Текст книги "Останови моё безумие (СИ)"

Автор книги: Nargiz Han

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

– Спасибо, – прошептал он мне в волосы, не обнимая крепче, но и не отпуская меня.

– За что?

– За то, что вернулась, за то, что рядом, за то, что ты есть, – без запинки, не задумываясь, продолжил он.

– Где ты был? – единственный вопрос, который мучил меня весь день

– … – молчание. И я молчала, не знала, что гложет его, но хотела, чтобы он поделил свою боль на нас двоих.

– Я был на кладбище. -…. И снова я ничего не ответила…

– В этот день умер самый дорогой мне человек…

Я замерла, не дышала и не говорила, – не могла. Поэтому сама не осознала, как с моих губ сорвалось:

– Твоя мама?

Влад неожиданно ослабил хватку своих рук, а потом и вовсе высвободился из моих объятий. Даже не взглянув на меня, отошёл к столу и теперь я не видела его лица, не чувствовала его эмоций, только отчужденность, он не хотел об этом говорить… со мной?

Я не осмелилась вновь подойти к нему, но и не смогла вынудить себя сдвинуться с места, к которому была пригвождена невидимыми цепями.

– Моя мать была наркоманкой… – прозвучал его голос, вмиг он показался мне пугающе громким, раздавался эхом, оглушал, а я по-прежнему молчала, но Владу не нужно было моих ответов, дальше его голос неожиданно стих и теперь я слушала размеренный баритон брата с неуловимой хрипотцой, такой, каким я привыкла его чувствовать.

– Четырнадцатого января, девять лет назад, умерла моя бабушка Варвара – единственный близкий мне человек… – я слушала брата и слышала его глубокие вздохи, ему сложно было говорить, но теперь я понимала, что он хочет высказаться, хочет рассказать мне о своей жизни – другой жизни. Ведь он говорил о своём прошлом впервые, и я почему-то знала, что раньше никому не была доверена эта история – его история, и никому не будет доверена впредь…

– Отец с матерью учились на одном факультете в институте, там они и познакомились, – неторопливо начал он. – Отец был робким провинциальным парнем, как рассказывала бабушка, а мама…, мама жила полной жизнью. Наверное, отцу в ней это и понравилось. Бабушка говорила, что он был очень культурным и воспитанным и ухаживал за мамой, всё время боясь, что она его бросит. – Влад крепко сжал столешницу, после этих слов. А я видела как напряглись его пальцы, вены на руках вздулись, и мне было больно, но он только начал свой рассказ, а я не смела его прерывать, сделав лишь недолгую паузу чтобы собраться с мыслями, он продолжал:

– Она так и сделала – она бросила его, когда отец сделал ей предложение. Отец после этого перевёлся в другой институт и вернулся в свой родной город. – Влад замолчал, надолго, я не знаю, сколько длилась эта тишина, вынуждавшая меня смотреть в спину брата и глотать скапливающуюся в солнечном сплетении непереносимую боль.

– Я помню её, – он говорил очень тихо, совсем хрипло, но я всё слышала, словно высекал каждое слово в моём сердце, изрубцовывая его такими же шрамами, какими была покрыта и его душа. – Она, вероятно, была красивой когда-то, но я помню её совсем другой – испорченной женщиной с синяками под глазами на впалых щеках. У неё был мёртвый взгляд и она не была матерью, она не была моей матерью… – его голос дрожал, а мои руки начинали трястись:

– Влад! – это вырвалось против моей воли.

– Не надо Мира,… пожалуйста, – меня остановил обречённый упавший голос, низко склонив голову, Влад словно хотел отгородиться от меня, и не находил в себе сил.

– Она была беременна, когда отец уехал из города и уже тогда, она принимала наркотики,… никто не знал. Мать запретила родителям, извещать папу, а когда родился я, отец уже был женат на тёте Нине, в то же время бабушка узнала о маминой зависимости, и уже никто не хотел, впутывать в такую жизнь моего отца. Мать отказалась от меня в роддоме, поэтому меня забирали бабушка с дедушкой. Они меня и воспитывали, заменяя отца с матерью. – Он вновь остановился, будто не мог вспомнить последующие события, но я уже знала, что всё его детство отпечатано алыми буквами, и почти не дышала, с замиранием улавливая каждый звук, исходящий от брата.

– Я не помнил её…. Она вернулась в мою…, в нашу жизнь, когда мне было три…. И даже не взглянула на меня, я ей был не нужен, Мира, совсем не нужен. – Влад резко развернулся ко мне, и смотрел на меня горящими глазами и всё равно я видела в них только – боль, боль и боль… Моё сердце сжалось, но я не двигалась, он не позволил мне, не хотел этого.

– Она приходила ещё, всегда, когда у неё заканчивались деньги, и не замечала меня, – голос его выровнялся и он провёл ладонью по лицу, шумно вздыхая, – это было больно, но только вначале, – а я чувствовала, что ему больно до сих пор и намного сильнее, чем было когда-то давно…

– Когда мне было семь, она снова пришла к нам домой и это я открыл тогда ей дверь, казалось она изменилась, очень, была спокойной, даже вялой, не просила денег, сказала что всё закончилось, что она лечилась, долго, и теперь хочет жить с нами, если родители позволят. Бабушка её простила, дедушка смолчал. В этот раз она, однажды, пригладила рукой мои волосы и тихонько поцеловала меня в лоб. Она жила с нами одиннадцать дней, одиннадцать дней до того, как собрала все бабушкины драгоценности и… ушла. А на следующий день нам позвонили из морга и пригласили на опознание её тела. Она умерла. Её нашли в сточной канаве с использованным шприцем в сжатом кулаке.

– Влад, – я не сдержалась, слёзы беззвучно пролились, но я не сдержалась.

– Нет, Мира, нет… – он жестом прекратил мою попытку приблизиться к нему и продолжил, казалось, невозмутимо:

– Дедушка не пережил этого, у него случился инсульт прямо в больнице. И бабушка в один день хоронила и мужа и дочь. Я не плакал, не смог… Она сильно постарела тогда, её красивые волосы стали такими же белыми как твой снег за окном, – он невесело усмехнулся, проглатывая воспоминания и слёзы своей бабушки.

– Без матери,… – жить стало спокойнее, без дедушки – больнее… У бабушки стало чаще прихватывать сердце, она ничего не говорила мне, пытаясь окутать меня пеленой своей заботы, скрывала, что ей приходиться горстями пить таблетки и не ходила к врачу. Но мы жили хорошо – она любила меня. – Он снова заперся от меня, закрывая лицо ладонями, – Мне было пятнадцать, когда это случилось. Я был в школе, на спортивных соревнованиях, когда меня неожиданно вызвали к директору и предупредили, что я срочно должен идти домой. Я помню, что он хотел сказать что-то ещё, но не успел, я уже со всех ног бежал к дому, и всё равно…, всё равно не успел. Бабушку увезла скорая, но умерла она дома, на кухне. В тот день она готовила мне блины…

– Влад… – я не стала ждать, когда и в этот раз брат оттолкнёт меня, поэтому рывком поднялась со стула и бросилась к нему в объятия. Он не заслуживал этого, никто не заслуживал. Я крепко обнимала его за талию, утыкаясь носом в грудь, пропитывая его рубашку солёной влагой, чувствуя, как он сжимает мои плечи, я плакала, плакал и он. – Мне так жаль, Влад, так жаль, – шептала я, чтобы ощутить, как он отрицательно качает головой, бессвязно шепча мне в ответ:

– Нет, Мира, нет,… Не надо, я не жалею. Так надо было. Я просил прощения, я попросил у бабушки прощения, сегодня. Она простит, я знаю. Я хочу, чтобы она простила. Так надо было, чтобы была Ты, чтобы я тебя встретил, чтобы нашёл. Мира, так должно было быть. – Он неожиданно замолчал, легко касаясь солёными губами моих волос, не отрываясь и не отталкивая…

– «Я так сильно люблю тебя, братик…так сильно люблю», – то, что я безумно хотела, но не смела произнести вслух.

Комментарий к Глава 22 Эта была очень тяжёлая глава для меня, поэтому я надеюсь на читателей, которые поддержат меня и не будут сильно ругать, если я не оправдала ваших ожиданий)

====== Глава 23 ======

ВЛАД.

Весна не подкрадывалась незаметно, напротив, она пришла бурно – страстно зазеленели непокрытые деревья, скрывая обезображенные холодом сучья прекрасной молодой листвой, ковёр застенчивых полевых цветов застелил промёрзлую снежной старухой землю… или я ошибаюсь и всё было естественным вялотекущим межсезоньем, которое осталось незамеченным моими глазами, теперь всё больше устремляющимися вдаль избегая встречи с теплотой, затаившейся в глубине ореховых глаз.

Апрель непривычно тёплый в этом странном году не согревал меня совершенно, я как никогда раньше желал быть неразлучным с сестрой, но её, теперь постоянно льнущий ко мне взгляд, который переполнял мою тёмную душу невыразимым восторгом, отдалял меня сильнее, чем могла бы удержать на расстоянии от неё разрушающая меня холодность.

Организовать собственную выставку для сестры теперь было не только идеей воплощения её тайной мечты, но и способом вернуть себе мимолётное спокойствие, которого я постепенно лишался, словно воды, не сжимающейся в моих бессильных ладонях, шаловливо просачивающейся меж дрожащих пальцев. Я чувствовал, что слабею, и уже довольно близок к падению, но держался непоколебимой стеной её доверия, что было моим спасением и моим наказанием.

Случайно встреченная Инесса, сестра-галерист лучшего сотрудника моей фирмы, процветающей день ото дня изо всех моих усилий бескомпромиссного погружения в работу, оказалась искательницей современных талантов, каким, несомненно, являлась моя Мира. За этот небольшой срок из последних зимних месяцев и капризного, уже весеннего марта, Инне Леонидовне удалось так же «случайно» познакомиться и с моей сестрой, нечаянно прибывшей в наш дом в компании Максима. Умная девушка никак не выдала моего замысла, предупреждённая о твёрдом характере моей девочки.

Всё разрешилось само собой – мольберт, по моему настоянию, более не скрываемый в тесном шкафу был свободно расположен у окна в комнате Миры с незаконченной на нём картиной неуловимого ветра, который сестрёнка пыталась изобразить игрой цвета. Но Инесса уже успевшая оценить способности моей возлюбленной… сестры наблюдая картины в моём офисном кабинете – три картины из незаконченной композиции времён года, была потрясена до минутного молчания. Ненароком спутавшая общую ванную комнату со спальней сестры она покинула её с неподдельно восхищёнными, горящими глазами и попыталась выразить навеянные ей чувства скупой похвалой.

В первых числах короткого февраля, напускающего собой скуку на деятельную и кипящую жизнью Инессу, девушка вплотную занялась моей сестрой и подготовкой к её персональной выставке. Мира, ещё не вполне осознающая реальности происходящего с ней не могла возразить своей новоявленной наставнице, пытающейся к тому же получить коммерческую выгоду из затеянной авантюры. Это было правильно, Мира отвлеклась. Теперь к ней была приставлена не только вездесущая Инесса, но и её приближённая, исполняющая роль куратора при сестре «просто Лариса».

Мы стали меньше говорить, ещё меньше, меньше, чем когда бы то ни было… Было больно, но правильно, теперь каждый мимолётный взгляд брошенный сестрой в мою сторону снова обрёл силу заполняя меня эмоциями на целый день, иначе в последнее время я начал замечать, что этого мало, катастрофически мало для пристрастившегося к своему наркотику сердца. Но, О Боже, как она теперь смотрела на меня, как сжигала меня изнутри вмиг наводняя надеждой на неосуществимое, но подкашивая ноги от желания запретного. Заставляла чувствовать неизбежность моего падения и понуждала меня молиться бессонными ночами чтобы не утянуть её вместе с собой на самое дно моей чёрной мечты…

Я был благодарен ей, что она рисовала, не провожая меня ранними утрами, когда я успевал сбежать из дома, пропитавшегося лишь её ароматом,… я был благодарен ей, что она рисовала, не дождавшись меня поздними вечерами, когда я крадучись скрывался за дверью своей спальни так нелепо отделявшей меня на несколько метров от Неё.

Она и сама теперь не проводила целые дни в четырёх стенах, всё свое время посвятив предстоящей выставке картин, намеченной на первое число мая. Я избегал даже этого, выделил машину с водителем в её распоряжение, хотя и получал ежедневный отчёт о её передвижениях.

Катя, … Катя уже не казалась мне отвлечением, несмотря на всю комичность ситуации Катя была изменой. Я чувствовал себя грязным и испорченным, пытаясь забыться в её объятиях. С пришедшим пониманием своей порочности сократил до минимума наши с ней встречи, а во втором месяце скоротечной весны мы ещё не встретились ни разу. Не мог, не хотел, но не должен был этого делать….

МИРА.

Это было сказкой, которая должна была осуществиться именно сегодня и я знаю, кто воплощает в реальность все мои мечты, знаю и глупо улыбаюсь своему отражению, боясь закрыть глаза и испугаться, нет, не того, что всё исчезнет, и не важно это всё, а того, что сон закончиться, а меня ждёт размеренное пробуждение в помятой постели в моём доме небольшого сельского городка, мне снова тринадцать, а Он не существует…

Как же я боялась этого и от этой мысли, уже очень давно не напоминающее о себе моё сердце щемило тянущей болью заставляя лихорадочно метаться мой, теперь, всегда ищущий его взгляд.

Я почти не занималась организацией собственной выставки, Влад оградил меня даже от такой приятной, но всё-таки «работы», вместо этого целая толпа людей была привлечена к устройству принадлежащего мне события, а на мне была лишь доработка незаконченных картин, отправляющихся в коллекцию и написание нового единственного шедевра, который должен был стать ключевой фигурой предстоящей выставки.

Тем временем, неумолимо ускользающим от нас, мы с братом были двумя островками, разделёнными суровым океаном, без надежды стать единым целым, но если нас поглотит эта невозвратная пучина, мы обретём друг друга, захлебнувшись, но не расставаясь навеки. Никогда раньше не испытывая ничего подобного, никогда раньше не испытывавшая ничего, меня захлестнуло этим чувством – всеобъемлющей любовью к Владу. Я знаю, что его любовь ко мне значительно сильнее моей, знаю, потому что ежеминутно чувствую её, …она сильнее и моральней… «Что со мной не так?» – спрашиваю себя в такие моменты, почему я не могу любить Его так же чисто, как и он меня.

Церемония открытия моих картин должна была проходить в центральной выставочной галерее, и снова мне доверили только присутствие в зале и роль «очень привлекательной молодой художницы». Я старалась… Не знаю, для кого, хотя нет, знаю, поэтому и стою сейчас перед своим «шедевром» в красном откровенном вечернем платье, с высокой причёской, забравшей наверх мои сильно отросшие волосы, и никаких вычурных украшений, никаких бриллиантов, только самое дорогое – подвеска Влада. Я почти не слушаю, что говорит мне солидный мужчина во фраке с полупустым бокалом шампанского в руке, восхищающийся моей картиной. И даже не замечаю, что зал полон незнакомых мне людей, стройно преходящих от одной картины к другой, не ощущаю волнения совершенно, пока… через толпу не выхватываю устремлённый ко мне блестящий взгляд тёплых глаз… любимых. Доселе оторванная от мира, с парализованными эмоциями я наполняюсь радугой чувств – волнения, смущения, растерянности, неожиданно начинаю перебегать глазами по окружающей обстановке, чётко подмечая детали, которые оставляли меня равнодушной. Необычная подсветка галерейного зала из блуждающих ламп добавляет мистического оттенка вывешенным картинам, на некоторых стенах картины развешены вплотную, будто им не хватило места, а другую стену, превышающую смежную соседку в размерах, занимает один холст, к тому же выделенный ослепительной белоснежностью поверхности. Картины с темой любви специально перемешаны с картинами тематики смерти, «твои работы пропитаны трагизмом, мы просто подчеркнём непостоянство любого чувства» – объяснила мне такую расстановку Лариса. Я не спорила, неожиданно вся идея с выставкой так воодушевлявшая меня прошлые месяцы и являвшаяся мечтой, в любой миг могущей оборваться, жизни, перестала быть такой значимой. Научившись жить без страха, я отдала себя во власть иному чувству, более сильному, более пылкому, захватывающему меня в этот момент и сжигающему меня изнутри.

Это плохо, но я не слышала окликающих меня голосов Инны Леонидовны, не замечала машущих мне Ларисы и эпатажного Иржи, приподняв длинный подол платья, направилась прямо к своей семье,… к нему.

– Добро пожаловать, – заикаясь, выговорила скромное приветствие, обняла маму в простом, но дорогом костюме, отца в галстуке по такому важному случаю и даже Лизку, как всегда ослепительную и отреагировавшую очень восторженно, несмотря на то, что никогда не любила «моей мазни», выражаясь словами сестры. – Можете присоединиться к гостям и посмотреть картины, пока меня растаскивают на части, – пыталась пошутить, смотря на гордящуюся мной немолодую пару – моих родителей. Они ушли в зал, папа поддерживал маму под руку, я чувствовала её слёзы.

А уже через секунду не подготовленная к встрече с братом я получила передышку, сталкиваясь взглядом с Анатолием, сопровождавшим Лизку в этот вечер.

– Поздравляю, – тут же улыбнулся мне будущий родственник, благородно поцеловав мою руку, сердце немного успокоилось. А Лизка немедленно утянула за собой своего культурного кавалера, едва я успела сказать «спасибо». Я опустила глаза в пол, чтобы услышать тихое:

– Привет… – посмотрела в родные глаза, чтобы в ту же минуту забыть об окружающих меня близких, о, вдруг, появившейся толпе поклонников моего искусства, о приглашённых журналистах, пугающих меня неожиданными вспышками, обо всех…

– Привет, – выдавила из пересохшего горла, натянуто улыбаясь, когда мне хотелось плакать. Всматриваясь в его серьёзное лицо, я сдерживалась, чтобы не прикоснуться к его щеке, всегда тёплой, словно созданной согревать мои мёрзнущие ладони. – Хочешь, я устрою для тебя маленькую экскурсию? – из закромов смелости делаю невинное предложение.

– Конечно, – сразу соглашается Влад, посматривая на играющий гранями рубин. Он взял меня под руку, так же как папа с мамой, только мы были братом и сестрой. Как неистово кололо моё сердце от этой мысли, как отчаянно трепыхалось в неволе моих грешных чувств.

Мы остановились в самом отдалённом уголке галереи, там, где располагался мольберт, совсем не мой, этот был лишь частью остальных декораций, именно на нём была выставлена ключевая картина коллекции – Ночь откровений. Я назвала картину так же, как называлась вся коллекция, и писала я её как никогда легко, чувства, переполнявшие меня, вылились на холст разнообразием красок. Я изобразила вечернее небо с тысячей звёзд, но это не были чёрно-белые тона ночи, ночь мне виделась совсем иначе, буйством красок я написала свои сны – самые смелые желания, как всегда завуалированные переплетением фигур. Он ничего не поймёт, не должен был понять…

– Как она называется? – на протяжении всего вечера Влад оставался серьёзным, словно желая быть полностью сосредоточенным.

– Так же, как и вся коллекция, – как можно спокойнее ответила я.

– Ночь откровений… – медленно и вполголоса проговорил он, невольные мурашки пробежали по спине от его голоса или же от страха подозрений.

– Да, – сказала, чтобы не выдать своего напряжения и не начать заламывать пальцы на руках.

– Мирочка, ну где же ты потерялась, дорогая, – раздался посторонний голос Ларисы слишком близко к нам обоим.

– Я здесь, – в каком-то смысле благодарная своему куратору обернулась к женщине, и сразу же была уведена ею от Влада. Я даже не успела улыбнуться ему на недолгое прощание.

– Я совсем тебя обыскалась, так нельзя, – по-матерински журила меня эта милая женщина, направляя в самую толпу из солидных толстяков, нерусского происхождения. После этого наступила череда «необходимых мне знакомств» по единогласному мнению моего куратора Ларисы, требовательного галериста Инессы, взявшую на себя большую смелость показать мои картины миру и юного, тридцатилетнего, ещё непризнанного дарования Иржи, имеющего огромное влияние на Инессу.

До конца «Ночи откровений» я больше не смогла поговорить не с одним из моих родственников, особенно с Владом. Иногда посреди разговора о картине, я ловила себя на мысли, что смотрю на него через плечо какой-нибудь неизвестной знаменитости, неизменно встречаясь с ним взглядом, и каждый раз он ободряюще улыбается мне, а я не могу найти в себе силы ответить на эту чарующую улыбку. Не знаю, когда это произошло, но в очередной раз поисков Его глаз я увидела, что Влад разговаривает с девушкой, с очень красивой девушкой. Я узнала её, она говорила со мной до появления моей семьи, задавала вопросы о моей личной жизни, ни словом не обмолвившись о самой выставке, а я тогда лишь усмехалась её замечаниям. Кажется, она представилась Катей. Именно в этот момент к моему познаванию мира добавилось новое чувство – ревность.

А дальше я выпала из реальности, Слава Богу, что это было уже окончанием вечера открытия выставки, потому что на меня навалилась такая усталость, что я не могла шевелить пальцами и передвигаться на ненужных мне «обязательных для подобающего эффекта» высоких каблуках. Гости поочерёдно прощались со мной, окружённой воинствующей Инессой и хранительницей Ларисой, Иржи успел где-то затеряться, приходилось мило улыбаться каждому джентльмену, желающему облобызать мою руку, и я сносно справлялась с этой задачей. С женской половиной гостей было проще, они сдержанно поздравляли меня с успешным открытием выставки, так что адресованные им улыбки были чуть более искренними, пока передо мной не появилось знакомое лицо. Я чувствовала себя обиженным ребёнком, готовым расплакаться, но ничего не могла с собой поделать. В то время, как две женщины по обе стороны от меня искусственно улыбались Кате, я снова погрузилась в для себя ещё новое чувство ревности, сумев только процедить язвительное:

– Я очень рада, что вы нашли время посетить открытие выставки моих картин, – по сути, она должна была немедленно удалиться, как это делали все остальные, но она задерживалась.

– Мне было приятно ваше приглашение, Инесса, – обратилась Ка-тя сначала к Инне, – и вас Лариса было замечательно повидать снова, – она широко улыбалась всем и даже мне, когда её глаза смотрели на меня. – Хочу сказать, что Вы действительно большой талант и удивительная находка для Инессы, – отвесила она мне комплимент, но не тронул меня, наверное, потому что был от неё.

– Благодарю, – процедила я.

– Надеюсь, мы с вами как-нибудь встретимся в более располагающей обстановке, чтобы я могла взять у вас полноценное интервью, – следующее растягивание её губ в подобии улыбки носило исключительно заискивающий характер.

– Да. Непременно, – охотно отозвалась я.

– Ну, ты и акула Катрин! – на прощание окрестила её Инесса, «Катрин» лишь дёрнула плечом на её заявление, и наконец, действительно ушла.

– Мирочка! Всё прошло лучше, чем можно было предположить, – перешли к поздравлениям организаторы сего торжества, и уже для них я улыбалась искренне.

– Твоя, временами зашкаливающая отстранённость только добавила пикантности твоему загадочному появлению в рядах устоявшихся столпов живописи! – продолжали расточать мне похвалы, – Ты не представляешь… – я оборвала Инессу на полуслове:

– Инна Леонидовна, я так устала, можно сейчас я просто поеду домой?

Глаза моих «подруг» стали вдруг встревоженными, конечно они уже знали некоторые подробности моей биографии, поэтому сразу же согласились с моим решением, запричитав хором:

– Конечно-конечно, Мирочка, уже довольно поздно, езжай, – провожая меня до автомобиля брата, они обе говорили о том, что идея устраивать выставку почти в полночь была удачной, и название коллекции оправдывало себя, я не отвечала, совершено обессиленная перенесёнными за один вечер событиями, к которому готовилась больше двух месяцев.

Родители с Лизой уехали на машине Анатолия, Влад отпустил моего водителя заблаговременно, поэтому сейчас мне предстояло путешествие домой по ночной столице в компании брата, внутренне горько усмехнувшись такой возможности, я улыбнулась Инне и Ларисе на прощание, обещая приехать завтра утром и выслушать все наставления.

– Ты устала, – констатировал очевидное Влад, как только захлопнулась дверь с его стороны.

– Да, немного, – согласилась, не намеренная заводить с ним разговор, откинулась на удобный подголовник и прикрыла глаза. Больше он ничего не говорил, я только почувствовала, как моё кресло бесшумно принимает горизонтальное положение, а тело накрывает мужской костюм с бьющим в ноздри парфюмом Влада. Мне так хотелось улыбнуться в этот момент, так хотелось зарыться в ткань, чтобы глубже вдохнуть сводящий с ума Его аромат, а ещё больше мне хотелось почувствовать Его объятия, но я не могла…

Комментарий к Глава 23 Завтра будет ещё одна глава)

====== Глава 24 ======

ВЛАД.

Ноги сами привели меня к её комнате, уже очень давно я не делал этого, не приходил к ней, когда она засыпала, но сегодня я не смог сдержаться, не смог сопротивляться желанию увидеть её ещё раз. Она была так прекрасна в этом платье, меня до сих пор пробирала дрожь, когда я вспоминал её глаза, устремлённые на меня через толпу, и вот сейчас я стою около её двери, в надежде, что она уже уснула и у меня будет ещё одна минута блаженства. Упираюсь лбом о холодную дверь в последней попытке избавиться от охватившего меня наваждения и уйти, но каждая часть моего тела будто живёт отдельно друг от друга, сам не замечаю, как открываю дверь и оказываюсь внутри.

Но как же я мог так ошибиться? Она не спала, будто ждала меня. Она сидела за туалетным столиком и медленно снимала подвеску с рубином, на ней всё ещё было это красное струящееся платье из шёлка, оставляющее открытыми её нежные плечи. Снова видеть её в нём и не сметь прикоснуться, это пригвоздило меня к тому месту, где я стоял. Она не обернулась, хотя знала, что я в комнате, продолжая снимать маленькие браслеты с маленьких запястий. Только один раз она посмотрела на моё отражение в зеркале, в мои испуганные глаза, и ноги сами приблизили меня к ней, я всё ещё существовал отдельно от своего тела, а разум, казалось, полностью покинул меня. Совершенно не осознавая, что творю, я прикоснулся к её шелковистым волосам, а мы всё так же молчали, она всё так же избегала моего взгляда.

– Можно? – дрожащим голосом, который мне не принадлежал, спросил, касаясь так манящих меня волос Миры. Она снова подняла на моё отражение свои бархатные глаза, смотрела всего лишь секунду – а прошла целая вечность, прежде чем она ответила едва уловимым кивком, если бы я не смотрел на неё так жадно, схватывая каждый жест, отпечатывающийся в моей памяти, я бы не заметил его, но сейчас мне хватило и такого разрешения. Только один раз в моей голове прозвучал бунтующий голос «Что я делаю?», но он был отвергнут, истерзан и уничтожен. Мои руки осторожно потянулись к её волосам, я хотел сделать это весь сегодняшний вечер, распустить её волосы, чтобы они капризно спадали на её плечи, укрывая эту обнажённую часть её тела от чужих восторгающихся взглядов. Я был безумен, она не могла принадлежать мне, но я не хотел, чтобы она принадлежала кому-либо другому. С опаской, я погрузил пальцы в её причёску, вынимая одну за другой шпильки, своевольные локоны освобождались и падали, лаская её шею и плечи, – «Боже, как завидовал я её волосам!». Я видел, как она прикрывает глаза, когда ощущает касание моих рук, как вытягивает шею и подаётся назад, это приносило мне ураган счастья, который разрывал меня на тысячу кусочков от нестерпимой боли, что я мучаю и её тоже. Только я, я один виноват в этом. Это отрезвило меня, не до конца, но силы покинуть эту комнату я нашёл, кладя последнюю шпильку на столик, я развернулся и ватными ногами пошёл к выходу. Мне не хватило трёх шагов до спасительной двери или до врат Ада, очень тёплые и безмерно любимые руки обняли меня за плечи, и мокрое от слёз лицо Миры прижалось к моей спине. «Боже, она плакала! Она плакала из-за меня». Я остановился, потому что не мог двигаться, потому что не хотел двигаться, мы всё так же молчали, а я не мог накрыть её руки своими, потому что не имел на это право, потому что не должен был этого делать.

– Не уходи…. – прошептала она, крепче сжимая меня за плечи и ещё сильнее прижимаясь ко мне. – По…жалуйста… не уходи…

Я горько вздохнул, в горле образовался комок, стало больно глотать – «Как же я ненавидел себя!»

– Не надо… Мира, – вынудил себя ответить ей, комок расширился, что-то сильнее начало сдавливать горло, но я должен был говорить, говорить то, чего не хотел. – Не надо этого делать, Мира, – изменяющимся голосом повторил я, она стала расслаблять пальцы, сжимавшие мои плечи, я сразу ощутил, что теряю часть себя, с меня живого отрывали кусок моей души. Она отошла на шаг от меня, будто отпуская, но, не давая мне уйти, теперь, не отрывая от меня взгляда, я чувствовал его. У меня не было сил оставить её, но и смотреть на неё сил не хватало, поэтому я так и стоял спиной к ней, медленно, но неизбежно разрывая себя на части.

– Ты считаешь меня испорченной? – с ужасом в голосе и захлёбываясь слезами, спросила она, меня будто током ударили, но это было ещё не всё, следующие её слова меня просто убили,

– Я отвратительна тебе. – Она была уверена в том, что говорит, а я не уверен в том, что делаю, резко обернувшись к ней, в мгновение преодолел разделяющее нас расстояние, больно сжимая её предплечья. Я тряс её так сильно, что она даже перестала плакать,

– Не смей так думать, слышишь? Ты не представляешь как дорога мне, – я больше не тряс её, лишь слегка придерживая за плечи. – Не понимаешь, как сильно я погряз в этих чувствах, – не выдержал и обнял её, теперь сжимая её в своих объятиях и прикрывая глаза от сумасшедшего аромата волос и запаха её тела, почти чувствуя, как медленно схожу с ума. – Что ты делаешь со мной, девочка моя? – я с упоением вдыхал запах любимой и жадно, но в то же время очень нежно гладил спину моей малышки, – Что ты делаешь...? – Она не пыталась отстраниться от меня, наоборот, она прижималась ко мне сильнее, маленькими пальчиками вцепившись в ткань моей рубашки,

– Тогда не оставляй меня, – прошептала мне в грудь сестрёнка, – Не уходи…

Краем сознания я понимал, что творю безумие, что моё поведение аморально и непростительно, что я самый великий грешник и последний ублюдок, но это не могло меня остановить, больше всего на свете я желал исполнить её просьбу, сделать так, как просит меня Мира. Всё, чего я желал в этом мире, было сосредоточено в одном человеке, в ней, я желал её, желал сильнее, чем сделать следующий вдох, сильнее, чем проснуться следующим утром, сильнее, чем быть живым, и не мог отпустить её сейчас, когда она просила меня остаться.

– Боже… девочка моя… не говори этого… – начал лепетать я как маленький ребёнок, пускающий слюни, я знал, что схожу с ума, или уже давно был сумасшедшим, как можно ещё назвать брата, который относит в постель свою сестру на руках и не желает отрывать этих рук от её тела…?