Текст книги "Останови моё безумие (СИ)"

Автор книги: Nargiz Han

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

Мои безголосые уверения и просьбы не доходили до слуха, и мои коварные губы коснулись её маленькой ушной раковины, проскальзывая внутрь изворотливым язычком.

Мира выгнулась и прижалась ко мне, обхватывая мою голову одной рукой, но вторая её ладонь по-прежнему вытирала влагу с запеленатых в слёзы глаз.

Я отбросил прочь скомканную простынь и дотронулся до жаркого лона, услышав сопроводивший мои действия вздох. Мира пыталась сдвинуть колени, но я потёрся носом о её щёку, а пальцы раскрыли нижние припухлые губки.

− Шшш, − послышался мой шёпот и её одновременное шипение.

Она хотела меня так же сильно, как и я её, но глаза её не поддавались уверениям тела. Она плакала…

Я начал пить эти непримиримые капли, а неутомимые пальцы продвинулись глубже, захватывая дыхание из лёгких моей возлюбленной сестры. Мира выгнулась дугой и опала. Задрожав в слишком быстро пришедшем наслаждении, а потом зарыдав ещё громче.

Остановив все мои ласки, она крепко прижалась ко мне, обвивая собой моё тело, вцепляясь в спину судорожными руками, а в плечо острыми зубками. Она плакала…

− Почему ты оставил меня так надолго? Почему позволил уехать без тебя? Ненавижу тебя! Ненавижу! − всхлипывала она, пытаясь ударить меня сильнее сжатыми кулачками. − Я так скучала! Тебя не было так долго! И это было непереносимо! Невыносимо было без тебя! − Я только прижимал её тело близко-близко, желая её ударов, не причиняющих мне боли, но избавляющих Миру от неё.

− Да, девочка моя, да. Я виноват… Я так виноват перед тобой. Прости… Прости, пожалуйста… − горячо шептал я, целуя её волосы, спутанные и влажные.

− Ты не оставишь меня, − говорила она, словно не желая знать моего ответа, не спрашивая, а утверждая свои права и я соглашался, ждал этого, хотел.

Она внезапно подняла свою головку, всё ещё прижимаясь своим подбородком к моей груди, и заглянула в мои глаза:

− Люби меня. Хочу, чтобы ты любил меня сейчас, − она шмыгнула носом, а я вытер его костяшками своих пальцев, заставляя улыбнуться её глаза. − Хочу, чтобы забрал меня к себе. Хочу чувствовать тебя настолько близко, насколько ты можешь отдать мне себя, − твёрдо и без стеснения.

− Я отдам тебе всё… − хрипло прошептал я, приближая её лицо к своему для поцелуя. − Всё, что я есть − твоё…

Мы слились в поцелуе − сладостном и горьком, обнажающем и защищающем, испивая из чаши боли и обрушиваясь бесконечным наслаждением.

− Тогда входи, входи ещё… − на мгновение, отрываясь от моих губ, послышался сонным мороком её голос.

Мира лежала поперёк кровати, на моём голом животе и смотрела в потолок. Я лениво гладил её волосы, так щедро расстелившиеся по моему телу и так ласково проскальзывающие сквозь мои пальцы.

− А ещё ты не можешь заниматься любовью, когда тебе этого хочется, − неожиданно вернулась она к нашему последнему разговору. Она подняла одну руку и провела ей вверх по моему животу до самой груди.

− С этим не поспоришь, − намеренно, чтобы вывести её, ожидающую от меня спора, из равновесия, согласился я. Мира немедленно откликнулась, поднимая сначала только голову с моего живота, а потом отодвинулась и оперлась на локти. Волосы её сбросились на одно плечо, и своевольная чёлка легла на правый глаз.

− Как же ты… Как же ты обходился без… этого, когда я лежала в больнице? − спросила она, захваченная решением новой дилеммы, выговаривая свой вопрос как дошкольница в подготовительной группе, стесняясь и ежась от произнесения «некоторых» слов.

Я чуть ли не рассмеялся, но вместо этого лишь слегка улыбнулся, даже с печалью, убирая капризную чёлку ей за ухо.

− Ты, правда, думаешь, что тогда это было то, о чём, я мог думать?

− А о чём ты тогда думал? − она прожигала меня своими глазами, жаждая услышать мой ответ.

− О тебе. Я всегда думаю о тебе, − я закрыл глаза, чтобы попытаться не смотреть на неё, такую прекрасную и такую хрупкую. − Завтра мы возвращаемся домой.

− Послезавтра, − твёрдо сказала Мира, кивая самой себе в тот момент, когда я снова открыл глаза, чтобы смотреть на неё. Она зачем-то загибала пальцы на своих руках. − Мы так и не сходили на свидание, помнишь?

Я кивнул.

− Я никогда не дарил тебе цветов, − в свою очередь вспомнил я то, что мы не делали как обычная влюблённая пара.

− Ты подарил мне целый сад! − запротестовала она. − Целый сад моих любимых цветов. И это не смотря на то, что я тебя бросила.

− Ты меня не бросала, − начал отрицать я, закрыв глаза одной рукой до сгиба локтя. − Я дал тебе время подумать.

− Даа?! − удивилась она, не зная о моих мыслях, витавших в моей голове все последние недели.

− Не даа, а да. Поняла?

− Угу, − согласилась она, поднырнула под мою руку и, кладя голову мне на грудь, прижалась ко мне всем телом. − Давай спать. Завтра нас ждёт чудесное свидание. Первое…

Держась за руки, крепко сцепив пальцы, мы бегом спустились в метро Фридрихштрабе и как незрелые подростки запрыгнули в последний вагон, отправлявшийся неведомо куда. Уселись на жёсткие сиденья и захихикали, ударяясь головами, как закадычные друзья, пальцы не распускали, я положил их к себе на колени и оглядел полупустой вагон. Затем сильно поцеловал Миру в губы, словно проделывал это впервые в жизни. Она захихикала ещё громче, когда я, наконец, оторвался от её сладких губ, напоследок оттянув нижнюю губу себе в рот.

− Парень, тебе надо научиться как следует обращаться со своими губами! − игриво воскликнула она, склоняя голову в бок. − Попрактикуйся со своей сестрой в поцелуях, а то ни одна девушка не согласится ходить с тобой по свиданиям, − приблизив своё лицо к моему так, что щёки наши тёрлись друг о друга, прошептала мне на ушко.

Я подыграл ей, привлекая её ещё ближе к себе, почти усадив к себе на колени:

− А тебя, значит, так сладко целоваться научил брат?

− Только шшш! Никому ни слова, а то за такое баловство его могут отправить за решётку. − И она рассмеялась прямо мне в шею.

− Согласен отправиться туда, если меня посадят в одну камеру с тобой, − закивал я.

− Дурак! − оттягивая мою щёку двумя пальцами и не отклоняя губ от моей шеи, обругала Мира за шутку.

− Куда бы тебе хотелось отправиться на наше первое свидание?

− Умм… А тебе?

− Я уже сказал, − рассмеялся я.

− Влаад!

− Хорошо, хорошо. Думаю нужно посмотреть какие-нибудь достопримечательности германской столицы, раз уж завтра мы её всё равно покинем. Как думаешь? − я посмотрел на сестру сверху вниз, а мой подбородок упёрся в её растрепанную макушку.

− Ну, вообще-то у меня уже была экскурсия по городу. Но если ты хочешь, я могу тебе кое-что показать, − быстро добавила и, оправдываясь и восхищаясь такой возможностью. − Но только то, что я запомнила.

− Не страшно. Мы можем просто погулять по улицам, поесть вредной пищи и сотворить что-нибудь сумасбродное друг с другом.

− Для последнего у нас есть номер в гостинице и огромная кровать в нём! − грозно предостерегла она мой горящий взгляд.

− Развратница! − отбился я, взъерошивая её чёлку и на ходу сочиняя скорый ответ. − Я имел в виду обычные танцы или купание в фонтане. Да! Только это и имел в виду.

Мира одарила меня злобными глазами и процедила сквозь зубы самое страшное оскорбление, которое только и могло сорваться с её потрясающих губ.

− Лжец! − она отвернулась, складывая руки на груди и пыхтя от возмущения.

− Не дуйся, и я признаюсь, что хотел сделать с тобой на самом деле?

− Даже не смей этого произносить! − она выставила вперёд пальчик, который тут же отправился в мой рот, захваченный в плен моими губами. Я закрыл глаза и увлечённо начал посасывать вкусную часть её тела. А Мира безуспешно пыталась вырвать свой палец из сладостного рабства, но как только она принималась дёргать им, я слегка прикусывал его зубами и она, слабо вскрикнув, сдавалась на некоторое время, чтобы чуть позже снова возобновить свои пустые чаяния.

− Прекрати, ну пожалуйста! − хныкала она тихонько. − Люди на нас оборачиваются!

− Они просто завидуют, − подмигнул сестре, ловко пересаживая её к себе на колени.

Мире пришлось обхватить мою шею рукой и прижаться к груди. Она медленно обернулась в сторону престарелой немки в элегантной шляпке наискось и та, поймав взгляд сестры, понимающе ей улыбнулась, поднимая в воздух большой палец.

− Видишь? Я был прав.

− Угу, − сдаваясь, согласилась сестра, снова прильнув к моей шее.

Мира настояла на паре двойных чизбургеров для себя и для меня и приказала захватить с собой ещё и картошки фри в бумажных пакетах. Уже больше двух часов прошли, после нашего тщательного исследования подземных путей Берлина, теперь мы пешком обследовали маленькие и большие улицы этого прекрасного города. Вся окружающая нас красота носила невидимый налёт строгости и стиля, исключая понятие оплошности.

Миру как истинного художника привлекали как раз таки малозаметные детали, как претерпевающий реставрационные работы кафедральный собор, а как прилежный гид она спешила рассказать мне об истории чуть ли не каждого камня Рейхстага. Иногда мы смеялись чересчур шумно, как малые дети, а временами окунались в меланхоличное затишье, идя в обнимку по тротуару, вымощенному красной плиткой.

Мы пообедали своими бургерами прямо по пути к знаменитым Бранденбургским воротам, и Мира очень волновалась, что мы не успеем доесть всё и будем неловко смотреться среди остальных культурных людей. Я только улыбался её детскому опасению, но после того, как стал замечать, как поспешно она расправляется со своим фаст-фудом, то стал смеяться громче и заливистее, чуть ли не сползая по стенке на бордюр. Мира возмущалась молча, так как не могла выговорить и слова с таким набитым ртом. А когда ей наконец-то удалось проглотить остатки своей еды, то она уже была такой весёлой, что поколачивая меня по руке, принялась хохотать громче меня.

Иногда мне срывало крышу и неожиданно становилось просто необходимо поцеловать её немедленно, прямо сейчас и я беспрепятственно проделывал с ней разные штуки. Мы жались к стене какого-то правительственного здания и целовались до первой потери дыхания и строгого покашливания за спиной человека в штатском. Я целовал Миру у витрины детского магазина, не позволяя ей увидеть ряды крохотных одёжек, выстроенных на маленьких манекенах, а ещё возле церкви Мариенкрихе в центре Берлина. Словно это было жизненной необходимостью целовать её возле храма Божьего, наперекор всем заповедям и заветам, в центре европейской столицы, сравнявшей нашу любовь с тяжким преступлением.

− Я люблю тебя, − прошептал я после этого поцелуя, наиболее сладостного и одновременно горше остальных прочих.

Мы прошли ещё чуть-чуть и увидели фонтан Нептуна в окружении трёх богинь − трёх рек: Рейном с рыбацкой сетью и лозой винограда, Вислой с поленом, и Эльбой с колосьями и фруктами. Мира призналась, что ей очень понравился этот фонтан и она уже не в первый раз окольными путями, но забродит сюда. В этот момент она подняла на меня свои чистые карие глаза, и я увидел в них знакомую боль, её признание было неполным, не до конца выговоренным, но оно скрывалось в её взгляде и я услышал то же самое, что слышала она, приходя к этому фонтану.

Этот античный бог морей, возвышающийся на трёх ступенях в гигантской раковине посредине чаши фонтана всем без исключения наблюдателям, внушал могущество водной стихии, бьющие струи воды, извергающиеся из пастей обитателей моря, отождествляли ревущую и бушующую свою обитель, но Мира слышала и видела совсем другое. Окружающие Нептуна в центре фонтана жизнерадостные фигурки детей, несомненно, напоминали ей собственное не рожденное дитя, а шум исторгающихся струй, их смелое журчание сливалось у неё с детским плачем, первым криком её ребёнка, которого она никогда не услышит.

− Уйдём отсюда? − осторожно прошу, приобнимая дрожащую малышку.

− Да, сейчас, − соглашается она сразу, но не спешит сходить с места.

Через пару минут мне всё-таки удаётся увести её от прекрасного и навевающего на сестру спокойную грусть фонтана, и мы тихим шагом уходим в свою гостиницу.

Утром следующего дня отъезда нас разбудили звуки печального рояля «Мелодия сердца» бессмертного Моцарта. Мира надолго задержалась у окна, разглядывая согбенную над инструментом фигуру музыканта, но, так и не увидев таинственного роялиста, ушла в ванную, из которой после, коротко раздавались хриплый кашель и шум воды.

Максим летел одним с нами рейсом, в то время как его сестра Инга решила ещё задержаться в Германии улаживать «прочие аспекты художественного искусства». Мы не разговаривали с моим бывшим заместителем, но часто обменивались одинаково яростными взглядами. Причину ярости своего вице-президента списать на обиду за нанесение побоев было глупо, именно поэтому я и не делал таких поспешных выводов. И не смотря на частые отлучки Миры в туалет за время полёта в один час и пятьдесят минут и бессменный её ответ, включающий в себя фразу «Всё в порядке», на мой вопрос о её самочувствии, мы открыто держались за руки и на соседних сиденьях сидели с повёрнутыми друг на друга головами, наслаждаясь последними минутами откровенности наших взглядов.

В аэропорту мы с Максимом переглянулись, и я понял настоящую причину его скрытого гнева: он знал. Про нас с Мирой.

И поравнявшись с нами после выдачи багажа, он уже не отставал от Миры ни на шаг, сделавшись её мнимым защитником от брата-извращенца. Я ухмыльнулся не его действиям, но стойкому молчанию и заметил в толпе встречающих − родителей и Лизу с Анатолием. Мира радостно вскрикнула, и замахала свободными руками, подзывая их ближе к нам, я переключил всё внимание на свою семью, оставляя позади пока ещё не уволенного заместителя, требующего от меня компенсации и долгого мужского разговора.

Мои глаза смотрели то на улыбающихся родителей, то на улыбающуюся Миру, а расстояние между ними и мной стремительно увеличивалось, реальность поворачивала свою призму ко мне спиной, и я уловил только, как лучащееся радостью от встречи с родителями лицо любимой сестры искажается маской полного и абсолютного безразличия: она теряет сознание. А я успеваю поймать только медленно опадающее её тело в беспомощные руки, завывая от нового отчаяния.

====== Глава 51 ======

ВЛАД.

Вспоминая сейчас, как часто это происходило со мной, я задаюсь вопросом как мне удалось пройти не через одно наше расставание. Ведь Мира не в первый раз уходит от меня, превращая каждый свой побег в безжалостное истребление моего существа.

Любил ли я её?

Боже! Как я любил её! Это чувство было больным, не только нездоровым, оно физически причиняло мне боль. Болело все мое тело и это не обещало когда-то стать лучше. Ничего бы не изменилось даже через тысячу лет, через тысячу расставаний. Одно из которых обязательно стало бы для меня настоящей погибелью. Именно поэтому я должен был прекратить это, прекратить позволять Мире уходить. Не потому что хочу спасти её, а потому что мне нужна моя жизнь. А она и есть эта самая моя жизнь.

Какой скучной может быть линия жизни на мигающем экране компьютера, если перед этим весьма неинтересным отрезком кинематографа тебя успел потчевать друг, беспокоящийся за твое психическое здоровье.

Как быстро пролетели эти три дня…

Меня начинает удивлять это мелькание моей жизни − время проносится стрелой, выпущенной из лука, когда я провожу его в бесконечном ожидании пробуждения Миры, но начинает двигаться каракатицей, когда мы вместе и счастливы. Я ощущаю себя бессмертным существом, не стареющим и не подвластным неумолимым указателям жизни в настенных часах.

Шесть месяцев? Полгода? У Миры осталось именно столько времени. На что? Чего больше всего ей хотелось успеть в этой жизни. А у меня? Сколько было у меня? Не больше ста восьмидесяти дней…

Я кладу голову на кровать рядом с бледной рукой, снова закованной в провода и датчики, закрываю глаза и перестаю вообще что-либо чувствовать. Я проваливаюсь в искусственный сон, разваливающий мысли на бессмысленные кусочки из ничего, засыпаю.

− Олег… Этого просто не может быть, − подавленно, мёртво говорю я, разбуженный раньше сестры: лекарство подсыпанное мне в воду Олегом больше не действовало, − должен быть какой-нибудь выход. Всё же было хорошо. С ней всё было хорошо!

Голос постепенно, помимо воли повышается, я рисую круги по кабинету друга, не забывая о тёте Нине склонённой в ожидании прихода в сознание дочери. Об отце, который под разными предлогами отлучается слишком часто в коридор, чтобы не показывать не подобающих мужчине отцовских слёз жене. О Лизе, нервно хватающейся за живот но, тем не менее, каждое утро приезжающей в больницу для удостоверения, что и сегодня Мира не пришла в себя. Я помню о них всех. Помню, но думаю только о себе. Эгоистично продумывая собственное самоубийство, кажущееся мне единственным здоровым выходом.

− Влад, прекрати.

− А? Что? Ты что-то сказал?

− Я сказал, сядь.

− Нужно сделать ей ещё одну операцию? Деньги? Всё дело в деньгах? Ты только скажи сколько нужно?

− Влад, у Миры отказывает сердце. Ты понимаешь, о чём я говорю? У неё сердечная недостаточность, у неё ТЭЛА, транспортная функция сердца тридцать процентов. Тебе это о чём-нибудь говорит? А мне говорит, Влад. Я врач, а не Бог.

− А кто Бог? Скажи, Олег… Кто? Скажи, и я пойду к нему.

Я тру лицо руками, я сажусь на стул, опускаю голову между коленей и начинаю выть. Вою во всё то молчание, которое меня окружает…

− И где Он? Олег, ей двадцать один. Двадцать один год. И за каждый, за один год своей жизни она перенесла больше страданий, чем я за всю свою жизнь. А теперь скажи мне, существует ли твой Бог? Если да, то я найду Его…

Я выхожу из кабинета Олега и иду к своей сестре, к своей возлюбленной, к своей женщине, а слёзы градом спускаются по моим щекам: это Она научила меня плакать…

В стекло, которого мои руки касались уже не раз, стекло, которое видело мои глаза, и улыбку и слёзы смотрю мимолётно, чтобы увидеть, как моя Мира принимает в объятия свою радостную мать, но искоса смотрит, устало и понуро, в это стекло, которое с её стороны не показывает ничего, кроме очередной сменяющейся картинки. Но она всё равно не отводит взгляда, словно точно знает, что я стою здесь, за этим стеклом и смотрю на неё. На секунду мне кажется, что она смотрит прямо в мои глаза.

Я захожу в палату, неумело изображая удивление.

− Эй, − говорю я, и мне кажется, что это приветствие звучит не в первый раз.

− Владик, Мира пришла в себя и говорит, что чувствует себя отдохнувшей! − восклицает тётя Нина, оборачиваясь ко мне, а я не отпускаю глаз сестры, продолжающих смотреть тем же взглядом, что смотрели в стекло.

− Но ведь это прекрасно, − произношу не искренно и блекло, присаживаясь рядом и осторожно касаясь руки Миры.

− Мама, можно я поговорю с Владом, − неожиданно просит любимая, всё так же смотря только в мои глаза.

− Конечно, доченька. А я пойду, позвоню Лизе и поищу твоего отца, он должен быть неподалёку. − Тётя Нина целует пальцы дочери и улыбается ей снисходительно, нежно и с жалостью.

Она бесшумно покидает реанимационную палату, на самом деле, это просто я не слышу шуршания бахил.

− Даже сейчас тебе меня не жалко? − хрипло говорит Мира, после последнего звука закрывающихся дверей.

− Жалко, − говорю я, ловя себя на получестном ответе.

− Врёшь, − смеётся она и протягивает ко мне свою руку. − Ты ведь уже знаешь, да? − сглатывая свой смех, продолжает.

− Что именно знаю? − прикидываюсь я, хотя не понимаю её абсолютно.

− Что у меня мало времени, − обыденно, без запинки произносит слова, о которых я не могу даже думать неотделимо. − Около года, наверное, − увеличивает свои шансы, и я могу уловить насмешливые нотки в её тихом и хриплом голоске.

− С чего ты взяла? − из меня вышел бы плохой актёр, но я и не стараюсь совершенно.

− Я была у врача… в Германии, − начинает говорить с расстановкой, я вздрагиваю и невольно задаю иной вопрос, чем готовый сорваться с моих губ.

− Тебе плохо?

− Да, но не сейчас, − шутит она и мне хочется разозлиться на неё за её беззаботность. Но я не могу лишить её выбранного ею оружия против всех окружающих её несправедливостей.

− Тогда ладно, − подыгрываю ей, и мы вместе начинаем улыбаться, не замечая у себя своевольных слёз, но наблюдая за влажными дорожками на щеках друг друга.

Я крепче сжимаю её маленькую руку, теребя её пальчики, она не возражает, замолкая и изредка поглядывая за моей игрой.

− Я не могу отпустить тебя… теперь. Я могла… раньше. А теперь не могу. Ты единственное, что держит меня…здесь. Только не перебивай меня, хорошо. Я…

Коротко кивнул, не успевая за её словами, но она словно бы замедлилась, подождала меня, прежде чем продолжить.

− Я хочу провести это… оставшееся время с тобой.

− Мира!

− Я просила не перебивать, − твёрдо предупредила меня.

Я снова кивнул, не в силах возразить, но ещё сильнее сжал её ладонь, она взглянула на свою руку в плену моих рук, но промолчала и даже отвернулась ненадолго, смахивая чересчур распоясавшиеся ручейки.

− Я хочу уехать. Наверное, это жестоко по отношению к родителям и Лизе, но не хочу притворяться ради кого бы то ни было. − Она улыбнулась сквозь слёзы. − А тебя я не стесняюсь. Ты не против?

− Нет, − не пререкаясь и не убеждая её, что «всё будет в порядке» и «мы что-нибудь придумаем», сказал я, внутренне уже убеждённый, что пойду до конца вместе с ней. Или верну её себе, чтобы она смогла разделить со мной мою жизнь или же я разделю с ней её.

Под ногами просыпана целая долина песка, мои голые ступни утопают в горячей крошке гранита, сквозь пальцы просачиваются песчинки, обжигая кожу сильнее раскалённых углей, солнце над головой печёт и слепит глаза, я чувствую его жаркие лучи на голой спине, на бёдрах и икрах ног. Провожу по обнажённому торсу руками, но и руки мои обжигают незащищённое даже лоскутком ткани тело, оставляя ожоги и волдыри. Я пытаюсь бежать, но ноги неумолимо утопают в песчаном море. Меня окружает пустота, тишина и ничего. Именно этим словом можно назвать окружающее меня пространство − ничего, только песок под ногами и солнце над головой. Нет ни людей, ни мира, ни Миры.

Мирра! С именем любимой в отчаянном крике, я просыпаюсь от преследований ночного кошмара.

В прохладе ночи и её темени, на не расстеленной постели рядом со мной мигает монитор ноутбука с окном о центре трансплантологии в Германии, поверх ещё нескольких, многочисленных справках с информацией о кардиохирургических клиниках по всему миру. Я протираю глаза и включая ночник на тумбе, снова окунаясь в поиск, чтение, копирование, распечатку, поиск, чтение, коп…

В три часа ночи я сажусь за руль своего автомобиля и выезжаю в город, включаю наушник и звоню Олегу.

− Во сколько ты будешь на работе? − сходу спрашиваю, не обращая внимания на потерянные гудки и несколько сбрасываний до того, как друг отвечает на звонок.

− Влад? − в трубке слышится сонный голос кардиохирурга.

− Да. Мне нужна твоя консультация. Это срочно.

− Хорошо. Я буду в семь.

− А ты не можешь… − я не успеваю договорить.

− Влад! − срывается друг на крик. А затем тише добавляет, − У меня завтра сложная операция. Мне нужно хоть немного выспаться. Хорошо?

− Да. Всё нормально. Я могу немного подождать, − Я отключился и выбросил наушник на сиденье.

Мира не спала. Когда я, стараясь не шуметь, прошёл к ней в палату, тихонько переступая маленькими шажками в шаркающих бахилах, она повернула голову ко мне и улыбнулась.

− Мне не спалось, − объяснила она своё бодрствование прежде, чем я успел спросить о нём. Сегодня была первая ночь, когда рядом с ней не дежурила мать, отправленная домой насильно самой же Мирой.

− Как ты? − прошептал я, придвигая кресло ближе к её кровати. Мира пожала плечами.

− А ты почему здесь? Что-то случилось? − забеспокоилась она, на миг полностью забывая о себе.

− Нет. Дома спокойно. Лиза заночевала у нас, вынуждая Толю сторожить их квартиру. Она боится, что у них завелись мыши, и теперь беспокоится, как бы к ним не присоединились воры.

Мира широко заулыбалась, и я впервые заметил лёгкие очертания ямочек на её впалых щёчках. Я наклонился и коснулся её губ, целуя, но на мой почти целомудренный поцелуй, она беззвучно рассмеялась, обхватив мой затылок свободной рукой.

− Твои волосы, − прошептала она, когда мы прекратили просто целоваться и стали просто касаться друг друга лбами.

− Да? − улыбнулся я, предвкушая комплимент.

− Они жёсткие и мягкие одновременно. Такого не бывает.

− Действительно не бывает, − согласился я, а её пальцы тем временем, не переставая, водили по моим остриженным прядям, слишком коротким, чтобы за них можно было по-настоящему ухватиться.

− А ещё у тебя не растёт щетина, − продолжила она своё бормотание.

− Растёт, просто я бреюсь, − рассмеялся я.

− Ты такой гладкий и шёлковый, − запротестовала она, качая своим лбом.

− Ещё, − попросил я.

− Честный и порядочный, − такая похвала была неожиданной и я ненадолго и недалеко отстранился. − Не спорь! − предостерегла она, снова прижимаясь к моему лбу. − Тебе, наверное, неудобно? − вдруг спросила.

− Потерплю, − фыркнул я.

− Забирайся ко мне. − Я обвёл взглядом узкую для двоих больничную кровать и отрицательно покачал головой. − Ты можешь лечь набок, − не отставала Мира. Я посмотрел в её глаза, − Ну пожалуйста…

− Хорошо, − немедленно согласился после её просьбы. Я спустил рельс с одной стороны до конца и лёг на один бок, но рядом с Мирой. Она отодвинулась, чтобы освободить для меня больше места, но я прижал её к себе, придвигая назад. − Так мне гораздо удобней, − прошептал я. Теперь я был так близко к ней, что потребности говорить громче не было.

− Ты должна поспать немного, иначе завтра ты будешь не такой красивой, как была сегодня, − серьёзно настаивал я.

− Лгун. Сегодня я была не такой уж красивой, − послушно закрывая глаза, заспорила Мира.

− Ты должна нравиться мне, а не себе, поэтому засыпай сейчас же! − пригрозил я.

− Спокойной ночи, − уткнулась носом в мою шею. − А ещё ты всегда пахнешь дождём, костром и хвоей, − прошептала после пожелания приятных снов, заслужив мой поцелуй в макушку.

− А ты новогодними апельсинами… − проговорил я в её сон.

Я долго не мог позволить себе уснуть рядом с ней, мне было необходимо смотреть на неё просто спящую, умиротворённую и спокойную, с трогательными тенями от ресниц на щеках, с ладошками так доверчиво покоящимися на моей груди. Я впитывал каждую её часть, самую суть, само её существование. Пусть и на больничной кровати, в стенах клиники, но мне хотелось замереть в этом моменте, чтобы тепло, исходящее от её хрупкого тела не переставало согревать мою грешную душу.

− Доброе утро, − разбудил меня тоненький голосок, посылая мелкие мурашки по телу, начиная с места её поцелуя в шею. Я неохотно открыл глаза, встречаясь с её взглядом, во сне я сильно прижимал её к себе, подсунув одну руку под неё, а другой рукой укрывая, я забирал её в кокон своих объятий. Нам оказалось достаточно такой маленькой койки, хватило одного одеяла. Как мало нам было необходимо, чтобы быть счастливыми?

− Привет, − прохрипел я, целуя её в нос. Мира выпростала свою руку из-под пледа и коснулась моего виска.

− Милый и нежный, − прошептала она, будто бы себе.

− Что? − расплылся улыбкой и приподнял брови.

− Теперь я каждый день буду говорить тебе про два твоих качества, за которые люблю, − просто объяснила она.

− И я тоже?

− Нет. Только я.

− И почему же именно два?

− Потому что их слишком много и по одному… я не успею, − так же просто, как и всё сказанное ей до этого.

− Мира, − вздохнул я, отворачиваясь и сразу ощутив прикосновение её руки к моей щеке.

− Ты не должен забывать о себе, когда… когда, − она сглотнула не в силах это произнести, но потом всё-таки закончила, − после меня. Слышишь?

− Нет. Я вовсе тебя не слушаю.

− Хорошо. Значит, слышишь, − моргнула она. − А взамен я хочу кое-что от тебя.

− Что? − насторожившись, спросил, всё ещё глядя в сторону.

− Посмотри на меня и… поцелуй. − Я сделал, как она сказала, только первую часть её просьбы, задержавшись в её глазах и поражаясь силе, отражавшихся в них. Она была необыкновенно сильной. Сильной − ради меня.

− Вымогательница… − прошептал я, приближая её лицо к себе за подбородок одним пальцем, она заулыбалась, прежде чем я успел коснуться её сладких губ. Лёгкое, порхающее крылышками бабочек прикосновение, постепенно превратилось в отчаянное соитие наших губ, мы молчали, но этот поцелуй кричал о наших страхах, обо всём, что нам только предстояло пройти вместе. Вместе.

− О, Боже! − раздалось из открытой двери. Крик, дыхание, мгновенно разразившееся рыдание, но, как и вчера никакого шума шуршащих бахил… тёти Нины.

Я обернулся, инстинктивно закрывая Миру собой, мои глаза встретились с осуждением, презрением и отвращением во взгляде этой некогда доброй ко мне женщины.

Я вскочил с кровати сестры, тётя Нина развернулась и выбежала прочь от нас…таких грешных и таких грязных, таких… влюблённых, безысходно влюблённых.

− Постойте! − прокричал я, оказавшись в том же коридоре, что и мать Миры. Я остановился чуть поодаль от неё, когда она прекратила убегать от меня. Её ладонь, орошаемая потоком слёз, рвущихся из глаз, прикрывала искажённый брезгливостью рот и, развернувшись, она подошла ко мне. Несколько секунд. Несколько секунд она смотрела на меня молча, а потом ударила изо всей силы по щеке. Я дёрнулся, но остался стоять на месте, ожидая и второй пощёчины, моя рука даже не потянулась закрыть горящий след от удара. Второй пощёчины не последовало, и я перевёл взгляд на тётю Нину. Ни одна эмоция на её плачущем лице не изменилась, ярче всего на меня глядело её нескрываемое отвращение.

− Я люблю вашу дочь, − твёрдо сказал я, опуская замахнувшуюся для нового удара руку.

− Ты хотел сказать − сестру. Ты любишь свою сестру! − прошипела она, захлёбываясь.

− Да. Я люблю свою сестру, − повторил я слова, которые она хотела услышать. − Люблю так сильно, как не должен. Но люблю, а в любви нет ничего постыдного.

− Постыдного?! Ты даже не собираешься разубедить меня в том, что я видела? Подлец! Это грех! − кричала она в пустынном коридоре больницы.

− Не буду, у меня слишком мало времени. И да, я знаю, как называется моя любовь, Нина Максимовна. Я думаю, вы успели поговорить с лечащим врачом своей дочери. − Она неожиданно распахнула свои глаза, очевидно только сейчас вернув в память недавний разговор с остановившимся далеко позади нас Олегом. − Я не прошу вас понять нас или тем более принять, но не делайте Мире больно… теперь. Я не могу отпустить её и она меня не отпустит. Подумайте о том, что я вам сказал. А сейчас извините меня, мне нужно переговорить с врачом, − я обошёл обомлевшую моей дерзостью женщину и крупными шагами направился к Олегу, чувствуя на спине её тяжёлый взгляд.