сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 69 страниц)
Есть и другие лица, вполне достойные рекомендации; но, помимо того, что у них есть должности, все они связаны дружескими или родственными узами с вышеупомянутыми особами; так что говорить о них я не стану.
АРХИЕПИСКОП ПАРИЖСКИЙ (БОМОН). Его следует считать одним из столпов религии, и наша семья обязана поддерживать его, как по совести, так и ради собственной выгоды, чего бы то ни стоило. Нежная мать моих детей скажет об этом намного больше; она сумеет отличить добро от зла, и здесь нет надобности доказывать, насколько она достойна любви и преданности».
Юная принцесса отправилась в путь с наставлениями матери, радостная от того, что едет во Францию, исполненная надежды на будущее, исполненная веры в настоящее.
Тем не менее ее испугало одно предзнаменование.
Стены спальни, предоставленной ей в первом доме, в котором она остановилась на земле Франции, были затянуты обоями со сценами евангельского рассказа об избиении младенцев; там было изображено столько пролитой крови и столько разбросанных трупов, а черты лиц были переданы с такой правдивостью и выразительностью, что юная принцесса попросила отвести ее в другую комнату, не смея лечь спать в этой.
В Компьене состоялась ее встреча с женихом, церемониал, позднее повторенный для Марии Луизы и не принесший, как и во втором случае, счастья Франции. Мария Антуанетта, в соответствии с правилами этикета, бросилась к ногам Людовика XV, который поднял ее, поцеловал в обе щеки, а затем, в ожидании брачного благословения, проводил ее в Ла-Мюэт, где ей была представлена графиня дю Барри.
Госпожа дю Барри тоже значилась в списке Марии Терезии: императрица помнила об услугах, оказанных Австрии г-жой де Помпадур, и, как видно, хранила признательную память о ней.
Так что Мария Антуанетта, к великому отчаянию Шуазёлей, была весьма расположена к г-же дю Барри.
Версаль оделся в парчу и золото, а между тем новое предзнаменование преследовало юную дофину вплоть до ее въезда в Мраморный двор.
В ту самую минуту, когда она ступила ногой на порог дворца, над замком разразилась неистовая гроза, и удары молний, сопровождавшиеся долгими и протяжными раскатами грома, огненным кольцом опоясали, казалось, весь горизонт.
Она испуганно взглянула на маршала де Ришелье, находившегося подле нее.
— Нехороший знак! — промолвил он, покачав головой.
И в самом деле, маршал де Ришелье не был сторонником союза с Австрией.
На другой день дофина отправилась в Париж, и зрелище, ожидавшее ее там, успокоило ее в отношении предчувствий, которые она испытала накануне. Все парижане вышли на улицы, чтобы встретить ее; она проезжала по столице, слыша крики толпы: «Да здравствует дофин! Да здравствует дофина!» Эта радость была настолько горячей, что Мария Антуанетта испытывала своего рода упоение.
— Вы видите вокруг себя, ваше высочество, — сказал ей г-н де Бриссак, — двести тысяч влюбленных в вашу особу!
Но к каждой радости судьба примешивала свое предостережение; на каждом празднике смерть взимала свою дань.
Известно, какой огромной оказалась дань, собранная ею на площади Людовика XV, где должны были пускать фейерверк, один только завершающий сноп которого обошелся в шестьдесят тысяч ливров. В то время застраивали улицу Рояль-Сент-Оноре и предместье. Жулики устроили давку; в толпе испугались этого непонятного волнения, внезапно охватившего все это людское море. Каждый хотел бежать; кто-то бросался в канавы, кто-то задыхался в тесноте, кого-то давили о стены.
Полиция призналась, что там было найдено двести трупов.
Парижане же втихомолку говорили, что вслед за этой давкой около тысячи двухсот трупов было брошено в Сену.
Всего лишь за месяц это было уже третье предзнаменование, и, как видим, не менее страшное.
Последнее происшествие произвело сильное впечатление на дофина.
Незадолго до этого он получил две тысячи экю, которые король выдавал ему каждый месяц; он послал эти деньги г-ну де Сартину, сопроводив их следующим письмом:
«Я узнал о несчастье, случившемся из-за меня, и глубоко опечален им. Мне принесли деньги, которые король посылает мне каждый месяц на покрытие моих мелких расходов; располагая лишь этой суммой, я посылаю ее Вам; окажите помощь самым несчастным.
Свидетельствую Вам, сударь, свое глубокое уважение.
ЛЮДОВИК АВГУСТ.
Версаль, 1 июня 1770 года».
В разгар всех этих событий дофина произвела очень сильное впечатление. Вот ее портрет, представленный одной из рукописных газет того времени:
«Ее высочество дофина довольно высока для своих лет; она худощава, не будучи тощей, и вообще такова, какой должна быть еще не вполне сформировавшаяся молодая особа; она превосходно сложена, и все части ее тела чрезвычайно соразмерны. У нее красивые белокурые волосы; полагают, что впоследствии они станут пепельнокаштановыми. Овал ее лица, несколько удлиненного, безупречен; брови у нее густые в той степени, в какой это может быть у блондинки; глаза голубые, но не бесцветные: они обладают живостью, исполненной ума. Нос орлиный, немного заостренный к концу; рот мал, хотя губы полные, в особенности нижняя, которая известна под названием австрийской. Белизна ее кожи ослепительна, а цвет лица у госпожи дофины вполне может избавить ее от необходимости прибегать к румянам. Поступь у нее истинно царская, но надменность осанки умеряется в ней кротостью, и, глядя на эту принцессу, трудно отказаться от чувства уважения и одновременно нежности к ней».
Тем не менее одной этой красоты было недостаточно, чтобы успокоить Людовика XV.
Он был не особенно уверен в возмужалости своего внука, герцога Беррийского, никогда не выказывавшего ни малейшего желания сблизиться с какой-либо женщиной. Поэтому накануне его свадьбы король позвал к себе г-на де Ла Вогийона, наставника дофина, и поинтересовался у него, было ли воспитание Людовика Августа полным в том объеме, в каком оно должно у человека, который на другой день вступает в брак. Господин де Ла Вогийон, никоим образом не полагавший, что обязанности, связанные с его должностью, могут простираться так далеко, с удивлением посмотрел на короля, что-то пробормотал и наконец признался, что ни слова не говорил дофину о тех делах, в которых, по мнению короля, дофину следовало разбираться. И тогда Людовик XV, видя, что при любом раскладе г-н де Ла Вогийон будет плохим наставником по части уроков, касающихся супружества, придумал хитроумное средство открыть глаза молодожену. Он приказал развесить вдоль стен коридора, который вел из комнаты герцога Беррийского в покои дофины, гравюры из изданного аббатом Дюлораном в 1763 году «Современного Аретино», не оставлявшие желать лучшего в отношении самых темных вопросов науки, в которой герцог де Ла Вогийон, по его собственному признанию, был плохим учителем, и затем поручил камердинеру дофина посоветовать своему господину, вручая ему свечу, внимательно разглядеть при свете этой свечи гравюры, развешанные на стенах.
Все было сделано согласно приказу, но, несмотря на эту предосторожность, на другой день пронесся слух, заставивший Людовика XV сказать:
— Право слово, если бы моя сноха не была столь честной женщиной, я бы сказал, что этот бедолага не мой внук!
Не забудем упомянуть здесь о серьезном споре, вспыхнувшем во время придворного бала. В тот самый вечер, когда состоялась эта свадьба, которой предстояло закончиться столь странным образом, принцы Лотарингского дома и даже их родственники по боковой линии, такие, как принц де Ламбеск, возымели притязание занимать в танце место непосредственно после принцев крови и впереди пэров Франции. Король, желая дать доказательство своего уважительного отношения к Марии Терезии, просившей о такой чести для этих принцев и принцесс, своих свойственников, согласился на подобное нарушение прав пэрства. Вследствие чего последовал протест со стороны герцогов и пэров, которых возглавил г-н де Брольи, епископ-граф Нуайонский.
В ответ король направил им следующее письмо:
«Посол императора и императрицы-королевы на аудиенции, которую он имел у меня, обратился ко мне с просьбой от имени своего государя — а я обязан верить всему, что он говорит, — удостоить принцессу Лотарингскую особым вниманием по случаю бракосочетания моего внука с эрцгерцогиней Марией Антуанеттой Австрийской.
Поскольку танцы на бале составляют единственное дело, неспособное повлечь за собой неприятные последствия, ибо выбор танцующих зависит исключительно от моей воли, без различия должностей, званий и чинов, исключая принцев и принцесс моей крови, которые не могут быть ни поставлены в сравнение, ни помещены в один ряд с любым другим французом, и поскольку, помимо прочего, у меня нет желания вводить какие бы то ни было новшества в то, что принято при моем дворе, я рассчитываю, что вельможи и дворянство моего королевства, в силу верности, покорности, привязанности и даже дружбы, которую они всегда свидетельствовали мне и моим предшественникам, не дадут повода ни к чему такому, что могло бы быть неприятно мне, особенно в этих обстоятельствах, когда я желаю засвидетельствовать императрице мою признательность за подарок, который она сделала мне и который, надеюсь, будет отрадой остатка моих дней.
ЛЮДОВИК».
Несмотря на этот призыв, весьма напоминавший просьбу, большинство герцогов и пэров проявили упорство и не явились на бал.
XXIV
Мария Антуанетта объявляет себя соперницей г-жи дю Барри. — Скачки на ослах. — Остроумный ответ дофины. — Парикмахер Леонар. — Причудливые прически. — Бракосочетание герцога Орлеанского с г-жой де Монтессон. — Герцог д'Эгийон. — Он разбивает англичан в сражении при Сен-Ка. — Реплика г-на де Ла Шалоте. — Его заключают в тюрьму. — Интриги. — Влияние графини дю Барри. — Торжественное заседание Парламента. — Господин де Мопу-сын. — Прозвище, которое дает ему маршал де Бриссак. — Заговор против г-на де Шуазёля. — Портрет короля Карла I. — Кушанья г-жи дю Барри. — Король Шуазёль. — Фаворитка и апельсины. — Письмо г-жи де Грамон. — Ссылка г-на де Шуазёля и г-на Пролена. — Знаки сочувствия, которые получает г-н де Шуазёль. — Аббат Герре. — Его ответ королю. — Портрет Шуазёля, написанный Людовиком XVI.
В продолжение некоторого времени все взоры во Франции были обращены на ее высочество дофину и все интересовались лишь тем, что она говорила и что делала.
О Марии Антуанетте было нетрудно судить, и вскоре все уже знали, какого быть о ней мнения.
Поскольку с первых дней своей семейной жизни, а точнее, с первых ее ночей Людовик XVI явно ощущал лежавшую на нем тяжелую вину и ему хотелось заставить свою молодую жену забыть о ней, он предоставил полную свободу прихотям Марии Антуанетты и ее мимолетным желаниям.
Мария Антуанетта воспитывалась в Шёнбрунне со всей обычной у немцев вольностью, и потому труднее всего ей было подчиниться правилам этикета французского двора. Герцогиня де Ноайль, которой было поручено напоминать юной принцессе об исполнении этих правил, когда та от них отступала, получила от дофины прозвище госпожа Этикет, и это прозвище закрепилось за ней.
Впрочем, Мария Антуанетта понимала, что, дабы иметь возможность поступать по-своему и вести себя на свой лад, надо прежде всего добиться того, чтобы ее полюбил старый король. Преуспеть в этом ей было нетрудно: принцесса подошла к Людовику XIV с его уязвимой стороны и милостиво повела себя с его любовницей.
— Какую должность занимает при дворе госпожа дю Барри? — спросила однажды Мария Антуанетта г-жу де Ноайль.
— Ну, — с некоторым замешательством ответила г-жа де Ноайль, — на ней лежит обязанность нравиться королю и развлекать его.
— В таком случае, — заявила дофина, — предупредите госпожу дю Барри, что в моем лице она имеет соперницу.
И действительно, Мария Антуанетта нравилась королю и развлекала его. Красивая, живая, одухотворенная, игривая, остроумная, решительная, она, едва появившись при дворе, наполнила его благоуханием юности и вольности, веселившим старого короля. Она стала для Людовика XV тем же, чем была для Людовика XIV герцогиня Бургундская. И потому дедушка боготворил свою внучку, которая, нисколько не соблюдая этикет, приходила к старику по утрам и вечерам в домашнем платье и подставляла ему для поцелуя лоб; и потому король многое спускал ей, в том числе и многочисленные шалости.
Театром этих сумасбродных увеселений становились чаще всего сады Трианона. Юные принцы и юные принцессы устраивали там скачки на ослах, наподобие скачек на лошадях, моду на которые незадолго до этого привез из Лондона в Париж англоман герцог Шартрский.
Однажды во время таких скачек Мария Антуанетта свалилась со своего осла. Ей хотели помочь подняться.
— Нет, нет, — сказала она, — поскорее найдите госпожу Этикет, и она скажет вам, по какому установленному церемониалу следует поднимать дофину, упавшую с осла.
Острота была тем более пикантной, что дофина свалилась на землю самым нескромным образом; но, поскольку она была достаточно хороша собой, а главное, прекрасно сложена, это происшествие не особенно огорчило ее. И потому, когда граф д'Артуа в отсутствие своего брата сделал ей комплимент, на который ни за что не решился бы дофин, она промолвила в ответ:
— Ну конечно! Когда ездишь верхом на осле, надо быть готовым к тому, что с него можно упасть.
Мария Антуанетта была кокеткой, любила наряжаться, и туалет занимал значительное место в распорядке ее дня. У нее были превосходные волосы, и она довела до крайних пределов искусство делать прически.
Первый мастер, которому она доверила укладывать ей волосы, был некто Ларсенёр; до этого времени женщин причесывали женщины. Мария Антуанетта способствовала тому, что парикмахеры вошли в моду.
Немалой известности добился на этом поприще Леонар; дело в том, что Леонар обладал подлинным дарованием. По правде сказать, требовалось большое воображение, чтобы помогать кокетству Марии Антуанетты. Именно ему обязаны теми причудливыми прическами, которые в продолжение пяти или шести лет изумляли Париж, прическами дерзкими и рискованными: это были прически в виде ежа, сада, горы, леса, цветочной клумбы, и каждая из них изображала в натуральном виде тот предмет, чье имя она носила.
После морского боя, который дал англичанам г-н де Ла Клошеттери, появились прически по образцу его фрегата «Красотка». Женщины носили у себя на голове целый фрегат!
Согласимся, что это вполне заслуживало звания академика причесок, которое присвоил себе Леонар.
Правда, мадемуазель Бертен именовала себя министром мод.
В 1817 или 1818 году мне показывали Леонара, который был еще жив в то время. Он занимал пост главного инспектора похоронных контор, причем эту должность ему предоставили в тот момент, когда он добивался привилегии на открытие театра комической оперы.
Между тем королевский двор несколько отвлекло от того пристального внимания, какое он уделял дофине, бракосочетание герцога Орлеанского с г-жой де Монтессон, очаровательной женщиной, с которой, как поговаривал кое-кто, он уже давно жил как супруг, хотя другие, напротив, утверждали, что ему так и не удалось ничего от нее добиться. Желание обрести опору в окружении короля подтолкнуло герцога Орлеанского к г-же дю Барри, ибо он рассчитывал, что она поможет ему добиться от Людовика XV позволения заключить этот неравный брак. Так что он поведал о своем замысле фаворитке, которая присущим ей тоном ответила ему:
— Ну хорошо, пузан, так и быть, женитесь на ней, а там посмотрим!
Полагаясь на это обещание, обеспечивавшее ему поддержку г-жи дю Барри, пузан продолжил начатое дело и женился.
Бракосочетание совершилось, а точнее, завершилось тайным образом в Виллер-Котре, где герцог Орлеанский собрал весь свой двор, не знавший или делавший вид, что не знает, в чем состоит цель этого собрания.
Утром того дня, на который была назначена церемония, столь давно ожидаемая им, герцог Орлеанский лично наметил дневные развлечения для всех приглашенных гостей: охоту, прогулки в коляске и пр., и пр., а затем сел в карету и отправился в Париж, чтобы венчаться.
Становясь на подножку кареты и обращаясь к нескольким своим друзьям, он произнес:
— До свиданья, господа! Я вот-вот обрету счастье, единственная досадная сторона которого состоит в том, что оно не сможет быть известным всем. Покамест я оставляю вас, господа; я вернусь поздно и вернусь не один, а в сопровождении человека, который будет предан моим интересам и моей особе в той же степени, что и вы.
И действительно, в шесть часов вечера к главному крыльцу подъехала карета; она привезла герцога Орлеанского, который вошел в зал, держа под руку г-жу де Монтессон. Тотчас же маркиз де Балансе, один из самых близких друзей герцога, подошел к г-же де Монтессон и назвал ее вашим высочеством, после чего этому примеру последовали все присутствующие.
