Текст книги "Останови моё безумие (СИ)"
Автор книги: Nargiz Han
Жанры:
Современные любовные романы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)
Яркие огни столицы не трогали мой глаз, а мороз, пришедший в сговор с распутной ночью и всё набирающий силу, не леденил кровь, мысли строились в безупречный ряд и рассеивались растленным хаосом, но шины уже плавно скользили по голому асфальту аллеи в раскрытые ворота дома. Свет в окнах был погашен, а тишина ночи успела запеленать посторонние звуки, я погасил фары, пробираясь в гараж и без всякой причины идти в спящий дом, притулился лбом в обездвиженный руль.
Вопрос, почему же я остался трезвым, не смотря на все мои попытки стереть дилеммы алкоголем, растягивал губы в ехидной усмешке и прикрыл глаза перед открывающимся ответом. Тихий стук в боковое стекло должен был разбудить меня, даже если бы мне пришлось уснуть в этом неудобном положении, но заранее зная нарушителя моего самоедства в лицо, я неохотно спустил окно, позволяя пробиться ко мне сладкому голосу.
− Пошли в дом? − её голос прозвучал несмелым вопросом, и я заставил себя взглянуть ей в глаза. Мире лучше было спать в такое позднее время, но она почему-то предпочла дождаться меня. Она ставила на первое место меня, ни во что не оценивая собственную значимость. Она ошибалась. Так часто. Я открыл дверцу и вышел к ней, приваливаясь к машине и утягивая в объятия сестру.
− Почему ты до сих пор не спишь? − хриплым шёпотом прошёлся по её волосам.
− Мне не спится, когда тебя нет рядом, − простодушно заявила она, пытаясь поднять головку и посмотреть на меня.
− Прекрати изводить себя из-за меня, − чуть жёстче, чем мне хотелось бы, сказал ей в глаза.
− Ты сказал, что не злишься, − напомнила она, прижимаясь ко мне крепче, словно боясь, что я оттолкну её в следующее мгновение. Стало не по себе от мысли, что она может усомниться в моих словах.
− И я не злюсь, − повторил я. − Верь мне.
− Я люблю тебя, − произнесла она, дотягиваясь до моих губ, которые начали дрожать от её признания и от правды, которую она пыталась спрятать за эти три слова.
− Больше, чем я этого заслуживаю, − не в силах удержаться и поэтому, немедленно целуя её, ответил в коротком отрыве от нежного поцелуя.
− Неет, − простонала она. − Гораздо меньше, чем ты меня, − она улыбнулась мне в губы, опуская покрывала ресниц на глаза искристого шампанского и обхватила мою шею.
− Хочу отнести тебя в комнату на руках, − пробормотал ей во впадинку на шее, теснее зарываясь носом в её неповторимый цитрусовый аромат с горьким привкусом мяты.
− Тогда не отказывай себе в своих желаниях, − шепнула она мне в ухо, вмиг заставив покрыться мурашками незащищённую кожу.
− А родители?
− И Лиза с Толей, − приправила она, добавляя: − Остались у нас.
− Не получится?
− Можешь сказать, что нашёл меня в коридоре, − неудачно пошутила она, руки мои сжались на её талии слишком крепко, чтобы она не почувствовала моего напряжения. − Прости, − понизила голос, извиняясь. И я взял её на руки, не желая думать о следующем шаге: я мог позволить себе носить свою любимую женщину на руках.
Она расстёгивала крохотные пуговицы моей рубашки маленькими пальчиками, пока я медленно шёл к её спальне, нежно удерживая её на своих руках, почти невесомую из-за небольшого роста и детской худощавости.
Положил её на кровать, отогнув край одеяла, ненадолго нависая над ней, опираясь одной ногой в ворс ковра, а другой продавливая пружину кровати. Никакого призрака света не мерцало в окне, напоминая о предрассветной темени, глубоко утопающей в ночь, а мои глаза сверкали от ощущения каждой чёрточки её лица, восстающего перед даже зажмуренными глазами.
− Останься со мной, − прошептали её губы, едва пошевелившись на моей щеке, когда я слегка наклонился для ночного, сестринского её поцелуя.
− Это очень плохая идея, − не сдвигаясь и не делая даже таких бесполезных попыток, ответил я.
− Я буду не очень шумной, − соблазняла она меня своим тихим голоском.
Не снимая с себя одежды и всё ещё оставаясь в уличном пальто, забрался под одеяло рядом со своей девочкой, уговаривая себя, что не задержусь надолго, останусь только, пока она не уснёт.
− Тебе будет не совсем удобно в этом ворохе, − бормотала Мира, потихоньку оккупируя территорию пуговиц, расстёгивая их медленно и аккуратно, а затем, принимаясь стаскивать с меня и рубашку с джинсами, всё так же оставаясь лежащей на боку с невинными глазами и ровным дыханием. В то время как меня уже успела завести не на шутку, выбрасывая остатки моих вещей ногой из-под одеяла.
Из вселенской несправедливости я находился под одеялом сестры абсолютно обнажённый, но по-монашески закутанный в тёплый плед. А Мира была в смешной, но до скрежета зубов в возбуждающей пижаме с мелкими поросятами, длинные рукава которой скрывали от меня даже нежные запястья любимой. Я глубоко выдохнул, выпрастывая ладони из-под одеяла и закрывая ими веки, норовящие раскрыть мои жаждущие смотреть на Мирино тело глаза.
− Не смей отворачиваться от меня! − пригрозили шаловливые губы, избавляя меня и от защиты одеяла. Мне стало интересно взглянуть в глаза сестры, так виртуозно глумящейся над моим желанием, но блеск её глаз неведомо различимый мной в царственной тьме захватил мой дух и я склонил голову набок, наблюдая за двумя светлыми огоньками в отражающихся зеркалах её глаз.
Мира потянулась через меня, включая лампу на тумбочке, и я только глотнул ещё больше воздуха, потому что меня умели свести с ума одни эти глаза, а она уже оседлала мои бёдра, целомудренно устроившись на них, как на детсадовском стульчике. И снова вдох-выдох, вдох-выдох, главное не забывать, что нужно ещё и дышать.
Она рывком высвободилась от верха своей пижамы, не дав вначале даже дотронуться до себя. Двумя пальцами оттянула резинку штанов приподнялась на колени и спустила и их, всё так не разрешая мне прикоснуться к себе. И только я решил нарушить запрет на прикосновения, как моя лесная ведьма накрылась одеялом с головой, как в лагерную палатку продвигаясь выше по моим ногам.
− Что ты творишь? − сипло и надсадно прохрипел я, желая вновь спрятать глаза за широкими ладонями.
− Обещаешь, что не будешь шуметь? − вымогательница! − И прекрати не смотреть на меня!
− Мирра!
− Скажи!
− Не знаю… Нет… Я постараюсь. Да! Чёрт возьми! Обещаю!
− Хорошо. Только это я… тебя возьму…− успела пробормотать она, склоняясь к моему разгорячённому лицу. Я уже опрокинул её на спину, забираясь сверху с нечеловеческим рыком, а она насмешливо провела по моей щеке горячей ладонью и нашептала губами:
− Ты обещал не шуметь.
МИРА.
− Доброе утро, − сказала я, проходя в гостиную, одетая в синюю рубашку мужского кроя и юбку того же цвета ниже колен с колготками в мелкую сеточку. Такого рода преображения были приготовлены для деловой встречи с зарубежными спонсорами, которую устраивала для меня Инга, а значит, я не имела права её пропустить, потому что не могла её подставить. Не после того, что она для меня сделала.
− Привет соня! − звонко поприветствовала меня Лизка и традиционно чмокнула меня в щёку. Мелкая дрожь обдала прохладой напряжённую спину − Влад шёл вслед за мной.
− Почему это я − соня? − удивилась, но не обиделась я, раздумывая над тем, что нужно было заглянуть в кухню, чтобы поздороваться с тётей Таней.
− Ну хочешь, могу назвать тебя лунатичкой? − огорошила меня сестра, протягивая салфетку своему мужу. Отец негласно присоединился к нашей пикировке, отрывая взгляд от спортивного канала с вещанием о соревнованиях по биатлону. − Представляете, спускаюсь по лестнице под утро водички попить, а Мирка песенки распевает вовсю. Я сначала порывалась разбудить ее, постучав в дверь, но потом передумала. Где-то слышала, что нельзя так делать. − Лиза громко расхохоталась полностью довольная собой, а внутри меня разве что буря не бушевала. Руки мои мелко тряслись, я прятала их под скатертью, отчаянно желая, чтобы этот нервный озноб согрели его пальцы − пальцы моего брата.
Нельзя. Нельзя. Нельзя.
− Это не смешно, Лиза, − спокойный, непререкаемый голос вступился за меня. − Мира тебе приснился кошмар? − благородный глубокий, не ожидающий ничего кроме подтверждения, голос в моё спасение.
− Наверное, я не помню, − неубедительно и слабо задрожал мой собственный ответ.
− В последнее время, ты плохо спишь по ночам, − продолжил завораживающий меня напев, коленки мои онемели от непреклонности его тона и безупречной постановки. − Я неоднократно уже замечал признаки усталости под твоими глазами.
− Дочка, может тебе нужно стакан молока с мёдом на ночь, как это делает твоя мама? − озабоченно предложил отец, выдавив из меня ласковую улыбку. И разговор, начатый с целью поддеть меня, принял совершенно иной оборот благодаря паре фраз из зацеловывающих меня этой ночью до умопомрачения губ Влада. Губ, которые так же греховно стонали на рассвете, как и мои собственные.
Завтрак прошёл в молчании, изредка мои глаза пересекались с глазами Анатолия, но сегодня они казались мне настолько бесчувственными, что я спешила отвести взгляд, чтобы и так мёрзнущие ладони не покрылись изобличающим меня инеем. Мама была не в настроении, Лиза непривычно молчалива, брат излишне сосредоточен, царапая тарелку вилкой, и каждый раз попадая мимо лежащего на ней омлета, и только отец оставался более-менее спокойным из-за чемпионата по биатлону на спортивном канале.
Я сама была на пределе своих возможностей, эгоистично жалея не о проведённой с Владом ночи, а Лизке так не вовремя решившей заночевать в этом доме.
Новогодние каникулы никто не отменял, поэтому мама отпустила тётю Таню сразу после того, как наша домработница приготовила завтрак, но мыть грязную посуду отказалась, безмолвно удалившись в свою спальню.
− У мамы болит голова, − объяснила мне Лиза, когда пришла ко мне на кухню помочь с вытиранием тарелок.
− Она приняла таблетку? − спросила я, загружая посудомоечную машину.
− Не знаю, − Лизка пожала плечами, усаживаясь на стул позади меня. − Но она сказала, что до обеда полежит у себя в комнате.
− Пусть поспит, − не оборачиваясь, киваю я. Никогда не любила положения, в котором сейчас находилась из-за своей сестры: когда человек у тебя за спиной может уловить любое твоё телодвижение, а ты лишь ощущаешь его присутствие неприятным взвеванием волосков на спине, но чувство уязвимости и полной незащищённости от этого никуда не пропадает.
− Нет. Ну, правда, − вдруг появившиеся нотки воодушевления в голосе сестры заставили меня насторожиться ещё больше, но обернуться сейчас было самой бредовой идеей, которая могла придти ко мне в голову. − Если бы я не знала, что ты моя маленькая сестрёнка, я бы подумала, что к тебе через форточку заглянул любовничек.
− Ты о чём? − без надобности протирая губкой полированный до блеска стол, сказала я, чтобы хоть что-то сказать.
− Ты такие арии воспевала! − продолжала Лизка, особо не отвлекаясь на мой вопрос.
− Мне снился кошмар, − зацепилась я за спасительную соломинку, протянутую мне Владом во время завтрака и проклиная сестру за любопытство, а не себя за опрометчивость прошлой ночью.
− Да уж! Скорее эротический сон во всех подробностях, − окончательно потеряв интерес к моим неубедительным отговоркам, проворковала она, опираясь подбородком на обе ладони.
Глубоко вздохнув, я не нашла ничего лучше, чем согласиться, с надеждой, что её версия окажется достаточно правдоподобней, чтобы оставить меня, наконец, в покое.
− Может быть, − два слова вышли из меня настолько несмело и оттенялись таким густым слоем тумана, что Лизка только фыркнула.
− Какая же ты скучная, сестрёнка! Честное слово не будь ты такой девомученицей, я бы посекретничала с тобой о своём замечательном муже, − многообещающе изрекла она в напутствие, вставая и уходя из кухни, совсем позабыв о недавнем желании помочь.
***
Я неоднократно стучалась в комнату мамы, но судя по тому, что дверь была заперта на ключ, а мне никто не отвечал, мама благополучно спала. Поэтому я попрощалась с остальными домашними и, накинув пальто, но, так и не застегнув его на пуговицы, отправилась вслед за Владом во двор, куда он уже успел вывести автомобиль.
Лиза с Анатолием собирались сегодня отправиться за покупками, вечером решив устроить у себя небольшую вечеринку для близких друзей по случаю возвращения из медового месяца и заселения в новую квартиру. О приглашении нас с братом на это маленькое торжество оповещений не было.
Я засмотрелась в окно, пропустив любимый момент поскрипывания шин о твёрдый гравий, а затем и ещё более близкого мне хруста тонкого свежего снега, успевшего выпасть ночью. Тёплая, всегда тёплая рука брата крепко сжала мою ладонь и приковав моё внимание к его красивым выточенным из белого гладкого камня пальцам.
− Ты сильно испугалась? − спросил он, не так жёстко, как говорил с остальными. Со мной его голос приобретал удивительную бархатистость и нежность, которые в общении с другими нельзя было даже предположить в этом почти жестоком соло.
− Немножко, − плохо солгала я.
Он остановил машину прямо посреди выезда из посёлка и притянул мою голову к себе.
− Прости, − зашевелились мои волосы, утянутые в тугой конский хвост, но постепенно приходящие в растрёпанное состояние. − Это я виноват. − Он брал мою вину на себя, эта моя безграничная глупость могла стоить нам… Чего? Наших отношений? Любви? Спокойствия наших родных?
− Я должна сказать им о своей беременности, − пробормотала я ему в плечо, лишь одной рукой схватившись за его пальто. Он не шевельнулся.
− У нас есть ещё немного времени, − сказал Влад. − Подождём…
− Чего? Чего подождём? − я начала раздражаться без причины и слишком резко отстраняться от него.
− Просто хочу, чтобы ты была чуточку спокойнее, − Влад реагировал нормально на мои перепады в настроении, вот и сейчас аккуратно заправил прядку волос за ухо и погладил меня по щеке. Я льнула к нему, словно бездомный котёнок и ничуть не стыдилась полной своей зависимости от него. − Родители собираются уезжать ночью тринадцатого, − снова притянув меня в свои объятия и продолжая гладить меня по голове, как маленькой объяснял он.
Я вспомнила другое число.
− Ты пойдёшь к ней в этом году? − тихонько спросила я.
− Да, − чуть хрипло ответил он, но сразу же поцеловал мою макушку.
− Влад… − я не смела − просить его об этом, а может, и права не имела.
− Умм?
− Я… Можно я пойду с тобой? − вместо того, чтобы поднять лицо и заглянуть ему в глаза, я трусливо прижалась к нему ещё сильнее, пряча его в треугольнике воротника.
Он сам оторвал меня от себя, мягко держась за мои плечи, ничего не говорил, только смотрел в мои глаза слишком долго, чтобы теперь нарушить молчаливый ответ.
− Если ты не хочешь… − сорвалась я.
− Хочу. Очень хочу. Спасибо. − Три коротких ответа − один ответ. Я не могла не произнести это:
− Я люблю тебя.
Утром четырнадцатого я не встала с постели…
====== Глава 44 ======
МИРА.
Очень легко поддаться одолевающему тебя сну – это явно заведомо проигранное сражение. На удобной, уложившей все твои кости и мышцы в точно определённом порядке кровати обездвиженное слабостью тело и накатывающая с завидным постоянством дремота расслаблено погружается в ненавязчивый сон. Отключая все пять чувств, несмотря на безрезультатные попытки держать непослушные веки открытыми, по крайней мере, мне кажется, что я пытаюсь оставить открытыми свои утомлённые ничем глаза. Я смутно различаю голоса, не смеющие повыситься громче шёпота, лёгкие поглаживания моей свободной от капельницы руки и единственное, что мне удаётся сделать − это ободряюще улыбнуться беспокоящимся родным. Правда и в этом я не совсем могу быть уверена – наверняка лицо моё просто перекашивается от напряжённых усилий, но всё же…
Вчерашним вечером: когда я чувствовала себя почти прежней, честно, сегодня, я даже не могу вспомнить каково это – быть прежней; я заняла свой усыплённый лекарствами мозг разными картинками из будущего – предполагаемого моего будущего. В вип-палате, ведь я обязательно лежу именно в такой, хотя возможно всё ещё нахожусь в реанимационном отделении больницы, слишком яркий свет и размытые красные пятна повсюду…
ВЛАД.
«Четырнадцатое число. Четырнадцать дней. Четырнадцать недель…»
Я не мог заставить себя прекратить повторять эту зловещую мантру. Это заговорённое на смерть число в моей судьбе унесло ещё одну жизнь из моих рук.
Эта агония страха, пронизавшая моё тело при взгляде на залитую кровью раковину в ванной сестры уже после того, как я отвёз Миру в клинику в бессознательном состоянии. Это произошло снова.
Родителей уже не было в городе, Лизы с Анатолием не было в нашем доме, и только я один не смог уберечь свою любовь, словно кровь, так легко смытая водной струёй с глянцевых стенок, так же легко жизнь моей Миры просачивалась сквозь мои пальцы все эти чёрные четырнадцать дней. Четырнадцать дней, за которые я успел тысячу раз умереть и воскреснуть, четырнадцать дней, в которые уместилась жизнь моей любимой, её смерть… и воскрешение.
− У Миры тромбоэмболия лёгочной артерии, − выносит свой приговор Олег, поставив меня на колени своим диагнозом, ещё одним в нескончаемом списке её испытаний. − И…и она… перенесла клиническую смерть, Влад, − я не плачу, глаза песочно-сухие, обзор опускается вниз, на кафельный пол и ниже, куда-то совсем низко. Именно так ощущает себя Мира при потере сознания в бесконечной череде её обмороков? Но я пришёл в себя слишком быстро и слишком легко, чтобы успеть забыть последние слова Олега. Рывком поднялся с кушетки, отталкивая медсестру с нашатырным спиртом, голова немного кружилась, но всё меркло перед желанием узнать правду.
− Как она…сейчас? − спрашиваю, по-прежнему глядя низко в пол, но уверенный, что Олег в неприятной близости от меня.
− Мы удалили тромб, но… − он словно не рискует продолжать или намеренно изматывает меня растяжкой слов.
− Говори сейчас же! − рычу, обеими руками вцепившись в кожаную обивку кушетки.
− Ей нужно безотлагательное лечение, вероятность попадания тромба в артерию снова очень высока, и мы, возможно, не сможем вовремя его отследить. Она не сможет родить в таком состоянии. Это опасно и для неё и для жизни будущего ребёнка.
− Лечение нельзя начать прямо сейчас? − в моём голосе столько неуверенности, что он просто не может принадлежать мне.
− Это навредит ребёнку, − твердит он.
− Что нужно сделать? − прошу я, абсолютно убеждённый, что не знаю ответа на этот вопрос, хотя больше всего на свете не хочу его услышать.
− Нужно дождаться, когда Мира окончательно придёт в себя и отойдёт от лекарств, чтобы поставить её в известность и предложить… − он запинается, и я заставляю себя поднять глаза на друга. Он выглядит уставшим и отчаянно трёт глаза, наверное, такие же песочные, как и мои собственные. − Нужно прервать беременность.
− Ты−хочешь−сказать−Мире… − я сглатываю, потому что песок начинает засыпать моё горло, заполняя все поры и лишая возможности дышать, говорить с таким комом в глотке при каждом новом звуке, вырывающимся из полусомкнутых губ нестерпимо больно, но остановиться уже невозможно и неисполнимо. − Ей нужно делать аборт?
− Да, − вот весь ответ, которым удостаивает меня квалифицированный врач, умело спрятавший все человеческие эмоции за полы белого халата.
Я остаюсь один в каком-то кабинете, и у меня множество минут на раздумья, множество минут отсчитывающих жизнь моей любимой… сестры и моего не рождённого ребёнка.
Олег сам позвонил родителям, чтобы сообщить об ухудшившемся состоянии их дочери, Лизе, чтобы попросить приехать утром, потому что Мира в реанимации и сегодня он всё равно никого к ней не пустит. Просил, не беспокоится понапрасну.
Не беспокоится…
− Влад уехал полчаса назад, − ответил, очевидно, на вопрос обо мне доктор, солгав, смотря прямо в мои глаза. Клятва Гиппократа не распространяется на таких, как я, друзей?
− Можно мне к ней? − теперь клекот, срывающийся с губ, ещё меньше походит на мой собственный голос, но это не действовало на необходимость Олега ответить.
− Я распоряжусь, чтобы тебе выдали халат и новые бахилы, − кивает он, направляясь вдоль по коридору, чуть дальше от реанимационной палаты Миры, у которой я сижу уже больше двух часов.
Представший мне вид немощной сестры, утыканной иголками капельниц, с непрерывно пикающим аппаратом жизнеобеспечения, мигающие показатели артериального давления, пульса и отбивающей мгновения жизни линией вызвал из памяти схожее воспоминание, кажущееся сейчас в разы светлее, чем представало моим глазам тогда.
− Привет, − тихонько поздоровался я, придвигая стул ближе к кровати и отпуская один рельс сбоку. «Я люблю тебя», − признавался я тогда, а сейчас в чём мне признаться? Сейчас, я любил её ещё сильнее, сильнее с каждой пройденной секундой, с каждым выбросом вверх ломаной линии на экране аппарата, хотя эта любовь и казалась невозможной в самом начале.
Я склонился, чтобы поцеловать свободную от капельниц безвольную руку, стараясь делать это аккуратней, чтобы дать ей отдохнуть ещё немного в забытьи, на самом деле невыносимо желая видеть её проснувшейся.
− Что мне делать, скажи? − я инстинктивно протираю глаза, неожиданно мокрые, закрываю их и снова целую маленькую ладонь сестры. − Я знаю, ты меня не слышишь, наверное поэтому, я говорю с тобой именно сейчас, − отворачиваюсь, не в силах смотреть даже в закрытые её глаза.
− Теперь всё кажется таким пустым, таким ненужным… Я знаю,… каким будет твой ответ. И я… боюсь его. Боюсь тебя. И… понимаю.
Смотрю на продолжающий тикать экран и равномерно закачивающий кислород в лёгкие сестры насос. Отвлекаю себя. Просто собираю достаточное количество кислорода в свои, чтобы заговорить снова.
− Я буду очень бессердечным, если сделаю это за нас двоих?
Если сделаю выбор за тебя?
Если выберу тебя, а не его?
Сможешь ли ты простить меня?
«А я себя?»
− Добрый вечер, Мирослава Сергеевна! − послышался малознакомый голос из телефона Миры. Я устало тру лицо, избавляясь от остатков сна:
− Эээ…Нет. Это её брат.
− О! Простите, Владислав, − извиняется голос. − Это звонит гинеколог вашей сестры − Маргарита Дмитриевна.
− Да-да, здравствуйте, − я отхожу от больничной кровати к окну, оглядываясь на тело Миры, погружённое в искусственный сон. Невольная складка залегла меж бровей, глаза пытались сосредоточиться на матовом стекле, но зыбучие песчинки, без устали поступающие в глазницы заполняли собой поле зрения передо мной.
− Я звоню по поводу анализов Мирославы Сергеевны, − неуверенно понижая тон, говорит она. − И хотела бы поговорить с ней по поводу результатов.
− Простите, но… Мира не может подойти к телефону, − я снова начинаю тереть свой лоб, пальцами запутываясь в грязных прядях. Мне хочется сказать этой женщине, что наш разговор больше не имеет смысла, но она заговаривает раньше, а может быть, просто я… снова опоздал…
− Да? Ну, тогда можете просто передать ей, что я назначила ей следующий приём в ближайший четверг, − это послезавтра. − А по поводу анализов, она может, не беспокоится, всё в полном порядке и никаких аномалий и отклонений в развитии ребёночка не наблюдается. Так что мы благополучно вступим на пятнадцатую неделю беременности.
− Прощайте, Маргарита Дмитриевна, − проговариваю я, оборачиваясь к постели сестры, как-то само собой вырывается, против воли даже. Значит, на четырнадцатой неделе я оборвал жизнь своего ребёнка.
Я убил его.
Родители прилетели, как только смогли − на четвёртый день заточения Миры в стенах кардиологической клиники. Лиза успела навестить Миру два раза за это время, один раз Олег разрешил ей зайти в реанимацию, второй раз Лиза прошлась только по пустому коридору у закрытых дверей.
Олег не возражал, что я провожу бессонные ночи у постели сестры, он с молчаливым неодобрением качал головой, но каждый раз, снова распоряжался насчёт выдачи мне чистых бахил и стерильного халата.
Я старался не показываться на глаза семье и избегал пытливого взгляда Анатолия, а объяснять возобновившиеся обмороки Миры полностью переложил на плечи друга.
Все эти четырнадцать дней я бдел на фирме днём с небывалым ранее рвением, погружаясь в начатые проекты и открытие дочернего предприятия. При виде Максима внутри уже ничего не клокотало от ревности, боль и некоторая зависть выветрились из порванной в клочья души и я был менее чем нейтрален, я был аморфен в отношении своего заместителя.
Ночи, похожие одна на другую, проводимые не во сне, но и не в этой реальности, а в каком-то смежном мире, где я разговаривал со своей любимой, непрестанно целуя её руки, протирая ладони в который раз, не смотря на уход медицинской сестры. Я пробовал читать ей из книги биографий великих художников с того места, где она любовно сделала закладку, аккуратно загнув краешек листа, тем самым противореча самому себе в том, что она не может слышать мои одинокие монологи.
Но в эти дни я часто противоречил себе.
− Я могу сказать ей, что она потеряла ребёнка из-за болезни, − предложил Олег, в то время, когда мы вместе застыли по ту сторону стеклянной стены, наблюдая картину воссоединения семьи с пришедшей в сознание Мирой.
− Ты сделаешь это для меня? − коротко усмехаюсь, не отрывая глаз от Мириного лица, бледного и прекрасного одновременно. В груди закололо − меня не было рядом, когда она пришла в себя. − Стало быть, перестал осуждать мою невозможную любовь?
− Не перестал. Но сделаю это для тебя, − неоднозначно отвечает Олег, и я смотрю в сторону друга.
− Ты − хороший друг. Знаешь это? − нужно было хлопнуть его по спине, но нашей дружбе хватало и понимающего взгляда. − Но не надо. Я скажу ей правду. Не хочу лжи между нами. Не хочу, чтобы винила себя. − Олег ободрительно кивает, и мы снова таращимся в это чёртово стекло, предохраняющее меня от неизбежного суда возлюбленной. − Она не простит. − Я знаю ответ на это утверждение, настолько уверенное, что оно не могло сорваться с моих губ вопросом, даже сейчас.
− Не простит, − решает не смягчать моего положения друг.
− Ты поэтому предложил не говорить ей правду?
− Помнишь, ты говорил, что я могу судить тебя сколько угодно, но судить её не имею никакого права. − Я только киваю его словам. − Ты не заставишь её быть с тобой, если она захочет уйти. Ты ведь это хотел мне сказать?
− Она может не быть со мной, если захочет, − прижимая к стеклу ладонь, хриплю, просто не могу контролировать собственный голос, выговаривающий тяжёлое признание. − Но я… не смогу не быть с ней. − Пальцы упрямо съезжают вниз, слишком вдавленные в неподатливое стекло, и жуткий свист процарапывает мой слух.
− Тогда ты должен был принять мою ложь, − говорит он.
− Не могу. Она почувствует… И всё поймёт.
− Ээй! Привет, − излишне весело начал я, пробравшись на край кровати, опустив рельс. Мира по-прежнему была подключена к аппарату, а очередная капельница регулярно поступала ей в вену, тем не менее, я взял её руку в свои ладони.
− Привет, − тихо забормотала она, утомлённая встречей с родственниками и ещё не до конца соединённая с реальностью, после продолжительного сна. − Все ушли.
− Ага. Здесь только я, − отвечаю, хотя она и не спрашивает.
− У тебя круги под глазами. Ты совсем не спал, да? − её длинные ресницы часто обмахивают тёплые усталые глаза, измученные до боли в моей собственной груди, но ещё ужаснее, смирившиеся. Я улыбаюсь ей вместо полноценного ответа и приглаживаю ей волосы на макушке. Мира хмурится.
− У меня грязные волосы, − жалуется она, заставив меня улыбнуться. Пока я мог себе это позволить. Я наклонился и поцеловал её спутанные пряди, насквозь пропитавшиеся запахом этих стен.
− Это не важно, − шепчу.
− Я очень долго спала. Кажется несколько дней, да? Забыла спросить у мамы. Когда она приехала?
− Слишком много вопросов. Ты ещё совсем слаба. Я обязательно отвечу на них все, только завтра. Хорошо? А теперь тебе лучше поспать.
− Но Влад, − она попыталась поднять свою головку, чтобы посмотреть на меня. − Я и так спала очень долго. Если кто и нуждается во сне, так это ты, − парирует изнеможденно.
− Ты абсолютно права, − для пущей убедительности я демонстративно зеваю, − но я не могу уснуть, зная, что ты бодрствуешь.
− Да? − по-детски доверяется мне, снова задирая свою маленькую головку.
− Да.
− Тогда ладно. Знаешь, я действительно немного устала. − Она прислоняется щекой к моей руке, прикрывая глаза. − Меня утомил визит родителей и Лизы… с Анатолием, − Мира начинает растягивать слова, поразительно быстро погружаясь в такой ненавистный для неё пару минут назад сон. Я целую её лоб, на котором на целое мгновение появляются озабоченные складочки.
− Спи, любовь моя, − прошелестели мои губы на её коже, стараясь стереть эту только развивающуюся печаль, залёгшую меж её бровей.
− Влаад… − в полусне потянулась она сладостными губками.
− Завтра, моя девочка, всё завтра, − зашептал я поспешно, холодная дрожь уже успела заползти мне под кожу, но я убаюкивал свою Миру тихим голосом.
− Угухмм, − слышал её сонное бормотание и ещё долго не мог перестать гладить её волосы, похожие на снежную пелерину.
Я проснулся от душераздирающего крика своей сестры. Кресло заскрипело и прогнулось, когда я чересчур сильно сдавил подлокотники, поднимаясь с него рывком, словно сражённый параличом больной, отчаянно желающий снова научиться ходить.
− Мой ребёнок! Мой ребёнок! − кричала она с горечью. Самостоятельно отсоединившись от капельницы и обхватив свой плоский живот обеими руками, Мира плакала непрерывными струйками солёных слёз.
Я присел на кровать рядом, пытаясь забрать её руки в свои, но она словно превратилась в безумную, не желала открывать глаз и лишь продолжала кричать, постепенно срываясь на мучительные вопли.
Я не мог игнорировать стекающую по изгибу её локтя кровь, как это делала она, но другого способа успокоить её я не видел: осторожно приподнял её, отбрыкивающуюся от меня, как от прокажённого. Я обхватил её в свои объятия, не замечая, как долго сдерживаемые мои слёзы обильно орошали не только моё лицо, но и плечо Миры, в которое я так крепко прижался щетинистым подбородком.
− Наш ребёнок, Влад? Что случилось с нашим малышом? − она громко всхлипывала между каждым произнесённым словом, теперь цепко схватившись в мои плечи.
− Девочка моя, девочка, − повторял я, укачивая её в своих руках.
− Наша маленькая Владамира, наша маленькая Владамира, − отвечала она мне плачем.
− Всё будет хорошо, мы всё преодолеем. − Я должен был верить самому себе, должен был. − Всё пройдёт. Станет легче. Потом.
− Как же так, Влад? Как же так? − она ни на секунду не успокаивалась, но уже не отталкивала меня так яростно, продолжая шептать беззвучные вопросы между пронзительными рыданиями.
Медсестра застала нас обоих в объятиях друг друга, смешивающих слёзы друг друга, беспощадная соль которых разъедала израненные наши души. Мире вкололи успокоительное и снотворное, снова установили все датчики на её хрупкую, но уже слабую руку, а я ушёл в туалет, чтобы привести разрозненные мысли в порядок.