Текст книги "От маминой звездочки в государственные преступницы (СИ)"

Автор книги: Марфа В.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

– Ладно, поверю тебе. Лишь бы только никто не узнал, а то точно исключат за аморальное поведение.

София чуть замолчала, а потом добавила:

– Геннадий, как врача тебя спрашиваю, есть ли шанс мои руки как-то подлечить? А то не могу уже больше их прятать.

– Сонечка, я даже не представляю, что можно сделать. Боюсь, пятна на всю жизнь останутся. А в чем проблема, неужели так много вопросов задают?

– Нет, что ты, вопросами никто не мучит. Но, все-таки, хочется не прятать эту срамоту под нарукавниками.

– Пока медицина настолько вперед еще не шагнула. Но ты не волнуйся, со временем что-нибудь наши ученые изобретут и ты сможешь с чистой совестью носить открытые платья.

– Да, будем на это надеяться, – сказала София и обняла Геннадия.

15 октября София рискнула выйти из института на первую и единственную прогулку. Ей очень хотелось пройтись дальше институтского сада, в котором она и то боялась заходить слишком далеко, чтобы не увидели случайные прохожие.

Девушка прошлась по улицам, которые ей о чем-то напоминали.

«Вот родительский дом… Вот дом Алексея… Вот набережная, где я последний раз на воле видела своего отца, когда попала в институт… Вот дом Бирюковых… Вот парк, где я часто гуляла… Ой, вот и Мария Викторовна с детьми…»

Девушке очень хотелось подойти поближе, но она побоялась, что ее узнают и сдадут полиции. Вдруг она услышала следующий диалог:

– А где мама?

– Юленька, я же тебе говорила, твоя родная мама на небе, а на земле я твоя мама.

– А когда мама вернется?

– Мама не вернется, она прямо сейчас за тобой сверху наблюдает. Помаши ей ручкой и пошли домой.

София посмотрела вдаль уходящей компании и решила направиться обратно в институт, потому что настроение упало до нуля. Вдруг она услышала голос:

– Пройдемте, барышня.

София обернулась и увидела за спиной жандарма. Внутри у нее все оборвалось. А еще он показался ей похожим на Сергея.

Жандарм привел Софию в отделение полиции. Несмотря на то, что была середина недели, на местах больше никого не было. Начался допрос и установление личности.

София ответила, что она Кожемякина Софья Ивановна и решила больше ничего не говорить, чтобы ненароком не сказать ничего лишнего. Она все внимательнее всматривалась в лицо жандарма и поняла, что это действительно Сергей, тот самый ее жених-подпоручик.

– Врете, София Львовна, – услышала она, – Я вас узнал. Собольникова София Львовна, государственная преступница, прошлым летом утонувшая в Неве при попытке побега. А узнали ли вы Сергея, бывшего подпоручика, который со временем дорос до околоточного надзирателя.

– Может быть, мы можем договориться? – с надеждой сказала София. Она прекрасно понимала, что теперь ее будущее предрешено: установление личности, этап сначала в Петропавловскую крепость, а затем в Шлиссельбург.

– Возможно, мы сможем договориться, – немного подумав, сказал Сергей, – София Львовна, ваш муж погиб два с половиной года назад, сожителя тоже уже нет в живых. Понимаете, о чем я?

– Что же вы хотите сказать? – спросила София, хотя определенные догадки уже лезли в ее голову.

– Вы не согласились быть моей женой, некоторое время были моей невестой, так, может быть, вы хоть сейчас мне уступите? Вас сейчас ничего не связывает, никаких обязательств. Поэтому я теперь вам предлагаю такой вариант: через полчаса вы будете свободны и вернетесь туда, откуда пришли. Я же в свою очередь никому не скажу о том, что вас видел.

– Я согласна, – ответила София. Ей было очень стыдно за то, что она соглашается на такое предложение.

«Но уж лучше изменить памяти Алексея и остаться на свободе, чем снова попасть в застенки», – подумала она.

Рука Сергея начала расстегивать пальто Софии.

В совершенно убитом состоянии София вернулась в институт, девушке было плохо как никогда. Рука Софии нащупала в кармане пачку сигарет и девушка, не раздеваясь, прямо в коридоре закурила.

– Софья! – возмутилась мадам Гуляева, увидев эту картину, – Ты вообще, где была?

– Погулять ходила, – ответила девушка.

– В Шлиссельбург захотелось? Забыла, как с баржи сбегала? Один раз тебе повезло, а второй может и не повезти, – сказала Мария, – Туши сигарету!

Совершенно проигнорировав Марию, София пошла в дортуар.

Вне себя от возмущения, мадам Гуляева пошла за мадам Пуф.

– Анна Игоревна, – сказала классная дама, – Мадемуазель Кожемякина и сбегала на прогулку, и курит в коридоре, и меня совершенно игнорирует.

Вскоре в дортуар пришла мадам Пуф.

– Собольникова! – совершенно на автомате сказала она.

София так же на автомате обернулась. Вдруг поняв, в чем ее роковая ошибка, девушка сказала:

– Только моя фамилия – Кожемякина.

Внимательно вглядевшись в лицо девушки, мадам Пуф вышла из дортуара.

София в полном шоке смотрела по сторонам, как вдруг увидела, что в дортуар вошла пепиньерка Анна Калинина, она же Эмилиана Елагина.

– Мадемуазель Кожемякина, я вас не узнаю, – услышала София, – Извольте объясниться.

– Мадемуазель Калинина, если у вас есть какие-то вопросы или сомнения по поводу моего поведения, вы можете их высказывать сразу классной даме, минуя меня, – ответила девушка, выйдя в коридор и направляясь в комнату Эмилианы, – А то ты не знаешь, что со мной. Переживаю из-за того, что понимаю, что половину института меня узнала, скоро опознает и вторая половина, а потом кто-нибудь сообщит в Третье отделение, что якобы утонувшая Собольникова прячется от заслуженного наказания в Смольном. Да не могу я держаться, тем более, что понимаю, что ни ты, ни мадам Гуляева меня сдавать не пойдут. Что нельзя сказать о дорогой моей и любимой Анютке. Откуда я знаю, что придет в ее голову? Она меня и раньше не сильно жаловала, а вот после сегодняшнего эпизода…Все, Эми, отучилась я свое.

Не сумев сдержаться, девушка заплакала, присела на стул, потом успокоилась и продолжила:

– И на свободе свое тоже отходила. Приедут скоро за мной снова… Боюсь, что поняла Анютка, кто я такая. Как последняя дурочка раскололась, сегодня, ну ты видела, что произошло. И, что самое страшное, она меня назвала Собольниковой, а я отреагировала на эту фамилию. Ну сама понимаешь, как не отреагировать на то, как тебя девятнадцать лет называли до этого… Вот голову сейчас сиди и ломай, то ли узнала она меня, то ли просто так назвала. Стоит ли ждать приезда жандармов или пока рано… Понимаешь, Эми, я сама виновата, Гуляеву проигнорировала, а она взяла и Пуф на меня нажаловалась. Надо было не игнорировать Марию Игоревну, может быть, все бы обошлось. Ну даже наказала бы она меня, пережила бы, а теперь вопрос о моей свободе стоит на повестке дня…

София тяжело вздохнула.

– Вот бы мне сбежать куда-нибудь сейчас, да совсем некуда… Так что придется оставаться здесь и рисковать.

После всего произошедшего София решила сходить в лазарет, к Геннадию.

– Сонечка, что-то ты давненько ко мне не приходила, я даже переживать начал. Что случилось?

– Понимаешь, не хотелось. Тут еще какая история вышла, я же на прогулку решила сходить. То есть в самоволку сходила, ну побег, ты понимаешь. Не смогла больше в четырех стенах сидеть. Так мало того, что чуть было не попалась полиции, еще много чего произошло, – София пересказала недавнюю ситуацию, – А сейчас маленько в себя пришла, вот и решила к тебе сходить в гости. Как только подумаю, что могла отправиться, откуда сбежала, мороз по коже.

– А что там с полицией-то вышло? – поинтересовался Геннадий.

– Да понимаешь, – уклончиво начала София, – Просто много жандармов на улице было, счастье, что не узнали. А так все обошлось.

Девушке совершенно не хотелось рассказывать свой поход в отделение и уточнять, как именно она смогла оттуда выйти.

– Ладно, что все хорошо кончилось, – сказал Геннадий, – Не волнуйся, все будет хорошо.

Мария Игоревна тоже немало переживала, не сделала ли она хуже Софии своим поступком, однако, вскоре женщина решила, что если бы даже ничего не произошло, все равно бы мадам Пуф все сама поняла, поэтому все это только вопрос времени.

26 октября, раннее утро. Мария Игоревна, как обычно, встала и привела себя в порядок. До того момента, когда надо будет будить девочек, еще было время, поэтому женщина решила понаблюдать за полупустыми московскими улицами. Вот мальчик продает газеты, вот торговцы идут на рынок… Вдруг Мария не поверила своим глазам – в институт входили двое жандармов.

Женщина опешила от такой картины и не знала, как на нее реагировать.

“За кем?” – подумала она, – “Такую рань явно решили кого-то забрать по-тихому, без шума. Вариантов немного, либо Софья, либо Эмилиана, либо я…”

От последней мысли настроение Марии испортилось и она решила заняться делами, чтобы забыть увиденное.

Однако у нее это не получилось. Придя в дортуар второго класса и объявив, что пришло время вставать, Мария снова вернулась в свою комнату, чтобы и дальше понаблюдать из окна, что именно забыли жандармы в институте.

“Нет, за мной вряд ли могли приехать”, – подумала Мария, – “А вообще, пусть сначала докажут, что я вообще этот кружок посещала. Так что это явно или Софья, или Эмилиана. Жалко как девочек, в свои юные годы чего понаделать уже успели…”

От этих мыслей Марию Игоревну отвлекло увиденное в окне. Двери института открылись и оттуда вышла выпускница с жандармами по бокам.

“Значит, София”, – подумала Мария, – “Бедная девушка, не смогла свою тайну сохранить. Да и тетка Ганна явно поспособствовала ее аресту. На два месяца жизни в институте хватило Софью… Вот правда, знала бы, что ее скоро заберут, не портила бы ей нервы дополнительно, подумаешь, курила по углам… Не мое это дело, если уж на то пошло.”

Софию, на следующий день, 26 октября, мадам Пуф разбудила чуть ли ни за час до подъема. Девушка недоумевала, зачем ее подняли так рано, однако, понимала, что дело плохо, арест неизбежен. Анна Игоревна привела выпускницу в пустой класс, а вскоре туда вошли жандармы.

– Ну что, Софья, погуляла и хватит, поехали обратно в Петропавловку, – сказал один из жандармов.

– Мое имя – Кожемякина Софья Ивановна, – упорствовала девушка, – Я не понимаю, что вы от меня хотите. Я дочь томского помещика.

– Раз ты дочь томского помещика, покажи свои руки, – сказал жандарм и задрал рукав платья Софии, – Куда ты свои метки денешь? Все, каторжаночку теперь всегда будет видно.

Поняв, что дело плохо, София замолчала и вскоре, вместе с жандармами, поехала сначала в участок, а потом в столицу.

========== Возвращение за решетку ==========

В отделении полиции разговор, начатый в институте, продолжился.

– Вот, привезли девицу. Мадам утверждает, что это София Львовна Собольникова, однако, та все это отрицает и говорит, что она – дочь томского помещика. Однако, судя по состоянию ее рук, есть подозрение, что это может быть беглая каторжанка, – сказал жандарм

– Да, совершенно верно, я Софья Ивановна Кожемякина. Шрамы на руках появились после того, как я как-то давно по глупости пыталась вены порезать, – сказала София.

– Конечно, она сейчас будет хоть что говорить, лишь бы выкрутиться, – сказал Петр Васильевич, – Неужели не видишь, Собольникова это. Немного изменившаяся, но очень похожая. Мадам, спасибо вам за бдительность, – сказал он мадам Пуф.

– Ну что, Анна Игоревна, я давно заметила, как вы меня настолько любите, что готовы избавиться от меня любым способом, – сказала София, – Кстати, может быть, вам будет интересно, мне ведь еще раз приговор поменяли. Да, вот так в жизни бывает, сначала – высшая мера, потом – вечная каторга, потом – 15 лет присудили. Вот не дай Бог вас увижу, когда выйду, не знаю, что тогда будет.

– Слушай, ты за базаром следи, свидетелей вокруг сколько, – сказал девушке жандарм, – Сейчас у меня до уголовного дела договоришься. Ну а что, для разнообразия к политической статье прибавится и вторая уголовная. Будешь уникальной представительницей совмещения этих вопросов. Переплюнула своего отца, кстати, у него только одна судимость была.

На всякий случай София решила замолчать. Вскоре документы были оформлены, и девушка отправилась в камеру.

В камере София опять погрузилась в свои мысли.

«Вот так всегда и бывает… Ненадолго свободу увидела и снова меня забрали… И что мне сейчас ждать? Этап в Петропавловку, потом в Шлиссельбург. Наверное, уже весной, потому что сейчас навигации нет…. А что ты хотела? Думала, что в Смольном сможешь укрываться? Не вышло. Мало того, что баба Нюра вычислила, так ты еще и сама себя сдала. Вот поэтому сиди здесь и молчи» – подумала девушка, – «Ох, тятенька, как хорошо, что ты уже не узнаешь, что Соня уголовницей стала, это же позор какой… Стыдно сказать кому-то».

27 октября. Софию, уже после утомительного этапа на поезде, вели по коридорам Петропавловской крепости. Девушка смотрела по сторонам и с облегчением обнаружила, что ее цитаты и фрагменты письма мадам Елизавете уже были сняты. Будто прочитав ее мысли, жандарм сказал:

– Да, сняли твои опусы. Но ничего страшного, тебе здесь до весны находиться, пока в Шлиссельбург не переправят, еще много, наверное, другого скажешь. А так никто рисковать не будет, чтобы в ноябре по неспокойной погоде катер гонять.

«Вот даже и не знаешь, хорошо это или плохо», – подумала София, – «Наверное, хорошо. Здесь читать можно и за деньги питание улучшать. А там все, конец биографии. Только бы чахотка у меня не обострилась, иначе совсем худо будет»

Прошло немного времени. София всеми мыслями постаралась примириться с тем, что она снова – узница Петропавловской крепости и будет ею до весны, пока не отправится в Шлиссельбург. Вдруг дверь камеры открылась, и туда вошли жандармы.

«Что надо на этот раз?» – подумала София.

– Знаешь, что тебе было бы, если бы с каторги сбежала? – спросил он, – Из Сибири или с того же Сахалина?

София недоуменно промолчала.

– Не знаешь? И не надо знать, крепче спать будешь, – сказал жандарм.

– Да говори ты, пусть знает, что под счастливой звездой родилась, – добавил второй.

– В общем, выдрали бы тебя как сидорову козу, месяц бы сесть не могла. Неужели Емельянова не рассказывала, как она с Сахалина неудачно сбегала?

София молчала, и ей становилось плохо. Девушка действительно вспомнила, как Мария Михайловна рассказывала о своей жизни, и эпизод с неудачным побегом с Сахалина тоже не таила.

– А так ничего тебе за побег не будет, хотя, честно говоря, жаль, – добавил жандарм, – Ну максимум в карцере недельку посидишь, и то, если начальник охраны не против будет.

– Надо будет убедить его, чтобы разрешение дал, – добавил второй, – А то совсем безнаказанной останется, подумает, что сбегать – это в порядке вещей.

Шок Софии было трудно описать словами. Девушка сидела пустым взглядом, уставившись в одну точку.

Вскоре начальник дал свое согласие, и жандармы снова вошли в камеру Софии.

– Ну что, София Львовна, пойдемте с нами, – сказал жандарм, – А что, вам не привыкать по карцерам отдыхать. Это какой, значит, поход у вас? Пятый, десятый?

София молчала, ей не хотелось разговаривать.

– Восьмой, – ответил за нее второй жандарм, – Причем только последний раз она неделю полностью отсидела, когда заложницу захватывала. А до этого так, ненадолго водили.

– И в этот раз на шесть суток пойдешь, благо, начальник разрешил, – сказал первый жандарм, – Ну что, сама пойдешь или, как обычно, под руки тащить?

– Сама пойду, – тихо ответила София.

2 ноября Софию вернули в камеру. Девушка слегка отошла от шока и несколько пришла в норму. И, что больше всего радовало Софию, как ей показалось, к ней полностью вернулся рассудок, который периодически уходил во время обучения в Смольном.

«Вроде бы все вернулось обратно, на свои места», – думала девушка, – «Хоть бы надолго это осталось со мной, а то совершенно не хочется как в Смольном нести что попало, не понимая, стоит это говорить или нет. Это ж только надо было придумать, у классной дамы попытаться сигареты стрельнуть. Хорошо, что не у бабы Ани, иначе бы влетело по полной программе, к начальнице бы явно повела».

София выглянула в окно. Снег уже потихоньку начал покрывать землю, однако, твердый покров еще не установился.

«И даже зимы толком не увижу. Разве что через окошко», – подумала девушка и вдруг пришла к мысли, которая ее шокировала, – «И не увижу в ближайшие пятнадцать лет, потому что примерно полгода я уже отсидела».

От этой мысли Софии снова стало плохо, девушка упала на постель и заплакала. Спустя некоторое время София решила взять себя в руки.

«Надо как-то адаптироваться к новым условиям», – подумала девушка, – «Как говорят, человек не собака, ко всему привыкнет. И я со временем привыкну, надо только как-то перестроиться».

София даже не догадывалась, что находиться в крепости ей оставались считанные дни.

3 ноября. София сидела в камере Петропавловской крепости и смотрела на падающий снежок. Невольно в голову девушки пришло воспоминание практически годичной давности, про 10 декабря 1886 года.

«В тот день последний раз мы с Алешенькой были вместе. Так же снежок шел, как сейчас помню», – вспоминала София, – «Да, потом на суде я его видела, но это уже совершенно не то. А тогда я последний раз видела на свободе и Алешеньку, и Емельянову».

София пустилась в вспоминания.

«Как говорили свидетели на суде, посреди белого снега дымилась карета, вокруг валялись мелкие детали, а снег стал слегка черным от взрыва… Хорошо, что я этого всего не видела, иначе бы долго потом снилось».

Девушка присела на табурет.

«Ох, Алешенька, скучаю я без тебя, очень скучаю. Пока в институте была, казалось, Геннадий твое место в душе занял, а здесь, в Петропавловке, я уже восьмой день только тебя вспоминаю… Лето у матери в деревне, особняк Емельяновых. Какие же счастливые времена были…» – девушка заплакала, – «Уже почти год прошел с момента нашего расставания, и девять месяцев я без тебя вообще, с того момента, как ты погиб. Проклятая система, уже двоих людей у меня отобрала, тебя и тятеньку… Ничего, если доживу до освобождения, то я на этом не остановлюсь, пойду дальше обязательно, и пусть будет что будет. Может, повезет чуть больше, чем вам, мои дорогие, а, может, и так же все окончится».

София посмотрела на казенную одежду, халат, коты и подумала:

«Платьюшко мое… Не те вполне неплохие наряды, что мне мать шила, но хотя бы не институтская форма… Хотя, если отбросить все эти нарукавники и прочее, то платье, само по себе, напоминает то, что мне мама однажды шила, тоже голубое было и фасон простой. Говорила, будешь, Сонечка, на речку летом в нем бегать… А потом лето кончилось и как раз, мне такая же форма в институте досталась».

Девушка посмотрела на свои руки.

«Да, руки заживать долго будут… И, как сказал Геннадий, все это безобразие до нуля не пройдет, шрам останется. Машинное масло во всем виновато… А плевать, пусть остается, мне скрывать нечего, пусть будет видно, что я в застенках побывала, все равно уже», – подумала София и вдруг резко сменила тему в голове, – «Как там мои детки? Забыли, поди, свою мамку… Да это, как бы грустно не звучало, наверное, и к лучшему. Не будут так переживать, что мамки нет, не то, что Соня… По тятеньке периодически убивается».

4 ноября.

Как бы это странно не звучало, но в последние дни София чувствовала себя полностью успокоившейся. Девушка, будто, попала домой, а если не домой, то туда, где ей было спокойно находиться.

«Хоть легче мне стало», – думала София, – «Конечно, не знаю, надолго ли, но хотя бы я не пугаюсь каждого шороха, как в Смольном. И на сигареты тянуть перестало, наверное, это и вправду было от тех переживаний, что меня скоро разоблачат. Надеюсь, с Эми все в порядке, она завершила все то, что хотела сделать и не попадется так же глупо, как попалась я»

Девушка сидела на табурете, смотрела в окно и была практически счастлива.

«Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо, иначе быть и не может», – думала София, – «Ага, всего пятнадцать лет, а потом чистейший морской воздух, чайки, покой… Но зато не все потеряно, есть еще надежда. Надо только ждать».

6 ноября. Этот день ничем не отличался от предыдущих. Девушка сидела на табурете и смотрела в окно за пролетающими снежинками. Вдруг дверь камеры открылась и туда вошел незнакомый человек.

– Собольникова София Львовна? – услышала она.

– Да, – удивленно сказала девушка.

«Чего пришли?» – подумала София, глядя на жандармов.

Один из них протянул девушке бумагу.

– Читай, – услышала она.

София взяла документ и начала чтение.

«Амнистия? От Великого князя Дмитрия Константиновича, который прошлой весной Елагиной амнистию не захотел подписать…» – подумала София и не поверила своим глазам.

«Нет, действительно, амнистия», – перечитав текст, поняла София, – «В прошлый раз Ася посодействовала, а в этот раз кто? Неужели Эми? Значит, и ей такая же амнистия пришла, как хорошо, и у нее все обошлось. А то как она рассказывала, что понимает, что иного, кроме высшей меры, не светит, мне страшно за нее становилось».

Осознав, что это действительно не розыгрыш, София заплакала. Вдруг к ней пришла совершенно незваная мысль:

«Вот всегда так бывает, полностью хорошо быть не может. Пришла амнистия по политической статье – по уголовной еще сидеть и сидеть… Вот, Аленушка, какую свинью ты мне подложили, ненавижу. Хотя прошлого уже не изменить, мне с этим как-то жить дальше. Так бы уже вышла, а так из-за этого Пустозвончика еще придется задержаться в этих стенах», – подумала она как вдруг услышала:

– Значит, пять месяцев ты уже до побега отсидела, а шестой – пошел в зачет из того времени, что ты провела весной 1886 года в доме предварительного заключения на Шпалерной, – услышала девушка. Однако, София была в таком шоке, что не могла никак реагировать на этот факт.

«Ну освободили досрочно – и освободили», – подумала она, – «Надо теперь думать, что дальше делать».

Тем временем, девушке уже выдали одежду, в которой ее арестовали совсем недавно и дали подписать документ, что ей возвращают изъятые при аресте 25 копеек и булавку.

«А сейчас куда? Вот так просто выпнут на улицу или отвезут куда-то?» – подумала София, – «Хотя пусть будет хоть что, в Москву я и зайцем как-нибудь доберусь, поживу пару дней у Бирюковых, а потом в родительском доме обживусь. Знала бы я, что будет амнистия, может быть, бы и летом не сбегала, а спокойно бы досидела, сколько положено. Хотя кто знает, что у меня бы с чахоткой за это время произошло, может, обострилось бы все да померла бы я уже давно, не дождавшись освобождения. Даже не скажешь, как правильнее поступить было бы».

Совсем скоро девушку уже повели в тюремную карету. Со стороны это смотрелось совершенно дико – институтка идет в сопровождении жандармов, однако, Софии было все равно, что думают на эту тему другие.

«Главное, чтобы сейчас в Москву вернули, а там разберусь», – подумала девушка, – «Ужас, почти полгода отсидела в одиночке… Как же Мария Михайловна три года в одиночке на Сахалине провела и в здравом рассудке осталась? Зато теперь точно, как говорят, выхожу на свободу с чистой совестью. За все отплатила и отсидела, сколько положено… Можно будет снова жить спокойно и не прятаться никуда».

Дорога до Москвы так же была морально тяжела для девушки. Если в прошлый раз в вагоне третьего класса люди постоянно косились на молодую женщину в сопровождении жандармов, то в этот раз недоуменных взглядов было еще больше. Это было и неудивительно – не каждый день полиция везет куда-то смолянку. София смотрела на окружающих, искренне ненавидела каждого, кто смотрел на нее больше секунды, и была готова вообще раздеться, чтобы никто не видел то, что она в форме воспитанницы Смольного.

«По-моему, когда баба Нюра привела с утра после пьянки в столовую Никонову с Алкандрой в ночнушках, на них и то меньше пялились», – подумала София, – «А на меня всё смотрят и смотрят, уже надоели. Приеду домой – сожгу это форму или отдам нищим, как же она мне надоела…»

В Москве жандармы так же пересадили Софию в заранее приготовленную карету и отвезли в Смольный.

София всю дорогу сидела молча, она думала, что ее везут к Бирюковым и не знала, что скажет им при встрече.

«Наверное, просто поздороваюсь и спрошу, можно ли наверх подняться. А там по ситуации будет видно», – решила девушка.

Вскоре карета остановилась. Жандарм открыл дверь, спустился на землю, подождал своего напарника. После них спустилась София. Увидев, что они находятся перед институтом благородных девиц, в глазах девушки потемнело, и она начала терять сознание.

«Из одной тюрьмы сразу в другую», – подумала София, – «Не хочу, не буду здесь больше находиться. Меня дети ждут».

После того, как девушка немного пришла в себя, в ее голове еще раз пронеслась мысль:

«Не буду здесь учиться, не хочу!», – подумала София и побежала прочь.

Однако далеко уйти ей не удалось. Жандармы практически сразу догнали девушку, повалили на землю, заломили руки.

– Тебя прямо так вести в институт или, может быть, сама пойдешь? – услышала она.

– Сама не пойду, – сказала София, – Меня дети ждут. Амнистия, называется, из Петропавловки прямо в Смольный. Невелика разница.

Не отпуская девушку, жандармы завели ее в здание института.

К крыльцу Смольного института благородных девиц подъехала тюремная карета. Из нее вышел жандарм, потом еще один, и только после них молодая женщина с институтской форме.

– Пошли, – сказал один из них Софии, и они вошли в здание института.

В вестибюле один из жандармов обратился ко второму:

– Следи за ней, я пока к начальнице.

София, которая была снова одета в институтскую форму, безучастно смотрела по сторонам.

«Таскают меня туда-обратно, словно я вещь какая-то», – подумала девушка, – «Амнистия – так отпустили бы на все четыре стороны, нет, сюда привели… И опять я в форме, а что поделать, забирали же тогда из института, я была в форму одета…»

После краткого разговора с начальницей, жандарм вернулся и сказал девушке:

– Значит, несмотря на то, что ты снова свободна, ты здесь остаешься. И только попробуй уйти куда-нибудь, пожалеешь. Было дано указание вернуть тебя сюда, чтобы доучилась, все понятно?

– Да, понятно, чего тут непонятного, – сказала девушка.

– Надеюсь на твою порядочность, если что – пришлем жандарма, будешь как принцесса Датская в прошлом году с личной охраной ходить, поняла?

София кивнула.

– Все, свободна, можешь идти к классной даме или к кому-нибудь еще, рассказать, что вернулась. Пусть порадуются, – услышала девушка.

– Да, пусть порадуются, не все же нам с тобой мучиться, – подтвердил второй жандарм.

София вошла в дортуар и снова расположилась там.

«Уже который раз меня то отчисляют, то восстанавливают, как-то поднадоело…» – подумала девушка, – «И в этот институт вечно ссылают, тоже надоело. Сейчас жила бы себе у Бирюковых, растила деток, ан нет, жандармы прямо из столицы привезли в институт».

В дортуар вошла мадам Пуф. От одного ее вида девушка вспомнила все свои былые обиды, самая яркая из которых началась совсем недавно, в тот день, когда классная дама донесла полиции, что Софья Ивановна Кожемякина и София Львовна Собольникова – один и тот же человек. Решив, что не стоит скрывать то, что хотелось сказать уже давно, девушка начала монолог:

– Ну что, дорогая моя и любимая Анна Игоревна, как говорится, вечер в хату. Не добились вы своего, не удалось избавиться от Сони, хоть и взяли ее в свое время на понт. Кипешнулась Софьюшка, а синемундирники ласты ей завернули, браслеты надели да в казенном доме закрыли. Однако, не все так просто. Амнистия пришла террористке, а жандармы привезли снова ее в институт. Только вот незадача – я же с недавнего времени не только политическая, но еще уголовница. Персональное спасибо за это мадемуазель Колынцевой, благодаря ей у меня вторая судимость появилась. Вот только не понимаю я, почему меня никак окончательно не отчисляют, а все тянут кота за грешные места. Так бы жила уже в родительском доме, растила детей, окончила школу заочно, а так должна сидеть здесь как в тюрьме. Кстати, авторитетно заявляю, отличия между Смольным и Петропавловкой минимальные, разве что аттестат по выходу из крепости не выдают, да и знания немного другие прибавляются. Поэтому придется нам с вами терпеть друг друга еще полгода, до моего выпуска. Была бы моя воля – сегодня же покинула бы это заведение, но не мне это решать, кстати, и не вам тоже.

– Ты что себе позволяйт, Софья, – услышала девушка голос классной дамы, – Ты что делайть и вообще, чего добиваться?

– Чего я делаю? Да ничего я не делаю, правду решила сказать, хотя да, это идея, можно будет отчисления подобиваться. Да, я отчисления добиваюсь и свободы, которую уже третий год не вижу. То Смольный, то всякие злачные места, вроде Шпалерной или Петропавловской крепости, про полицейский участок вообще молчу… Кстати, можете сходить к Маман, пожаловаться на то, что в институт террористок начали поставлять, может, к вашим доводам она и прислушается и выгонит меня отсюда к чертовой матери. Наконец-то свободной тогда стану. От этого и вам, и мне лучше будет. Это если в августе я пряталась в институте, потому что в Шлиссельбург не хотелось, а больше идти некуда было, то сейчас я здесь нахожусь не по своей воле и даже не по воле опекуна, как больше двух лет назад. Жандармы, понимаете ли, привезли меня сюда, чтобы я училась и стала если не благородной девицей, то хоть кем-то, на их взгляд, приличным. А я и была приличной девочкой, пока моя бедная мать не умерла, а государство не взяло на воспитание. Выходит, оно во всем виновато. Например, в том, что несколько раз посидев в участке или другом подобном месте просто так, ни за что ни про что, я задумалась, а не правильно ли поступают те, к кому меня ошибочно причислили. А моей бедной матери даже в кошмарном сне бы не приснилось, что Соня в нелегальной лаборатории гонит нитроглицерин, а ее ручки вместо нот для фортепиано держат бомбу и вот-вот готовы ее метнуть… Да и в моей головке совершенно не было такой мысли, что я могу взять и заложницу захватить. А что поделать, жизнь такая, не знаешь, что завтра будет. Кстати, шрамы у меня на руках появились не потому, почему я вам тогда сказала, а это память о наших застенках и о том, как подкандальники решили не надевать. Вечное напоминание о том, что борьба еще не окончена.

София посмотрела на мадам Пуф и увидела, что она очень разозлилась.

«Вот и чудесно. Сейчас потащит меня к Маман и начнет говорить о том, что таким хабалкам не место в институте. Может быть, повезет и меня отчислят», – подумала девушка. Она даже не догадывалась, что все пойдет немного не так.

– Спасибо за познавательный рассказ, однако, я это и без тебя знаю, – сказала мадам Пуф Софии, – А теперь пошли, я покажу тебе твой новый дортуар, здесь ты будешь жить, я не позволю, чтобы ты жила вместе со всеми остальными девочками.