сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 69 страниц)
Впрочем, в то самое время, когда в общество проникает разложение, в королевский двор проникает смерть. Старшая дочь короля, красавица-принцесса, вышедшая замуж за инфанта герцога Пармского, приехала в Версаль, чтобы повидаться со своим братом. Людовик XV не осмелился проделать над собственными детьми тот опыт, какой герцог Орлеанский проделал над своими. Оспа по-прежнему ходила по дворцу, словно лев из Священного Писания, quarens quem devoret.[6 - Ища, кого поглотить (лат.). — Первое послание Петра, 5: 8.] Молодая принцесса попала под ее жестокую лапу и менее чем через неделю умерла, с лицом, истерзанным ее огненными когтями.
Пятого марта 1760 года умерла в свой черед г-жа де Конде, старинная подруга короля, которую он за сорок лет до этого велел изобразить на охоте вместе с ним, причесанной, как Диана-охотница, и сидящей верхом на рыжей лошади.
Двадцать третьего июля того же года заплатил дань природе граф де Шароле; однако о нем король нисколько не сожалел: это был жестокий охотник на людей, который, унаследовав аркебузу Карла IX, стрелял по крышам в кровельщиков и in anima vili,[7 - На малоценном существе (лат.)] опытным путем, изучал, что такое предсмертные муки. К концу жизни он обитал среди лесов и не появлялся более при дворе.
Двадцать второго марта 1761 года умер герцог Бургундский (это имя было роковым для дофинов, носивших его), несчастный десятилетний ребенок, оставивший своего брата, герцога Беррийского, наследником эшафота; то был прелестный ребенок, добрый и милый. Играя с одним из своих товарищей, он упал, опрокинутый им на землю, и ушибся. Не желая никому ничего говорить из опасения, что виновника этого происшествия будут бранить, он умер от нарыва. Эта потеря была тяжелой для Людовика XV; король любил его, как дед может любить своих внуков.
Король полагал, что он уже в расчете со смертью, как вдруг к нему пришли с известием, что г-жа де Помпадур умирает.
Это было поразительно, особенно для него, поскольку он виделся с ней каждый день.
Дело в том, что г-жа де Помпадур, для которой нравиться королю было первой обязанностью и я бы даже сказал чуть ли не высшим долгом, заботилась лишь об одном: скрывать от короля свой недуг.
Но чем же страдала г-жа де Помпадур?
Была ли это одна из женских болезней, тяжких и неумолимых? Или это был, как полагала г-жа де Вентимий, как полагала г-жа де Шатору, как полагала она сама, яд — средство не менее верное и скорее ведущее к цели?
Вот что рассказывали, а вернее, вот что рассказывала она сама.
Министром финансов в то время был Бертен, ставленник г-жи де Помпадур, и г-н де Шуазёль, стремившийся заполучить всю власть, захотел присоединить финансовое ведомство к тем министерствам, какими уже завладели его родственники и он сам.
Впрочем, финансы тогда находились в страшном беспорядке, и 1 декабря Парламенту было поручено изучить возможность преобразования финансового ведомства. И тут г-жа де Помпадур вспомнила о том, что говорил ей по этому поводу кардинал де Берни; ей пришло на память, что ее бывший фаворит вроде бы излагал когда-то превосходные планы на этот счет; но главное, она стала замечать, что герцогиня де Грамон весьма часто появляется при дворе и ее брат старается, чтобы она стояла как можно ближе к особе короля и как можно чаще попадалась ему на глаза. Госпожа де Помпадур сочла, что оставлять г-на де Шуазёля во главе правительства опасно для Франции и лично для нее; она приняла у себя кардинала де Берни, который, со своей стороны, трижды встречался с королем, и на их третьей встрече вопрос об отставке г-на де Шуазёля был решен.
Герцог де Шуазёль узнал об этом небольшом заговоре, составленном против него, и на другой день г-жа де Помпадур заболела.
Мы не станем поддерживать обвинения г-жи де Помпадур против г-на де Шуазёля, как прежде не поддерживали обвинения г-жи де Шатору против г-на де Морепа: каждый раз, когда при дворе неожиданно и скоропостижно умирала какая-нибудь важная особа, там непременно начинало звучать обвинение в отравлении.
Как бы то ни было, находясь в Шуази, неожиданно, прямо во время увеселительной прогулки, г-жа де Помпадур была поражена болезнью, которую сначала сочли просто мучительной, но которая вскоре сделалась смертельной.
Госпожу де Помпадур перевезли из Шуази в Версаль.
Людовик XV наблюдал за развитием болезни маркизы, не проявляя ни малейшего беспокойства; чувство, которое он питал к ней и которое из вожделения перешло в привычку, претерпело, по-видимому, новое изменение и свелось в итоге к желанию соблюдать приличие. Король был внимателен и заботлив к больной, как если бы она была всего лишь его другом. Каждый день герцог де Флёри приносил королю бюллетень о ее здоровье. 15 апреля 1764 года он пришел к королю как обычно, но без бюллетеня.
Госпожа де Помпадур умерла.
Она понимала, что умирает, и перед лицом смерти показала себя мужественнее, чем можно было ожидать. Утром последнего дня ее пришел навестить священник церкви святой Магдалины; около одиннадцати часов он стал прощаться с ней.
— Подождите еще немного, господин кюре, — сказала она ему, — и мы отправимся вместе.
Вместе с жизнью маркизы прекратилась и заботливость короля.
Тело фаворитки положили на носилки, и его понесли двое чернорабочих. Король стоял у окна, когда мимо него проходил этот позорный кортеж. С неба, затянутого облаками, упало несколько капель воды. Король протянул руку и промолвил:
— Бедная маркиза! Видимо, в последнем ее путешествии ей предстоит плохая погода.
Маркиза де Помпадур была похоронена в парижском монастыре капуцинок, в часовне, купленной ею за год до этого для своего погребения и принадлежавшей прежде семье Креки.
Маркизе де Помпадур сочинили три эпитафии.
Вот они:
Почиет здесь маркиза Помпадур.
Она пленила всех и при дворе имела вес,
Неверная жена и лучшая из всех метресс.
И вправе потому как Гименей, так и Амур,
Один — ее оплакать жизни круговерть,
Другой — ее оплакать смерть.
Вторая лаконичней, а главное, энергичней:
Покоится здесь та, что лет пятнадцать чистой девою была,
Служила шлюхой двадцать лет и сводней восемь лет слыла.
Третья написана на латыни и наделена всей твердостью эпиграммы Марциала:
Hic Piscis regina jacet quæ lilia succit
Per nimis. An mirum si floribus occubat albis?[8 - Почиет здесь царица Рыб, что лилий насосалась всласть!Так стоит удивляться, что ей от белей привелось пропасть? (лат.)]
Чтобы грамматически правильно перевести это последнее двустишие, нужен не иначе как г-н де Морепа, но, поскольку г-н де Морепа забыл оставить нам свой перевод, мы предоставляем каждому из наших читателей возможность сделать перевод этой эпитафии самостоятельно.
XXI
Дофин. — Его последние минуты. — Мария Жозефа Саксонская, дофина. — Ее просьбы к Людовику XV. — Господин де Шуазёль. — Его опасения. — Его ненависть к дофине. — Обещания Людовика XV. — Арман и Пельтье. — Господин Лешевен, старший служащий. — Буакайо и аббат Герре. — Дофина покровительствует г-ну д'Эгийону. — Чашка шоколада, выпитая 1 февраля. — Дофина заявляет королю, что она отравлена. — Противоядие. — Смерть дофины. — Толки и ропот в Версале. — Вскрытие тела. — Заявление четырнадцати врачей. — Тревога Людовика XV. — Он сближается с королевой. — Печаль королевы. — Станислав Лещинский получает ожоги и умирает. — Лотарингия вновь присоединяется к Франции. — Смерть королевы. — Череда смертей. — Две партии при дворе. — Господин де Шуазёль и г-н д'Эгийон.
Смерть г-жи де Помпадур, как мы сказали, не произвела глубокого впечатления на Людовика XV. Как бы ни привык человек к какому-нибудь игу, бывают минуты, когда это иго становится для него тягостным. И потому Людовик XV воспринимал себя как человека, которому возвратили свободу. К тому же с какого-то времени г-жа де Помпадур приобрела в политике и религии куда большее влияние, чем Людовику XV подобало позволить ей приобрести. В политике она вовлекла его в союз с Австрией, к которой он с юности питал неприязнь, а в религии заставила его изгнать иезуитов, к которым он с юности питал расположение. Ну а кроме того, находясь в открытом противостоянии с дофином и дочерьми короля, г-жа де Помпадур была вечной причиной семейного разлада. Да, ее смерть лишила Людовика XV установившихся привычек, которые были ему приятны, но ведь ее жизнь нарушала покой, который был ему необходим.
Так что в глубине души Людовик XV, по всей вероятности, не был огорчен тем, что он избавился от г-жи де Помпадур.
К несчастью, смерть обосновалась при французском дворе и не намеревалась так просто покидать его: ей требовались более многочисленные, а главное, более именитые жертвы.
С конца 1760 года дофин стал замечать, что здоровье его ухудшается; он нередко признавался своим ближайшим наперсникам, г-ну де Ришелье, г-ну де Мюи и г-ну де Ла Вогийону, что предчувствует свою смерть. Посторонним и придворной черни он объяснял причину своего ослабления и бледности лица простудой, подхваченной им во время поездки в Компьень и повлекшей за собой легочное заболевание, от которого он страдал все более и более; но своим друзьям, тем, кто был всем сердцем предан ему, тем, чья жизнь переплелась с его жизнью, он откровенно признавался, что полагает себя отравленным медленным ядом.
В начале декабря он почувствовал себя хуже и однажды, после тяжелой ночи, послал за своим врачом. Несколько услужливых друзей окружили кресло, в котором сидел принц.
Врач, за которым послали, вошел в комнату и пощупал пульс больного. Признаки болезни явно были серьезными, ибо врач вздрогнул.
Принц заметил его беспокойство и, взяв его за руку, вполголоса сказал ему:
— Любезный Ла Брёйль, не будем никого пугать.
И он в самом деле увел врача в соседнюю комнату, чтобы скрыть от окружающих, насколько это было в его власти, опасность болезни, которой он страдал.
С этого времени у дофина более не было надежды, и тем, кто его окружал, следовало приготовиться к его смерти.
Первой женой дофина была юная принцесса испанской крови, настоящая роза Севильи, образ которой он еще долго носил в своем сердце, хотя и вступив после ее смерти во второй брак.
Вместо смуглолицей Марии Терезы в объятиях дофина оказалась благодаря этому второму браку светловолосая дочь Саксонии, и понадобилась вся любовь, вся кротость, вся преданность этой женщины, чтобы занять в жизни принца то место, какое прежде занимала в ней его первая супруга.
И только в тот час, когда смерть уже угрожала ему, принц смог воздать должное этому ангелу, которого Господь послал к его изголовью и который не покидал его ни днем, ни ночью; она постоянно находилась рядом, склонив голову к его постели, и ее свежее дыхание смешивалось с лихорадочным дыханием больного; ревниво относясь ко всякой посторонней помощи, она стала преданной сиделкой своего мужа, тщетно умолявшего ее избегать тлетворных миазмов его долгой и странной болезни.
Только из-за нее, только из-за некоторых членов своей семьи дофину жаль было расстаться с жизнью. Он был набожен с детства, и все прожитые им дни, вплоть до последнего, являли собой одно долгое устремление к Небу. Накануне смерти он сказал своему духовнику:
— Клянусь вам, отец мой, будь у меня воля выбирать между жизнью и смертью, я бы тысячу жизней принес в жертву желанию как можно скорее увидеть Бога и познать его!
Что же касается Людовика XV, то он был все тем же; он вел себя так, словно умирал не его сын, не наследник славной и прекрасной короны Франции, а какой-то посторонний человек, свойственник или дальний родственник. Именитому умирающему оказывались со стороны короля всевозможные заботы, всевозможные знаки уважения, но все это делалось с сухими глазами, с холодным лицом, с опустелой душой.
Через полуоткрытую дверь Людовик XV следил за тем, как протекали и усиливались предсмертные муки дофина, отражавшиеся на его лице. Он распорядился о погребальном кортеже, и, поскольку все это происходило в Фонтенбло и час смерти принца должен был стать также и часом отъезда двора, он предупредил придворных, чтобы они были готовы к возвращению в Версаль на другой день или через день.
Лежа на своей постели, несчастный принц видел все это: узлы, которые бросали через окна, дорожные сундуки, которые выносили через двери комнат; он видел, как нагружали кареты, как посылали за лошадьми.
— Ах, любезный Ла Брёйль, — печально сказал принц своему врачу, — мне следует поторопиться умереть; ведь по правде сказать, я прекрасно понимаю, что этой задержкой вывожу из терпения всех!
То ли испытывая усталость, то ли уже ощущая признаки болезни, от которой ей вскоре предстояло умереть, принцесса, изнуренная лихорадкой, должна была удалиться к себе, и произошло это в ночь, предшествовавшую кончине дофина; но он и во время своих предсмертных мук думал о ней и посылал спрашивать, как она себя чувствует.
Дважды он принимал предсмертное причащение; для его столь набожного сердца это служило утешением и почти облегчением.
— Как только мои родные уйдут отсюда, вы станете читать надо мной отходные молитвы, не так ли? — спросил он своего духовника.
— Нет, — ответил ему священник, — еще не время, и вы, ваше королевское высочество, находитесь не в таком опасном положении, как полагаете.
— Это не столь важно! Все равно читайте их, — настаивал умирающий, — эти молитвы так прекрасны; они всегда глубоко трогали меня, даже в те времена, когда я не имел в них такой нужды, как сегодня.
Только за два часа до смерти дофин лишился сознания. До этого времени он утешал окружавших его, говоря:
— Я не очень страдаю; это невероятно, как легко умирать!
И он не лгал: он умер легко, как и должен умереть праведник; произошло это 20 декабря 1765 года.
Тем не менее король оказался чувствительнее к этой потере, чем можно было полагать. Через несколько минут после того, как скончался его сын, в комнату короля привели его внука и доложили:
— Господин дофин!
— Бедная Франция! — воскликнул Людовик XV. — Пятидесятипятилетний король и одиннадцатилетний дофин!
Почти в это же самое время, заливаясь слезами, в комнату Людовика XV в свой черед вошла вдова принца и, бросившись к ногам короля, стала просить его быть для нее, бедной чужестранки, отцом и покровителем. Она желала сама воспитывать своих детей, получить звание главной надзирательницы над их образованием, сохранить свое положение при дворе и как можно более приблизиться к особе короля.
Бедная женщина заботилась о будущем, в то время как все ее будущее заключалось в том, что вскоре ей предстояло занять место в гробнице своего супруга! Король немедленно уехал в Шуази, где он провел целую неделю, уклонившись от выполнения траурного этикета.
Между тем народ пребывал в отчаянии от смерти дофина, воспринимая ее как великое несчастье. Прохожие останавливались на Новом мосту, преклоняли колени перед статуей Генриха IV и молились. Казалось, что траур, который надели вдова и сироты, покрыл всю Францию.
Останки дофина отвезли в Санс, где они покоятся в подземелье кафедрального собора. Лишь его сердце было доставлено в Сен-Дени.
Король пообещал дофине все, что она у него просила; однако министерству Шуазёля нисколько не хотелось, чтобы вдова настолько сблизилась с королем и, возможно, овладела его умом. По рождению эта принцесса была саксонкой и, как все немецкие принцессы, получила превосходное воспитание. Она говорила на всех языках, даже на латинском. В случае смерти короля Людовика XV она, естественно, было бы призвана на регентство; но Саксонский дом был досконально осведомлен об интересах союза германских государств, одним из членов которого он являлся. Саксонский дом знал лучше, чем любой другой владетельный дом, сколько Франция потеряла из-за своего альянса с Австрией. И потому было важно воспрепятствовать дофине, которая, как мы сказали, была из Саксонского дома, войти в слишком близкие отношения с королем.
Для начала, чтобы создать помеху этим близким отношениям, Габриель, архитектор г-на де Шуазёля, заявил, что покои, которые просила для себя дофина и которые находились возле покоев короля, непригодны для жилья. Король решил удостовериться в этом лично, и ему действительно показали балки, выглядевшие настолько непрочными, что вместо той квартиры, какую она просила, он предоставил ей все малые покои.
Спустя некоторое время дофина попросила предоставить должность для одного любимца своего покойного мужа; однако герцог де Шуазёль, желавший, чтобы все милости проистекали от него и прежде всего старавшийся не допускать к должностям тех, кому покровительствовала дофина, уговорил короля обнародовать и скрепить своей подписью решение о том, что впредь все вновь создаваемые должности надо будет покупать.
