Текст книги "Останови моё безумие (СИ)"

Автор книги: Nargiz Han

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

– Пошли назад? – прерывает мои глупые размышления братик, успев немного опередить его своими семимильными шагами, я повертываюсь к нему, заставляя прыгать свои локоны. Глаза встречаются с кофейной теплотой Влада, легко обхватывающего собранную охапку дровишек. Я возвращаюсь к нему, по-детски ухватившись за рукав его куртки, испытывая потребность держаться за него. Улыбка на его лице становится шире, свободнее, и мы безошибочно возвращаемся к тому месту, где расстелен плед и оставлены сумки.

Я громко вздыхаю, наверное, с сожалением, Влад сбросивший полешки на землю начинает смеяться, разгадав мои мысли. Я в ответ хмурю ему брови и надуваю губы, как маленькая, а он снова меня обнимает. Я зарываюсь носом в его футболку, глубоко вдыхая его неповторимый запах, сейчас, в маленьком лесу, он ещё более отчётливо ударяет мне в голову, брат пахнет лесом – последождевой хвоей.

– Нужно разводить костёр, – сама напоминаю Владу причину, чтобы разомкнуть наши объятия. Он послушно отходит от меня, возвращаясь к дровам, умело сооружает из полешек пирамиду, достаёт из второй сумки зажигательную смесь, откидывая материю, прикрывающую её содержимое, на глаза мне попадается альбом, непонятно зачем, находящийся в сумке. Я забираю его оттуда, находя в той же сумке ещё и грифельный карандаш, и снова устраиваюсь на пледе.

Я смотрю на быстро вспыхнувшие огоньки пламени только разгорающегося костра, смотрю на сидящего на корточках Влада, а рука неосознанно ведёт карандаш по бумаге, вырисовывая очертания, делая лёгкие наброски, глаза завораживаются обещающим полыхать огнём, рука сильнее сдавливает точёный грифель, я то задерживаю дыхание, то дышу ненормально часто, и рисую, рисую. Красные языки подавляют оранжевые, они раздваиваются, утраиваются, чтобы вновь соединиться воедино, обрести свою изначальную целостность, мысли уносятся далеко от потрескивающего костерка прочь, я уже потеряла связь с окружающей меня природой, не чувствую запаха весны, но Влад слабо прижимает меня к своей груди, уже не занятую рисунком, только унесённую по пути своих мыслей, я поддаюсь этой ласке, расслабляясь и опадаю в его руках.

– Зачем ты взял альбом? – вполголоса спрашиваю, словно страшась быть подслушанной.

– Ты бы захотела порисовать, – просто отвечает он, окутывая меня своей теплотой. Я согреваюсь, не от близкого огня, а от тепла его объятий.

– Захотела, – усмехаюсь, прикрывая глаза. На миг мы погружаемся в собственную тишину, наслаждаясь тихим поскрипыванием щепок в костре, далёким пением птиц, шелестом хлопающих листьев, слабо покачиваясь в кольце его рук.

– Ты не голодна?

– Нет, но мне интересно, что ты собрал для нашего пикника. – Это простое «нашего» согревает меня, я знаю, что и Владу тоже тепло от этого обычного слова.

– Сейчас, – говорит он, поднимаясь, и снова лишает меня своей близости. Влад стелет небольшую скатерть и расставляет на ней пластиковые контейнеры, поочерёдно расправляясь с крышками. В них только лёгкие закуски – овощные салаты, рыба и грибы. Запахи смешались, но выглядит всё довольно аппетитно, я почувствовала, что на самом деле проголодалась, Влад с готовностью отломил мне мякиш белого хлеба, а после того, как я заулыбалась, не задумываясь, начал кормить меня сам. В первый раз, нахмурив от его самоуправства брови, теперь я не сопротивлялась, с готовностью раскрывая рот следующей насаженной на вилку порции, отчего мы бесконечно переглядывались и счастливо улыбались друг другу. Влад совершенно не ел ничего, видимо затеяв обеденный перерыв исключительно ради моего кормления.

Я чувствовала себя маленьким ребёнком с ним, совсем не приспособленной к жизни, не умеющей ничего, но, как же я хотела, как же сильно я хотела сделать его счастливым.

Он самостоятельно собирает остатки, снова закрывает крышки, сбрасывает в траву крошки и убирает всё назад в ту же сумку. Он возвращается ко мне, и нет в его мыслях ничего постороннего, только быть рядом, как я осмелилась просить его, чувствовать меня так же, как я чувствую его. Он садится рядом со мной, и наши глаза в долгом молчании устремляются навстречу друг другу.

– «А может, нам не нужны были… они… – эти слова?» Я слышу тишину, медленно обволакивающую нас, такую разную, мне радостно вот так помолчать с ним, потому что во мне так много чувства, что слова кажутся совсем не выразительными и бесцветными, я дотрагиваюсь до его висков, прижимая холодные пальцы к любимому лицу, Влад опускает веки, льня к моей руке:

– Хочу написать тебя, – заворожено повторяю вслух задуманное желание.

– Хорошо, – улыбаясь и не открывая глаз, безропотно соглашается он.

Я отрываю от него свою руку и слышу мягкий вздох, альбом с карандашом уже приготовлены на моих согнутых коленях, Влад медленно вытягивается на пледе, неотрывно следя за моими руками. Я пытаюсь завязать волосы в хвост, но непослушные пряди так и норовят рассыпаться по плечам.

– Оставь… – тихо проговаривает он, смиренно согласившийся побыть обездвиженным манекеном на сыром пледе с просочившейся влагой лесных трав.

– Хочу видеть, как прячутся от меня твои глаза, – и он вновь закрывает свои, – как путаются твои пальцы в своевольных шёлковых прядях, – он протягивает руки ко мне, а мои щёки алеют от его слов.

Я оставляю безуспешные попытки с волосами и склоняюсь над ещё белоснежным листом, ощущая не проходящий и ещё больше вгоняющий меня в краску жар. Рука начинает выводить резкие и беспорядочные мазки по бумаге, я ни разу не смотрю на лежащего Влада, безнадёжно опечаленная, что портрет не будет реальным, время стремительно убыстряется, а я всё равно не могу заставить себя взглянуть на него, боясь захлебнуться. Я не смотрю и на вырисовывающиеся контуры мужского лица, временами, когда не заколотые волосы скрывают моё лицо и когда мои глаза действительно прячутся от Влада, я ловлю себя на том, что его лицо и так неотступно со мной, оно отражается в моих глазах, оно высечено в моём сердце и тогда рисунок на простом листке из школьного альбома начинает дышать и жить. Я несмело открываю глаза на него, только закончив работу набравшись сил посмотреть на набросок полностью. Страх проходит, уступая место разочарованию, не смогла, не сумела.

Я не знаю, что видит Влад в моих застывших на рисунке глазах, но голос его звучит обеспокоенно:

– Что случилось? Мира, что-то не так?

Я протягиваю ему неудавшийся рисунок и прижимаюсь к его груди. Возглас его восхищения прорезает воздух, но я по-прежнему продолжаю дышать в его рубашку.

– Тебе не нравится ведь? Так? – тихонько спрашивает он, прикасаясь губами к моей макушке. Я киваю, сильнее вцепляясь в него, но ему недостаточно такого ответа,

– Почему? – в его голосе нет настойчивости, он просто знает, что я всё равно откроюсь ему.

– Твои глаза…, – получается слишком тихо и это вынуждает меня повторить, – твои глаза, наши глаза… – он всё понимает по этим коротким и сбивчивым фразам, обнимает меня, крепче, бессильно шепча:

– Ты жалеешь? – эта обречённость в его голосе убивает меня немедленно, но она же и отрезвляет.

– Нет, – голос твёрдый, но я знаю, что не могу его убедить. – Нет, – повторяю, отстраняясь, чтобы смотреть ему в глаза, когда буду говорить ему нечто важное:

– Я люблю тебя, – слёзы неожиданно и без спроса стекают по лицу, застилая глаза, мешая вглядываться в едва заметные тёмные крапинки его глаз. – Люблю, люблю, люблю, – бросаюсь в его руки, тут же оказываясь пойманной в сеть его объятий и нежный шёпот:

– Знаю, моя маленькая, знаю, – он начинает лихорадочно покрывать моё лицо поцелуями, они солёные, пропитанные моими же слезами, и я бесконечно счастлива, и пусть это счастье горькое, всё равно… всё равно.

ВЛАД.

Я упаковал все вещи в сумки и теперь застыл возле не потушенного огня медленно тлеющего костра с выдернутым из альбома листом с запечатлённым на нём моим не улыбающимся лицом. В первые минуты я различил лишь безупречное своё сходство с талантливым изображением, ничего не понимающий в живописи я чувствовал едва уловимую жизнь, пульсирующую в рисунке, но сделанный простым карандашом этот набросок обнажал мои чувства, Мира удивительно точно изобразила наше с ней сходство, и сердце, перекачивающее по моим жилам одну на двоих с ней кровь, заныло. Может быть любовь, которая давала жизнь этому рисунку и была видна только нам двоим, но наше родство было известно всем и это испугало мою малышку. Испугало то, что она сама, своей рукой нарисовала ту грань, которую нам нельзя было нарушать, грань, оставляющую нашу любовь под запретом, грань, которую мы уже перешли и пути назад нет. Сжимая её в объятиях, я понимал, что готов страдать за нас обоих, если буду слышать её настойчивое: «Люблю».

– Пойдём? – спрашивает она совсем рядышком.

А я не могу решиться бросить набросок в огонь – причину её слёз.

– Не надо, – останавливает она меня, задерживая мою руку своими маленькими пальчиками. – Это ничего не изменит.

Я смотрю ей в глаза, в которых мелькает грусть, подавленная решимостью:

– Влад, ты – мой брат, – я содрогаюсь всем своим существом, но она будто не замечает этого, или просто от собственных слов содрогается вместе со мной, но вздохнув, продолжает, – Этого не изменить, но мою любовь тоже… не изменить.

«Лгун! Скажи, в чём ты раскаиваешься? В том, что прошлая ночь исполнила твою мечту или в том, что, не дожидаясь рассвета, ты сомнамбулой готовил вещи для пикника, чтобы побыть вдвоём с Мирой? Или в том, что, как влюблённый по уши подросток, испугался утром её взгляда и тысячу раз отменил все планы, но в самый последний момент всё равно увёз её ото всех? Всё дело в том, что нет в тебе этого раскаяния? Есть пряная горечь, обволакивающая твои чувства к ней, страх ненависти в её глазах, но ты не раскаиваешься. Тебя уже не может остановить то, что она твоя сестра, ты не хочешь забывать об этом или притвориться, что это не так. Нет. Это чувство, напротив, ещё больше опьяняет тебя, потому что родство с ней – ещё одна неразрывная, связывающая вас нить, она заставляет тебя чувствовать несуществующее во вселенной счастье: она ближе к тебе, она твоя…»

Я думал об этом, пока мы в привычном молчании добирались до моей машины, Мира шла чуть поодаль от меня, впереди, я медленнее шагал по её следам, считывая её шаги и наблюдая, как покорно склоняется молодая трава под её ногами. Я загрузил сумки, Мира ждала меня у передней двери, оглядываясь на редкий лес и подёргивая плечами от непривычной прохлады. На миг я залюбовался её хрупкой фигуркой, такая маленькая она вызывала во мне чувство непреодолимой нежности, я, не стараясь, подошёл к ней неслышно, обнимая её со спины, вынуждая вздрогнуть от неожиданности, но она сразу же обмякла в моих руках, теснее прижавшись к моей груди. Где-то далеко спрятавшаяся мысль, но сейчас очень близко проплывшая по поверхности моего сознания – «А что если желание заботиться о ней пересилило бы мою любовь и я по-прежнему оставался для неё только братом?» – теперь не испугала меня, я вдохнул пьянящий запах её волос, прошептав:

– И мою… и мою….

Комментарий к Глава 26 По-моему, получается перебор с романтикой, наверное, пора с ней заканчивать?

====== Глава 27 ======

ВЛАД.

Неделя проходит в сумасшедшем ритме мучительно медленным темпом, я успеваю решить вопросы на фирме подписать сразу несколько важных контрактов по причине вялотекущего времени, но часы, минуты и секунды, отсчёт которых я прослеживаю с маниакальной точностью, проведённые с Мирой ускользают от меня песчинками меж пальцев.

Родители, неожиданно решают вернуться в свой город, чтобы наконец, заняться его капитальным ремонтом, я намеренно умолкаю о том, что никакого ремонта уже не требуется, потому что ещё в начале весны я отправлял туда ремонтную бригаду – Хочу сделать родителям приятный сюрприз или сократить количество людей в доме?

Лиза, как заговорённая, проводит ещё меньше времени в стенах коттеджа, всё больше ссылаясь на несуществующих подруг, у которых остаётся переночевать и я исполняюсь благодарностью к Анатолию.

Я каждую ночь остаюсь у Миры в комнате, приходя к ней поздно ночью после замолкания последних подозрительных шумов в доме и покидая лишь на рассвете, почти не погружаясь в сон за всю ночь.

С той ночи после открытия, между нами больше ничего не происходит – я лишь по-братски целую её в губы, по-братски прижимаю к себе, сокращая несуществующее между нами расстояние до ещё немного допустимых пределов, и по-братски засыпаю в её кровати – рядом, не ближе…

Это кажется недостаточным, но большего не надо, это не воздержание и не отступление, нет, пути назад нет, это лишь не преступление границ воспитания – в этом же доме спят наши с Мирой родители. И теперь, когда наш первый и взаимный голод утолён, что в моём случае является полнейшей чушью, потому что желание с каждым днём становиться нестерпимей, я просто покоряюсь её невысказанному, но читаемому в глазах решению – подождать.

За прошедшие семь дней я повторяю семь тысяч «Прости» – столько же, сколько не могу удержать в себе своё животное «Хочу». Мира прощает.

Наше воссоединение кажется сновидением, что-то внутри меня производит деление клеток, размножая моё счастье – это безумие, которое оказывается для меня единственно правильным выходом, я уже не представляю себе иного. Месяцы и месяцы я пытался излечить не поддающееся лечению сумасшествие собственной сестрой, а теперь мне становится откровением, что я потерял столько времени без тепла её рук, без тепла её улыбки.

Вспоминая сейчас прошлый уезд родителей из города, в памяти всплывает образ Миры в тот, мой пьяный вечер – её ангельский лик, её неземное происхождение. Я влюбился в неё именно тогда, нет, ложь, понял, что люблю её. Теперь я понимаю выражение, мир вертится вокруг одного человека, мир вертится вокруг Миры.

Максим не позволяет себе кратковременной фамильярности со мной, даже после того, как его сестра оказала мне неоценимую услугу, пусть и добавляя в свою копилку талантов имя моей сестры. Макса не было на открытии выставки, но мы на неделе обсудили несколько запомнившихся ему картин, он посетил галерею в отсутствие Миры – заезжал за Ингой, так он сказал мне.

В моём кабинете по-прежнему висят картины из композиции времён года, пополнившихся недостающим «летом», которое теперь моё любимое, если не считать безымянного подарка на Новогоднюю ночь. На обеих картинах я – разный, без чёткого сходства, но знаю, что это я даже без уверений сестры. Меня не отпускает вопрос о дате рисования безымянной картины, но Мира упорно уходит от ответа, я лишь потворствую её желанию.

Павел Дмитриевич всегда остающийся насмешливо-суровым, добрых полчаса извергается восторгом по поводу, изъясняясь его же словами, «неведомого доселе искусства мысли», и что-то тёмное и привычно переплетённое со светом заполняет меня ещё и от гордости за Миру. Замечаю недоумевающие взгляды своих подчинённых, с настороженностью заводящих со мной разговор, исподлобья высматривающих перемены моего настроения. Что я могу им ответить? Как могу объяснить свою круглосуточную глупую улыбку?

И всё хорошо, чувствую себя слабым и зависимым от обретённого счастья, но я хочу продолжать…

Я не ожидал этого звонка, но в полдень рабочей, ещё не закончившейся пятницы на мобильном высвечивается имя Олега и после третьего звонка я растягиваю зелёную полоску на дисплее.

– Ой как нехорошо получилось, – раздаётся в трубке сердитый голос друга вместо приветствия. – Ты забыл обо мне, – продолжает он, не давая поздороваться и мне.

– Привет, – наконец могу вставить слово в потоке его недовольства в компетенции друга, без компетенции врача.

– Влад, ты не пригласил меня на выставку! – он немного повышает тон, хотя по голосу я слышу, что он расстроен не так сильно, как хочет показать.

– Прости, я думал, тебе будет неинтересно, – оправдываюсь я, на самом деле только сейчас вспоминая, что забыл отправить ему приглашение.

– Я для тебя не очень элитная персона, – следующая констатация факта выходит ещё менее убедительной.

– Брось, Олег, я просто забыл, не придирайся. Ты можешь посмотреть картины в любой день недели, выставка будет открыта ещё четырнадцать дней, – в трубке слышатся наши синхронные вздохи, и мы оба сдерживаем смех, думая об одном и том же.

– Сходим в бар? – выпаливает Олег первым.

– Ага, – сразу же соглашаюсь.

– В тот, который ближе к моему дому, – предупреждает друг, и я начинаю громко смеяться в воздух.

– Эй! Я не собираюсь напиваться!

– Понял я, понял, – едва выговорив последнее подтверждение, жму на отбой, продолжая улыбаться.

Непривычно снова встретиться с многолетним другом за стойкой бара простым парнем в простой одежде – лёгком свитере и джинсах, без приевшегося моим глазам белого халата.

– Здорово, – в этот раз он опускается до приветствия со мной, когда я усаживаюсь рядом с ним, перекидывая костюм через спинку стула.

– Привет. Что пьёшь?

– Пока только пиво, – поднимает в воздух объёмную кружку.

– Мне минеральной воды без газа, – подзывая бармена, делаю заказ.

– Чего так? – спрашивает Олег, я размеренно быстро опустошаю бокал воды.

– Думаю, кто-то из нас двоих должен остаться трезвым.

– Не смешно. Я же сказал, пить не буду. Да и живу я в доме напротив, так что повторюсь, Чем тебе не угодило здешнее пиво? – он делает ещё один смачный глоток, прежде чем приступить к изучению моего лица.

– Откуда узнал про выставку? – спрашиваю, переводя тему разговора об алкоголе.

– Разогнал двух медсестёр, пролистывающих какой-то, – он фыркнул, потрясая кружкой в воздухе, – женский журнал. Там были классные фотки с модной презентации…

– Да уж, это медицинский справочник с иллюстрациями кишечных расстройств, – я снова подозвал бармена и попросил пива для себя.

– Ничего интересного, – продолжал Олег, не заметив моей насмешки, – так вот, модели на развороте, прямо скажем, ничего, – он одобрительно закивал, словно смотрел тогда модный журнал в первый раз, а зная о помешанности друга на собственной работе, несложно предположить, что так оно и было.

– Мне особенно понравилась в красном платье, – он перевёл взгляд на меня, невзначай так, просто, в середине рассказа, но я напрягся – в красном платье была Мира.

– И? – попросил продолжения.

– Это была твоя сестра, – закончил он, отставляя пустой бокал на стойку, неожиданно заглушив все посторонние окружающие звуки и голоса.

– Понятно, – процедил, отпивая из бокала с пивом – тёплое и протухшее.

– Ну и как всё прошло?

– Хорошо и прости, что забыл тебя пригласить. – Стало как-то неловко за себя, я неправильно относился к людям и почему-то осознал это вот так вдруг – в тёмном баре с чистыми, но прокуренными сигаретным дымом, стенами, полном мужчин, которым на меня действительно наплевать, рядом с другом – с хорошим другом, о котором я забываю на месяцы по собственной необходимости. Я плохо, очень плохо отношусь к окружающим меня людям – безразлично.

– Всё нормально, – выводит из транса голос Олега, опорожняющего очередную кружку с пивом.

– Как она? – спрашивает, – Всё нормально? – теперь эта повторная фраза звучит вопросом о моей сестре.

– Да. … Она счастлива, – получается как-то неуверенно проговорить это вслух, потому что в этот момент я думаю о наших с ней отношениях, но никак не о выставке.

– Ей очень идёт красный, – возвращается Олег к скользкой теме о привлекательности Миры и меня снова напрягает, что он всё время говорит – она, ей, её.

– Да, – слишком короткий ответ, чтобы сменить тему разговора.

– Там на фото с ней был какой-то мужчина. Это её парень? – Олег говорит спокойно, продолжая делать глотки из своей кружки.

– Нет, – слишком поспешный и снова слишком короткий ответ.

– Откуда тебе знать, ты ведь её брат, – Олег не смотрит на меня продолжая пить из бездонной кружки своё пиво.

– У неё нет парня, ясно? – снимаю со спинки свой костюм и поднимаюсь со стула, – Слушай, мне пора, Олег, давай выпьем в следующий раз? – я не слежу за голосом, когда я стою напротив Олега, всё ещё допивающего своё пиво, и бросаю на стойку несколько банкнот, расплачиваясь за выпивку друга.

– Окей, пошли, – он отставляет недопитую кружку и спрыгивает со стула, я отворачиваюсь, направляясь к выходу из бара, и слышу шаги Олега за своей спиной.

Очутившись на уличном воздухе, я начинаю перебегать глазами по автомобилям, в поисках своей машины, неожиданно забывая, где припарковал большой внедорожник. Олег, молча, стоит рядом и после звукового подтверждения сигнализации, он снова заговаривает со мной:

– Может, зайдёшь? – руки он спрятал в карманы и смотрит вниз, на асфальт, уже слившийся со светом сумерек.

– В другой раз, – говорю, – сейчас мне действительно пора.

Я отворачиваюсь и не вижу Олега – прячу свои глаза, но слышу – уши я спрятать не могу.

– Значит, говоришь, ты уже ей признался?

Комментарий к Глава 27 Дорогие мои читатели! Простите, что главы не было так долго, и что прода такая маленькая, обещаю исправиться и постараться что-нибудь сделать со своим временем, но и у меня к вам просьба – оставляйте пожалуйста ваши отзывы, это будет для меня хорошим стимулом)

Спасибо, если вы по-прежнему со мной)

====== Глава 28 ======

МИРА.

Я полюбила ночь…

Ночь, которая навевала на меня нескончаемую тоску, ночь, которая напоминала о моём одиночестве… раньше, всё было раньше. А теперь я ждала эти крохи-часы, неизменно и, несомненно, созданные только для нас двоих – для нас с Владом. Ночь стала нашей союзницей, сон превратился во врага. Всю прошедшую неделю я училась не спать, чтобы подольше чувствовать не касающиеся меня Его поцелуи, не дотрагивающиеся до меня Его руки. Каждую ночь я с замиранием ждала Влада у своих дверей, чтобы оказаться в его объятиях поскорее, не растрачивая время на преодоление несправедливо разделяющего нас расстояния.

– Родная,… – шепчет он каждый раз, как только зарывается лицом в мои волосы, шумно вдыхая их запах – и всё остальное теряет свой смысл…

Все эти дни Влад проводил на фирме, все вечера – в кругу нашей семьи, у нас были только ночи, и мне становилось их мало, так чудовищно мало.

В четверг я всё-таки поехала в галерею с водителем. Я была неблагодарной, но теперь мои картины и мир, нарисованный мной – место, куда я сбегала из реальности, то, что меня всегда спасало, то, что оставалось самым важным на протяжении моей жизни, было вытеснено моими чувствами к брату. Влад стал моим миром, не придуманным, не нарисованным…

Я немного рассеянно принимала похвалы и новые наставления Ларисы и Инны Леонидовны, мельтешения Иржи меня и вовсе раздражали.

– Мира, ну где же ты витаешь? – нестрого пожурила меня Инесса, в то время как пролистывала очередной каталог, даже не удостаивая меня взглядом.

– Нигде, Инна Леонидовна, просто задумалась, – голос выходит усталым и неестественным, я пробегаю глазами модернистическую обстановку кабинета Инессы и проваливаюсь в спинке дивана.

– Дорогая, ты просто умница, на твои картины выстраивается очередь из коллекционеров, ты настоящий талант, и в данный момент меня беспокоит твоё преунылое настроение. Скажи мне, как такое возможно у выдающегося художника как ты, на второй день после открытия первой в твоей жизни выставки? Разве эта не было мечтой всей жизни провинциальной девушки Мирославы? – Она выговорила всю тираду на одном дыхании, наконец, оставив в покое свой журнал, скрестив на гладкой столешнице длинные пальцы и взирая на меня немигающими хищными глазами. Сейчас она выглядела намного старше своего возраста – очень устрашающе, я всё больше вжималась в мягкую спинку дивана, ощущая себя маленькой нашкодившей второклассницей.

– Я просто не привыкла к такому, устала, – отвечаю на её вопросы, разбавленные высокопарными словами.

– Понимаю, милая, понимаю, – сразу же кивает эта женщина, от воспоминаний становится привычно неприятно – после предупреждений Влада о моём здоровье, Инесса всегда соблюдала дистанцию в обращении со мной – и это выглядело неполноценно. Я должна бы сердиться на брата, но даже это у меня получалось плохо, совершенно отвлечённое напоминание о нём, уводило меня в сторону иных ощущений, вызывая беспричинную улыбку.

– Может быть, Влад был прав, и тебе не стоило возвращаться так скоро в галерею? – теперь встревожено заговорила мой галерист.

– Нет. Всё в порядке, я отвлеклась, а вы рассказывали мне о продаже картин, – вернула Инессу на прежнюю тему разговора, не желая пускаться в обсуждения моего здоровья.

Преисполненная энтузиазма, Инга воодушевилась моим настроем, и принялась в разнообразных эпитетах расписывать радужные перспективы, открывающиеся перед моим безоговорочным талантом. Она не скупилась на комплименты мне, привыкшая иметь дело с коммерческой стороной изобразительного искусства, пыталась уговорить меня на ту или иную сделку по продаже ещё одной моей картины. Я улыбалась, где-то внутри грудной клетки, рядом с бесперебойно работающей кровеносной мышцей, взахлёб радуясь своей неожиданной удаче, нет, долгожданному принятию моих работ обществом, некогда составляющих для меня мой собственный скромный мир. Для меня, когда-то давно, да, кажется, что это происходило в далёком прошлом, но, тем не менее, в невозможном быть забытым, прошлом, отчаянно желающей быть полезной и нужной, нуждающейся в справедливой, невыдуманной и не вызванной жалостью ко мне, оценке пусть хотя бы самых близких, родных мне людей, происходящее сейчас является безмерным счастьем, но это не так. Теперь, всё по-другому, возможно я неблагодарна и черства, но почти здоровой, мне не нужна эта мишура хвалебных речей. Возможно поэтому, я обрела своё счастье в единственном человеке, который верил в меня тогда – слабую, больную, ненужную… и сейчас – расцветшую его усилиями и стараниями. Просто, потому что он любит – не жалеет…

– Мира, я думаю, всё-таки, стоит дать интервью для журнала Кэтти, – к окончанию нашего разговора, в котором один из собеседников принимал участие лишь своим материальным присутствием, выдала мне неуёмный галерист Инесса.

– А? – реакция на её предложение была быстрой, но какой-то кретинистической, в последние дни, очень сложно было сосредоточиться на чём-либо, помимо Влада, а упоминание девушки, к которой я ревновала брата, хотя и привело меня в чувство, но этим чувством была неприязнь.

Всё новые и новые открытия совершались во мне, я не могла объяснить себе ревность, бурлящую в крови, к девушке, которую видела единожды, ревность, синусоидально трансформирующуюся в неприязнь и даже ненависть, но я не умела откреститься от этих чувств.

– Катерина – очень талантливый модный журналист, она напишет такую статью, как нам надо, я договорюсь с ней на завтра, встретитесь в не деловой обстановке, побеседуете, она сделает несколько твоих фотографий. Да, в галерею она может заехать позже. Лучше всего, если вы поговорите где-нибудь на природе – в парке, например, такая ненавязчивая беседа двух подруг, – меня передёрнуло на последнем высказывании Инги, хотя я не слушала её уже после слов «встретитесь в деловой обстановке».

– Это обязательно? – попыталась возразить против этой встречи, сказав хоть что-то, пусть прозвучавшее совсем неубедительно.

– Мира! О чём ты думаешь? Всё, что я говорю – это обязательно. Господи, поистине эти художники витают в облаках, но такая бесхарактерность попадается мне впервые, – возмущалась Инга, поднимаясь со своего кресла и покидая кабинет. Видимо, я порядочно постаралась вывести из себя эту твёрдую леди, мои губы расцвели улыбкой от её беззлобных жалоб, на минуту отвлекая от неприятного разговора, но вновь появившись в дверях кабинета, Инесса расстроила меня окончательно:

– Мирочка, завтра в двенадцать дня ты должна быть в городском парке, с Катенькой я договорюсь, она не будет против. Всё. И никаких возражений. – Она скрылась из виду, неосторожно затушив мою слабую улыбку.

Я не могу объяснить своей пунктуальности, но на встречу, вызывающую во мне лишь чувство раздражения, я приехала вовремя, и почему-то я не стала говорить Владу «о своих планах на двенадцать дня». Я не сомневалась в брате, не сомневалась в его любви ко мне, любовь строиться на доверии – полном, безоговорочном доверии.

Вру! Лгу! Обманываю!

Я сомневалась, очень-очень сомневалась, моя необоснованная ничем, кроме как внутренней тревогой, ревность не знала границ. Весь вчерашний вечер я миллион раз порывалась задать единственный правильный вопрос: «Катя. Кто она?». Но не могла, мой язык покрывался ужасными язвами и парализовался – то же сомнение в ответе, разучило меня говорить.

Моя нервозность была понята немедленно, Влад в эту ночь не укрыл нас одним одеялом…

А сейчас, я стояла под тенью многолетней ивы и, переминаясь с ноги на ногу, ждала Катрин.

– Ох, простите меня, вы, наверное, ужасно меня проклинаете за опоздание, – что-то запихивая в свою роскошную, но очень объёмную сумку фисташкового цвета в тон её узкой юбки ниже колена на четыре пальца, припевала девушка, скорым шагом приближаясь ко мне. После благополучного внедрения своих бумаг в закрома сумки, она быстро протянула мне ухоженную руку с длинными наманикюренными ногтями ярко-бордового цвета, и улыбнулась искусственной, но с попыткой на извинение, улыбкой.

– Я пришла совсем недавно, – проявила я благосклонность, и ответила на её несильное пожатие, улыбнуться у меня не получилось.

Её красивое лицо с острыми скулами и резкими, вычерченными чертами, несомненно, привлекало, и было очень соблазнительным. У неё были зелёные глаза с радужкой немного темного оттенка. Она была значительно выше меня ростом, и это смущало меня, тем более что она уверенно держалась на своих высоких каблуках, в то время как мои ноги заплеталась в скромных балетках. Это было неловкое чувство – я откровенно разглядывала стоящую передо мной девушку как никогда и никого ранее, но никак не могла заставить себя не делать этого.

Она начала нашу запланированную, ненастоящую беседу, но я пропустила несколько первых фраз, Катя мило улыбалась мне, когда я всё-таки решила сосредоточиться на интервью, но не стала повторять предыдущих вопросов.

Мы совершали неспешную прогулку по дорожкам аллеи, солнце не слепило глаза, пышная зелень деревьев успокаивала зрительные нервы, но я оставалась всё такой же напряжённой и колючей.

– Мирослава. Можно мне обращаться к вам только по имени? – очень изящный поворот головы в мою сторону с обычным вопросом.

– Конечно, – отвечаю подростковым, неуклюжим кивком.

– Как долго вы занимаетесь живописью? – первый профессиональный, если можно так выразиться, вопрос и я начинаю обращать внимание на мелкие детали – в руках у Кати маленький диктофон, ненавязчиво направленный в мою сторону – тыкающий в меня.