сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 69 страниц)
И потому граф де Шароле проявил такую настойчивость, что князь, состоявший в довольно тесной связи с ним, но не желавший ничего говорить ему о лечении, которому подвергся, предложил выписать из Москвы врача-монгола, вернувшего ему самому здоровье. Граф согласился на предложение князя, предоставив ему полную свободу договариваться с ученым медиком Абен-Хакибом о денежной стороне вопроса.
Два месяца прошли в ожидании. По прошествии этих двух месяцев князь явился к графу де Шароле, приведя с собой белобородого старика, которому на вид было более ста лет; невзирая на свой почтенный возраст и на то, что ему насилу удавалось передвигать ноги, он сохранил живой, полный огня взгляд и отпечаток чего-то сатанинского, сквозившего во всем его облике.
Сразу было видно, что ученый монгол принадлежал к той школе искателей философского камня, которая не отступает ни перед какой жертвой, чтобы найти его, и жертвует чем угодно, даже жизнью своих ближних, во имя этой неосуществимой мечты алхимии.
Лечение, назначенное монгольским врачом, состояло в следующем.
В течение двух месяцев, прервав всякие сношения со своими любовницами, граф де Шароле должен был питаться исключительно рыбой, овощами и легкими печеньями, пить лишь оршад и лимонад и спать в комнате, расположенной так, чтобы ни один из обитателей дома не спал на одном этаже с графом или этажом выше.
Эта спальня, помимо трех дверей, должна была иметь три окна: одно, выходящее на север, второе — на восток, третье — на запад; граф должен был входить в нее лишь для того, чтобы спать в ней, вступать туда с левой ноги, а выходить оттуда — с правой; не пить там, не есть там и не удовлетворять там никаких естественных нужд.
Каждый день, вставая с постели и ложась спать, он должен был произносить мысленно, не шевеля при этом губами, молитву, составленную на каком-то неведомом языке, но записанную французскими буквами; наконец, каждый день, перед второй трапезой, он должен был принять ванну с настоем из ароматических трав, собранных в определенное время, в определенном месте и при определенных условиях; что это были за травы, он так до конца и не узнал.
Такова была кабалистическая сторона этого лечения.
А вот его материальная сторона.
Каждую пятницу врач забирал у больного восемь унций крови; затем, взамен этих восьми унций испорченной крови и посредством какого-то хитроумного устройства, он впрыскивал ему в отворенную вену равное количество человеческой крови; кровь эту следовало извлечь из вен ребенка, который еще не достиг половой зрелости и тело которого подверглось перед этим каким-то таинственным обрядам, оставшимся неизвестными графу; наконец, в последнюю пятницу месяца доктор прописывал ванну, состоявшую на три четверти из бычьей крови и на одну четверть — из человеческой.
Все это повторялось четыре раза, что в итоге было равносильно одной ванне, состоявшей полностью из человеческой крови.
По окончании такого лечения, рассчитанного на два месяца, граф де Шароле должен был исцелиться.
Само собой разумеется, что как раз в эти два месяца происходили упомянутые нами исчезновения детей, ставшие причиной бунта, о котором мы рассказали выше.
По словам летописца-архивиста, у которого мы позаимствовали эти подробности, Людовик XV, обвиненный в преступлении, в каком некогда обвиняли Людовика XI, приказал полиции отыскать истоки всех этих слухов, и полиция была вынуждена открыть Людовику XV правду, изобличив истинного виновника, которым оказался не кто иной, как принц, принадлежавший к его семье.
Хотя граф де Шароле не входит в число тех людей, кого трудно было бы оклеветать, подчеркнем, что, не имея привычки обвинять бездоказательно, мы не рассматриваем это обвинение как имеющее серьезное историческое обоснование и признаемся, что приведенное Пёше в копии письмо, где граф рассказывает о случившемся и просит прощения за преступление, в котором его обвиняли и в котором он признается, кажется нам по стилю настолько не похожим на письмо принца, что, вместо того чтобы вызвать у нас убежденность в его вине, оно отняло у нас эту убежденность, если, конечно, она существовала.
Но, найденная в архивах полиции копия этого письма, независимо от того, подложная она или подлинная, являет собой, тем не менее, весьма примечательный документ: подлинная, она удостоверяет, до какой степени может дойти порочность человеческой натуры у тех, кому обеспечена безнаказанность; подложная, она показывает, до какого уровня уже в 1750 году поднялась, словно локальное наводнение, ненависть народа против принцев и королей, которой в 1793 году суждено было превратиться в повсеместное наводнение.
Поскольку крупные события, только что изложенные нами, охватывают 1750, 1751, 1752, 1753, 1754, 1755 и 1756 годы, дополним рассказ о них некоторыми частностями и тем самым завершим историю этих шести лет, в течение которых, помимо прочего, зародилась Канадская война, но ей мы посвятим отдельную главу.
Одной из таких частностей, более всего позабавившей двор своей оригинальностью, стало неожиданное бракосочетание герцогини де Буффлер и герцога Люксембургского.
Двадцать восьмого июня 1750 года, когда Людовик XV гостил в Бельвю у г-жи де Помпадур, герцог Люксембургский явился к нему с просьбой почтить своей подписью только что заключенный контракт, содержавший в себе условия его вступления в брачный союз с герцогиней де Буффлер.
Госпожа де Буффлер, овдовевшая за три года до этого, впервые появилась при дворе в 1734 году; она сделалась придворной дамой примерно в то самое время, когда Людовик XV отказался от супружеских отношений с королевой; любезная, обворожительная, исполненная очарования, она быстро заняла видное место в беспутном обществе замка Шуази.
Господин де Трессан придал своей песенкой дополнительную известность этой уже весьма известной особе.
Песенка г-на де Трессана начиналась следующим куплетом:
Когда мадам Буффлер явилась во дворец,
Решили все: то мать свою Амур прислал.
Ей куры тотчас строить стал любой юнец,
И каждый в свой черед с богиней переспал.
Маркиза де Буффлер распевала эту песенку наравне с другими, но, дойдя до последнего стиха, говорила:
— Право, не помню, как дальше.
Вот каким образом был решен вопрос об этой свадьбе, которую должны были праздновать на другой день.
За несколько дней до этого г-жа де Буффлер, устав от вдовьей жизни, горести которой, впрочем, она должна была замечать меньше, чем кто бы то ни было, приехала к герцогу Люксембургскому, уже давно числившемуся ее любовником.
— Господин маршал, — сказала она, входя к герцогу, — в эту ночь мне пришла в голову некая мысль.
— Какая же, герцогиня?
— Вам следует жениться на мне.
— А к чему это? Мне кажется, что в нашем положении мы и так почти женаты.
— Это правда; но я делаю вам такое предложение не по этой причине, а для того, чтобы называться маршальшей; титул благозвучный, и он мне нравится; вдобавок, если вы принесете мне титул, то я принесу вам другой, и если вы сделаете меня маршальшей, то я сделаю вас командиром гвардейцев.
— Черт возьми! Что же вы не сказали мне этого сразу, любезная герцогиня?! И когда мы подпишем брачный контракт?
— Я приеду к вам сегодня вечером с моим нотариусом.
— Итак, до вечера?
— До вечера.
Это был тот самый контракт, поставить подпись на котором герцог Люксембургский просил Людовика XV, и король поставил ее.
Неделю спустя герцог Люксембургский действительно получил должность командира гвардейцев, ставшую вакантной после смерти маршала д'Аркура.
Первого ноября того же года король учредил военное дворянство, приобретаемое по праву не только теми, кто дослужится до генеральского чина в королевской армии, но и теми, кто дослужится по крайней мере до капитана, если только их отец и дед служили в том же чине: «Patre et avo militibus».
Это было похвальное уравновешивание постыдного права купить себе дворянство за деньги, которым обладал первый попавшийся откупщик.
Десятого декабря в замке Шамбор, подаренном ему королем, умер маршал Саксонский; он ввел в армию новую теорию, основывавшуюся на воинственном характере французского народа и состоявшую в том, чтобы почти всегда возлагать успех сражения на пехоту.
— В руках французов, — говорил маршал Саксонский, — ружье всего лишь рукоятка штыка.
Поскольку из-за веры, которую исповедовал маршал Саксонский, король не мог оказать ему такие же погребальные почести, какие были оказаны г-ну де Тюренну, он приказал похоронить его в Страсбурге и все издержки по перевозке, погребению и сооружению гробницы возложить на королевскую казну.
Пигалю поручено было создать памятник победителю при Фонтенуа и Рокуре, и он исполнил это поручение.
Маршал Саксонский умер в возрасте пятидесяти четырех лет.
Двадцать второго января 1751 года король основал Военную школу, где могли бесплатно получить кров, стол и воспитание пятьсот французских дворян, преимущественно тех, чьи отцы умерли на службе короля или еще служили в королевской армии; это стало дополнением к замыслу учреждения дома Инвалидов, однако Людовик XIV начал с конца.
Двенадцатого сентября того же года дофина родила герцога Бургундского.
По этому случаю король позволяет уменьшить на четыре миллиона сбор податей, а город Париж выдает замуж шестьсот девушек.
Поданному примеру следует г-жа де Помпадур, которая в один заход выдает замуж всех достигших брачного возраста девушек из своих поместий, что составляет в общей сложности более семисот браков; при виде этого г-н де Монмартель, хранитель королевской казны, устраивает еще триста браков.
Со своей стороны, точно так же поступили гильдии и общины в провинциях, равно как и особы, желавшие доставить удовольствие королю и г-же де Помпадур, так что в итоге две тысячи браков стали следствием этих благополучных родов дофины.
Президент Леви, автор «Исторического дневника Людовика XV», подсчитал, что за четырнадцать лет эти две тысячи браков принесли государству прибавок населения в пятнадцать тысяч человек.
Само собой разумеется, что по поводу этих шестисот браков, на каждый из которых город выделил приданое в шестьсот ливров, было сочинено немало песенок.
Как обычно, мы приведем здесь одну из них в качестве образчика; из нее видно, что припев «Как славно все же нищим быть!» придумал вовсе не Беранже:
Приданое в шестьсот монет
Девицам в дар от богачей,
Включая платье и корсет,
А заодно и скрипачей.
Еще б паштет гусиный не забыть!
Как славно все же нищим быть!
Представь: в удобном месте
Шестьсот любовных пар,
Собравшись вместе,
Любовный испускают пар.
Вовек картину не забыть!
Как славно все же нищим быть!
Желая увенчать весельем день,
Каких досель не видел мир,
Прево — видать, ему не лень, —
Толпе любовников устроил пир.
Из памяти такое не избыть!
Как славно все же нищим быть!
Четвертого февраля 1752 года в аббатстве святой Женевьевы, куда он удалился за несколько лет до этого, умирает герцог Орлеанский, успев перед этим сжечь самые прекрасные картины своей галереи, поскольку на них была изображена нагота.
Двадцать девятого июня в Риме умирает знаменитый кардинал Альберони. Тот самый, с кем мы познакомились по поводу заговора Челламаре и кто устроил пожар в Европе, чтобы сделать Испанию той державой, какой она стала впоследствии; и действительно, к моменту его смерти Испания владела Королевством обеих Сицилий, которое он захватил силой, и герцогствами Пармским и Пьяченцским, на которые он предъявлял требования.
Двадцать восьмого февраля 1753 года в свой черед умирает герцогиня Менская.
Двадцать третьего августа 1754 года дофина родила сына, получившего имя герцога Беррийского и ставшего впоследствии королем Людовиком XVI.
Смерть Монтескьё, графа фон Лёвендаля и принца Домбского стали важнейшими событиями 1755 года.
Год 1756-й, в продолжение которого под покровительством герцога Орлеанского распространяется оспопрививание во Франции, наполнен в основном событиями Канадской войны.
Кстати говоря, в продолжение этих шести лет могущество г-жи де Помпадур не уменьшается, а возрастает. Дело в том, что наряду с крайней жадностью к деньгам и поместьям, в которой можно упрекнуть фаворитку, ей были присущи и великие достоинства. Она обладала тем художественным вкусом и теми благородными чувствами, какие полностью отсутствовали у короля. Когда король подло уступает Англии, пообещав выслать из Франции принца Карла Эдуарда; когда, подчиняясь приказу Лондонского кабинета, он приказывает арестовать принца прямо на улице и препроводить его к границе Франции, куда тот прибывает, показывая на своих запястьях следы веревок, которыми ему скручивали руки, г-жа де Помпадур всей своей властью противится этому изгнанию и этому аресту; она рискует своим влиянием и своим богатством в этой борьбе, без оглядки говоря правду своему царственному любовнику. Затем, наконец, когда дело уже сделано, она одна при дворе произносит вслух слова, которые в Европе произносят шепотом:
— Государь, это подлость!
Как и те, кто оказался в беде, могущественную опору имеет в ее лице искусство. Благодаря ей Вольтер получает доступ ко двору и добивается должности дворянина королевских покоев, которую продает затем за шестьсот тысяч ливров. Благодаря ей он держится при дворе, несмотря на свои выходки и вольности. Время от времени он вынужден искать спасения в бегстве и скрываться то у г-жи дю Шатле, то у герцогини Менской; но, как только небо проясняется, как только, подобно солнечному лучу, на устах короля появляется первая улыбка, маркиза призывает беглеца, он боязливо возвращается, пишет стихи в честь короля, которого ненавидит, и в честь фаворитки, которую презирает; ставит «Семирамиду», которая проваливается; сбегает в Пруссию; с успехом ставит «Катилину» и, всегда алчущий славы, а скорее, шума, заставляет д'Аламбера сказать о нем:
— Вот человек, у которого славы на миллион, а он хочет ее еще на грош!
Дело в том, что искусство является для г-жи де Помпадур важнейшим средством сохранить власть над Людовиком XV, скучающим все больше и больше.
Людовик XV страдает единственной болезнью, от которой нет лекарства, — разочарованием. Взгляните на портрет Людовика XV кисти Ван Лоо; он написан как раз в то время, к которому мы подошли; на нем король, изображенный в полный рост, тянет руку к остаткам молодости, которая убегает от него; но, прожив две трети своего зрелого возраста, он уже начинает замечать старость, которая поджидает его. Это все тот же лоб, если и не широкий, то, по крайней мере, благородный и высокий; это все те же голубые глаза, такие ясные под черными ресницами, с таким красивым разрезом под безупречными бровями; все тот же нос, по которому легко распознать одного из Бурбонов; все те же губы, тонкие и насмешливые, доставшиеся ему от Савойского дома; но вглядитесь в этот лоб, в эти глаза, в эти губы, поищите выражение чувств, которое художник хотел всеми силами скрыть, и вы обнаружите усталость во всем. Недостает лишь пустой чаши в нижней части этого портрета, чтобы сделать его символом Разочарования.
Так вот, этого короля следовало забавлять любой ценой. И потому скорее для него, чем для г-жи де Помпадур, по плану, похожему на грезу, воздвигается замок Бельвю. «Создайте мне сады Альцины, описанные Ариосто», — говорит г-жа де Помпадур художнику Буше, и Буше принимается за дело. Госпожа де Помпадур предоставила золото, мрамор и порфир; Лемуан обтесал эти камни, и вдвоем с Буше они создали жилище феи.
И потому, видя все эти старания угодить ему, Людовик XV улыбается, предоставляет г-же де Помпадур право табурета, сажает ее подле королевы, заставляет принцесс целовать ее в лоб — ее, дочь любовницы откупщика Турнеама, той женщины, которой после ее смерти сочинили следующую эпитафию:
Покоится здесь та, что поднялась из грязи
И ради денег тьму творила безобразий:
С откупщиком сама не погнушалась связи
И изловчилась дочь пристроить к князю.
Ее, дочь Пуассона, который был приговорен к повешению и который однажды вечером, за ужином с финансистами, разгоряченный вином и переполненный желанием говорить правду, развалился в кресле и сказал:
— Знаете, что заставляет меня смеяться? То, что я вижу нас всех в окружении такого блеска и великолепия! Чужестранец, войдя сюда, принял бы нас за принцев, а между тем вы, господин де Монмартель, — сын кабатчика; вы, господин де Савалетт, — сын торговца уксусом; ты, Буре, — сын лакея; ну а я, да что тут говорить, все знают, чей я сын!
