Текст книги "Останови моё безумие (СИ)"

Автор книги: Nargiz Han

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

− Всё хорошо, Влад. Правда, всё хорошо. Ты зря… − Я не выдерживаю и порываюсь встать, когда улавливаю лёгкое движение её руки, она тянет свою хрупкую ладошку к моим волосам, но я пряну, не желая поддаваться. Буквально спрыгиваю с кровати, мгновенно выпуская из своих объятий Миру, не успевшую договорить свою ложь, так и застывшую с повисающей в воздухе рукой и невольно охающую.

− Молчи! Замолчи сейчас же! Ты врёшь! Ты всё врёшь! − я беспорядочно хожу кругами по палате, непомерно сужающейся в моих глазах, поэтому мои шаги всё убыстряются и убыстряются, словно я хочу успеть сделать их как можно больше, чтобы как можно больше успокоиться и не говорить с ней таким тоном, не обвинять её. Но продолжаю это делать. − Ты упала в обморок, Мира! − я запускаю пальцы в волосы, они застревают в них на какое-то неопредёлённое время, пока я собираюсь с силами составить следующую фразу, слишком расстроенными оказываются мои чувства, мой собственный разум засасывает меня в беспросветный хаос. − Не приходила в себя! Как ты можешь? Даже в больнице, не приходила! Ты врёшь мне. И вчера, вчера тоже врала. И Олег! Почему? Почему? − Я оборачиваюсь, смотрю ей прямо в глаза, и меня пугает их выразительность, потому что я вижу в них… радость.

− Просто скажи мне правду, пожалуйста, − я встаю на колени подле её кровати и беру её руки в свои ладони, в который раз, удивляясь их не остывающей холодности. Я грею её маленькие ладошки со слабыми, безвольно загибающимися пальцами между своих ладоней, грею их своим дыханием, но не отрываю взгляда от глаз Миры, всё так же взирающей на меня с полуулыбкой, задумчивой и жестокой. − Пожа… − не успеваю выговорить ещё одно «пожалуйста» − умоляющее и преклонённое, как она отвечает:

− Я беременна, Влад.

====== Глава 38 ======

Комментарий к Глава 38 Обещаю ответить на все отзывы сегодня вечером, простите за задержку главы. Люблю всех, кто ещё с нами)))

МИРА.

Я поднимаю край одеяла, и Влад молчаливо взбирается на больничную кровать: очень ловко взбирается. Слышу, как непривычно и необычно шуршит ткань болезненно белоснежной простыни: шуршит и мнётся. Это просто посторонние звуки, неожиданно привлекшие моё внимание, чтобы отстраниться от собственного, стука бешено колотящегося сердца. Так бывает.

Я слышу между нами возникшую тишину: она умело маскирует глубокомысленное молчание. Ведь это не всегда одно и то же.

У меня нет мыслей, поэтому молчит только Влад: я слушаю ЕГО тишину. Он словно окутан непроницаемой, умиротворяющей, влажной дремотой. И эта влага соленая. Не на моих щеках.

Я не в силах нарушить этот момент первой, поэтому мои губы по-прежнему ничего не произносят, молчание вязкой нитью перетекает от Влада ко мне. Эта невидимая нить соединяет нас, аккуратно и неспешно проделывая стежки, в то время как моя левая рука сцепляет свои пальцы с его правой рукой, в то время как моя правая рука зарывается в отросших прядях его склоненной к моему плечу головы.

− Это хорошо? − спрашивает, голос его необыкновенно тих и непослушен, губы самовольно приспустили больничную робу с моего плеча и теперь пишут на моей холодной коже произнесенную фразу по буквам.

− Хорошо. А ты любишь детей? − мой ответ получается в точности таким же, каким был его, несколько недель тому назад при моей первой и неудачной попытке открыть ему правду. Я невольно улыбаюсь, не переставая гладить его мягкие волосы, удивительно умиротворяющие меня, дарящие мне ощущение покоя.

− Не знаю, − с нами происходит тривиальная вещь, которая называется простым словом взаимопонимание. Я начинаю улыбаться шире и радостней на короткий сокровенный миг, переставая задумываться о туманности нашего будущего, о статистике рождаемости детей “близких” родственников с инвалидностью, и полностью отдаюсь моменту нашего общего счастья. Его губы все ещё пишут повторяющиеся ответы на моей оголенной коже, непрерывно покрывая ее мельчайшими мурашками, составляющими единую дрожь моей... нашей всепренадлежности Владу. − А ты? − ещё три буквы выводят его губы, а я откровенно смеюсь этой игре фраз, уже заранее зная правильный ответ, хотя не пытаюсь нарушить правила игры и произношу совсем иные слова, просто потому что помню.

− Наверное, да, − только после этого ответа Влад подтягивается выше ко мне, несколько мгновений избегая со мной перекрещивающегося взгляда, но когда, утомив меня ожиданием долгих неоконченных секунд, он, наконец, смотрит в мои глаза, на самом деле заглядывая только в душу: он улыбается. Я вижу влажный блеск под его ресницами, вижу лихорадочное метание зрачков, и мои глаза не желают оставаться сухими, и мой взгляд не может сосредоточиться на какой-то одной частичке его, но наши губы гораздо разумнее нас самих, они встречаются на полпути наших незавершенных улыбок, наших не скатившихся вниз слез. Мы не целуемся, едва ли касаясь друг друга по-настоящему, но Влад уже пишет на моих дрожащих половинках − «Мы справимся». И я верю в это, верю в своего художника, избравшего мое тело − меня, своим полотном.

ВЛАД.

Обратный путь по больничному коридору по направлению в кабинет к главврачу кардиологической клиники Олегу Юрьевичу оказывается вдвое короче, чем этот же путь в направлении палаты сестры получасом ранее. Ощущения могут быть обманчивыми из-за разрозненных чувств.

Каждый шаг отзывается новым волнением в душе и самый шаг этот просто еще одно количественное числительное в копилку уже рассчитанных шагов. Сто двадцать три плюс один − добавляющий радости, сто двадцать четыре плюс один − расширяющий губы в счастливой улыбке. И еще один, и еще, и еще...

Радость? Что ощущает мужчина, который узнает, что станет отцом? Мужчина. Он ощущает себя мужчиной. В точности как я, двигаясь по этому заколдованному коридору. Первобытный инстинкт царапает на груди фразу:

«У тебя будет сын».

А щемящее чувство нежности к любимой женщине в этой же самой груди отстукивает пульс словами:

«Твоя Мира подарит тебе дочь».

В меня странным образом вмещается удивительный спектр эмоций от нейтрального красного окружающего мое минутное оцепенение до более тёплого к солнечным бликам фиолетового − такого же обжигающего, как и мой страх.

Во мне бурлит плохо контролируемая радость, вырывающаяся на волю нездоровой улыбкой, обнажающей зубы. Счастье от обычности накатывающего волнами счастья, простоты этой суровой откровенности моей судьбы.

Но более всего мои мысли занимает страх.

Страх. Страх. Страх. Страх...

Снег кажется мягким и робким, такими же кажутся и взгляды сестры, которые она бросает в мою сторону, с немного смущённой улыбкой и с присущей ей одной детской грациозностью прижимая подбородок к левому плечу. Мы с Мирой одни в машине: движемся с безопасной для ребенка скоростью, а именно, дрожащая стрелка спидометра указывает на тридцать километров в час. Салон благоухает ароматом лавандового масла и листьев зеленого чая, по достоверным источникам, благотворно влияющими на развитие плода в первый триместр и Мира попадает в эту категорию: она на десятой неделе.

Привычное для нас безмолвие в единении происходит по простому сценарию: мы вместе наблюдаем за мимо проплывающим бессменным пейзажем успокоившейся своим полновластием зимы, навязчиво рисующей образы из картины Миры с опозданием на целый год. На наших умиротворённых лицах блуждают одинаковые улыбки, рассеивающиеся лучиками морщинок в уголках глаз.

Некая трагичная закономерность прослеживается в том, что мы с Мирой возвращаемся из больницы в канун Нового года, и это не первый раз. Я невесело усмехаюсь своим мыслям.

Наверное утомленная, витающей в атмосфере недосказанностью Мира неожиданно оборачивается в мою сторону с лихорадочным блеском в глазах заговаривая о предпраздничных мелочах, по сути, не имеющих никакого значения.

− И когда мы пойдем выбирать подарки для всех? − на миг искренность в ее голосе сбивает меня с толку, и я чувствую досаду на себя, за то, что приходится разочаровать ее надежды.

− Вообще-то я уже купил все подарки, так что можешь об этом не беспокоиться. − Выдавливаю из себя улыбку, кратко бросая взгляд в сторону Миры. Глаза ее не гаснут от сожаления, мерцающий блеск в них, разливающийся теплотой в моей душе, так же ярок и по-прежнему озорно вызывающ. Этого достаточно, чтобы вырулить автомобиль на обочину и заглушить двигатель. Стройный ряд машин продолжает размеренное движение по автостраде, в то время, как мои руки отстегивают ремень безопасности любимой пассажирки и нагло пересаживают ее на свои колени. Я со вздохом зарываюсь в волосы сестры и прикрываю глаза бессонными веками. В нос ударяет неприятный запах клиники, захватнически! пропитавший шелковые пряди, но я улавливаю сквозь эту стену смешанных медикаментозных эфиров веер неповторимого аромата Миры с легкими нотами апельсинов.

− А как же я? − спрашивает. У неё плохо получается: изобразить на своем красивом, но бесхитростном лице истинную обиду. Мира складывает ноги и полностью подбирает их под себя, голову кладёт мне на грудь, ткнувшись в ямку в основании шеи, глубоко вздыхает, просовывая руки в мои подмышки, обнимает меня. Я знаю, что она прикрыла глаза и для этого мне не обязательно зацикливаться на неощутимой щекотке создаваемой ее шаловливыми ресницами, достаточно знания одинаковости наших мыслей в данную минуту.

− Не беспокойся малыш, я не оставлю тебя без подарка, − заверяю сестрёнку, поддевая, потому что уверен, что она беспокоится отнюдь не о своём подарке.

− Уммм... − соскальзывает с темы и крепче прижимается ко мне Мира, усиливая наше объятие. − Не называй меня так, теперь. − Я удивлен, поэтому вынужденно приподнимаю лицо возлюбленной сестры за капризный подбородок и прежде чем удостоиться её осмысленного взгляда, разглядываю это безмятежное лицо с совершенными чертами и лениво опущенными веками. Мира словно усмехаясь надо мной, позволяет удерживать своё лицо, упирается в мою грудь двумя маленькими кулачками и не собирается открывать своих глаз. Медленно, очень медленно её губы, словно украдкой, поистине воровато растягиваются в улыбке, и только после этого она без спешки одаривает меня благостью лицезреть всю красоту ивовой коры в бездонной глубине карих глаз.

− У тебя есть другой малыш, поэтому меня ты больше не будешь так называть.

Её ответ больше, чем пояснение − это наш первый раз, когда вслух произнесено кабалистическое заклинание: «У нас будет малыш».

Мира начинает улыбаться еще счастливее, а я как плохо заведённая детская игрушка начинаю активно качать головой − придурковато кивая по четыре маха в секунду. Глаза мои перебегают от одной черточки на лице сестры к другой: я силюсь высмотреть в нём новое выражение и поражаюсь тому, что нахожу, нахожу целое скерцо красок.

− Я люблю тебя, − шепчу ей в волосы и крепче прижимаю к себе податливое тело.

И мы вновь замолкаем на целую вечность, в обоюдном желании продлить эту вечность для нас двоих. Не целуемся и не ласкаем друг друга, ограничиваясь невесомыми поглаживаниями и лихорадочно сбивающимися на объятия, обертываниями рук вокруг друг друга − сейчас этого достаточно, чтобы ощутить нашу полноценность, первые ростки зарождения маленькой семьи.

− Нас ждут? − Вопрос Миры в этой заволакивающей тишине, не доступной для вторжения извне гудения визжащих и скрежещущих тормозов, проносящихся мимо автомобилей, карканья воронов и шума ветра, сливается скорее с этой непрекращающейся какофонией звука по ту сторону нашего единения, чем раздаётся в маленьком, обособленном мирке двух счастливых грешников.

− Да, − глубже зарываюсь в шелковых прядях, чтобы полнее ощутить её аромат, преодолевая преграду из смешения запахов, не её.

− Нам пора, − голос кажется настойчивым, но я улавливаю лишь слабые интонации, уговаривающие меня остаться здесь подольше.

− Да, − снова.

− Влад, мама с папой переживают, наверное. − Это убедительный довод, но не заставляющий меня сдвинуться и отдать Миру в объятия кресла, отрывая её от себя.

− Угхму, − перехожу на лепет, и Мира пробует отстраниться от меня.

− Ты засыпаешь! − в голосе возмущение напополам с весёлостью и я, наконец, отдаляю лицо сестры со своей груди, заглядывая в искрящиеся глаза.

− Просто поцелуй меня, − это звучит как приказ, но я умею, и вымолить у неё такую незначительную милость.

Мира словно ожидала моей просьбы, с нетерпением приближает свои губы − уже приоткрытые и ждущие пленения её сладкого язычка, к моим − бессовестно ухмыляющимся своему превосходству губам.

Недолго.

− Попроси… как… следует… − она нагло едва касается уголка моего рта, из которого вырывается разочарованный вздох, слишком громкий, чтобы быть присущим победителю и я показываю сестре свое умение − умолять.

− Пожалуйста… − второй выдох застревает в горле каменной глыбой, а воздух, напоенный углекислотой отправляется назад в лёгкие, потому что Мира меня целует. Ей хватает этого кроткого «пожалуйста» чтобы начать страстный поцелуй. Теперь она полностью отдаётся моей власти, и я целую её, нет, пожираю её губы.

Недавняя и столь благодатная тишина канет в лету под натиском стонов и рыков, попеременно наполняющих тесный автомобиль.

Я соскучился.

Невероятно и яростно тосковал по ней.

Это приятно безбоязненно поддерживать её за талию, крепко и настойчиво, когда три пары глаз устремлены в нашу сторону: неприлично прикрываться слабостью и болезненностью Миры, но кощунственно не воспользоваться крохотной возможностью хотя бы погрезить о раскрытии нашей тайны. Тайны, которая наполняет нас обоих счастьем и полноценностью, но сделает несчастными и ущербными остальных.

− Что-то вы задержались? − первое, что спросил отец, прикрывая за нами входную дверь.

− Я бы хотела немного отдохнуть до ужина, − прервала мой ответ сестра.

− Хорошо, − только и ответил я, подмигивая отцу, что мы с ним можем поговорить позже. И не обращая внимания ни на кого, я повёл Миру в её комнату. За последние несколько дней, а если быть до конца честным перед самим собой, то за последние несколько недель я стал наглее и совсем бессовестно выказывал притязания на полную оккупацию свободного времени Миры.

Я закрыл дверь на ключ, осознавая, что в коридоре оставались мои родные, несомненно, слышавшие двойной поворот в замке и поэтому Мира, высвободилась из моих объятий, и сразу же поставила мне в вину эту беспардонность.

− Ты сошёл с ума!

− Уже давно, − победно вскинув голову, открыто заявил, снова приглашая её в свои объятия.

Мира выглядела недовольной и рассерженной, но немедленно вернулась на своё место − в моих руках. Она тяжко вздохнула, кладя голову мне на грудь и почти неосознанно просовывая ладонь мне под рубашку. В конце концов, нельзя было прямо сейчас снова возиться с этим злосчастным замком, гремя ключами внутри.

− Ничего страшного не произошло, возможно, мы готовим совместный подарок родным или… − я не закончил, потому что поспешность вопроса сестры заставила меня рассмеяться.

− Или, Влад? Или? − со смешинками в глазах она смотрела прямо в мои, такие же смеющиеся глаза с собственным ответом на этот вопрос, теперь понравившимся мне больше собственного предположения. Я крепче сжал свою девочку, слегка приподнимая её к своему лицу для поцелуя.

− Или… или занимаемся любовью, − хрипло прошептал я. Вздох, сорвавшийся с её губ вынудил меня отказаться от идеи с поцелуем, потому что её капризно оттопыренная нижняя губа выдвинула требование немедленно её прикусить.

− Прекрати,… пожалуйста, − с усилием попросила Мира, когда увлекшись, я начал с упоением посасывать её губы поочередно, долго и мучительно, восхитительно и неповторимо.

− Я невозможно соскучился, − всё же отрываясь от её влекущих губ, но, не отдаляясь от них полностью, прохрипел скребущие сердце слова.

− Хочу тебя… − одновременно и, отвечая и игнорируя моё признание, провокационно объявила эта невообразимая девушка.

− Убить? Убить меня хочешь? − крепче сжимая Миру, не спрашивал, а утверждал этой колдунье. С минуту смотрел в её горящие глаза, едва выдерживая без поцелуев и более страстных прикосновений, неожиданно даже для себя отстранился от неё сначала на шаг, а затем и на целую пропасть в метр.

− Боже Мира! Мне надо уйти отсюда! − мой взгляд метался по стенам в поисках выхода из спальни сестры, так нежданно оказавшимся для меня спасением от внутреннего пожара, грозившего изжарить меня медленно, но непременно дотла.

Быстрее, чем в первый раз я провернул ключ в замке и выскочил из комнаты, не расслышав за спиной насмешливого хохота, потому что Мира находилась в том же самом огне, в котором пребывал сейчас я.

Суровый душ с полным игнорированием комфорта в виде горячей воды несколько привел мои спутанные думы к порядку. Но разглядывая своё хмурое от чрезмерного напряжения лицо в зеркале, и стараясь не заполонять мозг образами и фразами, мои губы сами собой растягивались в улыбке от назойливой, неотступной, но приятной мысли: «Я буду отцом».

Эта новогодняя ночь обещала быть совершенно иной, нежели прошлогодняя, полная страха быть раскрытым, застигнутым в обнажении собственных греховных, но сладостных чувств. В этом году Миру ожидал ещё один значимый подарок, но он не сравнится с уже полученным мной. Год назад я подарил сестре своё сердце, в ответ она подарила мне себя, а сейчас она сделала шаг вперёд и подарила мне семью, то, чего я всегда был лишён, о чём не было разрешено мечтать. Семью, настоящую, полноценную, мою. Только мою. Мою Миру, моего ребенка.

К вечеру в нашем доме прибавилось столько шума, что в пору было бежать из него, о чём я не преминул пошутить с отцом, а затем и с Ниной Максимовной. Позже за отсутствием поручений со стороны женской половины обитателей дома и занятиями усовершенствования собственного вида безделья повторил её тёте Тане, одарившей меня снисходительной улыбкой, краем глаза заметил при этом закатывающую глаза сестрёнку, направляющуюся к входной двери, неожиданно открывающейся родным ключом.

− ААА! − тут же послышался радостный визг Миры, шуршание пакетов, полных новогодних подарков и более всего остального отчётливо расслышанный голос Лизы.

Родители устремились к коридору, не верующие в новогоднее чудо, явившееся в виде их старшей дочери. Я отправился за ними, в свою очередь, одаривая тётю Таню её же фирменной покровительственной усмешкой. Руки в карманах просторных брюк, на губах всё та же ухмылка, тело привалилось к стене коридора, я неспешно и безмолвно жду окончания изъявления семейных нежностей и приветствий, Толя в растерянности от окружающей его любвеобильности, а в глубине моих потаённых чувств, плещется радость − вся семья в сборе.

− Какая ты бледненькая! − первое, что пожаловала сестре Лизка.

− Да уж! Куда нам до вашего золотистого загара! − решительно не в своей манере весело защебетала моя любимая сестрёнка, незамедлительно бросив неведомый другим взгляд для меня.

− Толя, отнеси эти пакеты в мою комнату, − попросту заявила Лиза пареньку у входа − своему законному мужу. − Каков наглец, мой братец! − без перехода вскинулась на меня, вынуждая покинуть свой наблюдательный пост и приблизиться к ней для объятий.

Лиза императивно укомплектовала меня в своих руках, одаривая меня исключительным сортом сестринских обниманий, буквально душа меня этими объятиями, но судя по лицам собранных в кольцо родственников, им пришлось пройти через такое же испытание.

− Когда же вы вернулись? − спросила тётя Нина, когда под насупленным видом жены, Толя всё-таки отправился прятать подарки в бывшей Лизкиной комнате.

− Только что!

− Но Лиза! − возмутился отец, судя по тону, не смотря на радость увидеть дочь, он негодовал её поведением. − Твой муж, наверное, чувствует себя неуютно и хотел, чтобы вы отмечали праздники собственной семьёй.

Я был в какой-то мере согласен с папой, потому что идея провести новогоднюю ночь исключительно в компании Миры была соблазнительной, мягко сказать привлекательной.

− Брось, пап! Вы и есть наша семья! − воскликнула Лизка слова, с которыми не согласиться я тоже не мог.

− Хорошо, − примирительно вздохнул отец. − Но вы всё равно ужасно утомлены перелётом, отдохните в твоей комнате, до ужина ещё далеко. Твоя мать с тётей Таней решили устроить целый пир. − Он усмехнулся, и его отеческая улыбка заставила растянуть губы всех его детей.

− Отец прав, − только и сказала тётя Нина, мягко поглаживая старшую дочь по спине. − Но какой же ты стала красавицей, − тихонько прошептала она в щёку Лизке, дождавшись ухода отца в гостиную и добавила через короткую паузу, − Беременность тебе к лицу.

Я взглянул на Миру, так молниеносно, как только возможно, наши глаза блестели одинаково загадочно, внутренним светом, я знал это, мои отражались в её.

− Знаешь, мам, и чувствую я себя прекрасно, словно всё по-прежнему, но и одновременно совершенно по-другому… − дальнейшие объяснения Лизы я уже не слушал, вслед за Мирой отправившись на кухню, присоединиться к приготовлениям тёти Тани.

Судя по тому, как суетилась Татьяна Львовна на кухне, можно было предположить, что в доме затевается, по меньшей мере, торжественный ужин глав государств, но к счастью нас ожидала новогодняя ночь в семейном кругу. Перебивая мои мысли, Мира заговорила, на этот раз, обыденным тоном:

− Я пригласила к нам Инну и Макса. − Я в удивлении поднял брови, Мира ответила молчаливым взглядом: «А что?»

− Наверное, у нас такая традиция, каждый новый год разбавлять семейный круг обществом друзей, − вспомнилась прошлая встреча нового, уже прошедшего года с приглашённым на неё малознакомым Анатолием.

− Не забывай, Влад, теперь он наш с тобой родственник и…

Не дал ей возможности закончить, добавив самостоятельно:

− … и муж Лизы. − Неодолимое желание обнять её в этот момент и поцеловать в макушку, вдохнув свежий аромат её волос, не приправленный клиническими химикатами, вылилось в сокращении расстояния между нами и я помимо воли разума, но по завету сердца застыл в шаге от сестры, непозволительно близко от её спины.

Мира заметила ещё одну мою маленькую оплошность, грозившую принести нам большие неприятности, учитывая безмолвное, но надзирательское присутствие скупой на слова домработницы. Сегодня их было слишком много, и обещало быть ещё немало.

− Влад, ты нам мешаешь, только крутишься под ногами, присоединяйся к остальным в гостиной и лучше позови маму. − Находчивость сестрёнки заставила меня оторопеть на секунду, которую можно было списать на растерянность, но активно покивав, я развернулся и пошёл прочь, прежде чем натворил ещё больше глупостей.

− Мужчины, − донеслось многозначительное от тёти Тани, хотя и вполголоса и вызвало у меня нескромную улыбку.

Отец сидел на диване, привалившись на один бок, и задумчиво переключал каналы, с телепередачами идентичного содержания о проводимых в стране празднествах и долгожданном ожидании Нового года. Больше в гостиной членов семьи не наблюдалось, видимо тётя Нина успешно проводит воспитательную работу с послушным зятем и несговорчивой дочерью.

− Пап? − отец обернулся на мой голос, не заметив моего появления в гостиной.

− Владик, присоединяйся, будем вместе вздыхать по этой ахинее в ящике. − Он коротко хохотнул, указывая на место рядом с собой похлопыванием ладони, я предпочёл расположиться в кресле.

Некоторое время мы действительно пытались присмотреться к увеселительным программам на плоском экране, но получалось откровенно не очень.

− Лизкин муж занимается тем же самым, − вдруг выдал отец, неодобрительно мазнув взглядом по экрану.

− Ну да, в некотором роде, − согласился я, не понимая, к чему именно подводит разговор отец.

− И Лизу нашу в это втянул, − продолжал он.

− У неё хорошо получается, пап.

− А ведь и образование есть у обоих, − не унимался он, толком не посвящая меня в своё негодование.

− Это прибыльный бизнес, пап, и им обоим нравится то, чем они занимаются, − наконец вступился за сестру и Толю.

− Так-то оно так, просто… а ну ладно, главное, что… нравится говоришь? − сбивчиво выразился он, прямо заглядывая мне в глаза.

− Ага, − подтвердил я, широко улыбаясь. − Не переживай за них.

− А как же Мира? − нежданный окат холодной водой действует не так эффективно, а этот простой вопрос отца оказался таким результативным.

Я в свою очередь не мог выговорить простые: «А что Мира?», − так туго застрявшие в горле, словно навсегда.

− Твоя младшая сестрёнка, − он говорил с усилием, было видно как он сглатывает, попутно прокручивая все воспоминания о Мире, каждое мгновение пролистывая тяготы, через которые ей уже пришлось пройти. И мне было больно о том, что думалось отцу, и о чём он умалчивал, не посвящая, хотя мои знания о жизни, душе и сердце сестры выросли до глобальных размеров. Но грудину скребло иное чувство неприязни к ещё только должному быть услышанным мною, только готовящемуся быть произнесённым отцом.

− Анатолий, всё же хороший парень, − казалось, он сменил тему, но первые раскаты грома уже прогремели, и отсветы молнии засверкали во вдруг потемневшем небосводе. − И любит Лизку, − я безэмоционально кивнул на очевидные слова, бывшие лишь преддверием грозовых искр. − Я желал бы такого мужа и для младшей твоей сестры. Любящего, заботливого, мирящегося с её недостатками и болезнями, больше терпеливого, наверное, снисходительного к её болезной натуре.

И мне хотелось кричать, каждое выговоренное слово отдавалось не проходящей болью внутри, каждая открывшаяся рана в душе была расцарапана и теперь кровоточила черной слизью. Кулаки самопроизвольно сжались, тело моё скрючилось в подобие паралитического скелета старика, я начал задыхаться, как выброшенный в воду щенок, умеющий плавать, но безысходно страшащийся непобедимой стихии.

−… а она только балуется со своими картинками, да таскает тебя повсюду за собой, − последний гвоздь в непроницаемую крышку гроба, перекрывающей единственную возможность на спасительный вдох. − И тебе никакой личной жизни, и к сестре твоей не подступиться с таким вот вечным сателлитом. Ты бы поговорил с ней. Тебя она послушает.

Ещё один кивок, и слава Богу, отцу не кажется странным моё неожиданное молчание и беспрестанное кивание разрывающейся на части от бесконечного шума и боли головой.

− Я поговорю, − каким-то образом удаётся выговорить согласие на свой смертный приговор, и я в последний раз безропотно смиряюсь, скрываясь фальшивой улыбкой, а ноги поднимают обездвиженное мукой безмолвия тело и уносят прочь.

На лестнице сталкиваюсь с тётей Ниной, возвращающейся из Лизиной комнаты:

− Мира пригласила к нам Макса с Ингой, хочу им позвонить, − голос ровный, хотя я объясняюсь не с женой отца и даже не с матерью Мирославы, а скорее сам с собой, нуждаясь в существовании причины своего побега.

Женщина с доброй улыбкой отпускает меня наверх, слегка кивая в знак одобрения, и моё искусственное усилие выглядеть порядочным человеком в её глазах начинает угнетать меня с новой силой.

Истекло два часа пребывания меня в некоем подобии убежища, пора было спускаться вниз и с белозубой улыбкой смеяться над шутками папы и остальных. Даже во время телефонного разговора с Максом я не мог выбросить из головы слова отца, в который раз вонзившиеся в сердце заточенным острием кинжала. Потирая потные ладони, и беспрестанно жмуря глаза, я пытаюсь избавиться от навалившейся усталости, солёная влага разъедает кожу рук и заставляет чувствовать себя грязным, ещё больше, чем я есть на самом деле, а оседающий в склярах песок делает взгляд мутным и полуслепым.

− Ну и как продвигается подготовка к встрече гостей? − бодро и весело прошумел мой голос, когда я вновь окунулся в кипящую приготовлениями кухню. Глаза Миры сразу метнулись в мою сторону, и прочитанное в них осязаемое облегчение вернуло мне чувство реальности наших отношений. Её любовь обрушилась на меня в мягкой мимолётной улыбке и в спешном жесте протирания рук о фартук, словно она торопилась ко мне. Так и было.

Я озабоченно схватил сестру за запястье, ещё влажное, невзирая на недавние мысли, на давешний разговор с отцом и собственный укор о возрастании моих ошибок, и потянул на себя:

− Милые дамы, не позволю далее эксплуатировать пленённую принцессу и краду её для заслуженного отдыха, − моё театральное восклицание сгладило углы двусмысленности моего поступка. И слегка коснувшись самыми кончиками пальцев талии сестры, подтолкнул несопротивляющуюся малышку из комнаты. Укоризненный взгляд в сторону женщин разбирающихся с сервировкой стола, их ответные виноватые лица, очевидно погружённые в мысли о намеченном празднестве, посторонние от меня. И я уже улыбаюсь почти искренне своей возлюбленной в тихом коридоре относительно бурлящих живыми голосами комнат остальной части дома.

− Ты устал? − неслышно шепчет сестра, увлекаемая мной в свою комнату, легонько поглаживая мою тёплую щёку. Я всё ещё улыбаюсь, чуть шире, чуть менее искренне и Мира хмурится, улыбка покидает её лицо, и она подхватывает моё, прижимаясь холодными ладонями уже к обеим моим щекам. − У тебя жар!

− Не выдумывай! − пытаюсь освободиться от приятных пальцев на коже, совсем не желая этого.

− Что случилось? Тебе плохо? Ты заболел? − Мира стремительно ощупывает сначала мой лоб, затем открытый участок шеи, ласково порхая пальчиками, а я продолжаю улыбаться, как-то устало, но уже совсем по-настоящему.

− Я и вправду горю, − соглашаюсь я, и смотрю на неё в упор, пытаясь придать взгляду соблазнительной искристости, но на этот раз Мира не поддается. Она ещё сильнее насупливает брови и встаёт на цыпочки.

− Прекрати немедленно этот цирк, Влад, − обругивает она меня. Сквозящая в каждом её слове забота окутывает меня коконом безопасности и тепла, я, наконец, расслабляюсь спустя два часа с момента разговора с отцом и хочу обнять своё спасение, чтобы полнее ощутить её запах, вкус, само её существо. Вместо этого, Мира настойчиво тянет мою голову ниже и касается моего лба живительно прохладными губами. Мне нравится этот целомудренный поцелуй, но сестрёнка рассеивает мои грёзы и напускается вновь.

− Боже, у тебя высокая температура! Тебе сейчас же нужно лечь в кровать!

− Полностью согласен с тобой, − одобряю я, обхватывая её талию кольцом своих рук и утягивая в сторону застеленной кровати.

− Что ты делаешь, дурак! − пытается вырваться и сопротивляется изо всех сил, но я как никогда настойчив и непреклонен, поэтому мы дружно валимся в постель, и Мира почти смирно лежит в моих объятиях.

Она дышит часто и тяжело, я чувствую биение её сердца в собственной груди, прижимаюсь крепче, не желая отпускать, зарываюсь ей в волосы и умиротворённо закрываю глаза, вдыхая запах новогодних апельсинов.

− Ты должен хотя бы принять таблетку, − через минуту напоминает о том, что мы всё-таки умеем говорить Мира, опуская вопросы о том, почему я не пытаюсь поцеловать её именно в этот момент. Полон дом людей, в скором времени обещают прибыть новые гости, а я не выпускаю из объятий свою сестру и не собираюсь этого делать.