Текст книги "Истинное зло (ЛП)"

Автор книги: Oceanbreeze7

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

Они искали точное положение звезд и планет, наблюдая за их взаимодействиями и маршрутами. Стояла тишина, если не считать шелеста пергамента и случайного поскрипывания телескопа. Прошел час, потом два. Гарри закончил Орион, сидя на своем стуле, и остановившись, обдумывал, где еще посмотреть. Том тоже сгорал от любопытства, когда Гарри поднял свой телескоп к небу.

– Не вижу ничего зловещего, – сообщил Гарри. Он не знал, что ищет – звезды казались ему совершенно нормальными. Ничто не нарушало равновесия и не было предзнаменований как предупреждал Фиренце. – Они выглядят как обычно. .

Шепот мыслей и любопытства, Том намекал на концепцию солнцестояния, которая быстро перешла на двадцатое марта.

И то и другое – тупик; совсем не то, что имел в виду Фиренце.

–Аврора, предложил Том следующим. Вспышка цвета – яркая зелень и пурпур, танцующие в небе над самой северной вершиной Шотландии. Они редко видели Северное сияние, но представление о нем точно соответствовало тому, о чем предупреждал кентавр. Движение энергии в самом воздухе, и небо, наполненное мерцающими цветами.

– Мне нужно вернуться к этому, – подумал Гарри, выписывая новые траектории комет и созвездий. Том размышлял в безмолвном созерцании, мечтая о змеях, тенях и звездной пыли, мерцающей в горящем небе.

Их последний экзамен, История магии, должен был состояться только после полудня следующего дня. Гарри очень хотел бы вернуться в постель, учитывая, как поздно закончил экзамен по астрономии. Гермиона отругала его, но она тоже выглядела измученной. Когда он читал свои записи, было трудно не уснуть.

Пятикурсники вошли в Большой зал в два часа и заняли свои места перед перевернутыми экзаменационными листами. Гарри чувствовал себя измученным, а Том – бодрым и счастливым. Гарри хотел поскорее покончить с этим и лечь спать.

А завтра они с Роном отправятся на поле для квиддича, и он полетит, несмотря ни на какие правила, запрещающие ему играть.

– Переверните ваши пергаменты, – сказал профессор Марчбэнкс из передней части зала.

Гарри пристально посмотрел на первый вопрос. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что не вообще не учил этого. У ближайшего окна жужжала оса, и Том язвительно ужалил его за левым глазом.

– Да пишу я! Пишу! – устало подумал Гарри. Том снова ужалил его.

Гарри с трудом запоминал имена и путал даты. Он пропустил четвертый вопрос: по вашему мнению, способствовало ли законодательство о палочках и привело ли к лучшему контролю над бунтами гоблинов в восемнадцатом веке?

Гарри перешел к пятому вопросу, но затем Том возмутился очень громкими мыслями и мнениями, которые Гарри был вынужден выслушать. Ему не особенно хотелось слушать подобные мнения, но через несколько секунд, когда Том закипел и образы вспыхнули на страницах учебника в голове, Гарри беспомощно начал записывать шипение Тома. Законодательство о палочках создало всеобъемлющую сеть мониторинга магических действий, позволяющую отслеживать и нейтрализовать магию гоблинов за счет использования проводников …

– Помедленнее, пожалуйста, – попросил Гарри, зевая.

– Быстрее, – возразил Том, когда они перешли к следующему вопросу. Гарри не понимал, почему Том помешан на истории.

Вопросы продолжались в том же духе, Том мысленно прыгал и грыз запястье Гарри, как собака кость. Опишите обстоятельства, которые привели к образованию Международной конфедерации волшебников, и объясните, почему колдуны Лихтенштейна отказались присоединиться.

Том хихикнул, Гарри почувствовал ярчайшую искру узнавания. Он знал это – он только что читал свои записи. У Гермионы был целый подраздел в учебном пособии, посвященный этому вопросу.

– Пиши, мальчик-герой, – поддразнил его довольный Том. Подталкивая его руку к тому, чтобы он строчил быстрее и полными предложениями. Первым Верховным Магвампом был Пьер Бонаккор, Гончар.

– Я знаю, заткнись, – ответил Гарри, строча так быстро, как только мог. Солнце сильно припекало ему затылок. Что сделал Бонаккорд, чтобы оскорбить колдунов и ведьм Лихтенштейна? У него было такое чувство, что это как-то связано с троллями …

Горные тролли, Поттер.

– Хорошо, спасибо.

Том заискрился от удовольствия, теперь увлеченный игрой Гарри. Проблема заключалась в горных троллях, а также в охоте на троллей в горах… Гарри медленно написал еще две строчки о троллях. Он прочитал свой ответ, потрясенный тем, насколько подробным и информативным он был. Он и не подозревал, что он все это знал.

– Не знал, – вздохнул Том. – Это я знал. Ты плохо учишься.

Грубо, хотя и точно. Том искрился весельем, он чувствовал себя… хорошо.

– Ты в порядке? – подумал Гарри. Он чувствовал, как Том обдумывает слова, размышляет, как ответить. Гарри перешел к следующему вопросу, заполняя даты для Экономических статуй Гоблинов.

– Да, – тихо признался Том. Мне…лучше.

Они медленно приближались к концу. Гарри посмотрел на вопрос и с нежностью подумал о Крюкохвате. Он мог сказать, что Том увидел его мысли, завороженно наблюдая, как Гарри вспоминал встречу с гоблином в первый раз.

У меня было также, признался Том на выдохе. Гарри моргнул, и его стол превратился в иллюзию разворачивающегося воспоминания.

Он мог видеть это – чувствовать это как в живую. Разница в росте, приглушенное чувства чуда пятидесятилетней давности, которое все еще было таким искренним. Любопытство, страх, которые жгли, как плети. Гоблины смотрели на него с любопытством и знали его во всех отношениях, которые имели для них значение.

– Мистер Риддл, – тихо проворчал один из гоблинов. – Идите сюда. Мы обсудим ваш образовательный фонд, предоставленный вам Школой чародейства и волшебства Хогвартс. Этот фонд дарят только сиротам, не имеющим ни живых кровных родственников, ни подтвержденной родословной. Это верно?

Гарри помнил, как он открыл пересохший рот и испуганно прошептал:

– Да.

Это было чудесно, признал Том. И у Гарри тоже.

Гарри улыбнулся, отвечая на следующий вопрос, и Том прервал его. Регулирование древесного материала палочки.

– А как насчет того, когда ты получил свою палочку?

– Да, – согласился Том. Гарри моргнул и посмотрел через край старого прилавка в серебристые любопытные глаза Оливандера.

– Здравствуйте, мистер Риддл, – сказал Оливандер в воспоминаниях. – Не волнуйтесь. Мы еще подберем вам волшебную палочку.

Оно распутывалось быстрее, чем могло вычислить время, всемогущее знание каждого отказа, которое накапливало свое жало. Тома принимали и отвергали, ему давали и отбирали, снова и снова. Так долго, что от первого же прикосновения дерева, согревшего его, на глаза навернулись слезы.

– Я же говорил, – сказал Оливандер с сияющей улыбкой. – С вами было совсем нетрудно, мистер Риддл. Вы особенный, и только самое лучшее может сработать.

Гарри дернулся, словно от голода, и попросил – Еще.

Он наблюдал, видя отдаленную призрачную улыбку человека с носом и ухмылкой Сириуса. Мужчина с волосами, которые могли быть только у Малфоев. Робкие взгляды кого-то, кого Гарри не знал, и кого Том представил именами надгробий: Орион Блэк, Сигнус Лестрейндж, Абраксас Малфой.

Дамблдор с каштановыми волосами, превращающий столы в тигров, а лошадей в мрамор. Все одним движением, и Том, шепчуший: – Гениально.

Маленькая любопытная змея, глупая и немая, и как они уговаривал ее и учили языку. Преподавание синтаксиса в лесу, создание логова для долгожданного лета. – Я назову тебя Нагайна, – сказал он, и она сказала, что любит его.

– Еще, – сказал Гарри, уставившись невидящим, усталым взглядом в пустоту.

– Простите, вы в порядке? – спросил его проктор. Гарри резко выпрямился и поморщился. Он поднял глаза с извиняющимся выражением на лице, прямо в глаза …

– Это рождественский подарок. Ты должен быть благодарен.

– Я ненавижу тебя, – говорили они в кошмаре, во сне, в воспоминании, которое пахло цитрусовым одеколоном. Он смеялся, а они кричали и плакали, и было больно и больно…

– Я знаю, – проворковал Дож, играя с ними, чтобы увидеть, как громко они будут умолять. Не было времени, только циклическая заикающаяся остановка воспоминаний и травм, которые неконтролируемо закручивались в фильтр Я ненавижу тебя, Я ненавижу тебя, Я ненавижу себя, Я ненавижу тебя, Я ненавижу себя.

– Ах да, – сказал монстр со смехом, и кровь растеклась по разорванному одеялу Гермионы. – С Днем рождения, Том …

Гарри перегнулся через стол, и его вырвало прямо на пол. Дож – профессор – проктор Дож в тревоге сделал шаг назад.

Гарри понял только сквозь пульсирующую боль в черепе, что профессор Тофти бросился вперед и помог Гарри выйти из Зала.

– Мне … мне не нужно больничное крыло …

– Экзаменационная нагрузка, – посочувствовал старый волшебник. – Такое случается, молодой человек. А теперь выпейте прохладной воды, и, может быть, вы будете готовы вернуться? Я полагал, что вы уже закончили?

– Нет, я…да, – Гарри запнулся на словах из-за призрачных электрических разрядах. – Я… я сделал все, что мог …

– Очень хорошо, – мягко сказал старик. – Я пойду заберу ваш пергамент. Я предлагаю вам лучше пойти прилечь…

Гарри согласился, чувствуя себя потерянным и ошеломленным, когда неторопливо шел в общую гостиную Гриффиндора, шатаясь так сильно, что ему пришлось ползти через дверной проем. Он проигнорировал лестницу, вместо этого решив дотащиться до камина. Огонь тепло потрескивал, стулья и диваны были убраны и ждали жильцов.

Гарри не мог думать – его тело словно горело в огне, а крик продолжал терзать его горло. Неужели ему это приснилось? Новая форма пыток от Волдеморта? Что случилось с Томом … где Том?..

– Том! – попытался закричать Гарри, обнаружив, что голос его искажен и потерян. Эхом отдавалось: «Пропал без вести, Том исчез в страдании».

– Что это было? – простонал Гарри, прижимая ноги к груди и обеими руками схватившись за волосы. – Нет…нет…

Это было так реально, как видения или воспоминания. То же чувство, что и у воспоминания с трупом Седрика, лежащим на траве. Такая же боль, как нож, пронзающий его руку, как василиск, впрыскивающий ему в вену яд. Это было похоже на приближение дементора, на рану, которая отказывалась заживать. Та же боль, что и у Тома, схватившегося за стол, не способного упасть без сознания из-за передозировки. Не прикасайся ко мне! Он закричал, связанный, едва не захлебнувшись рвотой.

Это было похоже на то, как если бы свет погас в глазах Тома. Ты такой же, как он, не так ли? Ты здесь для этого – все, все хотят…

Это казалось неправильным – как сон, который Гарри мог, но не должен был помнить.

И он вспомнил, ползая в свете камина на коленях. Том посмотрел на него, и в его глазах отразилось что-то темное и дикое. Темное зеркало с искривленными глазами, и сказал:

– Я сам виноват. Я стараюсь быть хорошим, но тут же срабатывает спусковой курок. Мой череп поворачивается – холодный, тревожный, жесткий. Я наношу удар, безжалостный и жестокий. Я знаю, что все это мне предстоит исправить, но все же прошу твоего внимания и сострадания, Гарри. Я все обдумал, и нет никакого лекарства от гангрены сердца. Я отдал свою любовь, которой ты так сильно дорожишь, я перестал искать выход из этого темного места, я перестал молиться о свете… У меня никогда не было твердой уверенности в вере, в идеалы, высеченные во мне. Это моя последняя исповедь.

Лицо Гарри на ковре заглушало его слова, когда он повторял из кошмара:

– Последняя?

Том улыбнулся ему, плача кровью, и сказал:

Нет Бога, кроме меня.

Комментарий к Ключ от всех дверей

Осталось 2 главы.

========== Тайная вечеря* ==========

Комментарий к Тайная вечеря*

* (церк.-слав. ве́черѧ – ужин) – событие новозаветной истории, последняя трапеза Иисуса Христа со своими двенадцатью ближайшими учениками, во время которой он установил таинство Евхаристии, преподал заповеди о смирении и христианской любви, предсказал предательство одного из учеников и будущие судьбы христианской церкви и всего мира.

От автора:

Полный круг, и он вернулся туда, откуда начал. Отчаянный, глупый и молодой.

– Ты расскажешь мне об этом? – спросила его Крина Димитриу с нежностью и ностальгическим обожанием, как крапивник, заботящийся о своем птенце. Она держала его нож между длинными старческими пальцами, аккуратно положив его на низкий столик, раскинувшийся между ними. Прошло много времени с тех пор, как Том в последний раз видел свой нож, очень давно.

Том медленно вздохнул и пожал плечом.

– Я забрал его у трупа.

– Я думаю, – сказала Крина, – что лучшие из сувениров принадлежат мертвым. У кого ты его забрал?

– Не знаю, – ответил Том. – Я почувствовал себя виноватым за одежду, которую украл с трупа, но только на секунду. И так как не было никакой причины возвращать их, я украл и его нож.

Крина кивнула, наблюдая, как Том снова потянулся за ножом. Прошло довольно много времени с тех пор, как он чувствовал в руке его успокаивающий вес. Металлическое навершие, заостренное острие и клинок.

– Красивый нож, – сказала Крина. – Я изучила его, оценила. Это первый образец ножа, сделанный британцами Фэрберном и Сайксом. Только несколько тысяч были сделаны в 1940 году, потом они изменили модель и массово выпустили их уже в 1942 году.

Том не знал этого названия, знал только, что он полезен и может разрезать все, что угодно. Перекладина защищала его от сломанных суставов пальцев, а тонкое лезвие могло взламывать дверные замки.

– Сейчас он стоил бы немалых денег, – задумчиво произнесла Крина. – Печально, как части нашего выживания превращаются в украшения. Никто не знает, какие жертвы мы приносим на своем пути, что мы сделали для себя и для того, чтобы выжить.

Рука Тома сжала нож, крепко обхватив рукоять. Клинок слегка поблескивал в свете лампы, как и боевой топор Крины на стене, и копье, пронзающее кабанью голову.

– Почему ты никогда не говорил мне, – прошептала Крина. – Что на тебя напали, Том?

Он повернул нож, позволив его лезвию отразить комнату.

– Ты бы мне поверила? Нашла бы меня способным на слабость?

– Вся жизнь – это слабость. Сифилис никогда не бывает твоей виной. Если бы ты поделился этим раньше, мы могли бы обратить его на более ранней стадии и предотвратить твою боль.

Том вздохнул и посмотрел на нее с грустной улыбкой.

– Где проводится границу между местью и справедливым наказанием? В какой момент это имеет значение, а в какой не имеет совсем?

Крина сказала:

– Я считаю, что если вы возлагаете на мир свои ожидания, они всегда будут разбиты. По-моему, ты-важен, Том. Возможно, я никогда ничего не смогла бы сделать, а может, и смогла бы. Это нормально – чувствовать сожаление. Ты важен для меня.

– Хорошо, – сказал Том.

– Если бы мир был другим, – тихо призналась Крина. – Мы могли бы быть счастливы вместе. Ты вытащил бы меня из моего одиночества, а я тебя из твоей ненависти. В мире, где мы слишком много чувствуем, больше всего страдают такие люди, как мы.

– А кто такие люди, как мы? – спросил Том.

– Люди, которые могли бы все исправить, если бы нас не предали с самого начала, – заверила его Крина.

***

Том отогнал воспоминания легким прикосновение мысли. Олливандер протянул ему свою волшебную палочку: – С вами было совсем нетрудно, мистер Риддл. Вы особенный, и только самое лучшее может сработать.

Гарри Поттер, во всем мире и в своем сознании, жадно умолял его:

– Ещё.

Том подчинился, вспоминая Ориона Блэка и Сигнуса Лестрейнджа. Абраксаса Малфоя, так похожего на своего внука.

Дамблдор с каштановыми волосами и юное увлечение Тома тем, что может принести будущее.

– Я назову тебя Нагайна, – сказал Том, и она пообещала любить его вечно.

– Еще, – взмолился Гарри, когда Том посмотрел ему в глаза, а потом они подняли их и посмотрели вверх….

– Это рождественский подарок. Ты должен быть благодарен.

– Я ненавижу тебя, – говорили они в кошмаре, во сне, в воспоминании, которое пахло цитрусовым одеколоном. Он смеялся, а они кричали и плакали, и было больно и больно…

– Я знаю, – проворковал Дож, играя с ними, чтобы увидеть, как громко они будут умолять. Не было времени, только циклическая заикающаяся остановка воспоминаний и травм, которые неконтролируемо закручивались в фильтр Я ненавижу тебя, Я ненавижу тебя, Я ненавижу себя, Я ненавижу тебя, Я ненавижу себя.

– Ах да, – сказал монстр со смехом, и кровь растеклась по разорванному одеялу Гермионы. – С Днем рождения, Том …

Том Риддл резко проснулся, швырнул чернильницу через всю комнату и увидел, как она расплывается черным пятном на дальней стене. Он не кричал и не стонал, вместо этого его тело было заперто в потоке адреналина, который мучительно нарастал каждую секунду.

Дож, Дож, Дож.

–Нет, – прошипел Том сквозь сжатые челюсти, его перепачканные черным пальцы поднялись вверх, чтобы схватить себя за волосы и скрутить. – Нет, нет, его здесь нет …

– Он тут, он тут! – в ужасе кричал его разум. Отвращение, стыд, все самое ужасное превращается в простую смесь непавильного. Тома вырвало едкой смесью фруктов и сыра на ковер. Здесь воняло мерзостью и гнилью, как от Крины.

– Он тебя погубит, – солгал его мозг. Кожа Тома горела от прикосновения невозможного. Он знал, что Дожа здесь нет – но все так обострилось в этот единственный целенаправленный момент, что он не мог отличить реальность от лжи.

Том встал со стола, потом рухнул на колени, брюки намокли от рвоты. Все горело и зудело, фантомные конечности и голоса покрывали его кожу.

Милая, милая любовь.

– Нет, – возразил Том, яростно кусая язык. – Тебя здесь нет, тебя здесь нет…

– Разве? – врал и играл его мозг. Ласки воздуха. Том ударился головой о стол и почувствовал, как у него перехватило горло, и он всхлипнул.

– Я всегда здесь, – он мог вообразить это настолько интуитивно, что это стало для него реальным. Агония, этот позор. Том царапал и царапал, чувствуя, как кожа на руках треснула, а волосы вырвались с корнем. Черное пятно от чернильницы на стене Крины медленно стекало вниз, словно ужасающие смоляные слезы.

– Ты никогда не избавишься от меня, – беззвучно рыдал Том. Даже если ты убьешь меня, ты всегда будешь чувствовать это. Ты никогда этого не забудешь, малыш Томми.

– Пошел ты, – сказал Том. – Да пошел ты.

Нет, ты слишком труслив.

Тому хотелось, чтобы его мозг заткнулся, чтобы он сам замолчал. Ему нужны были зелья, блаженная бессознательность, из которой ничто не могло его вывести. Он хотел чего угодно, чего угодно…

Всегда ищешь легкий выход.

Том с трудом поднялся на ноги, ударившись бедром о ближайший стол. Оно пульсировала, горя расплавленным жаром дюжины черных язв, которые зудели, как сигаретные ожоги. Дож рассмеялся ему в ухо, душа его запахом одеколона и касаясь пальцами по трахее. Хороший мальчик.

– Прекрати, – прошипел Том, зажмурившись. – Ты не настоящий …

Я в твоем черепе, как и дюжина других разумов и монстров. Дикие заключённые, потерявший рассудок. Дож приставал к нему, нажимая остро и обжигая, как четки, выжженные на спине. Это здесь ты начинаешь молиться? Где твой Бог?

– Нет, – прошептал Том, дергаясь и оседая на землю. – Я…

Все кончено, и Том почувствовал, как его сердце оборвалось и разбилось, растаяло в неконтролируемой истерике. Все закружилось, дезориентируя волной хаоса и восприятия, которые отдаленно говорили ему, что его дыхание соответствует его сердцу. Быстрее и быстрее, одной рукой сжимая горло.

Где сейчас твой Бог?

Том зажмурился, ему приснились гниль и ядовитое вино, и он до крови вцепился в горло.

– Ты не настоящий. Ты не …

Я внутри тебя. Свожу тебя с ума, как маленького мальчика, которым ты и являешься. Где ты был, Том, когда взорвались бомбы?

Ползая по грязи, умоляя о прощении и молясь, чтобы он пережил эту ночь. Плакал, бил себя, потому что не хотел умирать. Он боялся умереть…

– Нет, – беззвучно ответил Том. – Нет Бога, кроме меня.

Том Риддл стоял, волоча обмякшие кости и протискиваясь сквозь черные пятна своего зрения. Его сердце – маленькая неистовая часть, подпитываемая паникой, как лошадь. Трепещет, как воробей, умоляя сломать ему шею.

Том поплелся через комнату, его дыхание замедлялось с каждым шагом. Он схватился за лежащий на столе нож.

Ты трус!..

– Заткнись, – сказал Том, раздувая ноздри. – Ты просто маленький напуганнный…

Ты в ужасе. Это все, что ты есть, испуганный маленький мальчик, кричащий, что не хочет умирать.

Том вздрогнул, одной рукой схватившись за волосы, а другой поцарапав ножом щеку.

– Заткнись, – прошептал он.

У тебя не хватает смелости. Честолюбия.

Том знал, что это так. Его сердце кричало, чтобы он остановилось. Умоляя его подумать еще раз, что должен быть другой способ.

Нет, его нет, рассмеялся его мозг. Его ужас, страх и тревога соединились в единую концепцию подавляющей мысли. Ты умрешь, малыш Томми. Где ты был, когда взорвались бомбы? Молился своему Богу?

Том беззвучно всхлипнул и исказил лицо, превратив его в ничто. Он нашел шкафчик, выудил оттуда свой дневник и сжал его испачканными рвотой пальцами.

– Я могу это сделать …

У тебя на это духу не хватит. Ты просто жалкий.

– Что-то вроде равного обмена, – оправдывался Том. Он прошел дрожащими шагами в фойе, где, как он знал, читала Крина. – Что-то даетмя, что-то забирается…

О, посмотри на себя, думаешь, что ты такой умный. Его мозг и ужас смеялись над ним, поражая его душу. Рак, который он должен был удалить. Ты думаешь, что сможешь расколоть меня, вырезать всю гниль из своего сердца и спрятать ее где-нибудь в другом месте. Ампутация на поле боя?

При его появлении Крина подняла глаза, комично расширившиеся при виде его состояния. Она открыла рот и застыла при виде ножа и дневника.

– Ох, – еле слышно прошептала Крина. – Похоже, ты принял решение.

Позади нее старинные викторианские напольные часы пробили свое время и зловеще зазвонил.

динь…динь…динь!

***

– Знаешь, я не расстроена, – сказала Крина, щелкнув языком. – Я слишком хорошо знала об этом, о множестве возможностей, которые представились мне за эти годы. Я уже не молода, Том. Я знаю разум, это логичное решение для тебя.

– В этом есть смысл, – объяснила Крина. – Крестраж, чтобы спасти себя. Я говорила тебе, что они изначально использовались для исцеления. Садись, все в порядке.

Том чопорно сел, уставившись пустыми глазами куда-то рядом с ее горлом. Крина подняла руку и провела кончиками пальцев по татуированному скарабею возле сердца.

– И вот мы здесь, – сказала она, вспоминая что-то очень давнее. – Я могла бы предотвратить такую катастрофу, но никогда бы этого не сделала. Я всегда буду считать этот виноградник своим, и хотя он мне не принадлежит, я буду защищать его.

Том издал высокий сдавленный звук, то ли стон, то ли смех, услышав ее слова, сказанные давным-давно на винограднике во Франции.

– Это то, что ты хочешь сказать?

– Я всегда надеялась, что ты выберешь другой вариант, – сказала она. – Но это было больше из…эгоизма, чем из истинного альтруизма. Я не несу ответственности за судьбу других …

– Его зовут Дож, – сдавленно прошептал Том. Его голосовые связки словно были сделаны из колючей проволоки. – Дож из Ордена. Он…

Голова Тома дернулась, одна рука взлетела вверх, чтобы больно вцепиться в волосы, так резко, что она услышала влажный треск раскалывающейся кожи головы. Вдоль горла Тома тянулись дикие красные следы когтей, очерчивающие его трахею, показывающие, что он сам себя искалечил.

– Дож и-изнасиловал меня.

Крина Димитриу ничего не сказала, потому что даже у нее не было слов.

– Я не могу этого сделать, – продолжал Том с резким скрипучим смехом. – Я не могу … не могу, черт возьми, спать. Каждую чертову секунду…

– Ты не знаешь, что это такое, – огрызнулся Том. Он повернулся к ней, смотря диким взглядом, наполненный отчаянием тех, кому слишком часто было больно. – Это… Я не могу так жить. Я не могу… Я не могу так жить.

Крина очень медленно переместилась, пока не оказалась в более профессиональной позиции.

– Ты хочешь поговорить об этом?

– Я закончил с разговорами! – крикнул ей Том. Горло выпячено, зрачки расширены, пан или пропал. – Ты бы все равно ничего не сделала. Никто, черт возьми, не сделал бы! Я не могу принять это – я не могу, черт возьми, так!

Они молча смотрели друг на друга, пока Том не начал дрожать.

– Ты, должно быть, ненавидишь меня. Все это время и усилия только для того, чтобы закрепить неудачу.

– Нет, – ответила Крина. – Я все еще верю больше всего на свете, что ты лучший из нас. Ты слишком много чувствуешь, и в этом причина твоего чистолюбия. Ни жадности, ни злобы.

Том уставился на нее и заплакал, а потом признался срывающимся голосом:

– Я собираюсь убить тебя.

– Я знаю, – согласилась Крина. – И все же ты не понял смысла. Тебе не удастся сделать Крестраж, Том. Ты потерпишь неудачу и будешь учиться на своих ошибках.

– Заткнись, – прошептал Том. Его глаза метались по сторонам, плечи ритмично подергивались, словно пытаясь сбросить невидимого врага. Его руки судорожно сжали нож и запустили пальцы в волосы. Струйка крови потекла с его головы и скатилась по щеке, смешиваясь со слезами. – Заткнись!

– У тебя ничего не получится, – сказала Крина. В конце концов она начала смеяться, потому что выиграла. – Даже сейчас, в таком отчаянии, ты потерпишь неудачу. Тебе не удастся бросить вызов своей природе, и я принесу себя в жертву, чтобы доказать это.

Он в ужасе уставился на нее, потом покачал головой и принялся расхаживать по комнате. Отрывистые шаги, бормотание низкое и дикое, прежде чем он повернулся к ней с испуганными глазами.

– Мне нужно бросить вызов природе. Я все сделаю. Я сделаю.

Крина улыбнулась и с тихим смешком покачала головой.

– Ты можешь попытаться, но у тебя ничего не получится.

– Я сделаю это! – закричал он так громко, что его голос дрогнул. Его нож сверкнул, когда он бросился на нее, одной рукой вывернувшись, чтобы схватить за волосы и заставить откинуть голову назад. Было больно, но она уже давно отстранилась от физической боли.

Крина рассмеялась, ее дыхание пахло белладонной, и сказала:

–: Ты всегда будешь терпеть неудачи, Том, потому что отчаяние не разбивает твое сердце. Ты вырастешь из этого и станешь еще лучше.

– Как ты можешь так говорить? – спросил Том, заставляя ее горло распрямиться еще шире. Он поднес нож по дрожащей линии к ее горлу, крепко прижимая, пока кожа не начала трескаться. – Я собираюсь убить тебя!

– Потому что ты боишься, – рассмеялась она. – Ты этого не понимаешь, но я уже победила. Я долго умирала, но теперь вижу, что не напрасно. Я выиграла, Том.

Том уставился на нее широко раскрытыми глазами и отчаянно замотал головой.

– Я … я убью тебя. Я не хочу … это против моей натуры …

– Это нормально, – прошептала Крина, – чувствовать сожаление.

– Нет, – тихо простонал Том. – Нет, нет … я … я должен это сделать. Я не могу … я не могу так жить. Я…

Крина рассмеялась, а Том под шумом раненого сердца закрутил ей волосы. Ее волосы поддались под его резким рывком, отшелушивая кусочки кожи головы, которые кровоточили смесью гноящегося гниения и свежей красной крови. Крина все еще смеялась, а разум Тома ломался и пытался вновь восстановиться.

Ему нужно было бросить вызов своей природе, разбить свое сердце. Он не хотел убивать ее – это уже губило его, но она настаивала, что он не прав. Он все испортил.

– Ты всегда все портишь, – фальшиво посочувствовал Дож. Мой идеальный маленький провал.

Улыбка Крины была такой нежной и любящей. Забота и принятие. Что бы ни хотел Том, она предложит это ему. Не было Бога, кроме него.

(Так близко, с одной рукой в волосах, а другой на ноже, он мог сосчитать поры между ее бровями. Он мог видеть, насколько глубокими были морщины у ее глаз, точный оттенок ее мешков под ними. Ее глаза были прекраснейшего цвета, но они говорили о страдании, которое могли разделить только старики.)

Желудок Тома скрутило, а нож затрясся, когда он сказал:

– Я…я тебя съем.

Кровь Крины оставляла следы слез под глазами.

– Это, конечно, достаточно отвратительно, чтобы бросить вызов природе, но для тебя этого недостаточно.

– Заткнись, – повторил Том. Он не мог думать. – Я…

Том выронил нож. Он позволил ему со щелчком соскользнуть с подлокотника дивана и упасть на персидский ковер. Он отпустил ее окровавленные волосы.

Том обхватил обеими ладонями ее шею, наложив пальцы на позвоночник. Ее глаза слегка расширились от удивления, прежде чем она улыбнулась и кивнула в меру своих возможностей. Его большие пальцы впились в ее трахею, чувствуя ровное и спокойное сердцебиение.

– Я всегда жила взаймы, – сказала Крина. – Пришло время вернуть украденные у тебя годы.

– Перестань, пожалуйста …

– Оставайся верен себе, Том, – сказала Крина, сверкая глазами. – Ты можешь спасти нас всех.

Удушение, признали неудачи Тома. Интимный способ убийства.

Последние слова Крины Димитриу были нежно прошептаны Тому на ухо:

– Я всегда гордилась тобой.

***

От ее внутренностей не шел пар, как от других знакомых Тому трупов. Ее кожа раздвинулась слишком легко, как спелая дыня на солнце. Она уже была готова лопнуть, живя с приближающимся сроком годности.

Ее кости ломались, как ветки дерева, ребра раздирались кинжалом в промежутках. Ее диафрагма напоминала формованную говядину, легкие были маринованными и тягучими.

– Прости, – дрожащим голосом воскликнул Том, стягивая ее на пол. Кровь сгустилась, как желе он зачерпнул сложенными чашечкой пальцами. На вкус как Темза, где раздутые трупы плавают лицом вниз.

– Мне очень жаль.

Он закричал ей в волосы, кровь окрасила его рубашку и брюки. Она улыбнулась ему мертвой улыбкой, ее глаза были стеклянными и пустыми, но у него не хватило духу закрыть их.

Посмотри на нее, требовал он от себя. Мучает себя даже сейчас. Посмотри, что ты наделал!

Он тут же пожалел об этом, как только почувствовал, что ее пульс остановился, а тело обмякло. Ее желудок разлил мерло на коже Тома, цвета, которым должна была быть кровь.

– Прости, – крикнул Том ей в волосы, и его вырвало разлагающейся плотью и внутренностями на ковер. – Я чудовище, прости, прости!

Она сказала, что гордится им, а он задушил ее прямо на полу. Она улыбнулась и позволила ему убить себя, потому что любила его.

Он хотел бы, чтобы это сработало, потому что тогда он никогда больше не почувствует этой боли.

– Может быть, ты… ты не … – пробормотал Том, пытаясь найти разумное объяснение. Он смотрел на нее, покачивая на коленях ее безвольные руки, туловище и открытые глаза. Он смотрел на ее расколотый и расчлененный таз и иррационально думал, что сможет вылечить ее. Соберет ее обратно вместе.

Трясущимися руками он зачерпнул один пучок кишок обратно в ее тело. Он скользнул внутрь, как слизняк, и безжизненно ударился о ее раковину.

– Может быть, т-ты не… – Том заикался, ничего не понимая. – Может быть…

Ты мертва, – с ужасом подумал Том. – Я сделал это.