Текст книги "Останови моё безумие (СИ)"

Автор книги: Nargiz Han

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

Она хохотнула:

− Смотрите фильм, месье!

− Если вы помните, он не впечатлил меня в прошлом, − не делая попыток оторвать губы от её макушки, парировал я.

И снова она тихонько рассмеялась.

− А не могли бы вы оказать мне услугу, мадам, и притвориться спящей уже сейчас? − под натиском чувства осмелел до невероятного самомнения.

Она не ответила. Совсем ничего. Я негромко вздохнул, осознав, что перегнул палку с просьбами.

− Месье? Разве вы не собираетесь относить мадам в её спальню? − совсем тихим послышался её шёпот, когда я собрался хотя бы попытаться отвлечь себя фильмом.

Окрылённый я отложил с колен ноутбук, даже не потрудившись отключить его и забрал в охапку Миру, поднимаясь с дивана вместе с сестрой.

− Будет исполнено, мадам, − проворковал ей на ушко, любуясь опущенными веками, опушенными трепещущими ресницами.

− Обними меня, − прошептала она, когда я уложил её в кровать и склонился над ней на одно колено, подтягивая верхний край одеяла на её плечи. Моя рука замерла на мгновенье, показавшись незаслуженным промедлением, и я скользнул рядом в следующее, забывшись и потеряв интерес к суррогатному теплу пледа. Притулившись лбом к её лбу, соприкасаясь более везучими, но неуклюжими носами, мы лежали лицом к лицу, разглядывая свои бесчисленные изъяны в темноте находя тысячу собственных и ни одного друг в друге. Мои руки удобно обхватывали тоненькую талию, а её горячие ладони покоились на моём затылке, цепляя короткие пряди волос и пропуская их сквозь пальцы.

Дыхание наше, наконец-то одно на двоих, смешивалось в безупречном танце и мы не предпринимали глупых попыток поцелуя.

− Я должен сказать тебе… − глубоко выдыхая, зашептал я.

− Шшш… − рвущийся из меня поток сожалений оборвался лёгким касанием указательного пальчика к полуоткрытым губам. − Не надо. Просто полежим немного в тишине, вместе. А потом уснём, вместе. Хорошо?

− Угу, − согласился я. И мы молчали, как молчали каждую предыдущую ночь и по-иному совсем молчали.

Лицом к лицу…

Глаза в глаза…

Душа к душе…

Сердце к сердцу.

Глаза впервые сомкнулись, отдаваясь сну, так долго не приходившему мне рядом с Мирой, я крепче сжал пальцы на её талии, не желая терять эту хрупкую нить нашего соприкосновения, приблизил её тело к себе, пристраивая лицо в ямочке плеча, погружаясь в сладкую дрему её возвращения.

− Миленький мой, родненький… Любимый, самый любимый… − в полуявь полусон грезился мне нежный шёпот и мягкие руки, ласковые губы, солёные слёзы.

Утро? То, что можно было назвать утром, было не таким обходительным, как сон прошлой ночи: холодная кровать, скинутое на пол одеяло, одинокая подушка с левой стороны без неглубокого следа маленькой головки моей сестры и негромкое, но отчётливое копошение на кухне.

Я встал с постели, чувствуя себя полноценно выспавшимся и отдохнувшим, настроение было предупредительным, но замечательным, поэтому смелые шаги в спальню поспособствовали расцвету улыбки на моём заспанном и помятом на одну сторону лице.

− Уже встал? Идём есть, − сказала Мира, наполовину заглядывая в дверь спальни.

− Иду, − в тон ей ответил я.

− Ах, да! − через секунду после исчезновения снова заглянула в проём. − Доброго утра! − слишком быстро исчезла снова, не позволив насладиться своей эфемерной улыбкой.

«Постой!» − хотелось прокричать мне, но жестко протирая остатки сна с заплывших глаз, я смолчал, направившись в душ.

Смеющиеся глаза Миры убедили, что на меня не сердятся за задержку в ванной, и я попытался состроить весёлую рожицу, забрасывая все недоговоренности на задворки сознания, самые дальние. Сестра была в не привычных простых джинсах, а в коротенькой юбочке и широкой футболке, так беспощадно разламывая надвое все модные каноны, и я незамедлительно примкнул в ряды её последователей, одобряя невозможную сексуальность её наряда. Сам я надел одну из многочисленных рубашек из шкафа, планируя поход на фирму, как основополагающий фактор выбора моей одежды, но всё равно решил не менять неформальные джинсы.

− Чай или кофе? − спросила она, уже присев на стул рядом со мной и многозначительно протягивая мне упаковку апельсинового сока.

− Апельсиновый сок, пожалуйста, − подыграл я, хватаясь за вилку.

− Тц, тц, тц, − процокала она языком, глядя на вилку в моих руках и на тарелку с моим завтраком, в которую я, в отличие от неё не удосужился взглянуть ни разу.

− Овсяная каша?! − взглядом «ты смеёшься надо мной» я буравил в сестре невидимые дыры.

− С кусочками фруктов! − возмутилась она моим недовольством относительно её кулинарных способностей.

− Тише! Я ем! Уже… ем, − мирно отложив бесполезную вилку и взявшись за ложку, я ещё раз взглянул на жидкую массу, размазанную по тарелке, а потом перенёс этот же сомнительный взгляд и на сестру.

− Вот и хорошо, − не обращая внимания на мои потуги, закивала она, поднимаясь со своего места.

Я собрался немедленно вскинуться на неё с обвинениями в том, что она оставляет меня на произвол судьбы со своим кулинарным шедевром, но Мира неожиданно обошла стол и приблизилась ко мне. Я недоумённо смотрел на неё несколько мгновений собственного невежества, пока она не положила маленькую ладошку на моё плечо, а затем аккуратно присела ко мне на колени.

− Я прослежу, чтобы ты съел всё до последней крошки, − наставительно заговорила она, обнимая мои плечи одной рукой, а другой молчаливо забирая из моих рук отяжелевшую ложку.

И первая порция отвратительной… восхитительной каши отправилась в и так широко раскрытый мой рот. А следующая ложка оказалась ещё вкуснее, потому что моя маленькая кормилица решила поглощать завтрак вместе со мной из одной тарелки (несправедливо небольшой), из одной ложки и, перемежая наши с ней приёмы пищи. Я во все глаза следил за отправкой порции в её миниатюрный ротик и ждал своей очереди, с нетерпением ждал. Мои руки полностью свободные, сместились с собственных колен, на голые колени Миры и я вдвойне полюбил её выбор одежды.

− Когда ешь, нужно думать только о еде, − с блестящими глазами сбила меня с приятных мыслей о себе эта искусительница овсяной кашей.

− Я так и делаю, − слишком поспешно согласился, раскрывая свои губы для очередной добавки овсянки и частичек измельчённых фруктов. Их заткнули поцелуем, не донеся заветного завтрака до моего рта.

Я был влюблён в овсяную кашу.

На её губах…

На её языке…

− Наглый лгун! − проворковала Мира, разрывая наш сладкий поцелуй самостоятельно, потому что моих сил на это не было никаких. Я беспомощно застонал. − Вот видишь! И вовсе ты не думал о каше!

− Неправда! − взбунтовался я. − Я только о ней и думаю!

− Ага, как же, − хмыкнула она, пропуская мою очередь и отправляя себе в рот полную ложку с кашей.

Я прижался к её ротику, сначала быстро, опережая её сопротивление, а затем медленно, скользя в охнувшие губы языком, лаская нежное нёбо и сбегающий от погони юркий язычок. Ложка с грохотом опустилась из её рук в полупустую тарелку.

Мякоть абрикоса, неоднократно попадавшаяся мне на завтрак в любовно протянутой ложке, казалась действительно грубой и шероховатой, в сравнении со сладкой нежностью её поцелуя.

И только благодаря Мире мы снова дышали, она перестала отвечать на мой поцелуй и отняла у меня свои губы.

− Ешь и молчи, − предупредила она грозно, прекратив делить со мной кашу, и одну за другой скармливая мне весь завтрак на нашей тарелке. Я мстил ей, непрерывными поглаживаниями её тела, руки мои бежали по её ногам, скользя медленно-медленно вверх, останавливались на кромке короткой юбки, и делали обратный путь быстро-быстро вниз. Мира увлеклась моим занятием, машинально зачерпывая в тарелке ложку овсяной массы и так же механически засовывая её в податливые мои губы, на которые теперь избегала смотреть, только насупливая брови и нервно закручивая мою рубашку на пальцы, ненарочно стягивая ткань с моего плеча.

Тарелка быстро опустела, я прекратил свои поглаживания, заставив руки замереть на талии сестры, не принуждая её ни к чему. Только глаза, слишком своенравные, чтобы следовать голосу разума бродили по её лицу, выжидая незначительного знака, чтобы испросить разрешения.

Мира прижалась ко мне спиной, откидывая голову назад, но всё ещё удерживая ложку в одной руке. Я уткнулся в цитрусовые волосы и обеими ладонями обхватил её талию, забирая её близкое тело в замок своих рук. Я выполнял вторую часть её повеления и молчал. Но моё молчание, словно лишало и её права говорить.

Её волосы стали ласкать моё лицо и шевелились от моего частого дыхания, а Мира неожиданно развернулась в моих руках, как оказалось, не таких сильных, чтобы суметь удержать её. Она не поцеловала меня, не для этого сейчас смотрела, пролив виски из глаз в мой затуманенный взор, заставляя пьянеть и медленно распадаться на части.

Её ладони ощущались на моих щеках, как нечто действительно горячее, согревающее, взрывоопасное. Большие пальцы медленно погладили напряжённые скулы, губы подули на мои веки, не моргнувшие до этого ни разу, а теперь сомкнутые немедленно, чтобы спрятать боль на дне тёмного бренди.

Мира молчала.

Молча, она расстегнула несколько пуговиц на моей рубашке, распахивая её только настолько, насколько ей требовалось ощущение моей кожи. Прерывистое дыхание в моей груди накрыла её ладошка, оторванная от моего лица, и я перестал дышать совсем…

Я не мыслил, но уже держал её бёдра, то усиливая, то снижая хватку своих предательских пальцев, в зависимости от того, поступал кислород в обожжённые горячкой лёгкие или отправлялся в приближённые на искушающий сантиметр губы Миры.

Перекинув одну ногу через меня, она озабоченно взглянула мне в глаза не воспламенённым желанием взглядом, а просительными и прощальными глазами.

Я боялся, боялся, что в моих глазах отражается та же мука и та же нужда.

Но её руки не останавливались, она придвинулась ближе, словно между нами была непреодолимая бездна, и лишь она способна воссоединить две отвесных скалы, как способна и разверзнуть эту пропасть вновь.

Капельки пота попали на сбившиеся её пряди, когда усталый лоб коснулся моего лба, испещрённого бороздками напряжения. Она глубоко задышала и покачала головой, протестуя против собственных действий, но поспешно покончила с молнией на моих свободных джинсах.

Я не мог сдвинуться с места, а она не желала, чтобы не прибавлять с трудом пройденное расстояние. Наши руки соединились, как соединилось наше дыхание, а потом поцелуй, абсолютно не вовремя, прекративший и так бесполезные и лихорадочные попытки.

Пальцы обоих дрожали, как у семиклассников, пока рваный поцелуй не привёл плохо соображающий мозг к кислородному голоданию и, взревев, отрываясь от её рта но, так и не сумев оторваться от её губ, я сбросил на пол зазвеневшие битым стеклом тарелки.

Мира присела на самый краешек стола, не желая отодвигаться от меня даже сейчас, когда наше слияние стало неизбежным.

Я выдохнул в её губы, разучившись дышать сам, помня, что она обязана была это делать. Мои веки снова сомкнулись, когда робкие пальчики зарылись в прядях на затылке и потянули на себя для продолжения прерванного поцелуя. Я повиновался бессловесному зову её манящих губ и вдавил её в своё тело, чтобы рухнуть на деревянную поверхность стола вдвоём.

Мы только целовались целую вечность, пролетевшую единым мгновением. Потребность сделаться одним целым, каким мы всегда незримо и неосязаемо ощущали друг друга, была неумолимой и всеобъемлющей.

Мои руки прикасались к голым участкам кожи любимой, но их было бесконечно мало и ничтожно, полностью одетый, лишь с распахнутой на груди рубашкой я жаждал ощущений её целиком, чтобы вернуть её, чтобы вернуться к себе.

Я бездумно потянул ткань бесформенной футболки вниз и в сторону, вырвав из груди Миры еле заметный звук боли, когда ткань поддалась и треснула, а затем было очень легко разорвать её в клочья, словно разрез на груди теперь обнажённой сестры, был недостаточно глубоким.

Короткая юбка на широкой резинке отправилась вниз, некоторое время путешествуя по совершенным ногам моей возлюбленной, и я дивился, как мог восхищаться одеждой Миры, когда обнажённой она выглядела истинным совершенством, тем самым произведением нетленной живописи, которое никогда и никто не сможет сотворить.

Потому что оно уже существует. Она есть.

Мои джинсы снова стали неразрешимой проблемой, преградой между нашими созданными друг для друга телами и я положил сцеплённые в кулачки её ладошки себе на пояс.

Мира простонала, прикрывая глаза, и отворачивая голову в сторону. Но мелкие пальчики ловко разобрались с несговорчивой молнией, а ждать больше мы уже не могли.

Погружаясь в неё миллиметр за миллиметром, я избавлялся от всего груза своей души за последние месяцы, от всей той боли, о которой не смогу рассказать ей никогда. Но быть в ней, значит, жить. И этого хватало. Хватало, чтобы научиться дышать заново. Пойти мелкими шажками, но пойти.

Она принимала меня всего, её ноги туго опоясывали меня, и она на каждое моё движение подавалась вперёд, сокращая моменты вынужденных расставаний и увеличивая мгновения долгожданных слияний. Больше не было поцелуев, словно мы оба не хотели смешивать эти два таких разных пути. Мы прижимались друг к другу, её губы впивались в моё голое плечо, мои касались её шеи, полы рубашки укрывали её дрожащее тело с обеих сторон лёгкой простынёй, а моя крупно вздымающаяся грудь тёрлась об идеальные вершины, наслаждаясь осязанием желанного тела под собой.

И грубая поверхность стола под моими ладонями, и под выгибающейся навстречу спиной моей девочки была лишь сменяющейся декорацией.

В полном блаженстве эмоций мы не ощущали ничего, кроме друг друга, не слышали никаких звуков, кроме собственных сердец.

Я нашёл в этой общей темноте, когда наши глаза растворялись в пьянящем алкоголе одинаковых глаз, её ищущие опоры кулачки и сцепил наши пальцы, забирая их над её разметавшимися волосами, но голос не возвращался, слова не рвались наружу.

Мы стали немыми, наше желание поглотило мысли и мы двигались, двигались, двигались…

Мы занимались любовью, но не утоляли голод внутри себя. Я не искал оргазма и не хотел дарить его ей, сумасшедший рёв в голове твердил лишь одно слово:

«Внутри» − и я действительно хотел оставаться внутри неё столь долго, сколько это было возможно.

Я замер, поражённый своими мыслями. Я упал на Миру, сломленный отчаянием, разраставшимся ввысь, закрыл глаза и прижал её настолько сильно, чтобы ощущать каждый кусочек её кожи, каждый стук её сердца слышать, и запоминать. Слышать и запоминать…

Она поняла меня, а может быть, просто почувствовала то же самое, не успокаивала и не нарушала наш завет молчания. Моё возбуждение не спало, желание обладать ею немедленно никуда не исчезло, но пересилить предчувствие неизбежного я не мог.

Не мог начать двигаться снова, не мог желать её ещё больше, чем желаю сейчас, не мог отдаться пламени, чтобы сгореть дотла. И войти в затапливающий поток хлыщущих эмоций, чтобы утонуть безвозвратно тоже не мог.

− Просто останови это… − зашептал голос моего ангела, прижимаясь губами к моему влажному напряжённому плечу, − просто останови…

Голос, слова, дыхание − это спусковой механизм, заповедь, которую я обязан исполнить, хотя и разлечусь на мельчайшие атомы, без надежды на обретение призрачной оболочки …

Я ушёл от неё, моё тело покинуло её с неохотой, с криком отрыва от собственной полноправной сути, руки Миры затянули меня обратно, и снова крик, потому что я вернулся…

Губы розовые и всё бледнее и бледнее, лишённые необходимого поцелуя, кожа покрытая испариной, сотрясается от озноба, утратившая желанное трение, но мы снова вместе…

В каждом рывке в неё, я всё больше терял себя, отдавая, возвращая… В каждом прикосновении к ней я забирал принадлежащее мне по праву − её…

Неотделимые друг от друга мы пришли к апогею со сцеплёнными руками, переплетёнными телами и сердцами, которыми обменялись навеки.

Я чувствовал себя так, я не мог дышать по-другому…

− Поедем домой, − пробормотала она, целуя меня за ухом. Я всё ещё был в ней, навалившейся на неё всем телом, не желая рассеивать чары отвлечения от остального, всё ещё существующего мира.

− Угу, − ответил, ещё крепче вдавливаясь вглубь, сильнее сжимая вокруг неё свои объятия.

− Поедем домой, − повторила она, снова даря поцелуй-щекотку, поцелуй-прикосновение.

− Угу, − скопировал я, не сдвинувшись с места ни на сантиметр, по крайней мере, не в ту сторону, какую она предполагала.

Мира застонала почти раздражённо.

− Хорошо, − прошептал, сдавшись, поцеловал её в лоб, и приподнялся над столом, опираясь на ладони. − Хорошо?

− Да, − тихо подтвердила она, позволяя мне отстраниться.

Ей нечем было прикрыться, и она обхватила свою нагую грудь ладонями, белесый шрам пересекал грудную клетку прямо посередине, такой же заметный, то же напоминание.

Мира проследила за моими глазами, чуть дольше задержавшимися на тоненькой полоске, и спустила ноги с противоположной от меня стороны.

Я не пытался застегнуть распахнутую рубашку, и начал собирать осколки фарфора с пола, по одному отправляя их в мусорное ведро. Глаза бегали по комнате в поисках веника, но не находили этот такой нужный предмет, чтобы привести кухню в порядок.

− Оставь, − посоветовала Мира с дверей, оправив воротник лёгкого свитера, скрестив ноги в привычных джинсах. Стоя на корточках, я обернулся на звук её голоса и встретился с её глазами, ни секундой не напомнившие мне о только что закончившемся занятии любовью. Она отстранённо взглянула на мелкие стеклянные крошки и ушла в коридор. − Поехали.

Мороз, остудивший грудь, прошептал мне о недавней зиме за окном, о зиме…

Я сделал так, как она хотела, отключил электричество в квартире, забрал пальто из шкафа, вынул ключи от машины из кармана, мельком взглянул на неё, одетую в весеннюю куртку с сумкой на плече, в которой был её мольберт и её краски. Мы не встретились взглядами, она смотрела через плечо на покидаемую квартиру.

Сколько было эмоций в её глазах?

− Пошли, − выбросила она, открывая дверь.

Всю дорогу меня не покидало ощущение, что я потерял что-то в пути, или оставил в той квартире, но безуспешные старания вспомнить, что именно это было, приводили меня в очередной тупик.

Мира не пыталась сгладить мои морщины, упрямо выступавшие между бровей, не хотела начинать разговор, кажется, полностью ушедшая в созерцание не пробудившейся и не умеющей ещё разбудить природу, весны.

Я не мешал ей.

Перед тем, как массивные ворота должны были раствориться перед нами, чтобы мы могли проехать во двор, она неожиданно попросила остановить машину.

− Ненадолго, − объяснила, чуть дрогнув в улыбке.

Я согласно кивнул и заглушил мотор, выключая двигатель.

− Мне нужно тебе кое-что сказать, − руки Мира сложила на коленях, а потом быстро сцепила их в замок, а потом снова разорвала пальцы и стала тереть чуть светлые коленки. − Только обещай, что не будешь перебивать меня, ладно?

− Не буду, − поспешно выговорил я, сидя вполоборота к ней, и одной рукой слишком сильно сжимая руль.

− Необходимость в ком-то не может быть любовью, − начала она, выговорив всю фразу на одном дыхании и сразу же сделав следующий вдох.

Я хотел остановить её, но она оборвала меня и здесь.

− Нет! − её рука потянулась вверх, она выставила ладонь вперёд.

− Это всё было…не по-настоящему, всё было неправдой. Так легко было говорить «люблю», когда оно не зависело ни от чего, когда… оно само ничего не значило.

Пальцы сами собой скрутились вокруг рулевого колеса, но прерывать её сейчас не было смысла.

− Боль пронизывает меня насквозь. Словно… Словно я не существую из плоти и крови, а лишь бесплотный дух, бестелесная оболочка, открытая для беспощадности легкого дуновения ветра. У меня совсем нет сил противостоять ему. Противостоять чему-либо. Противостоять боли, подобной этому ветру с каждым ушедшим мгновением все набирающей силу и приобретающей непоколебимое, ничем не сокрушаемое могущество горя. Горя ни с кем не разделенного. Не имеющего отношения к тебе.

Не говори ничего! − прикрикнула она.

− Я не могу без тебя, Влад. Не могу и признаю это. Мне невыносима сама мысль − быть вдали от тебя. На расстоянии. Не с тобой. Это зависимость. Одержимость, наверное. Но… Это… Это не любовь.

Молчи! − заткнула уши обеими ладонями, отмахиваясь от моих слёз, непрошено скапливающихся в уголках глаз.

− Ты не можешь назвать моё чувство к тебе любовью! − ещё один крик, отчаянный и надрывный, как сама любовь, которой мы дышали.

И она подслушала мои мысли, обернулась ко мне, приблизила лицо, протянула руку, желая коснуться моего напряжённого лица. Я закрыл глаза, а она продолжила изощрённое моё убийство. Она делала это не раз и раньше, но никогда намеренно, как сейчас.

− Человек не может жить не дыша. Но ведь это не значит, что он этого хочет. Хочет − дышать.

Мои глаза распахнулись перед неизбежным.

− Я не хочу. − Я избегал смотреть на неё, но она позвала меня. − Влад. Не хочу… больше дышать…

− Прекрати… − простонал я, умоляя. − Прекрати…

− Ты нужен мне, очень. Но я не хочу этого… больше не хочу. Это не любовь уже, а может… Может никогда ею и не была.

Хлопнула дверь машины, послышался протяжный визг разъезжающихся в стороны ворот, но, ни удаляющихся шагов, ни стука собственного сердца не было. Она забрала его с собой. Очень давно забрала.

Я не помешал ей.

====== Глава 46 ======

ВЛАД

− Простите, что? − переспросил седовласого мужчину под шестьдесят напротив, поглощающего свежих креветок одну за одной, но почему-то с края его усов свисал кусочек зелёного салата, а не розовая плоть морской твари.

− Мы с Юрием Алексеевичем предлагаем вам продать нам вашу фирму со всеми её потрохами, − однозначно пояснил ещё раз этот хамоватый бизнесмен, не стеснявшийся выражаться доступным для себя языком.

− Ага. Ну, теперь всё понятно, − закивал я, одобряя в незнакомце, хотя бы прямолинейность. − И с самого начала именно это и было вашим деловым предложением ко мне?

− В принципе, Владислав, да, − ещё прямолинейней заявил неудачный компаньон. − Вы ещё молоды и такой крупный бизнес, как ваш, знаете ли, тяжкое бремя. Это ненужная ответственность и прочая ерунда, − объяснял он, как «малому» бизнесмену, вытирая крупные усы, но упорно пропуская мозоливший глаза салат.

− Да, в чём-то я даже могу с вами согласиться, − следуя примеру своего сотрапезника, я протираю рот салфеткой, выбрасывая её в тарелку с остатками моего сегодняшнего завтрака. − Но продавать свой бизнес? Таких намерений у меня нет, и желаний не возникало. − Я более, чем деликатен, но думаю, подобная тактичность будет растолкована превратно. Мой телефон разрывается от входящих звонков, и беспрерывная вибрация заставляет смартфон скользить по гладкой столешнице.

− Ответьте, Владислав, ответьте, − не реагируя на мои слова, предложил Рудик Суренович? Меня начало раздражать его беспардонное, намеренно исключая моё отчество, обращение ко мне.

− Да? − выпалил в трубку, срываясь на безликого собеседника.

− Влад? − послышался знакомый женский голос, дозвонившийся до меня с незнакомого номера.

− Я перезвоню позже, − не задумываясь, буркнул, отключаясь и переключая телефон на беззвучный режим.

− Девушка?

− Видимо, − грубее, чем предполагают деловые переговоры отрезал я. − Послушайте меня, Рудик Суренович. Я действительно молод, как вы успели заметить, − я некультурно поставил локти на стол, придвигаясь ближе к своему собеседнику, развёл ладони в стороны, указывая кавказцу на свой внешний вид, − но в своём бизнесе, заметьте, именно в своём. Уже не первый год, кстати сказать, уже и не второй. Вы можете бесконечно заботиться о моём личном благе, и, наверное, − я сощурил глаза и опустил уголки губ вниз соглашаясь с собственным высказыванием, − я буду признателен за такую отеческую заботу такого уважаемого человека, как вы. Но давайте будем откровенными друг с другом, ваш сын ненамного старше меня, и вряд ли ему будет комфортно в моём бизнесе. К тому же, как говорится, своя рубашка ближе к телу, − я даже улыбнулся, вспомнив неожиданно о манерах и убирая локти со столешницы. − Я уверен, он у вас так же умён и талантлив, каким были и вы в молодые годы, а значит, ему будет к лицу наследовать империю металла от своего отца, нежели пробовать себя в такой ерунде как программное обеспечение. − Салат из зарослей усов Рудика Суреновича удачно приземлился в тарелку с недоеденными креветками.

− Да нет же, Владислав… − хохотнул «металлург». − Вы неправильно меня поняли, − пошёл на попятную.

− Да? Ну, простите, − примирительно согласился я, разводя руками. − Ваша правда − молод, молод.

И мы оба принуждённо расхохотались, допивая свои напитки: Рудик Суренович − кофе, разбавленный с коньяком, а я − лимонный сок с мятой.

Я приехал в офис и велел секретарше пригласить ко мне моего дотошного юриста.

− Присаживайтесь, Павел Дмитриевич, − указал невысокому мужчине на кресло, а сам продолжил всматриваться в высотные здания за панорамным окном.

− Владислав Сергеевич? − вопросительно застыл в ожидании информации адвокат, впрочем, наши мысли сходились с ним в данную минуту, я тоже хотел от него информации.

− Я думаю, Никитенко, вы можете сказать мне, зачем энергомашиностроительному предприятию, проектирующему, изготавливающему и обслуживающему паровые, гидравлические и газовые турбины различной мощности, проще говоря, металлургическому заводу, а ещё точнее её хозяину Демидову Рудику Суреновичу моя частная фирма программного обеспечения и разработки компьютерных игр?

− Он предложил вам купить у вас «Трафарет»?

− Да, − я провёл губами по нижней губе, а потом вытёр её большим пальцем, скоро снова убрав обе руки за спину.

− Поверхностно, у меня есть только одно предположение, − как всегда раскладывая перед собой, на моём столе кипу ненужных бумаг, скорее всего по многолетней привычке, позволяющей ему лучше сосредоточиться на обсуждаемом вопросе, хрипловато заговорил Павел Дмитриевич. − У Демидова есть единственный сын, и тот появился на свет, да и в жизни Рудика довольно поздновато. Мать паренька умерла от какой-то нехорошей болезни, и только после её смерти Демидов воссоединился с сыном. Ваш «Трафарет», как вы уже поняли, Владислав Сергеевич, старику ни к чему, но вот для блудливого и непутёвого сына, каким не к чести отца вырос мальчик, в самый раз, потому как собственную металлургическую империю для такого чада жаль. − Адвокат пожал плечами и развёл руками на собственном языке жестикуляций.

− Ваша осведомлённость откровенно пугает меня, Павел Дмитриевич, − усмехнулся я, наконец, присоединяясь к своему юристу и занимая своё кресло. − Но, честно говоря, я предположил то же самое, − кивнул адвокату, вспоминая свою пикировку за завтраком с Демидовым.

− Похвально, Владислав Сергеевич, похвально, − высказался юрист, а мне почудилось, что вместо обращения по имени и отчеству, этот взрослый мужчина мог бы выговорить мне «мой мальчик».

− Спасибо за информацию, Павел Дмитриевич. Не думаю, что у нас могут возникнуть осложнения с этим делом, но на всякий случай, наведите дополнительные справки насчёт Демидовых и давнего друга Рудика Суреновича Свиридова Юрия Алексеевича.

− Как скажете, Владислав Сергеевич. − Никитенко поспешно собрал свои разложенные документы в одну охапку и быстро встал.

− Можете заниматься своими делами, вы свободны. − Я отпустил адвоката и позвал Настю кнопкой вызова секретарши.

− Да, Владислав Сергеевич? − девушка появилась очень быстро, закрывая за собой дверь.

− Пошлите в загородный дом работников садовой службы, чтобы позаботились о деревьях и рассаде. Я не смогу проконтролировать работу сам, поэтому пусть сдают работу моему отцу − Калнышеву Сергею Ивановичу.

− Хорошо, Владислав Сергеевич. Что-нибудь ещё?

− Нет. Вы можете идти. Хотя нет, постойте! Нарциссы. Пусть посадят только нарциссы. Везде нарциссы.

− Будет сделано, Владислав Сергеевич.

Маленькая стрелка на часах застыла на отметке одиннадцать и не сдвигаясь на следующее деление, и минутная и секундная стрелки не желают помогать своей маленькой подружке и ползком добираются до двенадцати. Вот он, ещё один круг, ещё шестьдесят секунд, ещё одна минута, и нужно сосчитать ещё шестьдесят, чтобы прошёл один час, а потом ещё и ещё…

Неделя. Прошёл не один час, а целая неделя после нашего расставания. Я боялся отчуждения Миры? Нет, она оказалась благороднее и оставила за собой роль сестры в моей жизни. Запоздалую роль.

Для всех окружающих, она как будто бы стала добрее, живо интересовалась сроком беременности у Лизы, поздравляла Анатолия со скорым отцовством, родителей с намеченными ролями бабушки и дедушки, а восторженнее всего воспринимала собственное назначение в ранг тёти. Меня её поздравления не обошли стороной, хотя именно это я предполагал заранее, но она невинно и истинно по-сестрински заявила, что в амплуа дяди, я буду смотреться просто обворожительно. Её безобидная шутка была встречена весёлым дружным хохотом, фальшиво растянув мои губы в усмешке для отвода глаз. Ни разу за эти три дня мы не оставались с Мирой наедине, всячески избегая меня, она игнорировала все мои попытки поговорить и я оставлял её в покое до сегодня.

Зазвонил внутренний телефон, я снял трубку:

− Владислав Сергеевич, поручение насчёт садового товарищества я выполнила, а сейчас по городской линии вам звонит Екатерина Волкова из журнала «Стиль», − прозвучал тоненький голосок моей секретарши.

− Соедини, − выдохнул я.

− Да? − вышло не так уверенно, как мне хотелось, чтобы звучал голос при разговоре с моей бывшей девушкой.

Она расхохоталась в трубку, безошибочно уловив моё состояние.

− Влад! Ты испугался?! − откровенно выпалила успешная журналистка.

− Не совсем. Просто немного удивлён твоим неожиданным появлением.

− Если бы ты так люто не избегал общественной жизни, то был бы в курсе, что талантливая Катрин уезжала на целый год во Францию на стажировку.

− Ну, теперь-то ты вернулась.

− Да, вернулась. И хотела навестить старого друга. Ты не против? Не против встретиться со мной?

− А?! Значит ты это обо мне, как о старом друге?

− Влад! У тебя паршивое чувство юмора.

− Хорошо, Катя. Почему бы и нет? Может за обедом, сегодня?

− Подходит. Договорились. Тогда в два в японском ресторане?

− Да, − и поток слов иссяк, гортань высохла, и слишком мелко поступающий кислород наскребывал когтями горло.

Гудки в трубке, внимание рассеянное, а глаза снова тянутся к настольным часам…

***

− Я выхожу замуж, − сообщает самую невероятную новость потрясающе-красивая девушка в чёрном обтягивающем платье, коротком и не скрывающем соблазнительную длину ног. Она просто поддевает палочками очередной ролл и смотрит мне в глаза.