Текст книги "Останови моё безумие (СИ)"

Автор книги: Nargiz Han

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

– Я сдержу обещание, и мы поедем завтра в клинику, – слышу в собственном голосе раздражение, сама не понимая его причину. Влад подходит к кровати, видимо успокоившись после моего замечания, а моё раздражение продолжает расти, он присаживается на край, а я не спешу открывать усталые глаза, и мы молчим. Не знаю, почему задаю ему этот вопрос, хотя давно уже получила на него красноречивый ответ в его глазах. Наверное, чтобы выговориться самой?

– Ты жалеешь меня? – он не ожидал, даже с закрытыми глазами ощущаю его смятение, продолжаю свой допрос, конкретизируя проблему. – Ты жалеешь меня, … такую? – он упорно молчит, что раздражает меня ещё больше, на секунду сомневаюсь в справедливости своего недавнего предположения, но не открываю глаз, чтобы полностью удостовериться. – Молчишь? – не успокаиваюсь, продолжая терроризировать брата своей детской обидой на всех и вся, теперь пристально всматриваясь в его красивое лицо, будто вижу его впервые, – А они все жалеют. Все эти врачи, мама с папой, даже Лизка, – не удерживаюсь от истерической усмешки, – улыбаются и жалеют. – Держать глаза открытыми становиться тяжело, и я снова опускаю наливающиеся свинцом веки, награждая Влада за его молчание:

– Уйди…, хочу отдохнуть, – но прежде чем услышу звук захлопнувшейся двери, решаю ответить ему на вопрос, который задала сама, хотя и поколебленная в его правильности.

– Не жалеешь, – непроизвольный вздох, – я знаю, – дверь закрылась, значит ушёл, а я осталась убеждённой, что не ошиблась относительно его чувства «не жалости».

Через какое-то время, которому я потеряла счёт, проваливаюсь в сон, с мутными надеждами, что родителям не сообщат сегодня, и Лизка не поднимет боевую тревогу.

Вечер подкрался незаметно, не знаю, сколько времени я уже лежу вот так без сна и без мыслей, совершенно ни о чём не думая, и совершенно ничего не чувствуя. Жизнь снова вернулась в свой хаотичный порядок, начинающийся с терпимой боли в груди и продолженный в родных белых стенах, на белоснежных простынях в окружении людей «в белых одеждах». Смешно, я так рвалась покинуть этот ненавистный с первых минут знакомства дом и когда я только начала привыкать к этому великолепию, однозначно царившему здесь, я исполняю своё заветное желание и убираюсь подальше отсюда, только вот в место, ещё больше презираемое мной, и, к сожалению или к счастью, не могу подобрать точного определения, но то место никогда не поменяет моего мнения в благоприятную сторону. Нельзя полюбить больницы! А именно в больницу я и поеду завтра, и я уверена, хотя мой брат наверняка ещё не предполагает этого, что там меня и оставят и не на неопределённое время, которое занимает у меня незапланированный непродолжительной сон, а вполне себе на значительный срок, как минимум в две недели. И это лучшее, потому что это время может растянуться в ещё более неприятные полтора месяца, как было два года назад.

Что может быть более предсказуемым, Влад вернулся вечером с подносом полным еды, это меня ужасно разозлило, он стоял со своим подносом около двери, не делая ни единого шага в сторону, в страхе передо мной, хотя он явно не догадывался о моём пробуждении. Да, я оказалась права, он не жалел меня, но я не понимала, что он испытывает ко мне и эта неизвестность которую я начала презирать ещё больше, медленно, но верно приближала меня к такой привычной неприязни, которую мне уже довелось чувствовать к нему. Я боюсь, но теперь, мне кажется будто он брезгует мной, словно я прокажённая, оттого и не жалеет, а я по глупости своей, подумала, что отсутствие презренной жалости ко мне – хороший знак. Дура! Тебя могут только жалеть или чураться. «Не бойся, братик, я не заразная, но если уж совсем невмоготу находиться рядом, как-нибудь потерпи до завтра, и упрячь в клинику, всё равно с моими анализами никто меня оттуда не выпустит без письменного отказа от лечения», – мысленно говорю с братом, а вслух, получается, выдавить из себя только:

– Оставь это, и уйди, – как же я не хотела его видеть, но всё же одарила его ненавистным взглядом, для подкрепления значимости своих слов. И он сделал, как я сказала, просто ушёл, а я упала на подушки, после того, как дверь наглухо закрылась, и разрыдалась, тихо так, чтобы ветер за окном не смог меня услышать…

«… – Мама, а почему мне нельзя поиграть с другими детьми во дворе?

– Дорогая, ну ты же у меня умничка, ты всегда слушаешь маму, а маме будет скучно дома одной...

– Такая кроха… жалко-то как… – сокрушается женщина средних лет, оглядывая лежащего на каталке маленького ребёнка в бессознательном состоянии, рядом с девочкой в машине скорой помощи разместилась молодая женщина, мать несчастной, плакала не переставая, бормоча невнятные молитвы, то и дело, сбиваясь и начиная по новой….

– Не плачь, мамочка, – хочется успокоить девочке свою расстроенную маму, но она не осмеливается открыть свои глазки, боясь, что мама будет сердиться на неё за непослушание, и потому что девочку очень пугает тётя рядом с мамой, которая всё время о чём-то говорит с выпученными глазами и хватает девочку за запястье. Поэтому четырёхлетний ребёнок стойко переносит качку в большой машине, принимая взрослое решение оставаться спящей….

– Мама, я умру? – очень серьёзно спрашивает девочка в нелепой больничной пижаме с противным катетером в маленькой ручке, через который, в тоненькую венку ребёнка капала очередная капельница, призванная улучшить её слабое здоровье.

– Что ты такое говоришь, глупенькая?! – пожурила её мама, обеспокоенная вопросом, заданным её маленькой больной девочкой. – Откуда ты это выдумала? – не могла её четырехлетняя дочь сама придумать такое, она ведь даже не знает о таких серьёзных вещах.

– Вова сказал, – добродушно доверилась девочка. – А ещё он сказал, что когда мы с ним умрём, то встретимся на небе, и там нам будет не так одиноко, как здесь….»

Вова, тогда действительно умер. Семилетний мальчик умер от остановки сердца, во сне, – пожалуй, это единственное, что успокаивало меня на протяжении следующих трёх лет, его смерть была безболезненной. И когда я приблизилась к отметке критичного возраста, в котором мой юный друг покинул этот бренный мир, я уже морально была готова к смерти, толком не осознавая, что же это слово означает на самом деле. Я понимала только, что я так же как и Вова уйду туда, где не будет моих мамы и папы, не будет весело смеющейся сестры Лизы и никого, кого я знаю сейчас. А ещё я помнила, как Вова рассказывал, что там мы сможем играть, бегать, прыгать и всё, что сейчас нам запрещают делать родители, это безумно мне нравилось, потому, что мне так хотелось быть похожей на обычных детей. Вова говорил, что он встретит меня на небе, и я очень хотела умереть, чтобы начать жить как все…

Я не умерла тогда, не умерла и через год, пошла в школу, попала в больницу, меня перевели на домашнее обучение, а потом я заперла себя в свои картины, переставая ждать смерть на свой следующий день рожденья. Я не умерла даже в четырнадцать, и в восемнадцать смерть не пришла за мной, а всё потому, что моё слабое сердечко оказалось очень сильным и настойчивым и не хотело прекращать биться за эту жизнь, упрямо чередуя черепаший ход с неумолимой секундной стрелкой на часах. Я упрямо живу, будто назло кому-то, или себе в отместку за нелепую мечту в семь лет – умереть, чтобы начать жить…

Подозрительно тихий стук в дверь известил меня о приходе сестры, брат по своему разумению ещё ни разу не стучался в дверь моей комнаты, нагло прохаживаясь без особого разрешения. Лизка вошла после моего короткого «Проходи», и замялась у косяка, ещё что-то надумывая.

– Можно? – наконец, несмело заговаривает сестра, что откровенно не было ей присуще.

– Ты уже вошла, – логично констатировала я. Лизка осторожно приблизилась и села на кровати, я тоже привстала, чтобы оказаться в полулежачем положении.

– У тебя снова был приступ? – самый глупый вопрос, который я ожидала услышать от Лизки и наиболее очевидный.

– Так получилось, – будто моя болезнь это что-то контролируемое, ответила я, пожимая плечами. Нет, я не злилась на Лизку, за её жалость ко мне – привыкла, но и благодарности за её участие тоже не было, сколько себя помню, столько я и больна и всё это время за меня переживают мои родные, это превратилось в неотъемлемую часть их любви ко мне. Безусловно, мне было неприятна их жалость, но они самые близкие мне люди, и я прощала им их извращённое ко мне сочувствие, смирилась.

– Влад попросил меня не говорить пока родителям, – мои брови медленно, но верно прокладывали себе путь к кромке лба, – сказал, что сам им позвонит завтра, после твоего обследования. Всё-таки не нужно было тебя слушать и пропускать очередной стационар, – высказалась Лизка.

– Мне правда было лучше, – начала оправдываться я, вспоминая, как отговорила всю свою семью везти меня в больницу, убеждая их, что можно пропустить это полугодие по причине отсутствия приступов долгое время. Просто меня не привлекала мысль лежать под капельницей летом, и наслаждаться запахом хлорки и смешанного аромата лекарственных средств, хотя бы раз мне хотелось почувствовать себя нормальной.

– Видимо не очень, раз пришлось вызывать скорую, таблетки не помогли? – проницательно подметила Лизка, временами на мою сестру волнами накатывала серьёзность.

– Не помогли, – не стала отпираться я. Лизка по давно установившейся привычке, после моего поражения в словесном бою с ней, задушила меня в своих объятиях.

– Всё будет хорошо, – решила попутно успокаивать она меня, и так совершенно успокоенную, чего волноваться, лучше уже не будет, а к худшему я давно готова. Наконец после пары поглаживаний по моим не отросшим волосам, Лизка прекратила мою персональную пытку и отпустила меня.

– Я в порядке, Лиз, – моя очередь успокоить сестру, и уверить её в том, что я не переживаю. – Правда.

– Я буду на работе, но ты обязательно позвони мне, как только будут известны результаты, договорились?

– Конечно, Влад сообщит тебе сразу после того как мы позвоним родителям. – Лизка одобрительно покивала головой и встала с кровати.

– Отдыхай и постарайся поскорее уснуть, – напутствовала она, перед тем как оставить меня в одиночестве.

Я откинулась на подушки, намереваясь последовать совету сестры, но точно знала, что не смогу заснуть, не приняв душ, иначе буду чувствовать себя грязной и странно пахнущей. С немалыми усилиями мне удалось всё-таки подняться и удержаться на ногах, от чрезмерно длительного лежания, тело было настолько расслабленным, что мои ватные конечности отказывались держать меня устойчиво в равновесии, но я добрела на них до ванной и раздевшись, встала под успокаивающие мои оголённые нервы струйки тёплой воды. В последнее время я перестала следить за отчётом часов, поэтому отстранившись от мыслительного процесса, с закрытыми глазами получала удовольствие от стекающих по моим волосам и лицу стройных капель воды. Даже мой гель для тела с навязчивым ароматом апельсинов не отрезвлял мою голову, затуманенную к тому же полученной порцией лекарств. Секунды, минуты утекают вместе со струйками воды меж моих пальцев, также как и эту живительную влагу, ускользающую от меня с явным превосходством, я не могу удержать и время, покидающее меня с большой охотой. Я не могла сказать себе, почему так бессовестно предаюсь печальным мыслям, но мне так надоело бесконечное однообразие собственного существования, именно существования, потому что я не ощущала в себе настоящей, полноценной жизни, что не то, что не верила в свет в конце тоннеля, я уже просто не хотела чтобы он там был. Да, я превратилась в жестокую мазохистку, просто привыкла.

Возвращаться в кровать было делом таким же нелёгким, как и вставать из неё, но я преодолела это расстояние и забираясь с ногами на красивый атрибут мебели, не моей собственности, натянула на себя пижаму. Холодная ткань заставила съёжиться, дрожь прошла по моему телу, странно было осознание последней ночи в этой спальне, но, тем не менее, я хотела поскорее погрузиться в сон, чтобы мой разум прекратил эти болезненные попытки мыслить о неприятных моей душе вещах.

====== Глава 14 ======

ВЛАД.

Мало что было хорошо, разве что снова пошёл снег, Мира любит снег, я видел это по её, медленно загорающемуся взгляду, тёплых карих глаз, моментами, прикрывающихся веками и покрывалом длинных ресниц. Моя девочка не проронила ни слова со времени, как мы оставили Лизу у её места работы. Она также мало разговаривала и с сестрой, но всё же разговаривала, но после того как в машине мы остались одни, она начала свою излюбленную игру в молчание. Я снова согласился с правилами игры, и мы ехали, молча, я вёз её в частную клинику своего некогда друга – последние два месяца я ни с кем не общался.

Мой друг – Олег, кардиохирург, и просто хороший человек, единственным недостатком которого является его молодость, хотя он точно старше меня на пару лет. У Олега своя частная специализированная на сердечных заболеваниях клиника, именно сюда я привез Миру. Я абсолютно уверен, что, по стечению обстоятельств, ей пришлось повидать различного рода больницы и клиники, и эта покажется ей такой же убогой, потому что клиническое учреждение априори не может быть привлекательным.

Нам, естественно не пришлось ждать в приёмной, я заранее предупредил Олега о нашем запланированном визите к нему, он был удивлён не только этой новостью, но и тем, что у меня обнаружилась сестра, да и целая семья в придачу. Но у меня для его планомерно развивающегося потрясения совершенно не было времени, да и нервов тоже. Войдя в моё положение, Олег при встрече нас не стал распыляться на дружеские объятия и проводил нас в свой кабинет для предварительной беседы со своей будущей пациенткой и её ближайшим родственником.

– Мирослава Сергеевна, не мне вас учить, – авторитетно начал Олег, после стандартных приветствий, – сейчас вы пройдёте обследование, вас будет сопровождать медсестра, после чего мы снова встретимся с вами в моём кабинете и посмотрим, как обстоят наши дела. – Он скупо, но искренне улыбнулся Мире, но она не собиралась быть настолько отзывчивой, молча направившись вслед за удаляющейся медсестрой.

– Неразговорчивая, – прокомментировал Олег поведение сестрёнки.

– Просто ей это всё уже порядком надоело, – вступился я за свою девочку. – Олег выразительно повёл бровями и насупился.

– Как ты заметил, я опустил никому ненужные выяснения обстоятельств твоего долговременного отсутствия в моём поле зрения, это теперь ни к чему, я более-менее сам во всём разобрался. – Он вмиг посерьёзнел и перевёл тему разговора, – Влад, поговорим о твоей сестре.

– Ты в курсе, что у неё серьёзная патология, – он выдохнул, всё же ему было нелегко говорить об этом со мной, – и если это не первый её приступ за последний месяц, то в больнице я оставлю её по-любому.

– Я понимаю, – глухим голосом вырвалось у меня. Далее воцарилась минутная пауза, после которой Олег покинул собственный кабинет, оставив меня одного, чтобы проследить за ходом обследования сестры.

– У твоей сестры аортальный порок сердца, – это звучало как приговор, но Олег невозмутимо начал вводить меня в курс дела, после того как нескончаемые процедуры и медосмотры были наконец-таки завершены и сестра с врачом вернулись в кабинет. – При физикальном осмотре обнаруживаются симптомы гипертрофии, дилатации левого желудочка и специфическая аускультативная картина. Как правило… – его перебили довольно наглым, но поставленным голосом – это была Мира.

– Не вежливо говорить обо мне, таким образом, в моём же присутствии. Тем более, я уверена, что мой брат, – при последнем слове меня пронизало током, нет, не оттого, что мне было неприятно само слово, очень верно интерпретирующее нашу родственную связь, как-то я даже не задумался об этом, настолько было ново слышать его из уст Миры. Неужели она подпустила меня к себе ещё ближе? – не понял ни единого слова из вашего увлекательнейшего рассказа моей болезни. – Она не пыталась шутить, это даже не было похоже на сарказм, чем-то другим были пропитаны её слова, я не мог понять чем, что мне совсем не нравилось.

– Ты регулярно принимала лекарства? – обратился Олег напрямую к Мире, по-видимому учитывая её пожелания, но существенно не обратив большого внимания её язвительному тону.

– Селективные β – адреноблокаторы и сердечные гликозиды? – как ни в чём ни бывало, проговорила заговорённую фразу сестра, не пытаясь изменить тона своего голоса. – Да принимала, до последнего времени, немного самовольно увеличив дозу последних. – Олег понимающе закивал, а я непонимающе воззрился на собеседников, переглядываясь с одного на другого.

– Не помогли? – спросил Олег.

– Не помогли, – подтвердила Мира, я видел, что она всё-таки постепенно успокаивается, или смирившись с новым лечащим врачом, или отгораживаясь своей невидимой стеной из безразличия от внешнего мира.

– Может кто-нибудь из вас всё-таки потрудиться объяснить мне, что с моей сестрой, – не выдержал я своего безмолвного участия в разговоре на правах интерьера.

– Прости, Влад, твоя сестра прекрасно понимает своё состояние, что не может не огорчать меня ещё больше, она могла предотвратить запущение своей болезни.

– Ошибаетесь, – только и сказала Мира, возразив, но не продолжив пререкательную речь, что в принципе оказалось достаточным для Олега, чтобы перестать вразумлять мою сестру, только нахмурившись, находя эту затею бесполезной.

– Диагноз подтверждается сделанной эхокардиографией, не могу сказать, что нам повезло, в данной ситуации это было бы неуместно, но тем не менее это так. У твоей сестры развивается пароксизмальная мерцательная аритмия, – при последних словах Олега, Мира снова вставила свой комментарий, на этот раз эта была связка из непонятных мне междометий, выразивших её… восторг?

– Ого, э…ы…а! – подобное повергло в ступор не одного меня, по всей видимости, такой реакции от своей пациентки Олег также не ожидал. – Простите, это нервное, – притворно начала извиняться Мира, при этом, не сдерживая хихиканья.

– Ты ведь понимаешь, о чём я говорю? – Олег пришёл в себя раньше меня и нахмурился ещё сильнее.

– На все сто, док, – фамильярно ответила ему Мира, она менялась у меня на глазах, это была совсем не моя сестра, не мой ангел, это был озлобленный на весь оставшийся мир подросток, но, тем не менее, имеющий право считать себя правым. – Я подозревала что-то подобное, и должна признаться, что вам действительно повезло. – Неожиданно Мира решила прояснить для меня ситуацию. – Просто очень редко удаётся обнаружить во время ЭКГ мерцательную аритмию, обычно её только подозревают и назначают мониторинг, ну это когда проводят ЭКГ несколько раз, за определённое количество времени в разное время суток. – Всё то-время, пока Мира очень доходчиво втолковывала в меня новую информацию о диагностике сердечных заболеваний, Олег терпеливо молчал, на его лице отражалось полное согласие с объяснениями моей сестры, будто она была не его пациенткой, диагноз которой мне расставляют по полочкам, а глубокоуважаемой коллегой.

– Участившиеся обмороки – это следствие обострения порока, необходимо лечение и возможно, нет, желательна операция, – Олег был предельно серьёзен, избегая смотреть на Миру, предпочитая мой не совсем понимающий, растерянный взгляд пронзительным глазам сестры. Он не запнулся на слове операция, но моё сердце совершило кульбит – Не понимаю, почему её не сделали раньше?

– Всему есть свои причины, – отстранённо ответила ему Мира. Больше участия в разговоре, а правильнее выразиться в разъяснении мне ситуации относительно своего состояния здоровья, Мира не принимала. Искоса подглядывая за ней, я замечал, что она поникла, и смотрит на неопределённый отсутствующий в кабинете предмет на стене отрешённо и безынтересно. Казалось, она потеряла всякий интерес к самой себе, её возбуждённое настроение, проявляемое в начале обсуждения нотками сарказма в свой адрес, испарилось, уступив место более привычной для неё апатии. Именно этому настроению она обязана своим вдохновением, потому как большинство её картин наполнены упадническим духом и безнадежностью. Она была безразлична самой себе и это меня убивало.

Через час после состоявшегося в кабинете Олега разговора, я уже находился наедине с сестрой в отведённой для неё палате-люкс, как объяснил мне Олег это было естественно, оставить Миру немедленно и не затягивать с лечением, которое было отложено до сей поры, до невозможного. Я успел сообщить об этом Лизе, которая удивила меня своей необщительностью по телефону, только однозначные ответы и сочувственные вздохи. Реакция родителей была ненамного бурной, как ни странно, но Нина Михайловна надолго затаила молчание после моего невнятного доклада об определении Миры в клинику, потом я различил характерные всхлипы – она плакала от … усталости.

И теперь я сижу в удобном кресле напротив модернизированной кровати больной сестры, оснащённой всяческими новейшими функциями и призванной для абсолютного прочувствования себя нездоровой. Я молчал. Как же это выглядело нелепо, я молчу с тех пор, как обнаружил Миру в кровати и не совсем в сознании. Я не знал, что говорить, просто не умел, её слабость вгоняла меня в ступор, и я не мог придумать ничего лучше, чем не раздражать её своим заикающимся голосом, боялся сорваться и начать порывисто обнимать и прижимать к себе, осыпать её лицо и руки поцелуями из страха, что её может не быть рядом. Я молчал…

Комментарий к Глава 14 Простите, что мрачновато, но без больницы никак)

====== Глава 15 ======

МИРА.

– Ты знаешь, каково это, когда тебя исключают из реальности нормальных людей?

– Ты нормальная, – пытается спорить со мной.

– Что меня отличает от инвалида? – начинаю раздражаться я. – То, что у меня есть ноги и руки, я могу ходить, и почти независима в физическом плане? Это? Это, делает меня дееспособной. – Я не знаю, сколько мы просидели с Владом в оглушающей меня тишине, прежде чем я сорвалась и начала выплёскивать весь накопившийся негатив на него. ОН. Больше всего меня выводило из себя Его поведение. Я не понимала его, единственное, что смогла выяснить – это свою очередную ошибку, брат не противился меня, но его отношение ко мне изменилось, я это чувствовала, но что это значило, я не знала.

– Прекрати, пожалуйста, – голос был упавший и умоляющий, но я не могла остановиться, я не делала этого специально, я просто хотела выговориться.

– Уходи, – пробормотала я, собирая последние крупицы силы воли, чтобы не заплакать, поэтому отвернулась к окну. Снова эта тишина, давящая, душащая, невыносимая… и горячие руки, вдруг притягивающие меня за плечи и заключающие в спасительные от одиночества объятия.

– Прости, – начинает шептать мне в волосы брат, – прости меня, … говори мне что хочешь, что пожелаешь, говори, а я буду слушать. Только, … только не плачь, – это было лишним, я всё-таки не выдержала и уже плакала в его дорогую, пахнущую братом и его парфюмом рубашку. Его слова возымели обратный эффект, теперь я плакала в голос, беспомощно цепляясь в ткань его рубашки на спине, брат как-то вымученно застонал, а я только крепче вцепилась в него. В объятиях Влада я чувствовала себя удивительно защищённой и… нужной. Нужной этому человеку, моему брату. Которого ненавидела. Думала, что ненавижу.

– Тише, тише, – не оставляет попыток успокоить меня Влад, а я лишь беспомощно киваю ему в плечо, неуверенно, действительно пытаясь унять слёзы. Осторожные поглаживания брата потихоньку расслабляют меня, и я почти засыпаю, точнее, переношусь в другую реальность при этом, оставаясь в сознании, в реальность, где я по-настоящему живая, обычная,… нормальная. И это приятное и немного щекочущее мою истерзанную запертую душу чувство дарят мне его руки – сильные, горячие, родные.

– Успокоилась, малышка? – с опаской, но растягивая свои красивые губы в улыбке, спрашивает брат, после того, как я полностью затихаю. Он осторожно отводит прилипшую прядь со лба, заправляя её за ухо, как маленькой, но я не возражаю, так лучше, так действительно лучше – когда он рядом. Поэтому я тоже стараюсь улыбнуться и мычу что-то невнятное вместо полноценного ответа.

– Всё в порядке, тебе не сделают больно, – он делает паузу в несколько секунд, в течение которых я успеваю пробежать взглядом по его идеально вылепленному профилю, меня так увлекает это занятие, что я не реагирую на продолжение фразы, сказанной братом чересчур серьёзным тоном, – Я не позволю.

– Ты поедешь домой? – спрашиваю я, после длительного молчания, на этот раз, не мешающее нам обоим. Влад забрался на мою кровать, и мы по-прежнему сидим, обнявшись, только теперь я облокотилась на Влада спиной, а он, обняв меня за плечи, нервно, но как-то по-детски теребит мои пальцы на руках.

– Хочешь, я останусь, – просто отвечает он, я не скрываю вспыхнувшее облегчение, но спешу удавить в себе эгоизм, рвущийся наружу, поэтому оборачиваюсь и уверенно заявляю:

– Не надо, я справлюсь, завтра приедут родители. – Не спешу отворачиваться, снова застревая взглядом в глазах брата, – только,… – прикусываю губу, – приезжай пораньше, а маму с папой пусть Лизка привезёт, ладно? – чувствую, как становлюсь какой-то нерешительной, ожидая его ответа. Но Влад широко улыбается и крепче прижимает к себе, – Хорошо, малышка, я приеду, когда ты ещё не успеешь проснуться. – Я удовлетворенно хлопаю глазами, но делаю недовольную гримасу, – Пусти, задушишь же! – Влад слишком поспешно отпускает меня, вмиг посерьёзнев, и поднимается с кровати, а я начинаю жалеть о своей просьбе, потому что на самом деле мне очень нравилось как мы обнимались, оставалось только ругать себя за очередную глупость.

– Тебе надо поспать, – неестественно слышится голос брата. – Отдохни, как следует, перед встречей с тяжёлой артиллерией заботливых предков, – шутит он, пытаясь рассеять повисшее в воздухе напряжение. Я поддерживаю его усилия, не показывая своей осведомлённости его нервозностью, и фальшиво улыбаюсь. Окончание нашего разговора, пропитанного обнажением души и сердечной откровенностью, чем-то сугубо личным, тёплым, незабываемо интимным, приобретает характер дешёвой подделки, оставляя горький след в этой самой обнажённой – моей душе.

Влад едва касается губами моей щеки в братском поцелуе, это происходит впервые, неожиданно и нежданно, но настолько незначительно, что не вызывает во мне никаких эмоций, я всё ещё под ржавым налётом из противоречивых чувств от своей невинной, но как оказалось неуместной, непонятой шутки, вынудившей брата поторопиться с уходом. Прощание было наполнено до краёв пустыми пожеланиями здоровья – чрезмерно официально, совсем не в манере брата в обращении со мной, никакой искренности и открытости, присутствовавшей в больничной палате несколькими минутами ранее. Но даже и в этом случае я не злилась, мне было несказанно легко от выплескивания родному человеку своих непрекращающихся переживаний, и хотя оно было омрачено его поспешным уходом, я предполагала, что у Влада, несомненно, была на это причина, а брат лишь в очередной раз решил уберечь меня от неприятной разгадки.

День был очень насыщенным и совершенно пустым одновременно. Профилактическую и диагностическую беготню о попечении моего здоровья я не считала важным занятием, может потому что мне было наплевать на это самое здоровье, возможно, но у моего брата было отличное от моего, мнение, и как, ни странно мне не хотелось его переубеждать. Мне нравилась его забота, не омрачённая годами кропотливого труда по уходу за мной, как это было с моими родителями. От этой мысли стало невыносимо противно, я чувствовала себя ужасной дочерью, ужасной сестрой и просто ужасным человеком, и скоро, очень-очень скоро Влад тоже поймёт это, ему надоест возиться с больной, капризной, несносной и вздорной девчонкой, а я снова останусь одна… Ну вот, опять! В последние дни стоило мне только остаться одной, меня одолевали тяжёлые мысли об одиночестве, которое раньше не было столь пугающим, не выглядело настолько бездушным. У меня всегда был мольберт и грифель, и я не была одинока в том мире, который рисовала сама, что изменилось теперь? Теперь, я рисовала не придуманный мир, а собственную жизнь, такой, какая она есть сейчас и ещё что-то, то, что только подкрадывается ко мне, но уловить это не представляется возможным. Что-то необычайно прекрасное или отчуждённо холодное? Не самые радужные мысли в стенах элитной клинике, абсолютно никак не влияющие на зов из царства Морфея. «Спокойной ночи Влад!» – почему-то очень сильно захотелось сказать ему эти слова, перед тем как погрузиться в сон, даже если брат и не услышит их.

====== Глава 16 ======

ВЛАД.

Две недели. Две недели госпитализации Миры, которые я провёл в каком-то вязком сиропе, в замедленной съёмке, в заторможённом состоянии мозга и тела. Я не могу подобрать верных слов, мне просто было плохо, плохо без неё, без моей девочки.

Родители прилетели на следующий день, и Нина Максимовна две ночи провела рядом с дочерью в клинике, но после, Мира была непреклонна, и Нине Максимовне пришлось смириться, что она возвращается домой вместе с нами, оставляя дочь на стационаре, одну. Я ездил в больницу каждый день на протяжении этих четырнадцати дней – просто ни о чём не мог думать, кроме неё. Казалось, моя болезнь ею обострилась во время этой вынужденной разлуки с сестрой, я с ужасом осознал, что ранее предполагаемый отъезд всей семьи из города ничего бы не изменил, мне бы не удалось выселить из своего сердца его правительницу.

За это время, Павлу Дмитриевичу всё-таки удалось вычислить моего недоброжелателя, которого он наказал по собственной инициативе, не привлекая меня, это осталось для меня тайной, но, как и обещал, он представил мне отчёт, а точнее устное объяснение мотивов моих конкурентов. Всё было до банального просто, меня должны были устранить, не физически, лишить имени, статуса, клиентов и будущих заказчиков, убрать с рынка и обеспечить банкротство, конечно же, не всё сразу, но первые кирпичики уже начинали прокладывать. И им бы, несомненно, это удалось, учитывая мою полную отрешённость от бизнеса в данное время, и только благодаря моему когда-то правильному выбору сотрудников, и правильным людям, всё по-прежнему было в мою пользу. На фирме всё шло хорошо, наверное, Макс каждый день рычал на меня, уже не стесняясь, что я главный, а я позволял ему это. Меня совсем перестали интересовать дела, и такую мелочь, как нарушение такта в обращении со мной заместителя, я не склонен был замечать вовсе. Единственное, что я проделывал каждый день с самого утра – отсчитывал время, время, остававшееся до вечера, до встречи с Мирой. И это не было слепым желанием быть рядом с ней, хотя, кому я вру, это было именно слепым желанием быть рядом и невзначай или намеренно касаться её. Я переживал, тревожился и изнемогал от желания защитить её. Защитить и не отпускать, чётко распределяя свои эмоции в её присутствии, чтобы не сделать чего-то, что сделать до умопомрачения хотелось, но делать было нельзя.