Текст книги "Останови моё безумие (СИ)"

Автор книги: Nargiz Han

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

−Угу, − мычу ей в шею, и Мира начинает пропускать мои короткие пряди на затылке сквозь свои тонкие пальцы.

Пусть я её сателлит.

Не так долго длилось наше дыхание тишиной, мы вместе оборвали эту нить спокойствия и рывком поднялись с её кровати, по-прежнему в объятиях друг друга, с по-прежнему сцеплёнными руками. Я разорвал и эти прикосновения, оказываясь в вертикальном положении раньше неё, взъерошивая волосы, нацепляя на лицо фальшивую улыбку для других, не для неё. Собрался уходить.

− Погоди минутку, − остановила меня, села на корточки возле тумбочки, проверила содержимое нескольких полок и извлекла на свет блистер таблеток по пятьсот мг не меньше.

− Ты их примешь, Влад. − Я услышал в её голосе приказ, и глаза выражали то же самое, впервые, и невольно улыбнулся, потянувшись к ней за поцелуем в щеку. Она обняла меня на это короткое мгновение братского поцелуя, и я успел прошептать ей:

− Ты в порядке?

Мира утвердительно закачала головой, из меня вырвался облегчённый вздох:

− Тогда приму.

Макс с Инной до нудности пунктуальные люди пришли в без двух минут восемь и их встречали дружной и шумной толпой в дверях прихожей. К этому моменту, снег раззадорился и играючи падал вниз, опережая темнеющую ночь и раздувающий щёки ветер.

На правах гостей, они сразу же избавились от пакетов со сладостями, составляющими новогодние лакомства для женской половины и трёх бутылок со спиртным для мужской: двумя с шампанским, вручённых Максом со сморщенным выражением на лице и одной коньяка, коллекционного, заявил заместитель, попутно и неоднократно подмигнув всем мужчинам в доме по очереди.

Над сервировкой стола изрядно постарались тётя Таня с Ниной Максимовной и поэтому только, всё выглядело идеально и по-семейному празднично. В этом году я надеялся пропустить торжественную часть вручения подарков, тем более что, несмотря на невинность моего подарка дарить его при всех было неосмотрительно глупо. Но Лиза решила всё за меня и за нас всех, как всегда впрочем, и претенциозно вскрикнув через весь обеденный стол, принялась раздавать привезённые издалека презенты.

Отцу досталась футболка с экзотическим рисунком, напоминающим ветви пальмы с отдыхающей на них обезьяной, тёте Нине бусы, «невероятно дорогие» − пояснила сестра, передавая их, выпучив глаза и уговаривая незамедлительно примерить. Тёте Нине и правда пошло, хотя бижутерия выглядела так, словно на ней выгравированы буквы «БУСЫ ДЕРЕВЯННЫЕ, ОБЫКНОВЕННЫЕ», что тут же нашло своё объяснение невероятными молитвами, начитанными на дерево, из которого они якобы сделаны. Я заулыбался искренне недоумевающим лицам родителей, не ведающим, куда запрятать приобретённое богатство от собственных глаз подальше, но меня распирал смех от вопроса, что же достанется при таком развитии событий Мире и мне. Я не ошибся в Лизе. Мне подарили галстук, наверное, памятуя прошлогодний сезон галстукодарения, только в этом году всё обстояло круче некуда, Лиза исхитрилась приобрести галстук с узором, в точности повторяющим рисунок на футболке отца, к тому же многократно размноженный, хотя и уменьшенный в размерах.

Я в голос расхохотался, и напряжение за столом растворилось мгновенно, потому что ко мне присоединились уже одаренные сестрой люди, вздохнувшие с облегчением пройденному испытанию, а потом и остальные, те, кому ещё только предстояло оказаться счастливым обладателем рисунка с повисшей на пальме обезьяной.

После пошагового смолкания хохочущих голосов мы вернулись к процедуре дарения, и следующей в списке значилась Мира.

Сестрёнка со смешинками в глазах наблюдала за проворными руками Лизы, ловко выхватывающими очередной подарок из рук мужа. К разочарованию многих собравшихся за столом, Мире достался приталенный шёлковый сарафан, избежавший нападения обезьян. Мира испустила вздох сожаления, и надув губы обратилась к Лизке:

− Где же моя пальма? − губы её едва сдерживали смех в своих уголках, натужно оставаясь обиженно-надутыми.

− У меня же её тоже нет, − возмутилась тётя Нина, неподдельно восклицая негодованием, голос ломался от рвущейся наружу улыбки.

− Не ври мам! Твои бусы как раз таки из пальмы! − вмиг одёрнула её Лизка, первая разражаясь хохотом.

После получения подарков от Лизы, когда все уже успели обтереть заплаканные от смеха глаза, тётя Нина начала сетовать, что остальные подарки можно разобрать и потом, потому что всё остынет и станет не вкусным. Относительно второго высказывания никто ей не поверил, но спорить, то же, не решился, поэтому все согласились, и взялись за ложки и вилки.

Макс обещал рассказать интересную историю, но после пары длинных фраз, касающихся нашего бизнеса, Инга некультурно толкнула парня локтём, пригрозив начать повествования об искусстве. Заместитель закатил глаза, прикрытые праздничной оправой очков, и замолчал. Послышались короткие смешки.

Лиза воодушевлённо заговорила о своём свадебном путешествии, посекундно ища подтверждения у мужа, пару раз действительно одобрительно кивнувшего.

− Лиза, ведь ты будешь рассказывать об этом все выходные! − ответил Толя обернувшейся к нему в ожидании очередного кивка жене. − Так что давай мы уступим слово кому-нибудь другому. − Открыто изъяснился этот парень, день ото дня нравящийся мне всё больше. При этом он так очаровательно улыбался нашей Лизе и так тепло сжимал её пальцы на скатерти, что она в мгновение затихла и, приняв от мужа эстафету, утвердительно закивала ему, напоследок предупредив всех нас.

− Конечно же, позже, я подробно расскажу вам обо всех преимуществах и несовершенствах проведения медового месяца на островах.

Лиза была бы не Лизой.

− Верим, − в голос и хором ответили абсолютно все.

− В мае Миру приглашают в Германию, − неожиданно известил нас голос Инны. Даже я обернулся в её сторону, до этого не особо прислушивающийся к разговорам за столом и украдкой любующийся своей любимой сестрой.

«Почему я ничего не знаю об этом?» − просилось с моего языка, но вместо этого я спросил лишь:

− Но мы ничего не знаем об этом? − мои глаза взметнулись в бок к Мире, брови взметнулись вверх, ожидая её ответа.

− Я не успела никому сказать, Инна рассказала мне о приглашении недавно, только несколько дней назад, − оправдывалась она, только передо мной, невольно опуская взгляд в стол, размышляя о том же, что и я: «Обморок! Больница! Ребёнок!» − И я… и я ещё не решила поеду ли, − закончила она, заставив вскинуться на неё свою благодетельницу.

− Что?! Мира. Девочка. О чём ты говоришь? Как это, поедешь ли? Обязательно поедешь! − впервые Инна так истово настаивала на своём для Миры, тем более в моём присутствии. Наверное, именно поэтому следующими её словами были, − Влад, это очень важно для твоей сестры! Она не может так просто отказываться от такого шанса!

Как ни странно, никто кроме нас троих не обсуждал возможный отъезд сестры в Германию, пробежавшись взглядом по лицам присутствующих я видел разные чувства, но ни в одном из них не было веры. Веры в Миру. Это ранило. Больно.

Отец непонимающе смотрел то на сестру, то на распаляющуюся в объяснениях невероятных возможностей, открывающихся для Миры с этой зарубежной выставкой Инну и не считал нужным вставить своё слово. Тётя Нина, Нина Максимовна с почти идентичным непониманием взирала только на дочь, словно та устроила какой-то новогодний розыгрыш в списке тех, что устраивала Лизка и не удосужилась предупредить мать заранее о месте, в котором нужно будет смеяться. Лизка внимательно слушала каждое слово Инны и относилась к обсуждаемой поездке как к обсуждению отдыха в Турции или в лучшем случае на Мальдивы.

В этот момент разгорающейся во мне обиды на своих родных, не относящихся серьёзно к таланту Миры, хотя все присутствующие здесь так же присутствовали и на первом открытии выставки сестры и собственными глазами засвидетельствовали ажиотаж, вызванный её картинами, Анатолий твёрдо и с улыбкой поздравил Миру, высоко поднимая бокал:

− Поздравляю! Даже если ты ещё ничего не решила. − Я смотрел через стол на Лизиного мужа, до недавних пор чужого мне человека и был благодарен ему за его слова. Мимолётно наши взгляды встретились после окончания его фразы и пригубления им бокала с шампанским, я улыбнулся ему, серьёзно и не мигая кивающему мне. Я отвернулся первым, страшась быть понятым до конца.

− Я обещаю подумать, Инна, − Мира вздохнула, словно сдаваясь напору этой женщины, но всегда несгибаемая она, я знал, не поменяет своего решения.

Ужин кончился, я выпил больше разрешённого самому себе с того раза видения ангела в образе сестры и таблетка принятая мной ранее составляла плохое сочетание с алкоголем. И единственное различие, которое я сделал между выпитым: коньяк действительно был отличным, поэтому он нагло попользовался моей благосклонностью.

Подарки остальных родных не вызывали такого бурного смеха, как Лизкины заграничные гостинцы, поэтому я не запомнил ничего, кроме момента, когда губы Миры коснулись моей щеки, вновь полыхающей огнём, потому что брови возлюбленной незамедлительно нахмурились, и её: «Спасибо», вышло полным тревоги. Я подарил ей новый мольберт (ножка старого зашаталась) и профессиональные краски (выбрал с помощью Инны) и она была восторженна ровно до касания меня.

Я отмахнулся от её попытки во всеуслышание заявить, что мне нужно в постель, неслышным: «Шшш», едва удержавшись от прикосновения к её губам своими горячими пальцами, из-за этого слишком поспешно отправившись во двор для разжигания костра и приготовления фейерверков.

Позже ко мне присоединились Толя с Максом, ловчее меня разбирающимся с петардами, трезвым назвать себя я не мог даже с натяжкой. Из меня то и дело вырывались истерические смешки, тем не менее, вынуждавшие моих помощников присоединяться ко мне во избежание конфуза.

− Твоя сестра похорошела после отдыха, − вдруг заявил Макс, и мы с Толей удивлённо воззрились на парня. − Не Лиза! − поспешил исправиться заместитель, выдавив зык из моей груди.

− Мира?. − грубо оборвал, нежели спросил я.

− Да. В последний раз, когда мы встречались с ней на фирме, она была худющей и бледной. А сейчас… − он как будто задумался.

− Сейчас? − подтолкнул его к ответу, опять же грубо, хорошо, что можно было списать ломку в голосе на выпитый алкоголь, хотя морозный воздух и этот разговор начинали отрезвлять туман в голове.

− Она похорошела и расцвела. Вот, − на одном дыхании выдал парень, откровенно напрашиваясь на мой кулак.

Но мне нельзя. Больно. От этого.

− Не забывайся, Макс, она − моя младшая сестра. − Сухо, грубо, жёстко и жестоко, плевать, ответил и прекратил его дальнейшие поползновения в дискуссионных способностях.

В полночь, укутав Миру в плед, обводя взглядом родных и приглашённых гостей, так и не сумевший протрезветь полностью (не знаю, причиной тому выдержка коньяка или моя повышенная температура) я застыл за спиной любимой, только, что не утыкаясь подбородком в притягивающую его макушку моей девочки.

Поленья в костре издавали чарующий скрип и треск и привлекали взгляд, все ёжились в молчании недостаточно тепло одетые для поджигания фитилей фейерверков в снежную, пусть и новогоднюю ночь.

Удивительно, но Лиза тихонько переговаривалась с Толей, и их разговор оставался неслышным для остальных, тётя Нина стояла в обнимку с отцом, рисуя ту же картину многолетнего семейного счастья, что и в прошлом году, замешанного на взаимопонимании и любви. Макс держался чуть поодаль от костра, прищурившись и игнорируя исходивший от огня жар, Инна скрестила на груди руки и наоборот была ближе всех к трескучим веткам и дальше остальных от Макса, кажется такими и должны быть брат и сестра.

Я долго перебегал глазами от влюблённых друг в друга Лизы и Толи, открыто демонстрирующих свою любовь и Макса с Инной, несомненно, любящих и ценящих друг в друге самых родных сердцу людей, не переходя грани запрета, которую переступил я.

Но не мог воспользоваться одним из этих состояний любви: не мог прилюдно обнять Миру, чтобы заклеймить неоспоримое право её принадлежности мне, но и вести себя притворно сдержанно не получалось. Прямо сейчас неистово хотелось впиться в её губы с поцелуем. От желания. От отчаяния.

Просунул руки под плед, так безнаказанно обнимающий её вместо меня, и обхватил её предплечья, Мира даже не вздрогнула от моего жеста. На некоторое время я смогу продлить это ощущение вседозволенности.

− Уже совсем скоро… − прошептала она, плотнее закутываясь в своё покрывало, губы расплылись в улыбке: Мира придвинулась ближе ко мне, делая шаг назад, в мои объятия. Улыбался я лишь мгновение: встретился взглядом с отцом, сощуренным от снега? Подозрений? В глазах Сергея Ивановича нельзя было прочитать неодобрение, но почувствовать его кожей, каждой зияющей порой оказалось непредсказуемо слишком.

− Да… − чётче, твёрже, слышимее ответил я и сделал расколовший нас надвое шаг в сторону петард.

На целую минуту раньше прогремел в этом году в заволочённом снежной дымкой небе первый салют, знаменующий истекшее время прошлого и торжественное наступления будущего.

Будущего, в котором я ещё ближе к Мире, сорвавший последнюю родственную грань между нами, обративший её из сестры в свою женщину, в мать своего ребёнка. Будущего, в котором, я снова очень далеко от своего отца, почти непреодолимо далеко, потому что скоро стану отцом его внука.

Моё настоящее.

Я вызвался один проводить наших гостей, скорую Инну, наспех чмокнувшую меня в щеку после лёгкой, но скупой улыбки и тяжеловесного Макса, даже в эти первые минуты нового года, задумавшегося о нашем, ещё не реализованном новом проекте. Когда-то давно я сам был таким. Был?

− Макс, у тебя куча времени покорпеть над новой схемой в новогодние каникулы, − Я сильно хлопнул друга по плечу и дождался от него покорного кивка, не надеясь стереть с его лица рабочую отрешенность.

− Поехали уже! − послышался раздраженный голос Инги, неудовлетворённой медлительностью брата.

− Иду, я! Иду! − в тон сестре, хотя и без присущего девушке басистого командирского голоса, отчеканил парень, бросая последний взгляд в небо и прощаясь со мной. − На фирму послезавтра собираетесь, Владислав Сергеевич?

Я усмехнулся его «выканью», на которое он так легко соскочил после окончания праздника и снова, ещё сильнее хлопнул его по спине.

− Собираюсь, Максим Валерьянович! Зайди ко мне в двенадцать, сначала мы с Никитенко съездим позавтракать с заказчиком в неофициальной обстановке, так что буду только к обеду.

− Маакс! − прикрикнула Инга.

Мне вдруг некстати пришло в голову, что наша стоянка у раскрытых ворот на гравиевой дорожке, освещённой включенными фарами автомобиля нелепа сама по себе, мысль бестолковая, но пьяный сигаретный дым красиво украсил бы пустое дыхание, не обагрённое редкими словами.

− Счастливого Нового года, Макс! И терпения тебе с такой деспотичной сестрой! − Я почти прокричал последнюю фразу, чтобы слова дошли до истинной их хозяйки, и проводил взглядом отправившегося за руль заместителя.

Инга открыла дверцу и угрожающе просвистела:

− Пока! И уговори Миру поехать со мной в Германию.

Машина плавно вывернула на дорогу и медленно начала удаляться прочь, а я ещё ненадолго залюбовался особенно щедрым сегодня снегом и освещённой его блеском расплывающейся в предрассветных часах ночью.

− Сынок! Пойдём в дом, замёрзнешь. − Из ниоткуда, с тёмного крыльца тёплого дома позвал меня голос отца.

− Да пап, уже иду…

Все мы устали от разговоров, подарков и друг от друга, поэтому в каком-то синтетическом молчании разошлись по своим комнатам, я побрёл по лестнице наверх, тяжело переступая каждую следующую ступеньку, не задумываясь о том, что не пожелал Мире спокойной ночи. Я не чувствовал себя трезвым или больным, скорее разбитым и бесчувственным.

Облагораживающий душ, горячей струей омывающий моё тело больше нервировал, чем успокаивал и посылал по коже неприятную дрожь и бессилие, отчего я быстро свинтил краник и, завернувшись в полотенце, покинул ванную комнату. Мокрые волосы раздражали и цепляли к себе моё рассеянное внимание, поэтому единственным желанием оставалось скорее броситься на кровать и забыться сном, который непременно должен исправить ситуацию с моим разбередившимся сознанием.

− Привет, − тихий мелодичный голосок, бальзамом пролился в меня, и я широко раскрыл воспалённые глаза. Мира сидела на моей кровати в подаренном Лизкой летнем сарафане, превратившим её в юную нимфу. Она быстро поднялась и покрутилась для меня вокруг, безмолвно спрашивая о произведенном впечатлении.

− Тебе очень идёт, − вот всё, что удалось мне сказать для неё, рот наполнился слюной, но как бы прискорбно это не звучало, не от желания.

− Правда? Это тебе. − Без перехода Мира вручила мне подозрительный свёрток. − Мой подарок.

− Это не кар-ти-на, − пытался шутить, чтобы не показывать, как я едва сдерживаю приступ тошноты.

− Да. − Мира всё равно нахмурила брови, сокращая расстояние между нами. Я инстинктивно сделал шаг назад, стало ещё хуже: Мира подошла вплотную. Её рука в мгновении была на моём лбу, и я не смог отдёрнуть голову от манящей прохлады её пальцев. Само собой вырвалось:

− Побудь со мной, − одновременно с её:

− У тебя снова жар! Нужно измерить температуру.

− Хорошо. Ты останешься? − повторил я свою глупую просьбу.

− Конечно, я останусь, Влад.

− Спасибо, − я притянул её невесомое тело к себе, её холодное личико к своей обнажённой груди и уткнулся в её шёлковые апельсиновые волосы, сделав глубокий вдох, убеждённый, что именно это и есть самое лучшее для меня лекарство.

− Дурак, − голос обиженный, почти детский, вызвавший новую толпу мурашек болезненного характера и широкую улыбку, причинившую боль лицевым нервам.

Мира уложила меня в кровать, замотав в одеяло, как в кокон бабочки, сунула градусник в рот, строго наказав, не пытаться заговаривать с ней. Заставила принять антибиотики и ушла, поклявшись, что вернётся. Когда я здорово начал пыхтеть от скуки и вынужденной обездвиженности (хотя тело настойчиво продолжало сотрясаться дрожью) Мира тихонько открыла дверь в мою спальню. Поднос в её руках был уставлен каким-то вареньем из погреба тёти Нины и дымящимся чайником с чаем.

Варенье оказалось лимонным, а чай липовым. Очень вкусными вещами, самыми вкусными, что мне приходилось пробовать за свою жизнь. Правда и то, и другое я кушал не раз, но те предыдущие разы есть и пить мне приходилось самому, а сейчас меня кормила и поила Мира. С маленькой ложечки. И удовлетворяла все вздорные капризы большого больного, выражавшиеся в неожиданном желании поцелуев в губы, в шею, в мочку уха…

− Блииин! Я, наверное, ужасно заразный! − запоздало опомнился, отодвигаясь на другой край кровати, подальше от Миры, словно прокажённый. В ответ послышался удивительно приятный, будто это смеялся я сам, её смех.

− Ничего со мной не будет. К тому же ты не простыл, и на грипп твоя немощь не похожа. − Сестра беззаботно пожала плечами, забираясь в постель с ногами и поднимая край одеяла. − Хочу немного поспать, − заявила эта нахалка, укладываясь на моей подушке и тихонько хихикая.

Я помедлил, но всё-таки несмело лёг рядом, а потом, приблизившись настолько, чтобы ощущать каждый изгиб её тела, как продолжение себя поцеловал девушку в своих объятиях в затылок.

− Спокойной ночи… − выдохнул я, ощущая себя цельным и заполненным.

− С Новым годом, любимый… − прошептали её губы в ответ.

====== Глава 39 ======

МИРА.

Ленивый солнечный зайчик, нашедший дорогу в покой моего сна, одаривающий мою щёку теплотой и скользящий дальше по вялой улыбке на пригретых губах − утро, так ласково подарившее мне пробуждение.

− Влад? − не открывая глаз, чтобы не спугнуть эту негу рассвета в своём теле, полушепотом позвала брата.

Ответом мне послужили развеявшие остатки дремы молчание и одинокая тишина.

Я хотела сделать ещё одну попытку, но пустота моих мечтаний вырвала вздох сожаления и с всё ещё зажмуренными глазами подняла меня с уютной постели. Что-то с глухим стуком ударилось о ковёр и приковало мой взгляд. Глаза с непониманием уставились на маленькое, почти крохотное нечто, ярко, но не ослепительно поблёскивающее, запутываясь в длинном ворсе ковра. Я присела на колени и схватила неведомого зверушку, оказавшегося фарфоровой фигуркой ангела. Меня больше не удивляло, что проснулась я в собственной кровати, без Влада, но наличие в моей кровати этой детской игрушки завораживало и вводило в смятение.

Белоснежные крылья, гораздо больше упитанного, но миниатюрного тельца, они щитом возвышались за спиной голенького, обёрнутого лишь голубой тканью подгузника карапуза с прорисованными отдельными прядками волосиками и небесного цвета глазами, ясной, как солнечный свет улыбкой и крохотными пальчиками на ручках и ножках. Я расчувствовалась до беспамятства, из глаз брызнули слёзы, а горло выдавало странные звуки, напоминающие полухрип и полусмех. Мои пальцы, не переставая, поглаживали твёрдые крылья ангела, и я ничего не могла с собой поделать, так мне хотелось броситься к Владу, чтобы согреться в его объятиях.

Это он. Это, несомненно, он оставил эту игрушку здесь, рядом со мной. Поручил меня и нашего сына ангелу-хранителю. Это его особенный подарок на Новый год, до невозможности скромный, но до бесконечности значимый. Я поднялась с колен и как была в своей смешной пижаме с розовыми поросятами выбежала из спальни, крепко сжимая в кулачке, почти до боли сжимая маленького, но всесильного ангела.

− Влад! − зову любимого, вбегая в пустую кухню, взгляд не задерживается на занятой готовкой тёте Тане. Я неосмотрительна и беспечна этим утром, глаза бегают по ничего не значащим для меня блюдам, я не знаю, сколько времени показывают настенные часы, ртом ловлю нужный воздух и пытаюсь сказать что-то внятное.

− Ищешь брата? − глаза у тёти Тани тёплые и в них нет того самого колючего любопытства, что так пугает в детективных романах.

− Да, − мой кивок отчётливей короткого слова на выдохе отвечает на её вопрос.

− Владислав Сергеевич уже проснулся, но ещё не завтракал.

− Мне нужен Влад, − твёрдо заявляю, сама перепуганная значением произнесённых слов. Липкая дрожь бежит по коже, забираясь навязчивыми мурашками глубже, куда-то внутрь. − Я должна отдать ему подарок. Я забыла сделать это вчера, − оправдываюсь, и не кажусь убедительной даже самой себе.

− Ты можешь переодеться и приготовиться к завтраку. Твой брат гуляет на заднем дворе. − В глазах тёти Тани по-прежнему теплота, она снисходительна ко мне и я улыбаюсь ей в ответ. Я ошибаюсь. Снова.

− Я пойду к нему, − говорю я восторженно и ухожу очень быстро, не вижу, как гаснет ставшая мне родной теплота, заменяясь материнской болью.

Пуховик должен защитить меня от жгучего холода в те несколько мгновений, пока я добираюсь до Влада.

− Любовь моя, − шепчу я, заприметив стройный силуэт посреди истоптанной его крупными шагами аллеи. Он оборачивается, словно, вняв моему немому зову, а я безрассудная бросаюсь к нему, преодолевая разделяющее нас расстояние, состоящее в тайном сговоре со снегом. Он подхватывает меня, приподнимая, и я заглядываю ему в глаза:

− Я влюблена, Влад, я так влюблена, − сбивчиво, не фразами, а заговорённой мантрой повторяю ему, и он улыбается.

− Глупая, нас могут увидеть, − прижимаясь щекой к моей щеке шепчет он.

Я вздыхаю, прежде чем осознанно ответить на его предостережение:

− Пусть видят, пусть.

Влад крепко обнимает меня, а я не обнимаю его в ответ, просто невозможно сильно цепляюсь за его плечи, вынуждая его никогда не отпускать меня. Мне так этого хочется: чтобы он никогда меня не отпускал.

− Малыш, ты замерзнешь в этой сексуальной пижаме, − продолжает шептать он, обхватывая мою голову руками, а я тихонько посмеиваюсь, не веря.

− Я нашла твоего ангела, − говорю ему, утыкаясь носом ему в шею.

− Хорошо, − говорит он, − мы подвесим его над кроваткой нашей дочки.

− Сына, − возражаю. − Над кроваткой нашего сына.

− Я придумал, как мы её назовём, − не спорит, но продолжает настаивать на своём, хотя я уже отвлеклась его заявлением о нахождении подходящего имени для не рождённой малышки. Успела вычитать в журнале, что будущие папы самостоятельно не задумываются об этом на протяжении всей беременности своих женщин, у них не развит отцовский инстинкт на таком уровне, как у нас.

− Похвально, − улыбаясь, поощряю своего мужчину, так выгодно и так невообразимо отличающегося от среднестатистических пап. Мы осторожно разомкнули наши изобличающие объятия и теперь шагаем по заснеженной аллее, ступая по ранним следам Влада, сделанным причудливо параллельно, словно этот хитрец заранее наметил нашу совместную прогулку. − Но это ни к чему, потому что имя для нашего мальчика уже выбрано его мамой. − Замечаю его неодобрительный, хотя и игривый взгляд и поднимаю в воздух грозный пальчик, − Даже не думай возражать! У нас будет мальчик. Мамы это чувствуют, − добавляю я, авторитетно размахивая распущенными волосами, уверена сейчас больше смахивающими на уродливые космы.

− Люблю твои волосы, − сбивает меня с серьёзной мысли брат и задумчиво смотрит на эти самые волосы, которые любит.

Я тоже смотрю на него, снизу вверх, всего несколько последних секунд, потому что этот негодник рухает на колени передо мной, прямо в снег, и обеими руками обхватывает мой живот, слабо шепча, чтобы слова предназначались для меня.

− Маленькая Мира, не переживай, мама скоро перестанет упрямиться и поймёт, что у неё в животике живёт прекрасная принцесса, которая любит папу чуточку больше, чем чувствуют мамы. − Он сразу же поднимается, даже не отряхиваясь, а мои глаза округляются от возмущения.

− Папы знают, как надо разговаривать со своими дочерьми. − Провокатор.

− Ты хочешь назвать нашу дочь Мирославой? − всё-таки задаю более насущный вопрос.

− А ты хочешь назвать нашего сына Владиславом? − вместо ответа на мой вопрос он задаёт встречный и выжидательно изгибает красивую бровь.

− Нет.

− Нет, − высказываемся одновременно и затихаем. Я поражена его догадливостью моего желания, чтобы наш ребёнок сохранил имя своего отца, хотя бы таким образом.

− Владамира. − Его ответ огорошивает меня, и я раскрываю рот бессловесно, не зная, что ответить на его, свои собственные мысли. − Я хочу, чтобы нашу дочь звали Владамирой. − Он не смотрит на меня и кажется смущённым, потому упрямо смотрит вниз, на молчаливый снег и носком ботинка раскидывает слипшиеся друг с другом снежинки по ветру.

Я любуюсь им, с улыбкой и теплотой, так приятно разливающейся по венам, и молчу, как и снег, под ногами.

− Как ты думаешь, не слишком она меня возненавидит за своё имя? − спрашивает, не отрывая глаз от раскинутой перед нами белой глади.

Имя действительно редкое, может даже не существующее вовсе, но мне нравится, и хотя я знаю, почему он боится ненависти собственного ребёнка и, наверное, этот же страх пронизывает и мои внутренности, я, мы делаем вид, что говорим только об имени для дочери.

− Так себе имечко, − говорю я, для пущей убедительности издавая неопределённые хмыкающие звуки. − И совершенно не подходит для мальчика. Нашего сына будут звать Владимиром. Я вижу, как вытягивается его лицо, и усмехаюсь тому же выражению глаз, что отражалось в моих собственных, несколькими минутами ранее.

Я придумала имя для ребёнка ещё в кардиологической клинике, спустя полуторачасовое обследование, через которое мне пришлось пройти из-за случившегося со мной прямо на улице обморока, о котором к счастью Влад ничего не знает и не узнает. Тогда, мне непременно захотелось, чтобы в имени нашего малыша переплетались имена его родителей, бесконечно любящих друг друга, невзирая на все существующие и воздвигаемые преграды. Захотелось, чтобы наш сын соединил нас до конца, скрепил невидимой нитью, которую не может разорвать даже Господь.

− Пусть будет по-твоему, − только и сказал мой любимый, легко соглашаясь, а затем в последний раз приобнял меня за талию, перед тем, как нам нужно было вернуться в дом, из которого ещё не доносилось голосов его обитателей, но, бесспорно, рассвет успел встретить и их.

Я счастливо улыбалась, идя позади своего ангела-хранителя, шаг в шаг и крепко сцепляла выскальзывавшие из его руки свои пальцы с его. Это случилось на крыльце, за полсекунды до открытия входной двери:

− В следующий раз. − Его шёпот обжёг мою щеку, а затем губы капризно прихватили мою холодную мочку, пленяя не только маленький кусочек кожи, но и всё тело, заставляя возжелать его с непреодолимой силой, так, что из головы совершенно вылетел наш спор, и я просто окаменела на месте.

Я сбежала в свою комнату, как только мы оказались в прихожей, даже не взглянув на своего соблазнителя и проигнорировав его победную усмешку.

Позже за столом в гостиной, когда я заняла своё привычное место, рядом с братом, уже одетая в относительно нормальную одежду, почувствовала, как отголосок тех предательских мурашек у входной двери стремительно высвобождается из-под контроля моей воли и растекается по моей коже.

Я вздрагиваю, и это не остаётся незамеченным от маниакально-навязчивых карих глаз цвета тёплого коньяка без малейшего сострадания, не охлажденного жалкими кубиками льда.

− Мира, передай мне, пожалуйста, солонку, − слышу голос матери.

Реагирую на автомате:

− Вот, мама.

− Спасибо, дорогая. − Что нужно было ответить?

− Не за что? − неуверенно, вопросительно, обнажающе беззащитно в глазах своего мучителя промахиваюсь с ответом. Впрочем, говорю я настолько тихо, что остаюсь услышанной только тем, кем услышанной быть не хочу из-за распространяющейся по телу слабости.

Я пытаюсь отвлечься на разговор сестры с отцом, действительно стараюсь и у меня даже получается ухватить обрывки рассказа.

−… потрясающий… пляж, мы загорали… напролет,… а песок… такой прохладный…

Я начинаю нервничать ещё сильнее, не вовремя посетившей меня мысли о пустынном пляже и единственном желанном спутнике − Владе. Я слышу собственный вздох, и запихиваю ещё одну порцию яичницы себе в рот, набивая его тем самым до отказа, так, что трудно прожевать и невозможно проглотить.

− Вкусно? − раздаётся насмешливый голос сбоку, и я активно качаю головой, боясь посмотреть в ту сторону, чтобы не показывать своего красного как чили лица, и раздутых, как от пчелиного укуса щёк, рта, еле сдерживающего всю ту пищу, которую я туда успела запихнуть.

− Правильно. Тебе сейчас нужно больше кушать. − Влад говорит только со мной, говорит очень определённо, но наш дуэт неожиданно оборачивается в трио.

− Почему это? − Лиза выказывает ненужную мне заботу, совершенно не затрагивающую интонации её голоса, но её любопытство удовлетворяется не мной.