Текст книги "От маминой звездочки в государственные преступницы (СИ)"

Автор книги: Марфа В.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

Так же не прибавляло оптимизма Софие известие о том, что Эмилия находится в полиции. Девушка как никогда чувствовала, что дохаживает последние деньки на свободе.

– Вот, Юленька, скоро ты свою мамку не увидишь, – сказала как-то София дочери, – Сначала на учебу, потом в Третье отделение. А потом в суд. Будешь дочерью преступницы расти. Как тебе такая перспективка?

Девушка даже не догадывалась, что это практически пророческие слова. Ведь скоро каникулы кончатся и расставание с дочерью неизбежно.

Все дни этих каникул девушка проводила так же тихо и спокойно: прогулки с дочерью, чтение, вышивка.

«Да, навышивала я много чего…» – думала София, – «Много памяти тебе будет о мамке, Юленька…»

– Слушай, Юленька, сейчас мамка тебе хоть о себе маленько расскажет… А то не увидишь больше ее, а так хоть что-то краем уха услышишь, – София задумалась, – Не запомнишь ты ничего, но в этом нет ничего страшного. Бирюковы расскажут еще все и не раз.

София села возле кроватки и начала рассказ:

– Родилась твоя мамка 8 мая 1868 года. В семье любящих родителей, которые вступили в брак, несмотря на все протесты общественности. Офицер Лев Пантелеймонович Собольников случайно встретил в Твери и влюбился с первого взгляда в мещанку Шипомалову Екатерину Сергеевну. Родители моего тятеньки были против этого брака, так как считали, что негоже офицеру связывать свою жизнь с мещанкой, а родители маменьки были уверены, что поматросит и бросит военный красивую, но чахоточную девушку. Однако, несмотря на все протесты, брак был оформлен. Маме было 17 лет, тятеньке – 18. Мотались они по гарнизонам, пока, в конце концов, не купили себе домик в Москве. Но вот как получилось – только купили дом, как дали моему тятеньке служебный домик с уютным мезонином. И поселились там мама и папа. Долго у них не было детей, родилась Соня уже когда маме был 41 год. Мама с тятенькой долго ждали ребеночка, и вот, наконец. родилась Соня. Нетрудно догадаться, что уже не было в живых ни бабушек, ни дедушек, да и не хотели они знаться с новоиспеченной семьей.

Росла Соня счастливо. Мы с родителями ходили на природу, в походы, с ночевкой. Когда мама болела – гуляли вместе с тятенькой. Учила меня мама самостоятельно, не доверяла этого приглашенным учителям или школе. Научила меня немецкому, французскому, а благодаря одной женщине я научилась виртуозно материться по-немецки. Анной ее звать. Но не столь важно.

С родителями мы часто ездили на отдых. Селигер, Крым, Кавказ… Мама не всегда себя хорошо чувствовала, поэтому часто ездили на воды лечиться. Однажды мы ездили в столицу. Там было очень красиво. Мы жили на Невском проспекте в гостинице, много гуляли… Второй раз после этого я видела столицу только в прошлом году, вернее, не я одна ездила, а мы с тобой вдвоем там были. Ну и третий раз я тоже была в Петербурге, правда, в тот раз я совершила увлекательнейшую экскурсию по застенкам нашей столицы, а города не видела совершенно.

Еще у меня было много игрушек. Мишки, зайцы, куклы… Машинки. Я очень любила машинки, наверное, гораздо больше, чем все остальное. Мама с тятенькой считали, что у девочки должны быть всякие игрушки, а не только куклы.

В детстве я говорила, что хочу стать женой. Всегда, когда меня спрашивали, кем я буду. Когда вырасту, я неизменно отвечала: выйду замуж и буду женой. Когда я немного подросла, мама начала рассказывать мне, что кроме этого можно еще и получить профессию. Я долго не могла решить, кем хочу быть. И только годам к восьми захотела стать инженером. Потом хотела быть медицинской сестрой, потом – учительницей, потом – торговать платками на рынке, потом – снова инженером. Попав в Смольный, металась, кем мне стать, учительницей или медсестрой после окончания учебы. А теперь, похоже, я никем уже не стану. И даже учебу не окончу и шифр не получу, хотя он мне не нужен. Если помечтать, я хотела бы стать врачом… Но на это надо много денег, чтобы учиться за границей, в России женщин на врача не учат. А вообще, я бы не отказалась стать женой, как хотела в детстве. Только вот на это нет вообще никаких шансов, мой Алешенька сейчас в Третьем отделении… И мне туда дорога.

Твоего отца, Юленька, я знала с детства. Окончил он кадетский корпус, хотел учиться в юнкерском училище, но не смог туда поступить…

А потом, в 1885 году все пошло наперекосяк, счастливая семья рухнула. 2 февраля пришло известие о том, что отец погиб в Средней Азии. У мамы обострилась чахотка, и она умерла 15 августа. Тут, нежданно-негаданно, приходят люди и говорят, мол, пора освободить служебное жилье. Куда Соне было пойти? Некуда. И пошла Соня на Тверскую улицу. Спрятала взгляд подальше, встала у стеночки, поставила одну ножку назад, на стену дома, стоит, ждет… Проходит мимо народ, косится, показывает пальцем и идет дальше. А неподалеку распущенные женщины стоят и долетают до меня слова вроде «новенькая», «надо бы подойти, сказать, что мужчин надо в трактире ловить», «не плоди себе конкурентов», «почему она не накрашенная», «одета не по случаю, никто не клюнет»… Вдруг проходит мимо наш друг семьи, Георгий Сергеевич Бирюков. Увидел Соню, удивился, даже выругался нецензурно, а потом привез к себе домой. Говорят, если бы не шестеро своих детей, удочерил бы меня. А так подумал-подумал, и отдал в Смольный.

Георгий Сергеевич хотел как лучше, а получилось как всегда. Не сложились у твоей мамки отношения с учебой. Ну правда, что это за такое, без пяти минут невесты ходят парами и в форме… Правила дурацкие… В первый же день вылезла в окно к твоему отцу на свиданку и огребла потом от классной дамы. На следующую ночь так же вылезла в окно, чтобы тайно обвенчаться с твоим отцом, обвенчались, погуляли, но опять ей попались… Наверное, была она в таком шоке, что даже ничего говорить не стала. А потом понеслось… Побег на похороны твоего папы, который попал под извозчика, побег к твоему дедушке, потом на расстрел твоего дедушки случайно попала… Бесчисленное количество визитов в полицию. Фиктивный брак с одним человеком, первое уголовное дело ни за что за якобы участие в подпольной типографии, оправдание, развод, второе уголовное дело уже в столице, якобы, за покушение на императора, будь он неладен, пять лет каторги, замена на ссылку в Москву, полное оправдание. Знали бы тогда царские сатрапы, что именно в тот момент они себе врага нажили. Может, не тот случай – и дальше бы я не поддерживала «Народную волю». Потом знакомство с Алексеем, отцом твоего братика или сестрички, твое рождение, счастливое лето, наверное, самый радостный момент за весь период после смерти матери. А потом опять: Смольный, учеба, бесчисленные конфликты с начальством, подготовка взрыва, взрыв, смерть N, и все… Конец биографии твоей мамки. Потому что тот переворот, которого мы ждали, не совершился, народу чихать на все, а мамка сейчас сидит и ждет, когда же за ней приедут из полиции, возьмут под белы рученьки и повезут в столицу… – София задумалась и сказала ряд непечатных выражений, – А как я могла поступить иначе? Никак. Я была уверена, что права во всем. Но я о прошлом не жалею, иначе бы я всю жизнь корила себя за то, что пошла вразрез со своей совестью. А так, Юленька, ты не волнуйся, мамка тебя любит и будет любить до конца жизни. Ну то есть пять месяцев я тебе гарантирую, – усмехнулась София.

– Ну что, я тебе рассказала все, что могла. Надеюсь, у тебя будет счастливое будущее. Уже в новом мире…

София посмотрела на спящую дочь, легла на кровать и заснула.

Вернувшись после каникул в Смольный, София постоянно боялась, что ее заберут. Девушка не могла слышать слова, вроде «присаживайся» или «смотри, какой красивый браслетик мне подарили на Новый год», потому что браслеты у нее ассоциировались исключительно с наручниками, а присаживаться, по мнению девушки, можно было только в тюрьму.

Поняв, что она не может оставаться в Смольном, София решила бежать за границу.

София вышла из института. Девушка лихорадочно пыталась придумать, что ей делать.

«Надо как-то попасть за границу. Не столь важно как. Наверное, лучше через Польшу. А там как-нибудь доберусь до Швейцарии. Там можно будет спокойно жить. Для начала сниму деньги с того счета, который остался мне от родителей, надеюсь, это можно будет сделать, а потом куда-нибудь устроюсь на работу. Самое главное – перейти границу…»

София шла по улице и надеялась, что не столкнется ни с кем из полиции. Неожиданно девушка увидела, что неподалеку от нее стоит тот самый филер, поднадзорной которого как раз являлась София. Однако, он смотрел в другую сторону. Девушка прибавила шаг и, незамеченная, прошла опасный участок.

«Пронесло… Теперь следующий опасный участок – вокзал. Там надо будет быть предельно осторожной. Лишь бы только в институте в полицию не заявили о моей пропаже, тогда сразу можно крест на будущем поставить», – подумала София.

Удача улыбнулась Софие, девушка купила билет до Варшавы. Вечером 21 января девушка вышла из поезда и направилась к погран.переходу.

Однако, увидев как обстоят дела на самом деле, София передумала переходить границу. Военные внимательно проверяли документы, сверяли со списком людей из числа неблагонадежных, тратили на каждого человека по полчаса минимум.

«Нет, так меня сразу вычислят», – подумала София, – «Надо возвращаться в институт, как бы прискорбно это не звучало».

Переночевав на вокзале, девушка купила билет до Москвы и, поскольку до поезда оставалось немало времени, решила послоняться по вокзалу. Увидев на одной из стен ориентировку на себя, София испугалась и, не делая резких движений, скорее покинула здание вокзала.

«Надо же, а я здесь ночевала. Совсем головой не соображаю. Зря я из института ушла, там и то безопаснее было. Вот же здорово будет, если я вернусь, а меня уже отчислили. Придется тогда в родительском доме прятаться…» – подумала София и пошла в ближайший трактир перекусить и прятаться от городовых – в это заведение вряд ли бы они пошли.

Ближе к вечеру 24 января София была в Москве.

Вернувшись в Москву, София первым делом пошла в родительский дом. Там она переночевала, а с утра решила идти в институт.

«Как я буду оправдываться… Лишь бы только не сорваться, когда баба Нюра орать будет. Явно же выяснять начнет, где я была. Надо срочно что-то придумать.» – пронеслось в голове девушки.

Однако, придумать что-нибудь у нее не получилось, поэтому София решила импровизировать и смотреть по месту. Успокоившись, девушка закрыла родительский дом и пошла в сторону института.

Чем ближе был институт, тем чаще билось сердце девушки.

«Надо только маленько потерпеть, баба Нюра не выгонит меня на улицу, не сможет, ей ее принципы не позволят», – попыталась успокоить себя София.

Девушка вошла в здание института и обратилась к мадам Пуф, которая явно не ожидала увидеть здесь и сейчас Софию.

– Здравствуйте, мадам. Разрешите приступить к занятиям?

Нетрудно догадаться, что первая реакция мадам Пуф была совершенно ожидаема. Анна Игоревна начала кричать на девушку и говорить, чтобы та возвращалась, откуда пришла.

«Не пойду никуда. Буду сидеть здесь и действовать на нервы», – подумала София.

Однако, вскоре мадам Пуф смягчилась и спросила, зачем же та уходила и где была.

– Где была, где была? По мужикам ходила, – ляпнула София. Потом подумала, что шутки сейчас неуместны и ответила, – Да где я могла быть? Провела пять дней в родительском доме, а потом поняла, что была не права и решила вернуться.

Услышав крик классной дамы, что ей уже надоели постоянные выходки Софии, девушка молчала. София понимала, что она должна сделать все, чтобы ее не отчислили, потому что только Смольный может ее как-то скрыть от полиции, поэтому, после десятиминутного монолога, София услышала фразу, которая ее успокоила:

– Еще одна твоя выходка и пойдем к начальнице.

«Не будет больше выходок», – подумала София и, успокоенная, пошла в дортуар.

========== Высшая мера ==========

Последняя неделя января. Петр Васильевич по крупицам сопоставлял в голове информацию и восстанавливал события, произошедшие в столице в день убийства N.

«Трое преступников. Леонов, Емельянова и неизвестная. По уточненной информации, молодая женщина лет 18-19. После взрыва скрылась в неизвестном направлении. Похожая женщина была замечена прохожими при аресте первых двух злоумышленников. Прогуливалась неподалеку и явно планировала на квартиру Синицына, но опоздала. Потом похожую женщину видели на вокзале в Москве на следующий день утром…» – Петр Васильевич задумался, – «Прекрасно понимаю, что это Собольникова, все говорит против нее: и биография, и некоторые приметы, и взгляды. Ладно, пока подождем. Как говорят жандармы из института, выпускница довольно спокойна, никуда не планирует скрываться, беспокойства не проявляет, ведет себя как обычно. А то, что она на каникулах задержалась, приехала позже на учебу, – исключительно желание продлить себе отдых и нежелание учиться».

Прошло несколько дней. Поступили данные из показаний некоторых других свидетелей, и на стол Петра Васильевича лег окончательный и уточненный портрет третьей преступницы. Одного взгляда хватило, чтобы понять – это фоторобот Собольниковой.

«Ну что, София Львовна, отправишься скоро за отцом», – подумал Петр Васильевич и скомандовал:

– Наряд срочно в Смольный. Иван отдает ордер на арест Софии Собольниковой начальнице института, а в это время остальные идут задерживать девицу.

«Да, это точно она, отпали последние сомнения. Вот что не жилось девке спокойно, нет, своими руками себе могилу выкопала». – подумал Петр Васильевич.

В полицейском участке все было как обычно. После установления личности Петр Васильевич начал допрос. София не одну ночь провела без сна, пытаясь определиться, какой тактики будет придерживаться – отпираться до последнего или со всем соглашаться.

«Да, если заберут, значит, и без моих показаний все будет предельно понятно. А так я только брошу тень на себя и товарищей, мол, отрекается от взглядов, виселицы испугалась», – решила София.

– Да, совершенно верно, господин следователь. Я, Собольникова София Львовна, 18 лет, в настоящий момент пока еще воспитанница Смольного института благородных девиц, но вскоре явно перестану таковой являться, мещанка, православная, 10 декабря 1886 года бросила бомбу в N. Считаю, что поступила полностью правильно, виновной себя не признаю. Так и запишите в протокол.

Прочитав то, что было записано, София подписала документ, добавив уже давным-давно знакомую фразу.

«Да… С моих слов записано верно, мною прочитано, дополнений не имею. А что тут дополнишь, все и так понятно», – подумала девушка.

На следующий день к девушке пришел врач и документально подтвердил беременность, а уже третьего февраля София снова отправилась в Петербург, под конвоем, как и год назад.

«Однако все имеет свойство повторяться…» – подумала девушка, – «Опять поезд, Петербург, суд… Ничего не меняется»

1 февраля. Георгий Сергеевич вернулся домой слегка расстроенный. Это не могла не заметить его супруга.

– Что случилось? Ты какой-то грустный.

– А чему мне радоваться? Скоро вторую сироту будем воспитывать. И надо будет постараться. чтобы по стопам своей матери они не пошли.

– Что-то с Соней? – догадалась Мария Викторовна.

– Да, с Соней. И не что-то, а забрали ее как третью соучастницу.

– Какой ужас! Может быть, это ошибка?

– Я тоже надеялся, что это ошибка, но Петр Васильевич сказал, что помимо неопровержимых доказательств есть еще и Сонино признание. Вот, уже съездил в Смольный, забрал Сонины вещи, деньги и документы отдали.

– Бедная девочка. Теперь точно все будущее себе перечеркнула. Может быть, в этом и наша вина есть, не захотели удочерить Соню, устроили ее в институт, и упустили человека. Так теперь хотя бы детей ее бросать нельзя.

– Да, детей бросать нельзя. Но мы вряд ли в чем-то виноваты. Это ее выбор. Наверное, надо будет в столицу все-таки съездить, здесь свидание давать отказываются, может быть, там позволят увидеться. И спросим, что детям говорить, когда вырастут, насчет их матери.

И вот, совершенно случайно, в доме предварительного заключения на Шпалерной София вдруг увидела своего отца.

– Папа, ты? – изумилась София, – Ты жив!

– Да, Сонечка, это я. А ты как здесь очутилась? – был не менее удивлен Лев Пантелеймонович.

София кратко пересказала свою историю. Лев Пантелеймонович был крайне удивлен этими известиями.

– Сонечка, доченька, и зачем было так губить жизнь в самом расцвете? В прошлую нашу встречу ты была совсем ребенком, а сейчас уже – взрослая женщина. Не думал, дочка, что нам с тобой придется вместе судиться по политическому делу. Думал, ты в эту деятельность никогда не ввяжешься.

– Папа, может быть, я бы и не ввязалась сюда. Но постепенно я поняла, что иного пути нет, только так можно чего-то добиться для народа. Жаль только, что мы этого уже не увидим.

– Почему же не увидишь? Ты еще имеешь шанс увидеть. Династия Романовых не вечна, и цари смертны. Кто знает, что будет через несколько десятков лет. Но ты не волнуйся, свой вклад, насколько это было возможно, ты внесла в общее дело, надо теперь уступить дорогу другим людям. А вот я не увижу новый мир совершенно точно. И Алеша, похоже, тоже до этого момента не доживет. Так, значит, ты начала действовать, потому что отомстить за меня хотела?

– Да. Я это поняла сидя на Шпалерной, после второго суда. А, увидев твою «могилу», пообещала тебе продолжить то самое дело. Ну что, что-то получилось, что-то нет. Но я, в принципе, всем довольна. Можно и на вечный покой. Кстати, я тебя видела в сумраках тогда, в Москве, но не поверила, думала, впотьмах показалось.

– Нет, это и вправду был я. Но я тебя не видел, иначе бы обязательно подошел… Опять свое заладила. Тебе еще рано, даже не сомневайся. Это я дважды обманул смерть, в Средней Азии, и в Москве. На третий раз явно не удастся.

– Папа, а что произошло в Москве?

– Ты же сама все тогда видела. Пригнали молодых, зеленых солдатиков, которые стрелять толком не умеют. Пули попали либо мимо цели, либо прошли навылет. Потерял сознание. Врач констатировал смерть. Потом Силантьев заметил некие признаки жизни, пожалел, отвез якобы на кладбище, а на самом деле своей матери. Та меня выходила. За свою доброту Силантьев потом на гауптвахту попал. Но хорошо, что никто так и не узнал, что могила – подделка, а я жив-здоров. Когда очнулся, думал, на тот свет попал. Но, как выяснилось, еще не пришло время. Окреп, поблагодарил ту добрую женщину, и снова – Народная воля, подготовка нашего дела. Жил на конспиративных квартирах, несколько раз слышал, что некая девица София принимает весьма активно участие в работе кружка, но даже не мог подумать, что это ты. Думал, тезка. Даже не было мысли, что тихая и домашняя девочка сможет подготовить покушение на N, все просчитать и рассчитать состав бомбы, пусть даже не в одиночку, а при поддержке товарищей.

– Вот так жизнь сложилась. Жаль, папа, что ты внуков не увидишь. Доченька Юлечка у Бирюковых, спасибо им, не бросили меня в трудный момент. А вторая малютка под сердцем. Сердце кровью обливается, как подумаю, что они будут сиротами расти. Одна надежда на то, что они не в приют пойдут, а Георгий Сергеевич с женой воспитают, но все равно, это этого не легче.

– Да, Георгий Сергеевич – очень хороший человек. Он же тебя своей дочерью считал?

– Да, считал. Знаешь, папа, я ни о чем не жалею, ни об одной секунде своего прошлого. И ничего не хотела бы поменять, будь это возможно. Шлиссельбург так Шлиссельбург, вышка так вышка. Главное, что и я поучаствовала в нужном деле, насколько это было возможно.

Буквально через неделю после прибытия Софии в столицу, начался суд.

Девушка снова повторила свои показания, которые давала на предварительном следствии, подтвердила, что она действительно принимала участие в покушении на N и принимала не последнюю роль в приготовлении к нему.

«А какой смысл мне отпираться? Все равно все докажут, так хоть не пойду вразрез со своей совестью», – подумала девушка.

– Особое присутствие Правительствующего сената определяет: Леонова Алексея Юрьевича <…>, Емельянову Марию <…> Собольникову Софию Львовну, 18 лет, признать виновными <…>, – как будто издалека услышала София.

«Ну вот. Алеше – высшая мера социальной защиты, Марии Емельяновой – тоже, Соне – тоже вышка, но с отсрочкой. Даже не знаю, кому больше повезло…» – подумала София.

Уже в камере София мысленно пыталась примириться со своим новым положением и обдумывала события последнего дня.

«Ну вот, все, отжила Соня свое. Жалко, конечно, но ничего не поделать. Да, заявление о том, что беременна, я подать просто обязана. А вот прошение о помиловании… Кому писать и как это можно обосновать? Да никак. Не должна я его писать. А Ася погибла… Жаль ее, хороший человек была. Но и она вряд ли бы мне чем-то помогла. Что называется, если она еще прошлой весной пугала меня Севером, то сейчас точно разговаривать бы со мной не стала… Почему она должна всех жалеть?»

Со временем девушка смирилась со своим положением и приняла ситуацию как есть. Единственное, что она не могла забыть, так это Алексея.

«Пали все лучшие, в землю зарытые, в месте пустынном безвестно легли…» – вспоминала София одно стихотворение, – «Да, Алешу жалко… И Емельянову тоже. Это уже сколько, наверное, девять дней ему есть. А может, еще нету, рано… А вот Соне приговор смягчили, если можно так выразиться. Даже и не скажешь сразу, кому повезло больше…»

Прошел суд. Периодически в голове Софии всплывала та самая неожиданная, первая и единственная встреча с отцом. Так же, время от времени, в голове Софии проносились строчки из приговора.

«Отец пошел под трибунал. Алексею дали высшую меру. Соне тоже дали высшую меру с отсрочкой. Жаль, малютка, ты свою мамку так и не увидишь, в отличие от Юленьки. Хотя твоя сестричка тоже вряд ли что-то запомнила. Интересно, расскажут ли вам Бирюковы, кем была ваша мамка на самом деле, или скажут, что шла по улице и под извозчика попала?» – думала София.

Девушка сидела на табурете в Петропавловской крепости, куда ее перевели после суда, и думала о своем не сильно завидном будущем.

«Сейчас февраль месяц . Через три месяца ты родишься. Это будет начало мая, самая весна. Как раз откроется навигация по Неве и твоя мамка с ветерком прокатится до Шлиссельбурга. И все. Дальше думать не хочу… Конечно, хотелось бы и еще пожить, зато моя жизнь была короткой и яркой вспышкой, как и обещала в свое время мне и Инна, и Юлия. Но ничего не поделать, надеюсь, я принесла хоть какую-то пользу стране. Я ни о чем не жалею, но вопрос все время всплывает: тем ли путем мы шли и за то ли боролись? Не произошло желанного переворота, так не ошибалась ли я, тятенька, Мария Емельянова, Алексей, товарищи из Петербурга и Виталий с Инной? Нет, другого пути не было, значит, это просто маленький шажок, который никто сейчас оценить не может, однако, спустя годы, будет видно, что дело было нужное и наши старания были не зря.»

Практически сразу после суда Софии дали два свидания, одно с Марией Ивановной, второе – с Бирюковыми.

Мария Ивановна, узнав о процессе об убийстве N, сразу поехала в столицу, с трудом найдя деньги на дорогу.

– Сонечка, доченька, ну может ты мне объяснишь, раз Алеша так и не смог, зачем вы это сделали? И ни в чем не повинного человека на тот свет отправили, и себе жизнь загубили.

– Мария Ивановна, может быть, этого сейчас не видно, но так лучше для всех. Для всего народа. Для вас, вашей семьи в частности. Пусть пока ничего не видно, нет никаких результатов, но лет через пять, десять, пятнадцать все изменится. Я уверена. Жаль только, что мне уже это не будет дано увидеть.

Беседа длилась долго. Мария Ивановна плакала, София тоже. Если пожилой женщине было жаль своих детей, сына и невестку, то София плакала, потому что не могла объяснить все, что хотелось сказать, слишком разные были менталитеты.

Свидание с Бирюковыми проходило менее эмоционально. Георгий Сергеевич сказал, что они не бросят и воспитают как свою дочь, Юленьку и второго ребенка, сразу как он родится. Было видно, что в глубине души они осуждают девушку, но сказать вслух это не решаются.

– Соня, что говорить детям, когда они вырастут, где их мать? Сказать, что под извозчика попала?

– Пожалуйста, не стоит так говорить. Скажите как есть. Вырастут – пусть сами делают выводы, права я была или нет.

Больше свиданий не было, да и не с кем было видеться Софии.

Конец февраля. София по-прежнему находилась в одиночной камере Трубецкого бастиона. Девушка добилась возможности пользоваться библиотекой, хотя большинство из тех книг, что там были, она уже успела прочитать давным-давно, периодически улучшала себе питание покупкой булок и сахара, получила разрешение написать пару писем.

«Теперь надо подумать, кому бы написать», – задумалась девушка, – «И еще надо решить, что писать, ведь явно половина крепости письма мои письма читать будет».

Немного подумав, София решила написать письмо матери Алексея.

«Здравствуйте, мама! Соня передает вам пламенный привет. У меня все нормально. Знаю, вы будете меня критиковать, но прошение о помиловании я писать не стала. Убеждения не позволяют. Надеюсь, у вас все более-менее нормально. Частенько вспоминаю Алексея, сходите, если есть возможность, в церковь, поставьте свечку за упокой души, а то у меня такой возможности нет.»

Подумав, девушка добавила к письму следующий абзац:

«Ты, тот самый человек, который будет читать письмо Марии Ивановне, надеюсь на твою порядочность, что прочтешь все слово в слово, а не будешь добавлять всякую ерунду от себя. А то мне Алексей рассказывал, как его письма матери некоторые люди читали».

Следующее письмо София решила отправить Бирюковым. Девушка долго думала, что именно напишет, подбирала слова, после чего написала следующий текст:

«Здравствуйте, дорогие Георгий Сергеевич и Мария Викторовна! Привет вам из столицы, от Сони. У меня все хорошо. Чувствую себя нормально, правда, очень скучаю по Юленьке. Обнимите ее от меня. Передаю всем знакомым и не очень знакомым большой привет и наилучшие пожелания. Люблю, целую.»

Написав второе письмо, девушка задумалась – кому еще можно написать? На ум пришел Смольный институт, но подруг у нее там не осталось. Эмилиану арестовали, а с другими девочками она особенно не общалась. О том, что Эми стала пепиньеркой Анной Калининой, София не знала. Подумав, София решила пошутить и написать письмо мадам Пуф.

«Нет, эта, конечно, упадет, увидев такое письмо, но зато хоть развлекусь немножечко. Настроение сегодня хотя бы нормальное, не думаю постоянно о том, что совсем скоро увезут в Шлиссельбург», – подумала София и начала писать.

«Здравствуйте, Анна Игоревна! Это Собольникова София Львовна. Передаю вам пламенный привет из самого сердца столицы – Петропавловской крепости. Вспоминала вас, вот и решила написать пару строк.

Дела у меня хорошо. Правда, месяца через три за мной приедут, но это ерунда. Зато на барже покатаюсь. Люди, вон, бешеные деньги платят, чтобы прокатиться на корабле, а у меня это все включено и оплачивается государством.

Книг у меня мало, прямо как в институте. Кормят примерно так же, только с одним отличием – можно на свои деньги хоть каждый день покупать булки и сахар. В институте такое не было разрешено.

К распорядку было привыкать совершенно не сложно – все практически так же, как и было в последние полтора года. Платье, конечно, у меня чуть хуже, чем было во время учебы, но это ерунда. Главное, что нет этой дурацкой пелеринки, которая меня раздражала столько времени. И нарукавничков нет, это тоже очень радует.

Что еще можно написать? Даже не знаю. Передавайте всем привет от меня, учителям, девочкам, мадам Муратовой, мадам Гуляевой. А если вдруг забудете или не посчитаете нужным – то я лично это проверю и напомню, благо, с того света такая возможность есть, жаль, что сейчас можно ограничиваться только письмами.

Напоследок отвечу на тот самый вопрос, который мне задают все. Я ни о чем не жалею. Прожила почти 19 лет яркой вспышкой – и достаточно. Это лучше, чем выйти замуж за 50-летнего старика, потратить на него всю молодость, а лет в 40 остаться никому не нужной вдовой, как делают некоторые очень странные девушки.”

«Ну вроде бы ничего крамольного нет, должны отправить», – подумала девушка и еще раз перечитала письма, после чего постучала в окно двери, чтобы подозвать надзирателя.

– Чего надо? – услышала она.

– Письма отправить хочу, – ответила девушка и протянула письма.

– Хорошо, давай сюда. Чего не сидится спокойно, нет, обязательно надо людям мешать спокойно охранять всех вас.

Спустя несколько часов София решила попробовать перестукиваться, этому умению она успела научиться совсем незадолго до ареста. Однако, девушка сразу услышала скрежет открывающейся форточки.

– Чего расшумелась. Сиди тихо, иначе возьму твои письма и в помойку выброшу, поняла?

Девушка решила не искушать судьбу и успокоилась. Тем более, что она уже не раз пробовала стучать в стенку, однако, каждый раз убеждалась, что соседние камеры пусты. На недолгое время за стенку подселили уголовницу, а потом снова соседок не оказалось.

Однако, вечером София все-таки решила попробовать перестукиваться снова, ведь караул сменился, пришли другие люди. Но и в этот раз она убедилась в том, что соседние камеры пусты.

«Да, соседние камеры пусты, книги прочитаны на сто раз, а мне еще три месяца здесь сидеть, ждать… Малютка, ты бы хоть мамку ножкой попинал, а то совсем скучно».

В конце февраля в дом Бирюковых пришло письмо от Софии. Георгий Сергеевич прочел его и передал жене. Вздохнув, он сказал:

– Хотя бы у нее настроение более-менее бодрое.

– Да, хоть что-то положительное есть в ситуации. Знаешь, меня немного заботит, а как ребенка забирать будем? Наверное, придется в столицу ехать самим.

– Зачем же. В мае много военных из нашего гарнизона будет возвращаться из столицы в Москву, попросим кого-нибудь наиболее ответственного, он и заберет.

– Думаешь, без нас справятся? Все-таки, мне неспокойно, уж лучше я бы сама съездила за ребенком.

– Видно будет. Еще столько времени, зачем заранее загадывать? Посмотрим по ситуации, как лучше поступить.

Конец февраля. Мария Ивановна отдыхала на лавочке у дома после тяжелого трудового дня, как вдруг к ней подошел почтальон.

– Баба Маня, письмо пришло, – сказал он.

– Откуда? – выдохнула женщина

– Из столицы.

– Милок, прочти мне его, будь другом. Знаешь же, что я старая и неграмотная, сделай доброе дело.

Почтальон распечатал конверт и начал читать.

«Здравствуйте, мама! Соня передает вам пламенный привет. У меня все нормально. Знаю, вы будете меня критиковать, но прошение о помиловании я писать не стала. Убеждения не позволяют. Надеюсь, у вас все более-менее нормально. Частенько вспоминаю Алексея, сходите, если есть возможность, в церковь, поставьте свечку за упокой души, а то у меня такой возможности нет.»