Текст книги "Останови моё безумие (СИ)"

Автор книги: Nargiz Han

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

Природа была какой-то искусственной, за ночь выпал снег, спрятавший голые некрасивые сучья деревьев, коих в этом городе было превеликое множество в сравнении с жадной на зелёный ландшафт столицей. Дороги, в большинстве своём ухабистые, покрывали маленькие и небольшие сугробы, затрудняя неспешную пешую прогулку двух влюблённых, нет, брата и сестры. И всё же белое одеяло, укрывшее землю, громко хрустело под подошвами в нашей с Мирой обоюдной тишине. Изредка проезжавшие мимо автомобили, ничуть не разбавляли это безмолвие неуместным громкоголосьем, редкий прохожий, пристально изучающий знакомое лицо сестры, быстро отворачивался отчего-то не веря собственным глазам и по этой причине не смевший даже испытать удачу на узнавание.

Мы подошли к местному магазинчику, ближайшему к дому: бетонные обычные три ступени − импровизированное крыльцо, стеклянные двери в алюминиевой окантовке, просвечивающие в мутное стекло заполненные товаром витрины и единственная холодильная камера. Двери с грохотом поддаются и открываются перед нами, мы в одну ногу проходим с Мирой в скромное помещение магазина и сразу же оказываемся возле кассы.

Полноватая женщина, серьёзно занятая утренним макияжем, не обращает на нас никакого внимания, даря покупателям хорошее настроение кропотливым трудом над своей внешностью. Пышная причёска, неизвестно какими усилиями приобретшая нынешний вид, обрамляет плохо закрашенные виски, топорщится на лбу и рассыпана по широким плечам. Стул под ней жалобно поскрипывает от периодических поёрзываний местной продавщицы, её локти на столе напряжены, круглые пальцы старательно вычерчивают стрелку в уголке глаза.

− Доброго утра! − преувеличенно бодро здороваюсь с женщиной.

− Тьфу ты! − ругается она в ответ, отрываясь от приятного занятия. − Размазала, − поясняет, но по-моему совершенно не для нас.

Она медленно поднимается со стула, я бы даже сказал: тяжело поднимается, отчего тот начинает скрипеть ещё жалостнее и устремляет на нас не одинаковые глаза. Стрелка на правом смазана и убегает вверх, удивительным образом подчёркивая строгие брови вразлёт.

− Чё надо? − приветливо отзывается она.

− Эмм, − не сразу нахожусь, что ответить на такой вопрос.

− Здравствуйте тётя Галя. − Здоровается с женщиной Мира.

Высокие брови продавщицы взлетают ещё выше, а затем она прищуривается, лицо её приобретает комичное выражение, но смеяться совсем не хочется, грудным голосом тётя Галя с сомнением обращается к сестре, вежливо игнорируя моё присутствие.

− Ты что ли Мирка? − неверяще вопрошает женщина, заставляя меня передёрнуться. − Вернулась, значит? − снова спросила она.

− Да. Ненадолго, тёть Галь. Мы…

Но «тётя Галя» перебила Миру, причём ввела меня в ступор следующим своим заявлением:

− А это хахаль твой что ли?

Мира тоже начала заикаться, не сразу найдясь с ответом.

− Я брат Мирославы − Владислав, − претенциозно представился я, с надеждой осадить хамку, но впечатление произвёл обратное: женщина громко захохотала и в магазин ввалился ещё один персонаж из этой оперы.

− Гляди Жора, наша Мирка привезла к нам своего хаха… тьфу ты, брата!

− Чего ты ещё удумала Галька? − запыхтел явно не расположенный к беседе мужичок. Он тщательно отряхивает свои громоздкие сапоги от налипшего снега у порога магазинчика.

− Ты что творишь нелюдь? − забывая о нас с сестрой на время, женщина напустилась на нового покупателя. − Снега притащил, слякоть развёл? Кто убирать будет эту лужу?

Я невольно заслушался, но Мира тихонько подёргала меня за рукав, я обернулся: сестра потянула меня в другой конец магазина, туда, где располагался скромный отдел конфет, только отпуская мою руку. Тётя Галя не заметила наших передвижений по магазину, и мы благополучно без демонстрации её власти стали рассматривать скромные витрины.

− Вот. Давай возьмём вот эти. − Мира с простодушной улыбкой протянула мне конфету в зелёной обёртке. − Возьми. Она вкусная. − Мира пару секунд ещё дарила мне эту расслабленную улыбку, а потом отвернулась. − Мятные. Мои любимые, − пробормотала она, переходя к другому лотку.

Я сразу же развернул леденец, замаскированный в обёртке для карамелек и сунул в рот: приятная прохлада ментола обожгла горло. Я успокоился и последовал за Мирой, испытывая неуютное чувство от нехватки чего-то значительного: мы больше не держались за руки.

Обернувшись, заметил, что «тётя Галя» уперев руки в бока, следит за вычищением магазинного порога продолжающим пыхтеть мужичком, которому я был любезно представлен как хаха-брат Миры.

Мира рассматривала банку сгущёнки, смешно нахмурив брови, губы её медленно шевелились в тихом бормотании, она кажется вся ушла в интересное занятие изучения срока годности молочного продукта.

− Зачем ты сказал ей, что мы − брат и сестра? − неожиданно спрашивает, ошеломляя меня.

− Ты против? − выдавил я, так же говоря вполголоса, как это делала Мира. Моя рука сама собой потянулась к её щеке, а прикоснувшись, не удержался и начал поглаживать её нежную кожу большим пальцем. Оказывается, я затаил дыхание, хотя и не от страха быть застигнутым строгой продавщицей и шумно пыхтящим мужичком, а боясь, что Мира отстранится и оставит меня с холодной пустотой внутри, сопровождающей меня всё это злосчастное утро. Она подняла на меня свои глаза, устанавливая между нами невидимый мост, а затем невинно прикрыла их и прижалась к моей ладони прохладной щекой с тихим вздохом.

− Мне бы захотелось поцеловать тебя, знаю, что захотелось бы, − снова её тихий вздох и мой ошарашено раскрытый рот, − но брата целовать так нельзя. − Она всё-таки отстранилась, возвращаясь к изучению надписей на консервной банке.

− Тётя Галя мы всё! − вернула сестра меня в реальность, а продавщицу к её прямым обязанностям. − Взвесьте, пожалуйста, нам полкило мятных леденцов и дайте ещё две банки сгущёнки.

− В следующий раз будешь думать, прежде чем тащить грязь в мой магазин! − отчитала напоследок кающегося в сторонке мужичка и только потом, обратив свой взор к сестре. − А тебе чего? Сладенького захотелось что ли?

− Да. Здравствуйте, дядя Жора. − Коротко и невежливо ответила продавщице Мира, а вот с мужичком, во все глаза теперь разглядывающим сестру − тепло и с улыбкой.

− Мирослава? Неужто забрела в родное село! − радостно запел дядя Жора, пользуясь эпитафиями сестры.

− Соскучилась, вот и приехала, − она снова улыбнулась, как теперь я смог заметить старику.

− Время-то какое неудобное выбрала, глянь как улицы снегом замело, − по-доброму засетовал на Миру он, неожиданно нахмурив брови, после неопределённо махнув головой, посмотрел и на меня.

− Это брат мой, дядя Жор, Влад.

− Здравствуйте молодой человек! − бодро отозвался на знакомство дядя Жора, приглаживая густые усы, перед тем как подать мне руку для пожатия − я с улыбкой пожал мозолистую ладонь старика.

− Очень приятно познакомиться дядя хм… Георгий. − Мира улыбнулась такому обращению, а сам дядя хм… Георгий громко расхохотался.

− Тыщу лет никто не величал Георгием, яж то и позабыл уже! Но и мне приятно, хм… сынок, − дед нахмурился, что пришлось использовать столь фамильярное обращение к незнакомому человеку, но я ободряюще улыбнулся ему ещё раз и он засиял от удовольствия.

Резкий стук консервных банок, стукнувшихся друг о друга и о деревянный стол прервал наше приятное знакомство с знакомым дедом Миры и никак не принимавшая участия в разговоре «тётя Галя» снова потребовала к себе внимания.

− С вас двести восемьдесят рублей, − громогласно огласила она, надменно выгибая бровь, совсем позабыв о недокрашенном глазе.

Я, замешкавшись, полез в карман за кредиткой, но Мира с очередной снисходительной улыбкой остановила моё стремление, сжав маленькой ладошкой мой рукав.

− Вот тётя Галя, без сдачи. − Она улыбнулась и суровой продавщице, хотя та явно не заслуживала такой искренней и лучистой улыбки моей светлой Миры.

В итоге расплатившись наличными и синхронно улыбнувшись на прощание дяде Жоре, мы покинули маленький магазинчик с его продавщицей-надзирательницей.

Мира снова сплела наши пальцы между собой, казалось, что настроение её улучшилось, и тревога ушла хотя бы на время, я молчаливо следовал с ней рядом, во второй руке удерживая пакет с конфетами и сгущёнкой. Шальная мысль прочно осела в мозгу, не успели мы с Мирой достаточно отдалиться от пёстрого строения.

− Подожди, − сказал я и остановился посреди дороги. Мира недоумённо заморгала от слепящей искристости снега, но остановилась вслед за мной.

− Ты что-то хочешь ещё купить? − терпеливо к моему молчанию спросила она.

− Хочу, − выговорил, притягивая её к себе ближе, и в самые губы − мне тоже захотелось тебя поцеловать, − ещё ближе, − безумно…

Я прижался к её губам, сначала мягко − только на одно лишь мгновение, а дальше с невозможностью оторваться бросил пакет в снег под ногами и обхватил её лицо обеими руками жадно проталкиваясь в её охнувшие губы, углубляя поцелуй с ощущением невыносимой тоски, кажется целую вечность не чувствовал вкуса её сладких губ.

Я воспарил, когда она с готовностью начала отвечать мне, сжимая в руках ткань моего пальто и вступая в огненное танго с моим ненасытным языком.

Мы оба тяжёло дышали, когда, наконец, прекратили это прилюдное безумие поцелуя, а я натягивал соскользнувшую шапку и приглаживал моими руками спутанные волосы, Мира неподвижно стояла передо мной, позволяя мне проделывать все эти манипуляции с её внешним видом, крепко держась за мои предплечья.

− Спасибо, − вдруг сказала она: я подобрал пакет и, сцепляя наши пальцы, продолжил наше молчание.

− За что?

− За то, что исполнил моё желание, − она опустила голову, а её щёки смущённо заалели не от холода.

− Мне самому захотелось тебя поцеловать, мне всегда хочется тебя целовать и не только целовать…

Взгляд сестры на миг просиявший озорным блеском погас, она быстро отвернулась от меня. Дальше мы шли молча, только спустя какое-то время старательно избегая знакомых лиц, Мира как будто вернула себе некоторую лёгкость и по-детски стала размахивать нашими сцеплёнными в замок руками, изредка одаривая меня смущённой улыбкой и розовыми щеками.

Нам по пути попалось и несколько особенно усердных автолюбителей, устроивших своим машинам настоящую экстрим-прогулку по заснеженным дорогам, и в такие моменты Мира ловила мою ответную ей улыбку: мы шагали пешком.

− Не хочешь поиграть в прятки? − предложил я весело, вспоминая нашу снежную игру в прошлом году.

Мира довольно рассмеялась, с задором посмотрела на меня с секунду, а затем снова нахмурилась, словно бы ей стало больно видеть моё лицо, внутри что-то настойчиво защемило, и я тяжело вздохнул.

− Не обижайся. Просто не хочется, − она старалась говорить мягко, успокаивая меня, ободряя сигнальным тройным пожатием моих пальцев, ещё крепче вцепившихся в её руку.

− Всё ещё не хочешь говорить? − вполголоса спрашиваю, еле вынося её недоговорённость.

Она однозначно мотает головой в ответ, но вслух произносит совершенно другое:

− Не выдумывай. Просто не хочу.

Я смиряюсь с её ответом и на этот раз, вечером намереваюсь поговорить с Мирой серьёзно.

− Хорошо, − соглашаюсь в который раз, уступая тишине между нами.

Несмотря на переменчивое настроение Миры, мы прекрасно провели день, прогуливаясь по окрестностям города. Свежий снежный воздух заполнял лёгкие и мы после пререкания насчёт невинных пряток поиграли с Мирой в «дыши − не дыши», громко и заливисто смеясь не выдерживая и тридцати секунд с задержкой дыхания. Каждый раз Мира задерживала его на чуть дольше, чем я и, в конце концов, не выдержав такой несправедливости, я выпил её глоток воздуха наглым поцелуем. Ожидая неминуемой расправы из-за своего жульничества, я покаянно отстранился первым, но моя победительница молчаливо одарила меня хмурыми бровками, а затем в мой приоткрытый рот, готовящийся извергнуть нелепые извинения, скользнул её проворный язычок, успешно затыкая меня.

Мы целовались долго и страстно, а потом снова гуляли, а потом снова целовались и снова гуляли и так по бесконечному кругу, поэтому вернувшись домой с пакетом конфет и сгущёнки, который за весь день я никак не выпустил из рук, я глупо улыбался и голодным взглядом следил за сестрой.

Мы вместе отправились в баню, предварительно затопленную донельзя, но пробыли там не больше пятнадцати минут: сильный жар был не по душе Мире с самого начала и все мои грязные мысли о совместном парении взвились вверх влажным паром.

Я почти благополучно забыл о тревожащих сестру мыслях, когда мы легко поужинав бутербродами с рыбой, отправились в постель. Мира сразу же прильнула к моей щеке с целомудренным сестринским поцелуем, а затем, обвившись вокруг меня виноградной лозой и елё слышным «Спокойной ночи» закрыла глаза. Тревога вернулась.

Её близость всегда будоражит меня, я воспламеняюсь как спичка и сейчас, не было никаких исключений, я попытался ёрзать, но Мира так крепко вцепилась в меня, что попытайся я изменить позу и хоть как-то облегчить своё положение, непременно разбужу мгновенно спустившуюся в сон сестру, чего делать совсем не хотелось. Я осторожно выдохнул, даже громким дыханием боясь потревожить её хрупкий сон, Мира безмятежно улыбалась в своих грёзах, а я просто хотел быть там вместе с ней, хотел быть рядом с ней здесь.

Промучившись неизвестно сколько времени, мне тоже удалось скользнуть в сон и проснулся я неожиданно и не утром. За окном серела ночь: белоснежное покрывало снега не давало воспользоваться тёмной половине суток правами повелительницы тьмы, место рядом со мной пустовало и успело остыть.

Миры рядом не было.

Я откинул одеяло и опустил ноги на ковёр бесшумно пробираясь сквозь темноту в блаженных поисках сестры. Из кухни доносилось уютное потрёскивание дров в печке, но свет оставался выключенным, я хотел пройти мимо, не разглядев в темноте Миру, но её голос остановил меня, она не могла увидеть меня, я не успел дойти до проёма дверей, значит, она говорила по телефону. Неприятное чувство, что я подслушиваю, врезалось в мозг и исчезло, я просто мог сообщить о своей невинной проделке Мире, и она придумает после как меня можно наказать. Подобного рода идея повеселила меня, и я облокотился о стену, прислушиваясь к голосу сестры.

− Да. Давай встретимся на следующей неделе. Как только я вернусь в город.

− …

− Нет-нет. Пожалуйста. Я просто хочу встретиться с тобой. Не могу больше так.

====== Глава 35 ======

ВЛАД.

– Я разбудила тебя? – Мира осторожно двигается на кровати, прижимаясь к моей спине грудью, ее холодный подбородок упирается в ямку на моем плече, но я не понимаю этого ее тихого голоса – в нем толика разочарования, капли облегчения и много детской обиды.

– Нет, – говорю. – Я хотел пить, – говорю. – Где ты была?

Мира не отвечает, я напрягаюсь в ожидании, но я не жду ответа, мне не хочется слышать правду, я не хочу, чтобы между нами нагромождалась ложь.

Мира тянет меня за плечо, и я ложусь на спину, слишком податливый для нее, как верный пес для Мальвины. Она вскарабкивается на меня, тяжело и неуклюже – ее руки оказываются слишком костлявыми и делают больно изгибам моих локтей, ноги достаточно длинными, чтобы ударить по моим коленям, а мне снова больно. Это противоестественное чувство, но я не могу от него избавиться, чем больше я зацикливаюсь на физических ощущениях, тем дальше от меня голос сестры, обещающий встречу другому мужчине.

– Я иду пить, – я даже и сам не уверен в том, о чем говорю. Мира лишь согласно кивает и начинает поглаживать мою шею мягкими, как шелк подушечками пальцев. Она по-прежнему кивает, когда руки ее ненавязчиво перемещаются на мою грудь, а сестра приподнимается и садится на мои бедра.

– Иди, – настолько безэмоционально, насколько можно позволить себе в двусмысленности нашей позы, разрешает Мира. – Я подожду тебя, – ее голос переходит на шепот и я уже предательски возбужден. – Это ничего, – снова ее шепот с обжигающей приправой в виде легких поерзываний на моем паху.

– Нет. – Слышу свой голос, произносящий этот короткий ответ, но я порядочно удивлен прозвучавшей в нем категоричности. Я почти хочу разозлиться – на себя, ведь я должен просто поговорить с ней.

– Нет. – Повторяю, на этот раз, мне кажется, я достаточно убедителен в том, что желаю прекратить дальнейшие поползновения ее тела.

– Я понимаю, – отчетливо произносит Мира, ее голос снова приобретает твердый оттенок и теперь совсем не похож на недавний ласковый шепот. Она неотрывно смотрит в мои глаза при нашем ночном и неожиданном разговоре. Я слежу за огоньками на дне растопленного шоколада ее глаз, поэтому заколдованное прикосновение ее губ к моей обнаженной коже настолько восхитительно нежное, что мне становится невыносимо больно от силы электрического заряда пронзившего насквозь мое напряженное тело.

Единственная фраза, которую я могу выговорить без заиканий: «Ты сводишь меня с ума» – не должна быть произнесена сегодня, поэтому ее приглашающий поцелуй и остальные, все возрастающие темп шалости остаются не прокомментированными. Я перестаю сопротивляться внутреннему голосу, пытаюсь задушить на эти мгновения свою параноидальную реальность, в которой Мира уходит от меня. Она не может, не должна, но она делает это – она чувствует меня. Она самостоятельно освобождает меня от домашних штанов и узких боксеров, я благодарно стону в ее распущенные волосы, когда она наконец пригибается ко мне, чтобы наши губы смогли слиться в спасительном поцелуе, ограничивающем разговорные возможности наших языков, принуждая их к неистовому сплетению.

Мира...

Моя всепрощающая и всепонимающая сестренка верховодит мной, дразнит меня, почти мучает, не спеша расставаться с последними частями своей пижамы. Я угрожающе пронзаю ее сияющие распущенностью и мной же выданной ей вседозволенностью глаза, но Мира лишь победно ухмыляется, размещая мои огромные ладони на своей детской талии. Я внимательно изучаю ее лучащийся целым калейдоскопом эмоций взгляд и продолжаю разрешать ей делать со мной все что угодно.

Она вдруг превращается в жалостливую, но грешную монахиню: стыдливо опускает веки, прикрываясь капюшоном пушистых ресниц, ненадолго встает на колени и вот она уже предстает передо мной вся такая чистая и незапятнанная – девственно-обнаженная.

– Я хочу тебя... – говорят мои губы, но слова не покидают мое сведенное судорогой восхищения горло. Я вижу, как Мира приподнимается и опускается на моих бедрах, вижу, как она отклоняет голову назад и больше не встречается со мной взглядом: вижу и больше не думаю: ни о чем, кроме этой, такой желанной минуты. Моя плоть − то разделяющая, то соединяющая нас, на какие-то сокровенные мгновения перестает принадлежать мне, полностью исчезая в Мире. В мгновения − как сейчас, и тогда мы превращаемся в единое существо, не способное мыслить, неразумное, и я более примитивная часть этого невообразимого существа, подчиненная сознанию Миры, рано или поздно овладевающую рассудком и восстанавливающую равновесие в нашем симбиозе.

– Влад. Влад... Влад! Влад, помоги мне, – играющий на октавах голос, умоляющий шепот вгрызается мне под кожу с каждым новым выдохом моего имени из ее благословенных уст, но мое садистское желание измучить любимую перевешивает нарастающее возбуждение и собственное, угрожающее − немедленно быть исполненным, удовлетворение.

Из последних сил я остаюсь абсолютно неподвижным внутри нее − в месте, где невероятно тепло и уютно, и так прекрасно, что перехватывает дыхание и сгибает диафрагму конвертом. Но я непреклонен, оттягивая наш общий момент наслаждения, заставляя хаотично двигать бедрами свою маленькую сестру и в поисках необходимой поддержки цепляться за мои напрягшиеся мышцы на руках и запястьях.

– О Боже, Влад! Прекрати это! Я не выдерживаю, я... Нет-нет, пожалуйста... Я просто хочу... я просто хочу. Не могу больше так!

И эти слова…

Такие упоительные, открывающие все запечатанные библейскими печатями запреты в моей душе − в любой другой момент нашего безупречного соития, в любой другой момент нашей незапятнанной любви, но в момент, когда я не отождествляю их с фразами из подслушанного телефонного разговора. Больше всего желая, чтобы его никогда не было, больше всего жалея о невольном своем причастии к нему.

Я замираю… Недовольно и прискорбно останавливаю всякие движения своего тела, всякие позывы души, призывая свой мозг включиться и перестать желать её хотя бы в эту минуту, но я не в силах сделать что-либо. Помимо прочих бесполезных мыслей о невозможности сейчас закончить наше смешение взрывной кульминацией, я превращаюсь в размягченный пластилин при всём не спадающем напряжении моего тела, каждой его частички. Мира сиюминутно улавливает перемену во мне, её реакция очевидна, она убыстряет свой сумасшедший галоп, она захватнически сцепляет наши пальцы, не оставляя мне путей к отступлению, помимо моей воли она шепчет и кричит, перемежая нагрузку на голосовые связки. Я слышу даже её короткие отрывистые вздохи, настолько глубоко я погружён в неё, во всех смыслах − до самой её сути.

Мира говорит мне: «Влад…»

Мира шепчет: «Люблю…тебя»

Мира кричит: «Ааах» и «Прости»

И неожиданно стихает, всё заканчивается, слишком быстро, чтобы я смог вернуться в лань её покойного тела и отречься от своих подозрений и слишком поздно, чтобы простить меня по-настоящему, за всё.

Она остаётся лежать на мне, словно не дышащая вовсе, поникшая сама и приникшая к впадинке на моём плече, мерно выпускающая выдохи, никак не составляющие полноценное дыхание, на мою потную кожу. Я неосознанно глажу её по голове, путаю её и так непослушные пряди и жду. Чего? Не знаю, просто чувствую, что она нарушит наше молчание на двоих первой.

И она делает это.

− Ты не был со мной сейчас, мы не были вместе, как раньше, Влад, как всегда были до этого, − сестра ненадолго замолкает, всего на пару секунд, чтобы отпустить ещё пару пузырьков углекислоты из своих всё ещё горящих после испытанного оргазма лёгких. − Ты напугал меня. Меня напугала твоя отчуждённость.

− Ничего не было, − выговариваю, сам не понимая: подтверждаю её слова, или отрицаю.

Но Мира говорит:

− Хорошо, − и теснее прижимается ко мне всем телом.

Я неохотно (успокаиваю себя этим), но по-прежнему возбуждён, даже ещё сильнее, моё физическое состояние доставляет мне массу неудобств, в области паха жгучий дискомфорт, Она рядом. И Мира продолжает пытать меня, она говорит:

− Ты не смог освободиться из плена вместе со мной, − голос её мягок, как ласкающий шёлк простыней, она задумчиво обводит указательным пальцем контуры моих сосков, − Ты ведь по-прежнему там, где я оставила тебя? Всё ещё ждёшь? Меня? − монолог этот похож на исповедь безумной, жаль, что веки её ревностно охраняют тишину искрящихся глаз.

Я молча внимаю её словам, полностью вовлечённый в вакханалию звука её голоса, она отвлекает меня от всего на свете, даже от того, чего я силюсь и не могу вспомнить, кажется, я должен чувствовать обиду и злость на неё, хотя бы немного сердиться, но за что − для меня расплывается в густом тумане её завлекающего бреда. Она искусно оплетает меня паутиной слов, убаюкивающе поглаживая мои обнажённые плечи. Она на самом деле хочет, чтобы мы просто заснули вместе, чтобы подкравшееся утро не могло проследить заканчивающуюся разделительную черту между нами и солнце лишь тёплое на зимнем рассвете приняло нас за одно существо, то самое, в которое мы не смогли обратиться этой ночью.

Но я не могу так.

Я опрокидываю её на кровать подобно зверю, слишком долго выжидавшему свою бедную невинную жертву. Удерживаю сначала её хрупкие плечи двумя руками, а затем спускаюсь к запястьям, не по эротическому сценарию, но по собственной прихоти пригвождая их по обеим сторонам от её распростёртого тела, такого же, хрупкого, как и маленькие плечи, как и неестественно тонкие для взрослого человека запястья.

Я знаю, знаю, что гипертрофирую свою нежность к сестре, знаю, что атрофирую разум начисто, не оставляя краеугольных осколков совести, но такова моя любовь, даже сейчас, когда я непривычно груб с Мирой и задумываюсь лишь о собственном удовольствии, которое по какой-то причине, чудодейственно забытой в эти секунды, осталось неудовлетворённым.

Мира смотрит на меня широко раскрытыми глазами, не прячется под плёночками век, не обмахивается веером ресниц, смотрит прямо: искренне и неудивлённо. Её взгляд будоражит мою кровь, которая, кажется, и так мчится со второй космической скоростью по проводам вздувающихся из-под кожи вен. И я вторгаюсь в неё: она не сопротивляется. Я чувствую подсознательно и вовне, что всё в порядке, но по-другому, не так по-другому, как в первый раз несколькими минутами, несколькими рывками в неё ранее, просто иначе.

Уже не держу её, сцепляю наши пальцы в замок и ухожу глубже в неё, на самое дно вместе с ней…

Я шепчу ей слова, не помню их, но шёпот, мой шёпот отчётливо разносит свидетельница-ночь и её верный комендант − ветер. Он за окном, но в тишине вдохов и выдохов, собственных стонов и не моргающего взгляда сестры, молчаливого, тихого, неслышного, неосязаемого, я ощущаю его в этой комнате.

Наши тела: моё − слишком разгорячённое и ненормально потное, с непрерывно скатывающимися между нами каплями испарины больного, коим я и ощущаю и чувствую себя, и являюсь; и её − совершенство греческой статуи, недвижимой богини, позволяющей истязать себя ласками, кощунственно к этому последнему слову любви.

− Ещё немного, Мира, потерпи ещё немного, − отчего-то я слышу эти слова, наверное, потому что делаю сестре больно и вина за свой поступок, где-то теплится на задворках моего сознания. Я не помню причины своего поведения, но что-то демоническое нашёптывает мне правильность моих действий, по-прежнему называемых любовью звероподобного существа.

Суровый прокурор в облике искрящегося в стёклах незанавешенного окна снега, освещает мои безумные па вовнутрь и извне, мой беззубо, чёрной дырой раскрытый рот и подрагивающие губы, мои бешеные глаза, не умеющие оторваться от гипнотического взгляда сестры. Я двигаюсь, кажется уже вечность, ненасытно и грубо вталкиваясь в неё так глубоко, как создала противная мне природа и наслаждаюсь собственной животностью и собственным способом мщения за неожиданно вспомненный ночной разговор, за нетерпеливые нотки в голосе Миры. Я выхожу резко только лишь для того чтобы снова войти с ещё большим энтузиазмом исследователя.

− Ещё немного, Мира, обещаю, ещё немного, − я нагло вру сестре, неуверенный, что это когда-нибудь закончится, на самом деле закончится сейчас.

− Немного, − зеркально откликается сестра, хотя её губы едва шевелятся при этом, − немного… − повторяет за мной рассеивающимся эхом её голос.

Я не замечаю, но оказывается неотрывно слежу за глазами сестры, так же ненасытно пожирающие моё собственное лицо, я силюсь прочитать в них какое-либо выражение, какую-нибудь жалкую эмоцию, но тщетно, словно передо мной мраморное изваяние: Мира холодна и безрадостна.

Но я вновь ошибаюсь…

Ничто не вечно, и меня медленно накрывает сумасшедшей волной блаженного разрыва на атомы, и когда пик уже совсем близок, на меня вдруг накатывает печаль вместе с неповторимым, не существовавшим доселе моментом счастья. Дикое желание осыпать сестру благостными, целомудренными поцелуями захлёстывает, и по слогам выдыхая смежное со мной её имя:

«Ми−рос−ла−ва»

в разметавшиеся по подушке каштановые волосы, я пытаюсь поймать её взгляд ещё раз: ища одобрения, поддержки, согласия, робкого взмаха её ресниц.

Но она истинный ангел, незапятнанный ангел моей порочной любви − Мира секунду натянутая как гитарная струна, сильнее вжимается в кровать, запрокидывая голову и шире приоткрывая заалевшие спелой вишней губы. Глаза её при этом снова оттенены перламутром век и ободком изогнутых ресниц − ей так хотелось соединиться со мной в этом безрассудном танце, так желанно было разделить со мной куплет из безумной песни, что она вознеслась вместе со мной к недоступным небесам рая, спустилась вслед в огненную пучину заслуженного ада. Подняла теперь уставшие веки и улыбнулась: вернулась ко мне, в наше скромное чистилище.

У нас оставалось ещё два часа, два часа до полного и безвозвратного наступления жестокого дня, призванного разъединить нас, два часа до прихода деревенского утра со скрежетом калиток и шарканьем по заледенелому крыльцу, до дружного хора петухов и звона пустых вёдер, до милого, беспардонного хохота соседа и детского визга с ближайшего двора. Два часа тишины и братско-сестринских объятий.

Мы лежали напротив друг друга и сплетались лишь наши руки и выступающие колени, мы молча смотрели друг на друга, не стесняясь неприкрытой наготы и только что вытворенной любовной лихорадки.

− Лизина свадьба была замечательной, да? − прошептала Мира, всё так же играя большим пальцем по моей ладони.

− Да, − для убедительности я киваю, поводя щекой по мятой подушке.

− Фейерверк и торт, море шампанского и медленные танцы, и весёлые. Подвенечное платье и обручальные кольца. Друзья и родственники с обеих сторон, бесчисленные поздравления и радость, радость абсолютно на всех лицах гостей. “Горько” и поцелуи.

Мира замолчала, я нахмурился: мы не говорили о свадьбе сестры именно по этой причине, по обоюдному, негласному молчанию. Мне не хотелось делать ей больно подобными разговорами, непременно сталкивающими нас с окружающей нас действительностью − инцеста.

Она улыбнулась, сначала неуверенно и несмело, словно уголки её губ и правда превратились в гипсовые чёрточки, но потом широко и радостно, с глубиной тайного знания, постигнутого только ей одной.

− Но мне не надо всего этого, понимаешь? − она высвободила свою руку из моего захвата, а я и не замечал, что крепко сжимал её пальцы. Мира приложила маленькую ладошку к моей щеке и выводила на ней заколдованные круги. − У меня есть ты и большего не желаю, понимаешь?

Я закивал, словно нерадивый малыш, придвинул её к себе ближе и прижался к её щеке своей.

− Мне тоже, − наконец получилось у меня сказать внятно. − Мне достаточно тебя одной и пусть не будет больше ничего. Я согласен. − Я отстранился, чтобы провести большим пальцем по её щеке и заглянуть в её тёплые карие глаза, так больно схожие с моими. − Согласен, чтобы у тебя не было вообще никаких платьев, а ещё лучше, вообще никакого белья. − Её глаза повеселели и расширились в притворном возмущении. − Чтобы у тебя под рукой не было даже самой прохудившейся тряпицы, и скрыться от жадных взглядов ты могла только мной.

Мира хлопнула меня по плечу в наказание, во второй раз я поймал её ловкую ладошку и поцеловал нежную кожу посередине, не отрывая глаз от её разрумянившегося лица. Неожиданно крепко обнял, разглядев осадок грусти в мелких крапинках зрачков, всё больше прижимая к своему телу, к своей груди.