламентских распрей у него не раз были поползновения пролить кровь. Госпожа де Помпадур говорила:
— Я учусь умерять гнев короля, ибо, начни он проливать кровь, весь королевский двор, мне это известно доподлинно, был бы затоплен ею.
Тот, для кого предстояло восстановить этот эшафот, предназначавшийся для знати и бездействовавший тридцать семь лет, был граф Тома Артур де Лалли-Толлендаль, человек со знатным, громким именем, звучавшим при дворе Стюартов с равной самоотверженностью, независимо от того, были Стюарты королями или пленниками, жили они в Виндзоре или в Сен-Жермене.
С тех пор как Стюарты обосновались во Франции, граф де Лалли стал французом. В возрасте восьми лет он поступил на военную службу и был привезен своим отцом, заместителем командира ирландского полка Диллона, в Жиронский лагерь, где получил боевое крещение. Спустя четыре года, то есть в возрасте двенадцати с половиной лет, он стоял в карауле у траншеи перед Барселоной.
Вскоре Лалли стал командиром полка, носившего его имя. Затем, в 1740 году, в возрасте тридцати восьми лет, он был произведен в генерал-лейтенанты; в 1745 году он отличился в сражении при Фонтенуа; наконец, в 1756 году король назначил его губернатором наших владений в Индии.
