Текст книги "Останови моё безумие (СИ)"

Автор книги: Nargiz Han

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

Господин Венченцо расплывается в улыбке от моей плохо завуалированной похвалы и сразу же отводит взгляд, игнорируя мой пристальный взгляд в его сторону. Он останавливает ход беговой дорожки и, придерживая сестру за талию одной рукой, другой помогает ей сойти с тренажёра, подводя Миру к скамейке. Мои глаза неотступно следят за этими руками, а ноги следуют к той скамейке.

− Вы можете отдохнуть немного Мирочка, а потом мы позанимаемся ещо чут-чут. − улыбчиво говорит Венченцо, бравируя своим отменным итальянским акцентом. Я дожидаюсь, когда мужчина отойдёт от нас с сестрой достаточно далеко, но говорю, всё ещё не отрывая от него своего хмурого взгляда.

− Думаешь, действительно не стоит просить его увольнения?

− Влааад! − нетерпеливо выдыхает Мира, насильно приковывая мой взгляд к своему лицу, намеренно поворачивая его только двумя пальцами.

− Что не нравлюсь? − усмехаюсь я, несильно отдёрнув голову назад и склоняя её в пол.

− Нравишься, − шепчет она, со смешинками в голосе и глазах.

− Я ужасен?

− Да. Но это не имеет никакого значения.

Я смотрю на неё, и могу только это − смотреть. Вокруг десятки реабилитирующихся пациентов клиники и их физиотерапевты, в ближайшем отдалении от нас итальянец, который редко поглядывает в нашу сторону, даря нам самую искреннюю улыбку, которую имеет в своём арсенале. Мне хочется расхохотаться, но я только качаю головой.

− Я ужасно соскучился, − рычу я, запрокидывая голову в моральном изнеможении.

− Прости, − проговаривает Мира извиняюще и накрывает мою руку на скамейке своей обжигающей ладонью.

− Ты не виновата. Просто…просто. Во сколько у тебя сегодня массаж?

− В семь и… Что ты задумал? − в её голосе мнительные нотки, и я начинаю улыбаться.

− Как считаешь, может мне помочь освоение курсов лечебного массажа?

Мира во весь голос смеется, и её смех служит для меня лучшим афродизиаком.

− Значит, не поможет, − обречённо выдыхаю я, никак не сумев сдержать рвущуюся за границы уголков рта улыбку.

Мира оглядывает помещение и осторожно гладит меня по щеке, немедленно напрягаясь в натянутую струну и требуя моего полного внимания.

− Влад, − тихо начинает она, и я уже готов услышать от неё следующую глупость вроде инициативы нашего расставания прежде. − Я не буду сердиться на тебя, если… − она запинается, полностью опровергая свои собственные слова, которые произносит прямо сейчас. − Если тебе нужна женщина. − Я так увлечён её прерывающимися интонациями, что смысл её слов не сразу проникает в сознание, но когда он меня настигает, я резко оборачиваюсь к сестре и прошу, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться или не накричать на свою несусветную выдумщицу.

− Продолжай.

− Мы с тобой не были близки около трёх месяцев, мы… Мы почти как брат с сестрой…

− Мы и есть брат с сестрой, − ухмыляюсь я.

− Да, но, − она кивает, упрямо глядя в пол, и сильно сжимая деревянное седалище скамейки. − Ты здоровый мужчина и тебе необходимо…

Я не выдерживаю и, придвигаясь ближе к сестре, кладу её головку, занятую глупыми мыслями себе на плечо, попутно начиная шептать на ушко.

− И тебе было бы всё равно? Всё равно, если бы я проводил ночи в объятиях какой-нибудь привлекательной иностранки, а днём сопровождал тебя на реабилитационные занятия?

− Нет, то есть да, − заикаясь одним вдохом, пробурчала она.

− Не ревновала бы, значит?

− Ревновала, − глубоко вздохнула, признаваясь. − Но ведь ты не железный. Я всё понимаю, я же не маленькая.

− А ты? Как же ты? − продолжал этот разговор, занимающий меня как познание Миры с неизведанной для меня стороны, а Миру как ожидание вердикта относительно моей предполагаемой в будущем и заранее обговоренной измены.

− Я? Такая физическая нагрузка противопоказана мне в ближайшие два месяца, ты же знаешь? − Как легко она говорила о наших отношениях, без тени смущения в голосе, но за храбростью, толкающей её на такие откровения, был наложен ещё один слой бесстрастности, призванный убедить меня в том, что Мире не будет больно от осознания удовлетворения моих физических потребностей.

− Знаю, но я не об этом. Нельзя, это не значит, не хочется. − Только теперь её щёки обагрились смущённым румянцем, и она попыталась оттолкнуться от моего плеча.

− Тшш, − остановил и вернул её крамольную головку обратно на своё плечо. − Ответь же мне?

− Ты выбрал неподходящее место для своего вопроса, − думала избежать ответа, продолжая заливаться восхитительным румянцем, так прекрасно идущим к её тёплому шоколаду глаз.

− А твой вопрос очень подходил под это место? − парировал, сделав соответствующий жест рукой в сторону. − Я не отпущу тебя, пока ты мне не ответишь.

− Я не могу, − она на мгновение прижалась лицом в ямку на моём плече, а затем закрыла его обеими руками. − Мне стыдно.

Я ничего не мог сделать, кроме как забрать её дрожащие руки от лица в свои ладони и сжать их настолько сильно, чтобы она осознала и не сомневалась. Чтобы её глаза перестали искать жертву.

− Мира. Просто выслушай меня, хорошо? Мне безумно приятно, что ты беспокоишься о моём здоровье и согласна на такие последствия, как бесконечные бессонные ночи, которые ты решила проводить в слезах, вместо моих жаждущих тебя объятий. Согласна презирать меня до конца своих дней ради каких-то жалких двух месяцев, которые я якобы не смогу подождать… Тебя − самой желанной и самой потрясающей девушки на свете.

Она поднимает голову, в её глазах блестят слёзы и она смотрит на меня, долго-долго, целое мгновение, а потом, невзирая на сотню глаз, вокруг, обнимает и утыкается носом в своё любимое место − в мою шею.

− Ты, правда, подождёшь меня ещё чуть-чуть? − хрипит её голос, опаляя мою кожу дыханием.

− Чуть-чуть подожду, − смеюсь я. − Только всё-таки надо сходить пару раз на эти курсы массажа, а то твой массажист мне тоже не нравится.

Мира улыбается, увеличивая амплитуду своей улыбки постепенно, с невидимой стороны для окружающих нас зрителей, легонько целуя меня в шею.

Я забрался на кровать сестры и осторожно разминаю крохотные пальцы на ногах, втирая скользкое массажное масло по всей стопе.

− Иногда я веду себя как ребёнок, − вздыхает сестра, разрушая величественную тишину, в которой купается моя нежность к ней и её ласковый взгляд.

− Это тебя так сильно расстраивает? − смотрю ей в глаза, ожидая ответа и продолжая двухстороннее наслаждение.

− Не знаю, − пожимает плечами, задумывается на время, вновь погружая нас в молчание, плетущее вокруг свои немые сети. − Это становится закономерностью, когда я начинаю раздумывать о том, что совсем не подхожу тебе, перечисляя множество причин несоответствия меня для тебя. Я словно превращаюсь в ту пятнадцатилетнюю девочку, которая влюбилась в тебя однажды и со стороны наблюдает за своим недостижимым идеалом.

− Глупая, − ругаюсь я, чуть сильнее надавливая на подушечку безымянного пальца Миры, она тихонько вскрикивает. − Больно? − кивает.

− Мне тоже. Иногда. Когда ты перестаёшь доверять мне, перестаёшь верить. − Она смотрит на меня, принимая мой докучный взгляд, придвигает свои ступни к себе, а сама сдвигается ко мне. Я немедленно захватываю её в объятия, оттягивая непокорную головку назад за пряди распущенных волос, продолжаю заглядывать в глаза, не собираясь целовать маленькую плутовку. Она читает мои мысли, руша все мои планы и выносливость.

− Ты можешь меня поцеловать, − повелительно разрешает, приоткрывая алые губы, улыбается и опускает веки, бросая тень к щекам распушенными в стороны своевольными ресницами.

***

− Девочка? − переспрашивает взволнованная Мира, вглядываясь в расплывчатое лицо старшей сестры на экране ноутбука.

− Да, дорогая, − Лизин голос, радостный и не менее возбуждённый, чем у моей малышки. Мира заставляет изображение на мониторе сестры запрыгать, отодвигая ноутбук в сторону от себя и поспешно стирая непрошеные слёзы со щёк, возвращает камеру на место.

− А как…? Как назвали? − голос Миры то и дело срывается, грозя выдать её волнение, но Лиза слишком счастлива, чтобы обратить внимание на такие «мелочи» со стороны.

− Анжелиной. Мы назвали её Анжелиной, − восторженно напевает Лиза, а я упрямо избегаю камеры, крепко удерживая одну руку Миры в своей ладони. Она, кажется, не замечает маленького неудобства, вытирая непрерывные слёзы одной рукой, и посылая этой же рукой одобрительные жесты в виде класса. − Все посторонние советы оказались такими посредственными, что мне пришлось взвалить эту тяжелейшую миссию на свои хрупкие плечи, − смешливый голос Лизки вынуждает меня присоединится к обсуждению, и я разворачиваю ноутбук к себе, позволяя Мире не прятать стекающие вниз по щекам бриллианты слёз.

− Ну, здравствуй, молодая мама! − восклицаю я, наблюдая в окошке Лизино счастливое лицо и воротник махрового халата.

− Ого, братик! − вторит она, отличаясь от моего приторного притворства своей естественной искренностью. Как вы там? Скоро домой собираетесь?

− Скоро, − уклончиво говорю, продолжая большим пальцем надавливать на ладошку Миры, которая словно в ответ на мои действия активно кивает головой, избавляясь ещё от одной пары драгоценных алмазов.

− А то я подозреваю, что вы гостите у добрых йети! − Лиза весело радуется собственной шутке, а я усмехаюсь над ней же, только совсем, совсем невесело.

− Нам пора, сестрёнка, Мире по расписанию ещё предстоит массаж, − прощаюсь с сестрой, перед закрытием окна, слышу её последнюю брошенную нам реплику:

− Ух, ты, как там у вас интересно…

− Я хотела… хотела, чтобы это была Владамира, − всхлипывает Мира, когда я захлопнув крышку ноутбука, придвигаюсь к ней ближе и укрываю её своими объятиями.

− Тише, малыш. Всё в порядке, − проговариваю вполголоса, будто громче говорить не могу, а перевести звук на успокаивающий шёпот просто не получается.

− Не будет, Влад, уже не будет, − хрипит моя девочка в моё плечо. − Я всё равно не могу иметь детей. У нас с тобой никогда не будет ребёнка, у нас не будет маленького Владимира, маленькой Владамиры не будет, − объясняет она, крепче ухватываясь за рубашку.

− Ничего страшного, девочка моя. В мире очень много Владиславов, очень много Мирослав, которым мы с тобой будем нужны. − Я говорю, не задумываясь, высказывая до этого ни разу не посещавшую меня мысль вслух. И Мира сразу затихает, переставая захлёбываться слезами, она ненадолго отстраняется и смотрит в мои глаза.

− Ты хочешь сказать… − спрашивает, а я не теряя больше ни минуты, поспешно избавляю её прекрасные глаза от жестокой влаги, большим пальцем протирая покрасневшие веки. Мира словно и не замечает моих действий, сглатывает, чтобы продолжить неоконченный вопрос. − Хочешь сказать, что мы можем усыновить малыша?

− Если ты не против? − Она торопливо качает головой и вновь обнимает меня за плечи.

− Я не против. Я хочу этого. А как?

− Пока не знаю. Для начала нужно вернуться домой.

− Наверное, нужно чтобы семья была полноценной, − начинает строить предположения, загораясь идей об усыновлении.

− Нужно, − проговариваю одно слово, и чувствую, как напрягается всё её тело. − Но я что-нибудь придумаю. Не беспокойся. Если ты этого по-настоящему хочешь… − Мира не даёт мне договорить.

− А ты? Ты хочешь этого? − её глаза, такие красные и воспалённые взирают на меня с ожиданием и надеждой, которую я не хочу гасить. К тому же правду говорить легко.

− Разве ты не помнишь наши клятвы? − отчитываю любимую, выжидательно глядя в её глаза и рисуя пальцем по её щеке тот же путь, что проделывает одинокая заблудшая в её ресничках слеза.

− Помню, − хлюпает она носом, кивая. − Я люблю тебя.

Мои глаза вспыхивают благодарностью за её признание. «Иногда я веду себя как ребёнок» − вспоминаю её частые слова, вспоминаю, что у меня никогда нет для неё подходящего ответа на них, но сейчас он есть. Сейчас я бы ответил − я тоже. Потому что, сейчас, я улыбаюсь как душевнобольной человек, которому впору посочувствовать, но моё безумие − самое прекрасное чувство, которое может быть даровано взыскательными небесами.

− Будем собирать вещи? − сиплю я, заслоняясь счастливой улыбкой от собственных чувств.

− Угухмм, − мычит сестра в шею, расплываясь в улыбке и щекоча меня кокетливыми ресницами.

====== Глава 54 ======

МИРА.

Ещё один перелёт в моей жизни, за спиной далеко позади нас возвышаются Альпы, а в иллюминаторе лишь облака, пушистые, мягкие, медленно рассеивающиеся облака.

− О чём задумалась? − вырывает меня голос брата из блуждания по сознанию.

− Так, ни о чём, − поворачиваюсь к нему и морщу нос.

− Понятно, − не настаивает любимый, даря мне свою улыбку и задумчиво проводя руками по моим непослушным прядям волос. − Всегда хотел знать, когда ты нарисовала картину, которую я получил от тебя в подарок в Новогоднюю ночь? − неожиданно спрашивает, избегая моего взгляда, словно не желает знать ответ на свой вопрос раньше, чем я сама успею его произнести.

− Я же рассказывала, что в пятнадцать нарисовать тебя не получалось, − я снова отворачиваюсь к иллюминатору и Влад неправильно истолковывает мой порыв ещё раз взглянуть на облака перед очередным откровением.

− Прости, − шепчет он в мои волосы, глубоко вдыхая мой запах, вместо кислорода заполняя лёгкие апельсиновым сиропом моего шампуня.

− Это было во вторую ночь в твоём доме, − выдохнула я. Мне до сих пор было неловко открывать всю правду моих чувств к нему, из которых следовало, что безумная сестрёнка была влюблена в него задолго до их первой встречи, и только по этой причине большую часть времени вела себя как испорченный ребёнок.

− Я такой идиот, да? − водит горячими губами за ухом, носом отодвигая мешающие его ласке локоны.

− Нет. Ты просто… дурак, − я отвечаю совершенно не с той интонацией, которая смогла бы заставить его рассмеяться или хотя бы обидится, я говорю хрипло, а мои слова выдают моё возбуждение.

− Напитки, сэр, − прерывает нас симпатичная стюардесса. Влад отодвигается и вопросительно изгибает бровь.

− Я ничего не хочу, − отвечаю, оправляя задравшуюся вверх блузку.

− Спасибо, моя жена ничего не желает. − Я задыхаюсь от его наглости, но больше от собственных эмоций, всколыхнувшихся единственным словом, произнесённым после собственнического, но уже привычного «моя» Влада.

Стюардесса мило улыбнувшись пробирается дальше, а брат возвращается к прерванному занятию. Я продолжаю бороться с окостенением своих конечностей, когда улавливаю дерзкий шёпот у мочки уха.

− Совсем «ничего» не хочешь? − блудливые пальцы задирают ткань блузки и накрывают живот. Все существующие в природе насекомые заползают под мою кожу вместе с его прикосновениями, и устраивают внутри меня первую, вторую и третью мировые войны.

− Что ты… − на середине вопроса я забываю, что именно хотела сказать. «Боже, я тоже, тоже очень сильно истосковалась по нему», вихрем проносятся похожие одна на другую мысли. И таким нелепым кажется воздержание, требующее от нас всё новых и новых жертв. − Что ты делаешь? − получается договорить, когда его губы проделав столь долгий и нелёгкий путь замирают в миллиметре от моих, что-то бессвязно бормочущих. Что-то, что никого из нас не интересует.

− Можно тебя поцеловать? − голос брата греховно-невинный, глаза кристально чистые, умоляющие, и эта смесь никак не вяжется со всем, что он проделывал со мной минуту назад, что я хочу смеяться от счастья, смеяться просто так.

− Можно, − разрешаю, изо всех сил удерживая серьёзное выражение на лице. А мысли путаются в голове, волосы путаются в его руках, языки путаются в нашем бессовестном поцелуе. Мы запутываемся друг в друге.

− Здравствуйте, − говорю я, просто пожимая плечами, вдруг не находясь с достойным приветствием родных после долгого отсутствия в другой стране… Из другой жизни.

Мои руки тянутся обнять сразу обоих родителей, но объятия слишком малы, чтобы уместить всех. Я обнимаю их, а глаза ищут поддержки в глазах Влада, не смотря на то, что прямо передо мной сестра в обнимку с Анатолием, на её глазах слёзы. В глазах мамы, кажется постаревших ещё на очень много, в глазах отца, потускневших, неумолимо опущенных в морщинистых уголках. Вся моя семья плачет от… счастья. И я тоже, я тоже плачу, только не чувствую солёных капель на своих улыбающихся губах, не чувствую холодной прохлады, стекающей по щекам. Я не плачу от…счастья. Я просто…плачу.

− Всё со мной будет теперь в порядке, − твёрдо говорю, смахивая тыльной стороной ладони зимний дождь, падающий не с неба на мои моргающие веки. Я слышу шаги за спиной, знакомые шаги, и они меня успокаивают.

− Конечно, дорогая, конечно, − хором раздаются голоса. Я всех их знаю.

И мы едем домой. Никто не решается начать разговор, даже всегда говорливая Лиза молчит. Они словно … не знают меня.

− Как моя пухленькая племянница? − спрашиваю, пытаясь развеять холод, по ошибке забравшийся между нами из-за закрытых дверей автомобиля.

− И вовсе она не пухленькая! Тощая, как огурец! − тут же восклицает сестра, подпрыгивая на месте. Внутри что-то оттаивает, когда Лиза не затихает после двух фраз, а во всех подробностях начинает делиться со мной причудами своей маленькой дочурки. Значит, всё не так уж и переменилось, и я не успела выпасть за колею семейной идиллии. Я улыбаюсь.

− Папочка, а как ты? Справляешься с ролью дедушки? − Отец быстро расплывается в ласковой улыбке, вспоминая все шалости, которыми его успела одарить маленькая проказница. Но прежде, чем ответить на мой вопрос, его локтя касается мамина рука и он, вздрогнув, прячет преступную улыбку, опускает глаза.

− Вроде и справляюсь, только бабушка с дедушкой всё равно ведь избалует ребёночка-то, − отвечает отец по-простому, но его короткий ответ лишает меня возможности задать такой же вопрос и маме.

− Славная, наверное, Анжела, девочка, − мечтательно выдыхаю, дрожа в улыбке, пусть и чуть менее искренней, чем все предыдущие.

Отец стремительно начинает кивать на мой возглас, но мамина рука снова властвует в районе отцовского локтя и он прекращает изъявлять свои дедовские эмоции.

− Лиз! Она у нас дома, да? − обращаюсь к сестре, находя в ней союзницу.

− Да. С ней тётя Таня возится, с рук не спускает, − радостно сообщает сестра, поворачиваясь ко мне с переднего сиденья.

− Толь, объезжай, здесь на дороге трубу прорвало, − попутно наставляет сестра мужа.

− А Влад не знает, наверное! − восклицаю я, мама бросает в мою сторону быстрый взгляд, и я встречаюсь с её напуганными глазами. Я пытаюсь отвести свои, но её глаза не желают отпускать и мы, так и продолжаем смотреть друг на друга под ровный голос сестры, предупреждающий брата о работах на впереди раскинутом шоссе.

− Брат о тебе хорошо заботился? − я не сразу замечаю, что шевелятся именно мамины губы, и вопрос задаёт мне именно она, поэтому вздрагиваю как от нечаянного сна, пытаясь придумать ответ на не расслышанный вопрос.

− Мира превратилась в настоящую красавицу! − спасает меня Лизка от конфуза, и я посылаю ей благодарную улыбку.

Мама не улыбается, словно узнала о наших с братом отношениях не полгода назад, а только вчерашним вечером.

− Женихи так и будут ломиться в дом, − продолжает сестра, посмеиваясь надо мной, к тому же подмигивая мне одним глазком, а другим неустанно следя за вождением своего мужа.

− Может мне тоже можно будет познакомить свояченицу кое с кем? − вклинивается в разговор молчаливый Толя, перенимая привычки жены.

− Не нужен Мире никто, − резко отвечает вместо меня мать и отворачивается к окну. Улыбка на моём лице гаснет, и я отворачиваюсь к противоположному окну.

− Не нужен, − едва ли слышно шепчут мои губы стеклу, но мама мой ответ вряд ли услышит.

− Тётя Таня! − визжу я, как маленькая, с удовольствием принимая раскрытые объятия домработницы брата.

− Мирочка! Мирочка приехала! − не отстаёт от меня добрая женщина, осыпая моё лицо поцелуями.

− Как же вы тут? Как же без меня? − спрашиваю, вдыхая такой привычный и такой родной запах жареных пирожков и домашней выпечки, которым насквозь пропитана одежда тёти Тани.

− Плохо, деточка, плохо. Скучали мы по вам очень. И по Владиславу Сергеевичу тоже, − добавляет, заставляя расцвести мою улыбку ещё шире.

− Вот мы и вернулись! Как вы теперь, тётя Таня? − поддразниваю женщину, не отпуская тёплой руки женщины, веду её с продуваемого крыльца в натопленный дом.

− Какая же вы всё-таки красавица стали! − восклицает домработница, прося покружиться вокруг себя для неё.

На мне была надета шёлковая блуза серебристого цвета с двумя расстёгнутыми пуговицами на груди, классические брюки холодного лилового оттенка, и чёрный сюртучок с меховой подкладкой. Чёрные замшевые полусапожки на высоком каблучке удлиняли мой маленький рост на десять сантиметров, а из зеркала на меня глядела совершенно иная девушка: с пышной копной распущенных локонов, легко задетыми тушью выразительными карими глазами и со спасающей от мороза бесцветной помадой на губах.

Вспомнилось, как Влад тщательно выбирал каждый отдельный предмет моего нового гардероба перед отъездом, затаскав меня по всем модным бутикам благосклонной к различиям во вкусах Женевы, а я подшучивала над ним:

− Ты оказывается никакой не принц, − вздохнув, посетовала я.

− И кто же я тогда? − ничуть не обидевшись, спросил он, присматриваясь в зеркале к двум различным оттенкам красного, подбирая мне вечернее платье.

− Ты сказочная фея! − радостно воскликнула я, отметая взглядом оба варианта в его руках, на что Влад, кивнув, распорядился консультанту упаковать и то и другое.

− Ты не учитываешь тот факт, что я мужчина? − выгнул он бровь, не медля, переходя к отделу обуви и потянув меня за собой, отрывая от удобных диванчиков.

− С этим трудно поспорить, − вздохнула я. А Влад притянул меня ещё ближе и, вцепившись в мои волосы обеими руками, прижал к своим губам.

− Значит, мы поменяем финал сказки, и Золушка останется с феем, а не со скучным принцем, − прошептали его губы, дразняще водя по моим горящим половинкам моего рта.

− Что вы приготовили для меня в честь моего приезда? − стряхнув с себя фрагменты тёплых воспоминаний, поинтересовалась у тёти Тани относительно меню праздничного вечера.

− Пиццу? − заявила женщина вопросительно и удивлённо. Я выпучила глаза, а она поспешно добавила:

− С грибами? − мои глаза распахнулись ещё больше. Конечно, пицца была моим любимым блюдом, но назвать итальянский фаст-фуд праздничным было тяжеловато. Женщина громко и весело рассмеялась, вытирая руки о края фартука.

− Лосось под винным соусом, курица отварная с гарниром из запечённого картофеля, яблоки в тесте…

− Всё-всё, не продолжайте, я уже поняла, что вы прекрасная актриса, тётя Таня. Вы ведь поужинаете сегодня вместе с нами? − спросила я, надеясь на положительный ответ, и заранее не принимая никакого другого.

− Да, тётя Таня, вы поужинаете с нами, − голос звучал утвердительно, и вот он на самом деле, исключал всякую возможность возражений ему. Я не смогла сдержать себя от улыбки, а Влад не смог удержать своих рук и не коснуться меня. Он приобнял меня за плечи, слегка придвигая к себе, а у меня возникло дикое желание склонить голову на его плечо и сомкнуть веки от наслаждения его прикосновениями, пусть даже такими мимолётными.

Глаза тёти Тани светились радостью и искренностью, когда она обернулась от плиты и посмотрела на нас − обнимающихся брата и сестру.

− Ну ладно, уговорили, − капитулировала она под двойной порцией уговоров и только махнула на нас рукой, вновь принимаясь за готовку. Мы не разнимали рук, не разжимали объятий, а за спиной послышались плавные шаги и совсем рядом − мама, прошла на кухню и подошла к холодильнику, только раз взглянув в нашу сторону, и смотрела словно не нас, а поверх нас, на то самое место, где мы с Владом стояли в обнимку, но на самом деле на место, где нас не должно было быть.

− Пошли в комнату, − прошептал Влад на ухо и, потрепав меня по плечу, потянул из кухни в мою спальню. Мама слышала нас, потому что брат не старался превратить спокойный уход в преступное бегство. Мы даже не закрыли дверь на ключ, когда прошли в мою комнату.

− Ты уверен? Может не надо? − пыталась уговорить я брата, но он был просто несгибаем.− Ах, − вздохнула, сдаваясь, − что мне с тобой делать, а?

− Мира, ты обещала! − твёрдо повторил он, теперь уже вслух ту же просьбу, что говорили его глаза.

− Как вам не стыдно! − прикрикнула на нас мама, стремительно врываясь в мою комнату. Мы с Владом застыли в немой окаменелости и от неожиданного крика матери, горсть таблеток, которую я должна была принять, выпала из моих рук.

Несколько из них закатилось под кровать, но Влад, отставив на тумбочку стакан с водой, не обращая внимания на непонимающее выражение лица мамы, вызволил с внутренней полки ночного столика все пузырьки с моими лекарствами и протянул мне из каждого необходимую разовую дозу.

− Вот держи. Крепче, − процедил он сквозь зубы. − Вы что-то хотели, Нина Максимовна? − тут же обратился он и к моей маме.

− А? Что? − не приходила она в себя. − Нет. Я… Я… пойду.

− Хорошо, мама, − улыбнулась я, так и не решаясь принять свои лекарства и всё ещё удерживая их в сжатом кулачке, как настоял Влад.

Мама вышла, хлопнув дверью и оставив нас с пронизывающим чувством потери, глубокой и невозвратной.

− Она не простит нас? − вполголоса проговариваю в пустоту, избегая правдивых глаз брата, но упрямо озвучиваю вопрос вслух, с каким-то мазохизмом ожидая отрицательный ответ.

− Не знаю, детка, не знаю, − Влад говорит чётко и вот он уже обнимает меня за плечи и притягивает к себе, а в моих руках по-прежнему горсть спасительных таблеток.

− Я читала, что люди перенёсшие трансплантацию открывают в себе новые таланты или не присущие им ранее вредные привычки, − Лиза разряжает напряжённую обстановку за столом и я даже не спешу с ответом, оглядывая стол собравшихся близких.

− По-моему у твоей сестры и так много талантов, взять хотя бы её замечательные картины, − неожиданно для меня рассыпается в похвале Анатолий. − На днях встречался с заказчиком в его загородном доме, так у него в гостиной обнаружилась Мирина «Ночь откровений». − Толя довольно улыбается, запивая курицу бокалом красного вина.

− Это неудивительно, моя сестрёнка имеет уникальный талант, − поддерживает мужа сестры Влад, не удерживаясь от лестного комментария в мой адрес, к тому же непременно посылая мне шаловливую улыбку искрящихся глаз и подрагивающих губ.

− Я очень рада за вас, Мирослава Сергеевна, − улыбается мне и тётя Таня.

− Спасибо, − смущённо отвечаю, и тянусь за полным бокалом вина, так сильно похожего на воду, но к сожалению не воды.

− Это не для тебя, − мгновенно раздаётся суровый голос и мои пальцы на подножке бокала накрывает такая же вездесущая рука. Я открываю рот в беззвучии, но не успеваю ответить, рука неумолимо подносит бокал к своим губам, с насмешливой улыбкой и, запрокинув голову, сиюминутно опорожняет его. Светло-янтарная жидкость втекает между полураскрытых губ, адамово яблоко движется, повинуясь глотательному рефлексу, а я сжимаю колени. Потому что не могу заставить себя оторвать взгляд от этого зрелища, не могу заставить не пересыхать превратившееся в пустыню горло, не могу остановить предательской дрожи, растекающейся по моему телу в синхронности с каждым сделанным Владом глотком.

Наконец, я отворачиваюсь, но и на моё помилование этот деспот не согласен, он ставит на стол опустевший бокал и пододвигает ко мне стакан минеральной воды.

− Ты хотела пить, − бессовестно напоминает он, а я вдруг обнаруживаю себя за полным людей столом и часто-часто моргаю.

«Мама всё знает», − напоминаю себе я, и благодарно принимаю протянутую мне воду, желая хоть на время заглушить в себе иную жажду.

− Всё очень вкусно, Татьяна Львовна, − с улыбкой завожу разговор с домработницей, занимающей место за этим столом по моей просьбе, но всё равно чувствующей неловкость и сконфуженность среди нас, господ.

− Что же ты будешь делать теперь? − спрашивает отец, по другой причине, но ощущающий себя в похожей с тётей Таней ситуации.

− Жить, − я улыбаюсь отцу, но эта не та улыбка, которую можно назвать ослепительной.

− Я хотел сказать… − не находится он, мешкая со столовыми приборами в руках.

− Ничего, пап. Я буду наблюдаться у Олега, − при этом я смотрю по левую руку от себя, ища поддержки у Влада и найдя необходимый луч в его глазах, продолжаю, − Следить за наличием таблеток в своей аптечке, собственно я занималась этим и раньше, и действительно жить.

− Но ведь теперь у тебя здоровое сердце? − непонимающе задаётся вопросом сестра и распахивает глаза в ожидании моего подтверждения.

− Здоровое, но оно не моё, − и снова та же не ослепляющая никого улыбка. − Хотя это означает только то, что мне нужно время от времени задабривать его, чтобы оно работало вполне добросовестно. − Мне не по себе от всех этих разговоров, и я едва ли держусь молодцом, учитывая, что моя любимая мама не проронила даже полноценной фразы для меня, с момента моего возвращения, кроме как «Как вам не стыдно!» полное презрения и нескрываемого отвращения.

Теперь можно было, теперь я была для них здоровой, не нуждалась в их жалости. И тут меня осеняет, что ни в одном взгляде членов моей семьи я не вижу ненавистной мне жалости. Они избавились от неё. Но… если присмотреться к этим любимым, родным, близким по крови мне лицам, я не вижу больше ничего. Словно жалость это единственное, что у них было для меня. Жалость это единственное, что они дарили мне на каждый мой день рождения, чувство, которое они дарили мне на каждый день.

Тёплая рука накрывает мой сжатый кулачок и тепло этой руки так ненавязчиво, но неотступно проникает под кожу, и глубже и дальше, чтобы заполнить меня этой теплотой целиком. Пальцы постепенно расслабляются, и я выпускаю из них кусочек скатерти, лихорадочно оправляя смятую ткань другой рукой.

− Мира, наверное, устала? − врывается в меня знакомый голос Толи, и я поспешно киваю, находя в этом повод для своего побега, и прежде чем до меня доносится смысл собственных действий, я уже подрываюсь с места и покидаю обеденный стол.

Влад не приходит пожелать мне спокойной ночи, и я долго лежу в ожидании этого сокровенного действа, не уверенная, что смогу вообще заснуть без опоясывающих меня, его рук, как это продолжалось почти полгода. После нескольких часов, а может быть лишь пары минут надежды на ночное свидание с братом, я начинаю беспокойно ворочаться в неудобной постели, смотрю в окно, шторы которого я отдёрнула в стороны, чтобы беспрепятственно наблюдать за повелительницей ночи − луной. Желанного стука, желанных шагов не услышав, я проваливаюсь в сон, и в этом мятежном забытьи я комкаю простынь под взмокшими ладонями, выкидываю неверное одеяло на пол и только потом затихаю полностью до самого утра.