Текст книги "Останови моё безумие (СИ)"

Автор книги: Nargiz Han

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

– У тебя щетина, – невпопад шепчет малышка, передвигает пальцы на мои губы, очерчивая их, задерживается в уголке и так же тихо произносит: – Это он тебя ударил?

– Да. Уже не больно, – сразу же добавляю, предупреждая её вопрос, но она задаёт другой:

– Что мы будем делать, Влад?

Я сам прячу лицо сестры на своей груди – чтобы говорить свободнее, чтобы не врать ей в глаза…

– Всё будет хорошо. Олег всё ещё мой друг, он поймёт со временем и он никому не скажет.

– А Катя? – вспоминает моя ревнивая девочка.

– Она не знает, просто приревновала к Инессе, поэтому и хотела встретиться.

– А ты? – почти не обращая внимания на мой последний ответ допытывается до правды Мира.

– Я приехал и не стал её разубеждать. Она била кулаками меня в грудь, затем кидалась в объятия, обнимала и плакала – впервые… А я был холодным и каменным, я думал только о том, что опаздываю домой… к тебе. – Я чувствовал как сильнее прижалась Мира к моей груди, как крепче вцепилась она в мои плечи, как щека её стала влажной и холодной, а я трусливо молчал.

– Это я… Это всё я… – шептала на грани истерики, шумно и рвано хватая ртом воздух, стирая поток слёз о моё плечо.

– Ты не виновата в том, что я люблю тебя, не виновата в моём безумии, – её лицо неестественно тянется к моему, а я шепчу лихорадочный шёпот ей в губы. – Ты лишь позволила мне любить, позволила жить с этой любовью. Тише, тише, – шепчу и чувствую как рассредотачиваются ряды нервов в моей голове: её слёзы смачивают мою грудь, а их соль разъедает мне сердце.

Она очень неожиданно срывается с места и как есть обнажённая, скрывается в ванной, тут же запирая дверь на два поворота ключа, совсем недавно мы запирались так вдвоём, вместе от всего мира, теперь она закрылась от меня…

Я поднимаюсь с кровати в замедленной съёмке кинокадров, зеркально повторяя все действия Миры, только я не могу попасть туда, где сейчас она – в её душу. Я сползаю по двери вниз по ту сторону от неё, но это хотя бы сколько-нибудь близко – я слышу её сдавленные слёзы. Мой затылок упирается в твёрдую поверхность, я закрываю глаза, ещё чуть-чуть я возненавижу эти стены и эту дверь – эту квартиру.

– Больше не рассказывай мне ничего, – вдруг раздаётся её голос из-за двери и детское шмыганье носом. – Не хочу ни о чём знать, только… – она затихает, и я терпеливо жду, не нарушая тишину между нами. – Только скажи мне, когда меня тебе… больше не надо будет. – Боль. Боль где-то в солнечном сплетении, где-то между пятым и седьмым ребром и полная парализация мозга, но в правом кулаке ничего не было – только удар не со всей силы, слишком слабый, чтобы разнести эту дверь, слишком слабый, чтобы сделать мне больно. И я оглох, оглох от собственного рыка – нечеловеческого:

– Открой!

Что-то липкое и неприятное растекалось по выступающим костяшкам, но пальцы свело судорогой, я не хотел, чтобы Мира видела меня таким, но она зачем-то послушалась меня и открыла. Она спокойно встретила мой взгляд, в её тёплых, всегда тёплых глазах не было теперь и слезинки, но болезненно вспухшие они не желали отступать. Я видел в её взгляде – укор и ожидание предательства, и понимал, что у меня нет такой власти − переубедить, уверить в обратном, нет силы − открыть ответную обиду. Слова испарились, выветрились, улетучились, но я так ничего и не сказал Мире в то утро.

− Одевайся, я отвезу тебя домой, − всё, что было выговорено мной, нами обоими в воздух, который сжимал нас в единое пространство. Между нами снова было привычное молчание, километры дороги под бесшумными колесами автомобиля, разноцветный и постылый пейзаж за стеклом, в котором прятала взгляд сестра и всё стремительней приближающий в нашу реальность брошенный вчера дом.

Мира, не сказав мне ни слова, вышла из машины: она обхватила свои плечи руками, будто мёрзла по-настоящему и неспешно направилась в дом, низко опустив голову и неуверенно ступая по сухой земле. Она аккуратно растаптывала идеальную гравиевую дорожку, на самом деле стаптывая меня самого в огородную грязь. Я загнал машину в гараж и продолжал оставаться за рулём не для того, чтобы всё обдумать, а просто для того, чтобы сбежать.

− Владислав Сергеевич? Вы здесь? − тяжёлые шаги моей домработницы не заставили меня прекратить разглядывать пустоту. Я не шелохнулся. − Что же вы в дом не заходите? − без обычной опаски в голосе продолжала односторонний разговор со мной Татьяна Львовна.

− Зачем? − тупо спросил я.

− Как же! Мирочка… − добрая женщина запнулась, но потом выправила свою речь, − Ваша сестра завтрак приготовила. Вас ждёт. − Татьяна Львовна пучила на меня свои выцветшие голубые глаза, когда я с изумлением посмотрел на неё, но на мой глупо раскрытый немой рот, она лишь процокала языком, отвернулась и засеменила в дом.

Я не сорвался и полетел, но всё-таки вышел из автомобиля и покинул, наконец, серый гараж.

Кухня оказалась пустой, правда со следами недавней готовки − запаха чего-то свежеиспечённого, чего-то свежезаваренного. Я разочарованно вздохнул, хотя и с примесью облегчения.

Мира была в гостиной. Вдвоём с Татьяной Львовной они дружно накрывали на стол и смеялись. Глаза сестры ненадолго задержались на моём лице, но ничего не изменилось: они не перестали лучиться искорками доброты и понимания, прощения.

− Переоденься и спускайся завтракать. Мы не будем начинать без тебя. − Она ласково мне улыбнулась, слегка и всего лишь на миг, опустив веки: «забудем», − безмолвно прошептали глаза, и я промычал своё невнятное:

− Хорошо.

Уже через полчаса мы сидели за столом в гостиной втроём и шумно поедали пригоревшие, но как оказалось не разрешённые Мирой быть выброшенными и поэтому задобренные щедрым слоем масла тосты, один за другим громоздящиеся сейчас на моей тарелке. Татьяна Львовна, то и дело, смущаясь, отворачивалась каждый раз, как только я откусывал очередную порцию своего завтрака, Мира запивала пересоленную яичницу сладким какао: я испробовал и это кулинарное художество в исполнении сестры, и остался абсолютно счастлив своими чудесными тостами. Моя домработница, на долю которой выпало испытание делиться со мной запрятанными в масле тостами, а с сестрой вторую порцию пересоленной глазуньи хотела поскорее справиться со своим завтраком, чтобы, наконец, избавиться от моего всё ещё вгоняющего пожилую женщину в краску общества. Честно говоря, я был не против, все печальные мысли были загнаны в дальний угол и я поистине наслаждался самым вкусным в мире завтраком, приготовленным исключительно для меня.

Как только стул Татьяны Львовны был отодвинут и она, извинившись, попросила разрешения уйти на кухню, мы с сестрой синхронно улыбнулись и, принимая пожелания приятного аппетита от примирившей нас женщины, продолжили завтрак. Мира нашла мою руку под столом и сцепила наши пальцы: больших слов нам и не нужно было.

Через несколько минут мы дружно и громко засмеёмся, а глаза наши встретятся, сожалея об утренней ссоре.

− Простишь? − прошепчу ей в волосы, когда мы снова останемся одни и в мыслях ещё раз поблагодарим Анатолия за отсутствие Лизки.

− Ты меня, − ответит, дотягиваясь на цыпочках до моего небритого подбородка шершавыми губами.

Комментарий к Глава 30 Да, я тоже умею писать плохие главы. И нет, я не жду опровержений и похвалы. Это маленькая глава своего рода окончание первой части истории)

P.S Keitaro, вы были правы. Кажется у меня снова не получилось с Владом.

====== Глава 31 ======

Комментарий к Глава 31 Всем доброго времени суток! Тридцать первая глава “Останови моё безумие” и в какой-то степени первая глава второй части этой истории выходит в свой маленький юбилей – сегодня ровно полгода!!! Поздравляю Вас мои любимые и надеюсь Вы будете со мной до самого конца!

Приятного прочтения)

Все наслаждения, все радости, которыми любовь одаривает людей, им рано или поздно приходится искупать страданиями. И чем сильней любишь, тем тяжелей будет грядущая расплата – боль. Ты узнаешь боль одиночества, боль ревности, боль непонимания, боль измены и несправедливости. Холод будет пронизывать тебя до мозга костей, кровь твоя превратится в колкие ледышки, ты почувствуешь, как они перекатываются у тебя под кожей. И механизм твоего сердца разобьется вдребезги.

Матиас Мальзьё «Механика сердца».

ВЛАД.

…А тяжёлый вдох согреет руки…И в глазах теплее заискрит…Завьюжит по воздуху от скуки…Свадебным нарядом одарит… − тихое бормотание слышное не только ей одной, но и подкравшемуся мне, незамеченному. Я разглядел и тоскливый взгляд, и грустные ресницы, так необычно выдающие свою хозяйку опущенными уголками. Мира неотрывно смотрела в окно, не закончив своего туалета по случаю свадебного торжества сестры, без пышной причёски, без вычурного макияжа, только в тяжёлом бархатном платье глубокого синего цвета, на спадающих с плеч бретельках − она всё равно была безумно красива, для меня всегда невероятно красива.

− О чём задумалась? − делаю осторожный шаг в её сторону и приобнимаю, заключая сестрёнку в объятия, чувствую лёгкое вздрагивание и только крепче прижимаю Миру к себе, она расслабляется, но не собирается отвечать на мой вопрос, вероятно, даже не расслышанный за шумом её размышлений.

− Ни о чём. Просто наблюдаю за падающими снежинками, − она говорит непривычно тихо, голос без тревоги, но ослабший, я чувствую, как она умалчивает о своих мыслях, вносящих в её душу печаль.

− Не хочешь мне говорить? − догадываюсь, она с готовностью мотает головой, и я просто целую её в макушку. − Ладно, − соглашаюсь, с надеждой, что она обо всём расскажет мне позже. − Идём? − Оборачивается, не выходя из кольца моих рук, и смотрит в мои глаза, медленно обводя контур губ, щекотно прочерчивает пальцем прямую линию, разделяя лицо на две половинки, грустно улыбается и выдыхает:

− Пошли.

Я иду за ней чуть позади, не отпуская её руки, несмотря на её слабую попытку появиться в толпе гостей по отдельности. Она коротко бросает взгляд на наши сплетённые руки и успокаивается: я не заговариваю с ней о странных напевах, невольным слушателем которых я стал.

Лизка мечтала, что её свадебное торжество обязательно будет проходить зимой: чтобы белоснежное платье волочилось за ней ослепительным шлейфом по ослепляющему мягкому ковру снега, чтобы вкусные снежинки опадали на её меховую накидку прозрачным пухом и ещё много всего напридумывала и расписала. Толя лишь благосклонно кивал на все пожелания своей невесты, клятвенно обязуясь всё исполнить именно так, как задумано капризной девушкой. Я честно завидовал нескончаемой выдержке и терпению Анатолия, и нисколько не сомневался в его профессиональных способностях организатора свадебных торжеств, особенно после назначения даты свадьбы согласно метеорологическим сводкам, неоднократно перепроверенным самим женихом.

Мира совсем не походила на свою сестру, хотя и на меня она не походила совершенно. Её характер, лишённый, абсолютно, намёка на эгоизм, кроткий и мягкий растапливал давно заледеневшие уголки моего сердца. Временами чрезмерно импульсивная и легкообидчивая, а порой безнадёжно открытая и бесхитростная она всё больше подкупала моё восхищение к себе, и нескончаемый восторг её обладанием. Несмотря на мои речи, казавшиеся мне самому напыщенными и пафосными, она смотрела на меня всё тем же взглядом неистощимого обожания, с налётом скрытой снисходительности − так смотрят на любимого своего ребёнка, прощая ему даже самые изощрённые проказы.

Молодая особа двадцати одного года, она воплощает в себе страсть куртизанки и ангельскую кротость. Я угадываю в ней любовь к никчёмному мне по одному лишь малозначимому касанию к плечу в кругу семьи, при свидетелях, и мне кажется это слишком большой наградой за мой грех. Но потом, наедине, в нашей тихой квартире едва успевая захлопнуть неподдающуюся дверь, я набрасываюсь на неё с диким голодом, ловя её стоны и счастливую, расплывающуюся в космосе моих мыслей улыбку, и не могу насытиться её полным со мной слиянием.

День за днём мы вместе, теперь когда Мира не зависит от меня материально, заработав себе имя и авторитет среди творческой коллегии, мой страх потерять её подступает к самому горлу, а я начинаю ощущать себя никчёмным и не цельным. И Мира, словно чувствует кожей все мои бесплотные тревоги и смотрит с укором и повторяет ласку для нерадивого ребёнка ежеминутно в нашем уединении. Но посещение всяческих презентаций и открытий новых выставок, она избегает не ради моего спокойствия, не из-за приписанного ей высокомерия, а потому что чувствует себя неуютно среди людей. И я превращаюсь в ещё большего эгоиста на почве единоличного обладания её сердцем, телом и душой.

И в такие редкие моменты её погружений в себя меня одолевает колкое чувство несостоятельности в виде плечевой опоры для неё: она настолько же замкнута в себе, что и год назад, когда я впервые встретил её в столичном аэропорту. Она пустила меня в себя, сотворила из нас слепок одной души − цельной, единой, но не вселила в меня надежду на наше завтра, не поверила и в моё.

Хлопья белого снега бесконечно неощутимых и холодных заканчивали свой короткий путь с небес на неблагодарную землю: тая и уничтожаясь. Но на лице Лизы играло счастье яркими красками в весёлой улыбке и искрящихся глазах. В той же мере глаза Миры, пытающейся слиться со смеющейся толпой гостей у свадебного кортежа, оставались так же грустны, что и при тихом пении моей девочки.

Не нужно обвинять её в зависти к сестре, особенно я не имел на это никакого права: я тоже завидовал Лизе, завидовал Анатолию. Когда нечаянно шумное шампанское перелилось за край бокала и вызвало ещё большее веселье и ещё один поцелуй в губы счастливых молодожёнов. Когда Анатолий подхватил скатывающуюся с плеча меховую шубку Лизы и она одарила (теперь уже мужа) благодарной, снисходительной и… влюблённой улыбкой и раздались всеобщие одобрительные возгласы и очередной поцелуй под бесконечный счёт «Горько».

Горько было по-настоящему, Мира всё своё сознательное существование оторванная от жизни не заслуживала такой презренной любви, не заслуживала вечной тайны своих чувств, не заслуживала осуждения после целой жизни жалости. А я обрекал её именно на такую жизнь, минутами в сознание пробивалась трезвая мысль: «уехать вместе с ней», но нелюдимость Миры и слишком сильная привязанность к семье, нашей общей семье… Я, не задумываясь, перестал бы быть братом, сыном и пасынком в обмен на тихое незапятнанное счастье за океаном, в глуши, да где угодно, но с Мирой. Я эгоист и сволочь, не важно кто я… Но я не имею права лишать семьи свою любимую…сестрёнку. Она не хочет не быть дочерью и сестрой.

Но и отказаться от неё я уже не в силах, не в силах отпустить…

Слишком через долгое время, уже в ресторане, обогретом и светлом без наступившей погодной пасмурности и серости от своевольного смешения суровых дождевых капель со смешными снежинками, на моё плечо легла тяжёлая рука отца, вначале вздрогнув, я обернулся. Стул подле меня пустовал: напившийся от радости гость покинул своё законное место с первыми звуками заигравших музыкальных инструментов.

− Не танцуешь? − с широкой улыбкой на губах, отец присел рядом без явного намерения задерживаться на этом месте. − Покурим? − предложил, ему очень хорошо удавалось разговаривать при такой атмосфере, успешно заглушая громкую танцевальную музыку. Я удивлённо приподнял брови, допивая разбавленный с кофе коньяк (словно чужой на свадьбе сестры).

− Разве что составлю тебе компанию, − прокричал я. Отец удовлетворённо снова похлопал меня по плечу, и мы направились на более тихий и полный свежего воздуха балкон.

− Смотри-ка, как быстро летит время, − затягиваясь сигаретой, по привычке прищуривая один глаз, уже спокойно без аккомпанемента в виде застольных песен заговорил отец.

Я стоял, опираясь на стальные прутья перил спиной, глядя себе под ноги, на слегка запорошенную снегом, точно инеем бетонную плиту балкона.

− Моя Лизка, − со всей надлежащей гордостью за дочь при таком моменте, продолжил папа, − кто бы мог подумать, что эта шумная девчушка, путающаяся под ногами всё своё детство, вырастет в такую красавицу и вздумает выскочить замуж раньше своего брата.

При первых словах отца, рот растянулся в улыбке неосознанно как-то, просто с одобрением, понимая извечный порядок родительских мыслей и желаний относительно нашего детского возраста, но прикрытый намёк на отсутствие у меня планов женитьбы не от пронизывающего открытый балкон ветра послал дрожь по моей спине.

− Вот и внуков принесёт старику раньше, − он снова сделал затяжку, выпуская в морозный воздух дыма, и так окрашивающегося парным дыханием. − Нас с матерью порадует.

Он слышал моё молчание, и не требовал ответа, действительно просто разговаривая со своим сыном, просто во время маленького перекура, перед тем как вновь окунуться в атмосферу торжества свадьбы своей дочери и ведь совсем не пытался напомнить мне: кто я есть.

− Вернёмся? − коротко бросил я, нарушая затянувшуюся между нами тишину, отец выбросил догоревший окурок, не знаю тот самый ли, или уже от другой сигареты, но он быстро кивнул и мы покинули холодный, не отрезвивший меня балкон.

Теперь в ресторане лилась иная музыка, по праву достойная называться ею, были включены дополнительные цветные прожекторы и зал светился разноцветной иллюминацией. В центре в расступившейся перед хозяевами вечера толпе, прижимаясь друг к другу в медленном вальсе кружились молодые: Лиза опустила голову на плечо Анатолия и её лицо при тусклом попадании ленивого света, казалось, умиротворённым и счастливым, она улыбалась и прикрывала глаза, а губы шептали нечто, расслышанное только её всё больше расплывающимся в улыбке супругом. Я тоже улыбнулся их паре, хотя они явно были слишком поглощены друг другом, чтобы заметить мою маленькую радость за них обоих, глаза мои уже устремились в ином поиске, я даже не заметил отдаление от меня моего отца, так быстро оказавшегося в кругу танцевальных пар в обнимку с тётей Ниной.

Миры среди них не было.

Моя любовь скромно пристроилась в уголке, хрупкими плечиками подпирая стену, которой в беге сумасшедших огоньков меньше всего доставало света. Я не задумываясь, направился в её сторону, бесконечно разочарованный последними аккордами, угрожающими вот-вот быть оконченными. Мира подняла на меня свой тёплый взгляд и встретила мою улыбку, инстинктивно, не глядя, вкладывая свою маленькую ладошку в мою холодную руку.

Не теряя времени, которого и так было недостаточно, мы танцевали совсем не похожие на остальные пары на свадьбе нашей сестры: не кружась, и не пытаясь блеснуть новоизобретёнными па, мы почти не двигались с места, не считали шагов и не хотели казаться умелыми танцорами. Вальсируя в замедленном ритме, мы лишь наслаждались − оба, этим чудесным действом нашего, никому незаметного разоблачения, наши взгляды, зеркально отражающие одни и те же чувства, проникали друг в друга, игнорируя происходящее вокруг, именно поэтому я заметил едва уловимое подрагивание ресниц Миры, а она ощутила согревание моей руки своей детской ладошкой. Мои пальцы даже при пристальном наблюдении не были бы пойманы за чем-то непристойным: они крепко сжимали талию сестры, но ведь именно это предполагалось по правилам благосклонного к нам вальса. Её губы, алые не от холода и не испорченные искусственной краской, не покидала улыбка, светящаяся только для меня, а рука, невесомо опущенная на моё плечо, норовила спуститься ниже к предплечью из-за неудобной для неё высоты моего роста, или просто желая совершить маленькое путешествие. Я улыбнулся своему предположению, несомненно, бывшему верным и мои собственные глаза стали теплее.

− Музыка закончилась, − чуть слышно, едва размыкая губы, прошептала Мира, на секунду сжимая моё плечо одной рукой сильнее, в то время как другая всё ещё грела мою ладонь.

− Да. Спасибо за вальс, − улыбнулся я, так же разочарованно, что и она, медленнее, чем следовало, выпуская её из скромных объятий. − Может, сфотографируемся с Лизкой, пока она не уехала в свадебное путешествие, − неумело предложил, отстраняясь от Миры на безопасное расстояние.

− Давай, и маму с папой тоже позови, − с готовностью согласилась она, снова превращаясь только в сестру.

Я наблюдал как в превышающем мои слуховые возможности шуме и уже послесвадебном переполохе, мои родители пытаются уверить опытного фотографа, что выбранная ими расстановка является оптимальной и самой, что ни на есть композиционной. Я, молча, усмехался над ухахатывающейся усердию родителей невестой, не особо задумывающейся о медовом месяце в данный именно момент и над озабоченным этим фактом лицом жениха, порядочно вспотевшим в такой холод.

− Мира! Ну, дорогая, что же ты стоишь как неродная, скорее становись на своё место рядом с братом, чтобы Толечка с Лизонькой оказались прямо посерединке, − решила закончить с построением тётя Нина, сама придвигая ко мне Миру, при этом неосознанно, наверное, прижимая голову сестры к моей груди: я расслабился. − Совсем другая картина! − подтвердила эта добрая женщина, прежде чем занять своё место по левую сторону от жениха и невесты, отмахиваясь от очередного возмущения недовольного фотографа.

Лизка, наконец, успокоилась и теперь, лишь красиво улыбалась в объектив фотокамеры − позируя, отец с матерью слегка приобнимали друг друга со счастливыми улыбками на лицах. А я исполнял сложную роль мужского манекена. Волосы сестры пахли всё тем же любимым шампунем с запахом апельсинов, и поэтому я старался делать осторожные вдохи, удерживая себя, чтобы не прижаться губами к шёлковым тёмным прядям, только мыслью, что фотография получится не совсем свадебной. Мира неожиданно повернулась ко мне и, в её глазах промелькнуло непонятное мне намерение, уголки губ её дрогнули в незавершённой улыбке, и она незаметно, но просто, спрятала переплетённые наши пальцы в складках свадебного платья в тот самый момент, когда раздался маленький щелчок, и засветилась вспышка.

Традиционная церемония подбрасывания букета невесты прошла на скользких ступенях ресторана, и отец, всё время находившийся поблизости от меня сетовал, как бы бедные Лизкины подружки не поскользнулись на успевшей заледенеть слякоти. Я посмеивался над его предположением, только раз серьёзно рассудив, что и такое вероятно в каких-то процентных случаях.

После неоднократного повторения Лизкиных слов: «Готовы? Точно готовы? Я бросаю! Готовы?» − всех стало немного раздражать раздразнивание «бедных подружек» и кто-то не совсем трезвый из толпы наблюдателей смачно выругавшись, беззлобно прикрикнул на сестру:

− Да девки раньше замуж выйдут, чем Лизка букет этот, наконец, бросит, − раздались тихие хихиканья, впрочем, затянувшие ритуал ещё дольше. Уже замужние подруги, расположившиеся в сторонке от кучки соискательниц счастливого букета, выдавали не менее весёлые предположения, над которыми посмеивался сейчас мой отец:

− Лиза ну бросай же, не жди, когда лилии икебаной станут!

Наверное, потому что все эти нетерпеливые особы поднадоели сестре, она выбросила этот букет прямо на середине этой фразы и совершенно в противоположную от будущих невест сторону, все разом охнули, но я всё равно отчётливо различил вздох счастливой обладательницы долгожданного букета, потому что слышал его уже тысячи и тысячи раз:

Букет поймала Мира…

====== Глава 32 ======

Комментарий к Глава 32 Здравствуйте мои дорогие читатели) Надеюсь, кто-нибудь читает помимо самой истории Миры и Влада ещё и мои пространные примечания)) В последнее время лимит моего свободного времени стал ещё более ограниченным. Так что, сегодня передо мной стоял выбор или ответить на все ваши отзывы или всё-таки дописать и выложить новую главу. Как видите, я выбрала последнее. Прошу прощения у всех, кому не смогла ответить и приятного Вам прочтения)

Ваша Наргиз.

P.S Неожиданно поняла почему Гоголь сжёг второй том «Мёртвых душ»)))

ВЛАД.

Мой чёрный джип оказывал мне сейчас неоценимую услугу: он продвигался черепашьим шагом по дорожке во дворе по направлению к гаражу. Было уже довольно поздно, с учётом раннего наступления темноты и скорого побега солнца за навесные тучи в двадцать два ноль ноль (как не врали мои часы на запястье) стояла глубокая ночь. Оставив машину в гараже, я по привычке не прошёл сразу в дом, а вернулся во двор, забыв пальто на заднем сиденье автомобиля. С самой свадьбы Лизы земля не чувствовала нежного снежного покрывала и теперь на улице лютовал лишь сухой зимний холод, в деловом пиджаке ему было легко пробраться под самую мою кожу, но это было совсем неубедительным доводом не заглядывать в мастерскую к сестре.

Небольшая постройка в задней части двора изначально задуманная как летняя беседка, позднее передуманная в складское помещение для оконченных и отложенных картин сестры, которые она не собиралась выставлять на продажу до определённого момента, теперь представляла собой настоящую мастерскую художника. Летом, когда и осуществлялась эта внеплановая стройка, не занявшая у бригады рабочих много времени и не принесшая никому особых хлопот: загорающиеся глаза Миры каждый раз по окончанию трудового дня парней и их планового отчёта о проделанной за день работе, а затем и воодушевлённый пересказ сестрёнки в моих объятиях служил мне самой большой наградой. Но сейчас стоя перед самой дверью в этот домик и наблюдая за горящим светом в его окнах, глупо улыбаясь своему недавнему предположению, что сестра наверняка ещё не спит, я вдруг понял, что эта маленькая обитель предназначена именно для меня.

Я нескромно, без предупреждения вошёл в незапертую дверь, тепло большой залы создало контраст с устоявшимся на дворе двадцатиградусным холодом для моего тела, лицо как будто обдало жаром. Полешки, лениво разгорающиеся в камине, тихо потрескивали и приковывали взгляд к смирному огню, на них и были обращены задумчивые глаза Миры, расположившейся неподалёку. Сестра сидела на огромном белом ковре (единственное, что было разрешено принести сюда: ковёр и кресло-качалку), скрестив голые ноги и обхватив колени руками. С распущенными волосами, в белой мужской рубашке − моей, она сжимала в одной руке кисть, измазанную в краске, не замечая, что продолжает разрисовывать уже не холст (отчего-то лежащий на полу), а свои детские коленки.

Создавая как можно меньше шума, я опустился на ковёр позади неё, сбрасывая по пути всё ещё сохранивший на себе уличный холод пиджак, и обнял свою хрупкую девочку, с блаженством зарываясь в её волосы. Она не вздрогнула, значит, почувствовала моё присутствие задолго до моего прикосновения, я улыбнулся в шею своей малышки.

− Ты сегодня поздно, − прошептала она, не было нужды говорить громче.

− Так получилось. Поужинала? − приблизив её тело к себе ещё ближе, спросил я.

− Угу. На фирме снова проблемы? − немного повернув голову, продолжала она шептать.

− Нет. Не думай об этом, просто новый заказчик − немного капризный. Как прошёл твой день? Ты ездила в галерею?

− Нет, осталась дома. Лиза звонила, передала тебе привет, пожаловалась, что не может до тебя дозвониться, − она ещё немного повернула голову к плечу, − у тебя телефон был выключен. Потом она забыла про тебя и радостно защебетала про своё путешествие с Анатолием. Про невероятно ровный загар, симпатично появляющийся на её коже и заботливость мужа, который следит за распределением температур на её теле.− Мира улыбнулась, вспоминая непременно восторженный рассказ старшей сестры. − Я передала трубку маме, спасаясь. − Мира снова повернулась к огню.

− Завтра я сам позвоню ей. Родители уже спят?

− Да. Они ходили после обеда по магазинам − выбирать подарки Лизе и Толе к их приезду. Ты голоден? − в её голосе промелькнула обеспокоенность, и я поцеловал её за ухом, прежде чем ответить.

− Нет. У меня была встреча в ресторане. − Я вернул свои губы на прежнее место, наслаждаясь видом её чуть прикрытых век. − Что ты рисуешь? Меня?

− Разве похоже? − смеясь спросила, резко обернувшись в моих руках и указывая на неоконченную картину.

− Может быть, ты видишь меня таким? − пошутил, разглядывая экзотичные фрукты на небрежно брошенной на стол скатерти изображённой на холсте.

− Кем? Ананасом? − улыбка Миры становилась шире, и мне это нравилось, я продолжил эту невинную игру с ней.

− Нууу… Возможно. Из нас двоих: ты − художник. − Я снова поцеловал её за ухом, в этот раз, промахнувшись, захватил в плен мочку её уха на доли секунд, Мира заёрзала в моих руках, протестуя.

− Влаад! − протяжно воскликнула она так, чтобы я не смог понять чего желает от меня моя госпожа. Я перестал её терзать и вернулся к вдыханию запаха её волос, она быстро пришла в себя и продолжала шутить. − И кто же, по-твоему, я? − она откровенно смеялась надо мной, и я позволил себе ответить ей тем же.

− Апельсин? − Мира окончательно развернулась в моих объятиях и смотрела на меня смешливым взглядом тёплых глаз. Она приблизила ко мне своё лицо, и я повёлся на её приманку, потянувшись за поцелуем, но Мира лишь слегка коснулась моих губ, совсем не целуя, только дразня меня шёпотом в самые губы своим ответом.

− Ты знаешь, а ведь это совсем неромантично… − она попыталась вернуться в исходную позу наших объятий, но я неожиданно для неё откинулся на ковёр, утянув её за собой, и она оказалась лежащей на мне. Плутовка дула мне губки и смеялась глазами: я сам впился в её губы с долгожданным поцелуем. Её руки очень быстро обхватили мой затылок, зарываясь в короткие пряди и сжимая их в своих кулачках, я так же крепко обнимал свою девочку за талию. Она целовала меня со всей страстью, но, тем не менее, всё время норовила выскользнуть из моих объятий, распаляя меня ещё больше.

− Люблю тебя, − выдохнул я, наконец, прервав наслаждение вкусом её губ и языка, Мира провела губами по моей скуле в продолжение нашей игры и скатилась рядом, немедленно переплетая пальцы наших рук.

− Я знаю, − необычно ответила мне, опустила свои ресницы и растянула губы в хитрой улыбке, скрывая от меня лишь блеск своих глаз. Минуту молчания я созерцал её прекрасное лицо, только потом перекатился вбок и снова обвил её тело руками: очень трудно было удерживать их от неё.

− Давай уедем, − шепнул в ямочку основания её шеи, слыша её размеренное дыхание и чуть выше от моих губ бьющуюся пульсом жилку. Мира вздрогнула, несомненно, вспоминая часто повторяющиеся разговоры между нами о необходимости нашего отъезда, но я говорил не об этом сейчас. − До Лизкиного возвращения ещё две недели, потом Новый год. Давай уедем сейчас, − я крепче прижал её к себе, боясь, словно она начнёт вырываться и сбежит, не дав мне досказать. − Хочу посмотреть на тот сельский домик из твоих картин, хочу посмотреть на твой дом. − Мира широко раскрыла глаза, уставившись на меня в изумлении, а я смотрел на неё с неугасающим обожанием и любовью: она всё поняла.