сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 69 страниц)
Второго февраля 1778 года я полюбопытствовал войти в бывшую камеру несчастного узника; свет в нее проникает через единственное окно на северной стороне, обращенное к морю; оно пробито в чрезвычайно толстой стене, на высоте пятнадцати футов от дозорного пути и забрано тремя рядами решеток, установленных на равном расстоянии друг от друга. В крепости я встретил семидесятидевятилетнего офицера вольной роты, охранявшей крепость, и он поведал мне, что его отец, служивший в той же роте, несколько раз рассказывал ему, будто однажды подручный хирурга заметил под окном узника что-то белое, колыхавшееся на волнах; он выудил этот предмет и отнес его г-ну де Сен-Мару; это оказалась рубашка тончайшего полотна, довольно небрежно сложенная и сплошь исписанная узником.
Господин де Сен-Мар развернув ее и, прочитав несколько строк, с весьма озабоченным видом спросил у этого малого, не читал ли он из любопытства, что там написано; тот стал заверять, что ничего не читал, однако через два дня его нашли мертвым в постели.
Офицер много раз слышал рассказ об этом происшествии от своего отца и от тогдашнего капеллана тюрьмы и считает его неоспоримым фактом. Другой факт также кажется мне достоверным, ибо все свидетельства о нем я собрал в тех же местах и в Леринском монастыре, где память о нем еще сохранилась.
Искали служанку для узника. Некая женщина из деревни Монжен предложила свои услуги, пребывая в убеждении, что на этой службе она составит состояние детям, но, когда ее сказали, что ей нельзя будет больше видеться с ними и даже сохранять какие-либо связи с другими людьми, она отказалась разделить заточение с узником, знакомство с которым обошлось бы так дорого. Мне следует еще добавить, что на двух краях форта, со стороны моря, выставляли часовых, которые имели приказ стрелять по судам, подплывавшим ближе определенного расстояния.
Женщина, прислуживавшая узнику, умерла на острове Сент-Маргерит. Отец офицера, о котором я только что говорил, в определенных делах пользовался доверием г-на де Сен-Мара и часто рассказывал сыну, что однажды ночью он принял в тюрьме труп и на своих плечах отнес его на кладбище. Он думал, что умер сам узник, но оказалось, как я уже говорил, что умерла его служанка, и вот потому и искали другую женщину, чтобы заменить ее».
Было известно, что в 1698 году Сен-Мар, сопровождая узника в Бастилию, остановился вместе с ним в своем поместье Пальто, и потому Фрерон, желая опровергнуть Вольтера, написавшего о Железной маске, обратился за подробностями к владельцу поместья Пальто, и тот ответил следующим письмом, которое было помещено в июньский номер «Литературного года» за 1768 год:
«Поскольку, судя по письму г-на де Сент-Фуа, отрывок из которого Вы привели, Человек в железной маске по-прежнему волнует воображение наших писателей, я расскажу Вам, что мне известно об этом узнике. На островах Сент-Маргерит и в Бастилии он был известен лишь под именем Ла Тура. Комендант и другие офицеры относились к нему с уважением; он получал все, что им дозволено было предоставлять узнику. Он часто совершал прогулки, и лицо его при этом всегда было скрыто маской. Только после выхода "Века Людовика XIV" г-на Вольтера, я узнал, что маска была железная и на пружинах; возможно, мне забыли рассказать об этом обстоятельстве, однако маску он носил лишь на прогулке или когда вынужден был являться перед посторонними.
Господин де Бленвилье, пехотный офицер, имевший доступ к г-ну де Сен-Мару, коменданту островов Сент-Маргерит, а затем Бастилии, неоднократно рассказывал мне, что судьба Ла Тура возбуждала его любопытство до такой степени, что однажды, желая удовлетворить его, он надел мундир и взял оружие солдата, который должен был заступить в караул на галерее под окнами той камеры, какую на островах Сент-Маргерит занимал этот узник, и со своего поста прекрасно разглядел его: тот был без маски, бледен лицом, высок, хорошо сложен, но с несколько полноватыми икрами, и сед, хотя был еще в цветущем возрасте. Почти всю ту ночь он провел расхаживая по камере. Бленвилье добавил, что узник носил одежду коричневого цвета и ему давали красивое белье и книги; что комендант и офицеры, разговаривая с ним, стояли с непокрытой головой, пока он не предлагал им сесть и надеть шляпы, и что комендант и офицеры нередко составляли узнику компанию и обедали вместе с ним.
В 1698 году г-н де Сен-Мар был переведен с должности коменданта островов Сент-Маргерит на ту же должность в Бастилию. По дороге туда он остановился вместе с узником в своем поместье Пальто. Человек в железной маске прибыл туда в дорожных носилках, следовавших за дорожными носилками г-на де Сен-Мара. Их сопровождали несколько верховых. Крестьяне вышли встретить своего сеньора. Господин де Сен-Мар ел вместе с узником, который сидел спиной к окнам столовой, выходившим во двор. Крестьяне, которых я расспрашивал, не могли видеть, в маске он ел или нет, но зато они хорошо разглядели, что у г-на де Сен-Мара, сидевшего напротив узника, рядом с тарелкой лежали два пистолета. Им прислуживал только один лакей; выходя за блюдами, которые ему приносили в переднюю, он тщательно закрывал за собой дверь столовой. Когда узник проходил по двору, на нем постоянно была черная маска. Крестьяне отметили, что им удалось увидеть только его губы и зубы; он отличался высоким ростом, а волосы у него были седые. Господин де Сен-Мар спал на койке, которую ему поставили рядом с постелью человека в маске.
Господин де Бленвилье сообщил мне, что, когда в 1704 году узник скончался, его тайно похоронили в приходе Сен-Поль, а в гроб насыпали какое-то едкое вещество, чтобы уничтожить труп. Я ни от кого не слышал, что у него был иностранный акцент».
Когда они прибыли в Бастилию, г-н Дюжонка, королевский наместник этой крепости, сделал следующую запись о прибытии узника (отец Гриффе, иезуит, был первым, кто опубликовал два этих любопытных отрывка, извлеченных из архивов крепости, откуда никогда не выходил наружу ни один листок бумаги; но он служил в Бастилии исповедником, а в те времена у иезуитов и у коменданта этой крепости, были, несомненно, свои причины предавать гласности такого рода истории).
«В четверг 18 сентября 1698 года, в три часа пополудни, — пишет Дюжонка, — г-н де Сен-Мар, комендант Бастилии, прибыл с островов Сент-Маргерит и Сент-Онора, чтобы вступить в эту должность, и привез с собой в дорожных носилках узника, чье имя не называется, которого он с давнего времени содержал в заключении в Пиньероле и который обязан всегда носить маску; до ночи он был помещен в башню Ла-Базиньер, а в девять вечера я самолично препроводил его в третью камеру башни Ла-Бертодьер, каковую камеру, получив приказ г-на де Сен-Мара, я до прибытия узника позаботился обставить всем необходимым.
Когда я сопровождал узника в названную камеру, — добавляет г-н Дюжонка, — со мной шел сьер Розарж, которого г-н де Сен-Мар тоже привез с собой и которому было поручено прислуживать названному узнику, а стол ему обеспечивал сам комендант».
Последние любопытные подробности, собранные о Железной маске, были даны г-ном Линге, который долгое время содержался в Бастилии и получил определенные сведения о нем от самых старых офицеров и служителей крепости; он передал свои записи г-ну Делаборду, и тот опубликовал их в небольшом сочинении об этом узнике:
«Узник носил бархатную маску, а не железную, по крайней мере в те годы, какие он провел в Бастилии.
Комендант сам прислуживал ему за столом и уносил его грязное белье.
Когда он шел к мессе, ему строжайшим образом запрещалось разговаривать и показывать свое лицо; солдатам-инвалидам был дан приказ стрелять в него, и их ружья были заряжены пулями, так что ему поневоле приходилось таиться и молчать.
Когда он умер, всю мебель, находившуюся в его пользовании, сожгли; разобрали плиты пола, сбили потолок, обыскали все углы и закоулки, все места, где можно было спрятать листок бумаги или лоскут материи; одним словом, тюремщики хотели выяснить, не оставил ли он какой-нибудь знак своего пребывания там. Господин Линге уверял меня, что в Бастилии еще есть люди, которые знали эти факты от своих отцов, старых служителей крепости, видевших там Железную маску».
Этот несчастный узник, мученичество которого продолжалось долгие годы, умер, наконец, в 1703 году в Бастилии, проведя там пять лет и два месяца! И точно так же, как было зарегистрировано его прибытие туда, в книге записи заключенных была зарегистрирована и его смерть:
«Понедельник 19 ноября 1703 года. Неизвестный узник, всегда носивший черную бархатную маску, которого г-н де Сен-Мар привез с собой с острова Сент-Маргерит и которого он уже давно охранял, вчера после обедни почувствовал себя плохо и сегодня около десяти вечера умер, не испытав никакой тяжелой болезни. Господин Жиро, наш капеллан, принял у него вчера исповедь. Умер он так внезапно, что не успел причаститься, и наш капеллан наставлял его перед самой кончиной. Похоронили его во вторник 20 ноября в четыре часа пополудни на кладбище Сен-Поль, в нашем приходе. Похороны обошлись в сорок ливров».
Однако его имя и возраст от приходских священников утаили, и в записях в церковной книге, сделанных в тот день, о погребении узника сказано следующее:
«В году тысяча семьсот третьем, ноября девятнадцатого дня, Маркиали, от роду сорока пяти лет или около того, скончался в Бастилии, и тело его было погребено на кладбище прихода Сен-Поль в присутствии г-на Розаржа, майора, и г-на Реля, гарнизонного хирурга Бастилии, в чем они и расписались:
Розарж, Рель».
Доподлинно известно, что после его смерти был отдан приказ сжечь все, чем он пользовался, как то: белье, одежду, матрацы, одеяла, вплоть до дверей его камеры, деревянных частей кровати и стульев. Его серебряную посуду переплавили, стены камеры выскребли и заново побелили; дошли в предосторожностях до того, что сняли каменные плиты пола, опасаясь, надо думать, как бы он не спрятал между ними записку или не оставил какой-нибудь знак, по которому можно будет распознать, кто он был.
Я оставляю все эти исторические документы и записи об узнике в маске на рассмотрение критикам и любопытным, но в итоге все равно окажется, что Железная маска был значительной персоной; что постоянная забота, с какой ему под страхом смерти приказывали скрывать свое лицо, свидетельствует о великой опасности, угрожавшей ему в случае, если он покажет его; что, следовательно, при одном только взгляде на его лицо можно было распознать, кто он был; что сам он скорее испытывал желание дать знать, кто он, а не желание обрести свободу; что, поскольку никакой принц не исчез во Франции после смерти Мазарини, Железная маска мог быть лишь фигурой значительной и вместе с тем неизвестной в то время и что правительство было чрезвычайно заинтересовано в том, чтобы скрывать его имя, его злоключения и его положение, коль скоро был отдан приказ убить его, если он назовет себя.
Из этих документов следует также — и такие свидетельства поражают более всего, — что где бы ни находился этот несчастный, будь то на острове в Провансе, будь то в дороге, будь то в Париже, ему неизменно приказывали прятать свое лицо; стало быть, в любом конце Франции вид лица этого узника мог раскрыть какую-то тайну двора.
Наконец, следует учесть, что лицо узника было скрыто со времени смерти Мазарини и вплоть до его собственной смерти, случившейся в начале нынешнего века, и что правительство дошло в предосторожностях до того, что дало приказ обезобразить умершему лицо или, как утверждали некоторые, похоронить его без головы.
Стало быть, на протяжении целого полувека его лицо могло быть узнано во всей Франции.
Стало быть, на протяжении целого полувека во Франции имелся какой-то заметный человек, лицо которого было известно во всех краях Франции, даже в тюрьме, стоящей на острове, и напоминало лицо узника, являвшегося современником этого человека.
Так что же это было за лицо, столь повсеместно узнаваемое, если не лицо Людовика XIV, его брата-близнеца, сходство с которым у него было таким разительным? Так что государственная тайна, которую скорее можно назвать преступлением Людовика XIV, представляется вполне раскрытой, и, если еще остается некоторое сомнение по этому поводу, то причиной его служит неправдоподобие жестоких приказов, отданных непосредственно комендантам государственных тюрем, хладнокровно убить столь знатного принца, если он откроет свой секрет.
Людовик XV выказывал себя куда более человеколюбивым, чем Людовик XIV, и, по достижении своего совершеннолетия, непременно освободил бы этого узника, если бы тот еще жил тогда; желая узнать о его злоключениях, он часто приставал с расспросами к регенту, и герцог Орлеанский неизменно отвечал ему, что его величество сможет узнать об этом лишь по достижении совершеннолетия.
Накануне того дня, когда оно должно было быть провозглашено в Парламенте, король снова поинтересовался, будет ли он посвящен в эту тайну, как и во все прочие тайны Французского королевства.
— Да, государь, — в присутствии многих вельмож ответил регент. — Открыв ее сегодня, я нарушил бы свой долг, но завтра я буду вынужден ответить на те вопросы, какие вашему величеству будет угодно мне задать.
На другой день, когда в присутствии вельмож своего двора Людовик XV отвел принца в сторону, чтобы выведать у него этот секрет, все не спускали глаз с короля и заметили, что герцог чем-то взволновал чувства юного монарха. Придворные не могли ничего понять, но король, удаляясь от герцога Орлеанского, громко произнес:
— Ну что ж, если он еще жив, я дам ему свободу.
Людовик XV был верен этой тайне даже больше, чем герцог Орлеанский. Но, когда отец Гриффе и Сен-Фуа стали обсуждать в своих сочинениях, столь известных, загадку Железной маски, опровергая взгляды друг друга, у Людовика XV вырвались в присутствии нескольких придворных слова:
— Да пусть спорят; никто еще не сказал правды о Железной маске.
В этот момент в руках у короля была книга отца Гриффе.
Известно, что дофин, отец Людовика XVI, часто просил покойного короля сказать ему, кто был этот знаменитый узник.
— Вам лучше не знать этого, — ответил ему отец, — это слишком опечалит вас.
Известно также, что г-н Делаборд, который был старшим камердинером Людовика XV и с которым его величество иногда беседовал на различные темы, связанные с историей, литературой и изящными искусствами, рассказал королю какой-то новый любопытный факт, касающийся Железной маски.
— Вы хотели бы, — сказал ему государь, — чтобы я что-нибудь сказал вам на эту тему. Так вот, вы разбираетесь в ней не больше других, но можете быть уверены, что тюремное заключение этого несчастного не нанесло вреда никому при дворе и что у него не было ни жены, ни детей.
Людовик XV проявлял такую же сдержанность в разговорах с г-жой де Помпадур и другими своими любовницами, которым очень хотелось узнать, кто был этот таинственный персонаж; но тщетно они терзали короля, не желавшего, чтобы его об этом даже спрашивали.
Наконец замечу, что пристрастие узника к очень тонкому белью, обязанность приобретать которое взяла на себя жена коменданта крепости на острове Сент-Маргерит, проистекало исключительно из малоподвижного образа жизни, который он все время вел; пребывание на свежем воздухе с его переменчивостью, самые обычные телесные движения, какие совершают, живя среди людей, и работа всех органов чувств непременно лишили бы его той чрезмерной чувствительности, какая присуща монахиням, молодым людям, получившим изнеженное воспитание, и чересчур впечатлительным женщинам; кровь, когда человек бездеятелен, приливает к самым крайним точкам тела; кожа, которая его покрывает, освежается; осязание становится безукоризненным, чувствительность отменной, и воздействие внешней среды дает себя знать с большей силой посредством столь восприимчивого чувства. И напротив, те, кто привык путешествовать или много ходить, сельские жители и те, кто занят тяжелыми работами, менее чувствительны к влиянию внешней среды. Так что не следует удивляться тому, что принц, оказавшийся в заточении с самой юности, не имевший навыка в ходьбе, незнакомый с воздействием свежего воздуха на органы чувств и с движениями человека свободного, имел крайне восприимчивую кожу: тонкое белье было для него не предметом пристрастия, а подлинной необходимостью.
