Текст книги "Страна, которой нет (СИ)"
Автор книги: Kriptilia
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)
Впрочем, традиция.
Сидящий сейчас через сектор старший наблюдатель от РФ Петров – отличная фамилия для дипломата, – видимо, думал о том же, потому что планшетка расцвела "Балладой о царской милости".
Абдур Рахман, вождь Дурани, мы повествуем о нем
Растворил он пасть,
и набили всласть ее золотым зерном,
Вы знаете плод от его щедрот,
как сладок каждый дар,
Вы слышали песнь: Доколь? Доколь?
О, Балх и Кандагар!
Это, конечно, Афганистан, а не Пакистан, но сюжет тот же. Русские любят Киплинга и давно перестали стесняться своего визита на юг: настоящей империи подобает воевать в Афганистане, можно сказать, традиция.
Акбар Хан договорил. Теперь начнется самое интересное. У Ренье есть инструкции, у большинства присутствующих есть инструкции, и теперь все эти директивы, полученные от правительств, начнут проявляться – а представители разных держав объединяться и делиться на коалиции. В кулуарах ходили слухи, что Акбар Хан исчерпал лимит терпения Эмирхана Алтына. Еще ходили слухи, что этим непременно воспользуются китайцы. Еще поступали сведения о том, что Россия наконец-то закончила перевооружение своей армии и больше Акбар Хану не станут сбывать устаревшую технику даже по цене выше бросовой – за неимением техники.
Еще ходили уже совсем не слухи, что американцы хотят воспользоваться ситуацией и предложить Акбар Хану помощь в борьбе с терроризмом, от которой тот не сможет отказаться. Что куда менее приятно, эта мысль казалась здравой еще и кое-кому в Берлине, Риме и Брюсселе. Все равно на этом месте будет сидеть какая-нибудь сволочь, так лучше пусть сидит привычная. И наша.
Инструкции Ренье предписывали наблюдать, анализировать и не вмешиваться. В настоящее время ситуация в Западном Пакистане лежит вне интересов правительства Франции. Наблюдать… со временем это становится интереснее, чем действовать. Меньше вовлеченность, шире поле зрения, никакой нервотрепки. Падение Акбар Хана – шоу, которое Ренье хотел бы наблюдать с лучших мест. У него были основания полагать, что фейерверк достигнет небес. А кроме того... это будет просто приятно, даже в отрыве от фейерверка.
В данный момент самой неприятной чертой западнопакистанского президента Ренье полагал не ярко выраженную психопатию, не патологическую лживость и даже не то, что когда Акбар Хан возвышал голос, то брызгал слюной на окружающих. Ходу заседания гораздо больше мешала его манера говорить много, бурно и совершенно не по делу. Президент даже небольшой державы – не свидетель в зале суда, его не оборвешь, когда его понесет черт знает куда. По-хорошему, его даже перебивать не положено, чем Акбар Хан вовсю и пользовался, впрочем, в последние два десятка лет русские дипломаты научились нарушать этикет с элегантной непринужденностью.
– Если мой вопрос неясен, – проговорил господин Петров, как бы хмурый и невыспавшийся, – я повторю. Почему международную комиссию по соблюдению прав заключенных не допустили в тюрьмы округов Маншехра, Наушера и Пешавар?
Потому, ответил ему исключительно про себя Ренье, что эта комиссия рисковала бы застать там сцены из только что процитированной вами, достойный коллега, баллады. Например, людей, доведенных до почти полной несовместимости с жизнью, и поддерживаемых в этом состоянии, пока они не подадут – в стандартной форме, заметим – петицию о смерти. После чего тюремный врач аккуратно поставит галочку в графе "самоубийство". Хотя мог бы и в графе "естественная смерть" – поскольку этот вид смерти в данных учреждениях и является самым естественным.
Акбар Хан уставился на русского выпуклыми блестящими глазами, в которых томная поволока токующего глухаря уже сменилась глухим раздражением. На президентском лице была написана совершенно неуместная в его положении обида. Не благородное «И ты, Брут?..», а что-то такое детское – «Предатель! Подлый предатель!» Да, негодяй. Цинично пользуется тем, что обвинять российского представителя в участии во всемирном заговоре несколько, скажем так, нерентабельно для президента Западного Пакистана – и задает гадкие неудобные вопросы. Тридцать лет назад на жаргоне первых сетей это называлось словом trolling.
Уместно, тем более, что Петров и выглядит так, будто вчера из-под Уральских гор вылез, а позавчера еще был покрыт мхом и охотился по ночам на неудачливых путников.
– Потому, – давит из себя Акбар Хан, – что та самая террористическая деятельность в этих районах не позволяет нам обеспечить безопасность комиссии.
Потому что там прибраться не успели, думает Ренье, но вслух не говорит, и даже на планшете не пишет, благо, и так всем присутствующим все ясно. Где успели, туда и пустили.
– Так глава службы безопасности комиссии подавал заявку на обеспечение безопасности при помощи российского контингента еще до прибытия на территорию республики. Мы были готовы предоставить свою помощь, и, как всем известно, у нас большой опыт в разработке и проведении подобных мероприятий, – бухтит подгорный тролль Петров.
Акбар Хан отбивается воплями, что появление иностранного – и немусульманского – вооруженного контингента в полумятежном регионе вряд ли будет способствовать умиротворению этого региона, а, скорее, наоборот, приведет к дестабилизации...
– Но, конечно же, речь идет о мусульманском контингенте, – разводит руками Петров, – Российская Федерация – страна многоконфессиональная и во имя прав человека готова создать временное формирование практически любого религиозного состава.
Даже ваххабитского, думает Ренье.
Вот именно, кивает Петров.
У этого публичного издевательства над всенародно избранным президентом Западного Пакистана может быть много причин. Возможно, Россия просто видит необходимость дистанцироваться от такого крайне сомнительного партнера. Это самый безобидный для Акбар Хана вариант. Однако, более вероятно, что Кремль заинтересован в том, чтобы сменить его на более покладистую и приличную фигуру. Китай будет только «за». Вот насчет персоналий они могут разойтись, конечно. А Туран? А Британия? Представители делегаций с интересом следят за диалогом.
Есть и третий: что готовность сместить Акбар Хана уже выразил частным образом кто-то еще... и Петров сейчас показывает, что Россия не станет возражать.
– Вы... Вы...– Акбар Хан привстает, тычет в аудиторию растопыренной пятерней,– вы будто забыли что я...– он набирает воздух и выплевывает его весь,– бессмертен!
И садится, хлопнув крышкой стола.
Никто из участников заседания даже не удивляется. Привыкли.
«Они не муджахиды! Они – распространяющие нечестие на земле! Распространяющие порчу на земле! Они служат иудеям и христианам, чувствуют они это или не чувствуют. В то время как евреи разрывают на части Палестину и пытаются разрушить мечеть Аль-Акса, в это время они побуждают к разрушениям где?! Среди евреев? Нет! Они говорят: «Будем делать подрывы в землях мусульман». И говорят: «Наш путь к Иерусалиму строится в первую очередь на том, чтобы покончить с…», – с теми, кого они называют кафирами, в то время как это мусульмане. Остерегайтесь же этих идей! Остерегайтесь этих идей. Идей хариджитов! И древние хариджиты были лучше хариджитов нашего времени. Хариджиты нашего времени – отъявленные лжецы! Они лгут и хитрят. Древние хариджиты выступали открыто на площади. У них не было лжи. Потому что они считали ложь чем? Куфром! (Неверием) А эти – разрешают ложь, одевают женские одежды, вплоть до… Как вы слышали, несколько дней назад, когда прибыли двое из числа этих, распространяющих нечестие на земле, и захотели въехать в нашу страну из кое-какой страны. И они были задержаны, за что вся хвала Аллаху от нас. Когда полицейские потребовали, чтобы они остановились – они остановились. Затем парень, водитель машины, за которым сидела женщина, одета как женщина, в абайе и женской одежде… Полицейский его спросил: «Кто это с тобой?» Он ответил: «Моя мама». А? Вот это вот что ли джихад?! Или же это распространение порчи? Или это шайтан забавляется с ними, заблудил их, ослепил и лишил зрения? Так вот та, которая была для обмана одета в женскую одежду, вышла и открыла огонь. Что привело к тому, что с ними быстро расправились, и в результате была убита она, или же был убит он. И вся хвала Аллаху».
Шейх Салих Ас-Сухейми, «Они – муджахиды?!» 2010 год
Амар Хамади, после рабочего дня
Шестнадцатый оказался прекрасно воспитанным молодым человеком, настолько хорошо воспитанным, что Амар заподозрил его корыстный интерес, когда тот заказал не только ужин, но и бутылку Шато Мусар. До этого он с редкостной элегантностью напросился в гости посмотреть на летягу, а по дороге болтал про всю свою родословную – и папу-ливанца, посла в Индии, и про мать-левантинку, и про пятнадцать из двадцати трех лет жизни, прошедшие в Дели, и про далекого генуэзского предка, купца. Мальчик явился за полчаса до конца рабочего дня, в форме, сидел за машиной, пока Амар доделывал то, что не успел вчера, и позавчера, и на прошлой неделе, сидел, имитировал работу, и наконец увязался следом, долго болтал о соревнованиях летунов, получил приглашение в гости и потряс хозяина до глубины души тем, что за пять минут уговорил Зверь залезть к нему на руку.
– У меня хорошая аура, – скалил зубы гость.
– Да? А почему, кстати, ты не в С? – С такой биографией и свободным знанием хинди и урду самое место в секторе стран РИК.
– Меня Чжан Лян не взял, – со вздохом признался Фарид.
– Понятно, – кивнул Амар.
Чжан Лян, новообращенный мусульманин, не стал от этого менее китайцем, и о дисциплине в секторе С ходили устрашающие слухи. Вообще из всех отделов контрразведки Народной Армии только сектор С походил на настоящую – читай, идеальную, словно по канонам китайских или старых советских фильмов, – контрразведку.
Видимо, балованный посольский сын с общим образованием, полученным в Индии, там не пришелся ко двору, или аура не понравилась. Не дотянул до высоких стандартов.
– А Максума вообще выгнал, ну это еще при Демирдере было, тот его к себе перевел.
– А за что выгнал?
Хозяин был практически уверен, что Зверь – это повод, а мальчику хочется посоветоваться, как наладить отношения с Имраном, ну или составить против него маленький служебный заговор. Должно быть, никто кроме новичка в союзники не годился. Амар и не предполагал, что выглядит добрым дядюшкой для малолетних шалопаев.
– За женитьбу, – хихикнул Шестнадцатый, Зверь возмущенно всплеснула крыльями, шлепнула парня по щеке, едва ли нечаянно, подобные шуточки летяга устраивала слишком часто.
– Там и жениться нельзя?
– На невесте начальника нигде жениться нельзя, – философски заметил Фарид, – но китайцы хотя бы за это не убивают. Даже уйгуров.
Амар вспомнил жену Имрана, виденную в гостях, покачал головой. Тут стоило рисковать не только карьерой, но и головой. Потом он оценил неприлично огромное милосердие Чжан Ляна, который только выставил соперника из своего сектора, даже не из управления. А мог бы. Наверху подобного не любили.
– Весело у вас...
– Да, – Фарид потянул себя за челку, намотал прядь на палец и вздохнул. – У нас весело.
И, размеренно покачивая рукой к вящей радости повисшей на его предплечье Звери, принялся излагать, как он сегодня сходил на заседание по урегулированию доброй воли и благоволения – а также перманентного вокругпакистанского конфликта – в роли мальчика с опахалом, то есть лингвистического консультанта при Штаале.
Почему ко мне, не без ужаса подумал Амар, ведь ловушка же, проверка... потом залил вином бабочек в желудке и принялся работать.
– А я ему говорю, ну куда мне этот балкон тепличный на фасад, он там торчит посреди... не как нос торчит, здоровенный же. А он мне – по закону должен быть всюду, где метраж позволяет, у вас позволяет. Не хотите растить фрукты-овощи, займите под другое.
– А ты?
– А я уже об пол стучу головой, ну посмотри, бревно городское, просвети тебя милостивый, что тут вокруг – сад, земли полно, склон такой, что дождевая течет прямо к нам, какие фрукты-овощи на балконе, зачем? А он мне – закон. В целях автономности и на случай бедствий. А я ему – какие бедствия, у нас, что, город? От чего нас отрезать может? Мы ж эту еду и делаем... А он мне – мало ли, сбросят какую-нибудь химию, как на Иран. И вообще, поди и Вождю объясни, что это ошибка. А я ему... А он мне... И тут мне кто будто внутренность головы влажной тряпкой протер. А на каком этаже балкон делать, в законе сказано или не сказано? Не сказано. Ну так сделай на земляном, на первом. Будет веранда и все. Он только икнул. Потом опять заспорил, но уже видно, что только в деньгах было дело – и в чести его, не соглашаться же так сразу забездаром, тем более, что не он придумал.
март 2038, из рабочих записей Мишеля де Сенса, инфопортал «Восточный экспресс».
Ажах аль-Рахман, бродячий проповедник послушания
– Пора записываться, – напомнил Рашид. – У меня все готово.
Записи должны выходить регулярно, где бы ни находился отряд. Дважды важно: для друзей и для врагов. Потому что записей ждут и те, и другие. Сейчас, когда отряд аль-Рахмана ушел далеко от насиженных мест, особенно важно не сбиться с графика. Те, кто следят за ними, не должны насторожиться, а не вышедшая вовремя запись – тревожный сигнал.
– Сейчас, сейчас, дай хоть умыться, – проворчал командир.
– Так я же фильтры накладываю. – Одни и те же, из раза в раз. «Мертвый» фон – небо, песок, – из которого нельзя взять ни крохи информации. Лицо-маска, грубая анимация, тоже повторяющаяся из раза в раз. Анализировать бесполезно.
– Все равно нельзя с неумытой физиономией, – отмахнулся Ажах. – Неуважительно.
Рашид кивнул и принялся еще раз проверять настройки. Камера ему не очень нравилась, давала заметный шум в фоне, но это тоже – примета, все равно что подпись. Гарантия подлинности. Потом слегка подчищенная запись нырнет в хранилище в «серой» сети и оттуда распространится по заранее прописанным маршрутам, на дружественные сайты и к подписчикам.
Интересно, о чем будет сегодняшняя проповедь? Командир никогда не читал по записям, не репетировал выступления, он их, кажется, вообще не готовил – иногда просил найти какие-нибудь данные, но и те просматривал вполглаза. Говорил по вдохновению.
– …сегодня мы поговорим о том, как шайтан пытается разрушить нашу умму. Этих способов много, но самый надежный тот, что меньше всех заметен. Самый опасный яд – тот, что накапливается в костях и убивает через много лет. Такая вода кажется чистой и сладкой, утоляет жажду, но пьющий ее обречен на муки, и передаст яд своим детям. Первый яд был влит в наши колодцы еще сто лет назад. Яд прогресса. Яд убеждения, что прав тот, кто имеет больше вещей и удобств сейчас и получит еще больше – в будущем. Яд мысли, что мир растет вверх и что завтра должно быть светлее, сытнее, слаще. А если это не так, значит вина на опоздавшем. Яд гордыни, жадности и жажды. И не делайте ошибки, он был влит во все колодцы, даже в наш. Яма, вывернутая наизнанку, не становится горой. От скольких полезных вещей отказались наши учителя, сколько безвредных нововведений преследовали даже и смертью – только чтобы не быть похожими на предателей веры. Сколько общин разрушили, называя ересью и нововведением то, от чего не отворачивалось поколение сподвижников Пророка.
Война шла там, где должен бы царить мир – а яд действовал. Сколько детей приносила в мир женщина в Пакистане три поколения назад? Семь. Семерых рожала и вынашивала и милостью Аллаха не меньше пяти оставалось жить. Сколько было у нее детей поколение спустя? Четверо. А перед великой войной? Трое, люди, трое. И это в Пакистане, стране не обиженной благочестием. В еретической Турции – двое и полтора – в Иране, воистину разъяснил им Аллах их нечестие…
Рашид поднял голову, любуясь командиром, потом бросил беглый взгляд на планшет, где небольшое изображение командира дублировало то, что Рашид видел перед собой: человека лет за сорок, с аккуратно подстриженной короткой бородой от уха до уха и яркими умными глазами. Ажах говорил ясно и воодушевленно, с искренним удовольствием. Рашид знал все его выражения лица – гневное при виде непотребств, которые творили неверные, усталое после боя, сосредоточенное над очередной хитроумной бомбой… знал и больше всех любил командира таким – добрым наставником. Если бы не бесконечная война, он, может быть, и занимался тем, к чему больше всего лежит душа: учил бы. Он и сейчас учит, потому что каждый теракт – это урок способным слышать и наказание глухим.
Если бы не война, подумал в который раз Рашид, мы бы вообще не встретились. Если бы не война и все, что той войне предшествовало. Когда-то его не интересовало ничего, кроме компьютеров, и все, кроме отца – мать, братья, сестры, и прочая многочисленная родня, – считали Рашида слишком уж странным и отчужденным. Как говорили в семье, наш Рашид даже есть не любит, потому что на еде нет кнопок. В школе у него тоже не было приятелей. Учился он кое-как даже в хауптшуле, и не потому, что не успевал, он даже по-немецки говорил лучше всех детей-эмигрантов в классе, а потому что не понимал – зачем. Все, что нужно, можно узнать в сети быстрее и проще. Дома хороших оценок тоже не требовали. Отца больше радовало, что младший сын уже зарабатывает настоящие деньги, собирая и настраивая компьютеры всему кварталу, протягивая сети и изгоняя вредные вирусы.
Дома, наверное, что-то происходило. Появлялись какие-то люди, по словам родителей – гости или родственники, с большим багажом или вовсе налегке. Жили порой месяцами, порой только ночевали. Довольно часто отец просил Рашида отправить зашифрованное электронное послание, всегда очень волновался, не попадет ли оно в чужие руки, потом гладил сына по голове и называл умницей. Вот это мальчику нравилось по-настоящему…
– ... пришли другие нечестивцы и разрушители мечетей, и враги Аллаха, хуже неверных, и что же сделали они? Сладкой водой по край налили они колодцы. Голоду конец, сказали они. И не солгали ни словом. Нечестивцы во всем прочем, здесь они не совершили нечестия, сказанное ими верно. Изменили природу, извратив то, что сотворено Аллахом, лучшим из творцов – и сделали то, что никому не было под силу. Сколько людей ни сядет за стол, ответят им "Ешьте и пейте, никто не увидит дна" Разве не доброе дело? Но посмотрите, верующие. Раньше тех, кого не звала вера умножать мир ислама, толкала на это нужда. Дети – защита в старости, дети – стена между родителями и голодом, дети – сила, когда нет своей силы. Что же сделается теперь, когда нужде положен предел?
Что сделается, Рашид знал – сам находил данные. Сам видел доклады туранского министерства труда и социального обеспечения. Они планируют, что «зеленая революция» – тьфу, еще ведь и цвет выбрали нарочно, – в первые же десять лет после начала сократит рождаемость, а совокупность туранских социальных программ – теплицы, всеобщее среднее образование, женское профессиональное образование, пропаганда планирования семьи, – позволит к 2050 году достичь результата 2,2 ребенка на туранскую семью. Как будто один раз это уже почти не случилось. Тогда самые «прогрессивные» страны спасла… война. Погибло столько стариков, что показатели старения популяции резко откатились назад. Теперь туранский Золотой Вождь хочет начать все сначала, но уже куда эффективнее. Раньше можно было напугать людей цифрами: если вы не откажетесь от ложных благ, не перестанете ослеплять себя богатством и праздностью, через двадцать, тридцать лет на одного взрослого мужчину будет приходиться пятеро беспомощных стариков. Теперь турки выдумали теплицы. А мы… неужели мы опять проспали, опоздали, не заметили вовремя?
Когда-то Рашид так увлекся любимым делом, что не заметил – вокруг становится хуже и хуже. Он не смотрел телевизор и не слушал радио – зачем, что там хорошего? – не особенно часто выбирался за пределы квартала. Зачем, если у тебя есть целый мир внутри системника, под крышкой ноута, на экране айпада, киндла? Все под рукой. Музыка, фильмы, книги и самые интересные разговоры. Отец и его странные приятели не называли увлечения Рашида тлетворными новшествами, наоборот, при каждом случае прибегали к его помощи. Вокруг, за пределами дома и квартала, что-то происходило – шли странные разговоры об отмене пособий, языковых экзаменах, потом о семейной ответственности, расселении моноэтнических кварталов, крахе мультикультурализма, европейских ценностях… Рашид об этом почти не думал. Один раз бритоголовые разгромили несколько лавок на их улице, но отцовскую не тронули. В другой раз их с братом побили почти в центре города, а полиция куда-то запропастилась. Все равно у него был целый собственный безграничный мир.
– Не мне говорить вам, Аллах наилучший из хитрецов и не создателям отравы тягаться с ним. Но хотите ли вы судьбы обманутых? Хотите ли видеть, как сжимается мир ислама и как приходит наказание, а оно всегда приходит. Сколько останется нас на дни войны и через сколько поколений число наше в дни мира сделается меньше, чем во времена сподвижников? Где будут все чудеса, когда не хватит рук, чтобы их удержать?
Потом мир треснул и начал рассыпаться на осколки. Сначала Марьям, самая младшая из сестер, плюнула в лицо всей семье, ушла жить с каким-то немецким шофером даже без заключения брака. Потом брат Джафар подрался с этим проклятым Хансом и попал в тюрьму. Несколько обысков дома. Семью поставили под новоучрежденный социальный надзор, велели переехать в другой квартал. К тому времени отец уже не мог продать свою лавку за адекватную цену, они уезжали на последние деньги, недостающее добавила община. Отцовские друзья и гости были недовольны, говорили о том, что Аллах наградит сражающихся за жизнь и честь, но семья Рашида все-таки уехала в Сирию. А через год война пришла и туда.
– Подумайте, подумайте о том, на чьих путях вы стоите. Подумайте, чьей выгоде служит ваше ослепление. Вы, сказавшие, что нет Бога, кроме Бога – и признавшие Пророка Пророком, вспомните, в чем смысл вашей клятвы и узнайте, что не господа над вами голод и сытость, зависть и желание, праздность и нищета. Если овладели они вашими помыслами и вашими делами – гоните их прочь. Нет над вами господина, кроме Аллаха, а он – наилучший из господ.
Может быть, хоть кто-нибудь нас услышит, подумал Рашид. Даже в Туране. Должны же там быть люди, умеющие если не верить, так считать? Сам Рашид видел огромную пирамиду, которая восставала из табличных данных. У пирамиды было широкое основание и острая вершина. «У Саида и Айши трое детей, у каждого из троих детей – двое детей, у каждого из них – по одному ребенку, из этих двоих ребенок будет только у одного. Сколько поколений понадобится, чтобы умер последний мусульманин?» – задача для начальной школы. В Европе всю эту арифметику уже выучили в прошлом столетии. Командир знал цифры и тоже видел пирамиду.
Школы – это не так уж и плохо, хотя сам Рашид сомневался в этом, но если бы в Германии было больше таких учителей как командир, может, и ему нравилось бы учиться. Изучение мира угодно Аллаху, с этим они никогда не спорили. Благосостояние тоже дело хорошее. Но если женщина отказывается от того мира, который лежит во чреве ее, ради слов, цифр или невидимого – а ее муж дозволяет это, чтобы не тратить лишние деньги на воспитание детей, мир прекращается, а самое главное – через пару поколений не остается ни благосостояния, ни школ, ни бесплатных больниц, ни тех самых пенсий, уповая на которые люди отказываются от обильного потомства. Так уж устроен мир. Так уж он устроен. «Какую же из милостей вашего Господа вы считаете ложью?» – произнес про себя Рашид.
– На пути покорности Аллаху – жизнь, на всех прочих путях – гибель. Не думайте, что это было истиной только во времена Пророка и обойдет вас. Истина всегда истина и не сворачивает ни для кого. Ищите добра и милости от Милостивого, быть может, вы преуспеете.
«Грязная» бомба
Это должно было быть понятно уже после Афганистана. В крайнем случае – после Сомали. Но какое-то подобие глаз начало – если можно так говорить о процессе, занявшем десятилетия – открываться только в начале 2010-х, после Мали. Только тогда аналитики впервые обратили внимание на фактор, который до тех пор считался побочным. Эпидемическую нищету и распад государства в регионах под властью радикалов рассматривали как естественное, но ненамеренное следствие идеологически ограниченного, крайне жестокого и обычно крайне бездарного управления в и без того хрупких социумах. Собственно, одно изъятие как минимум трети рабочих рук – женских – с рынка труда, само по себе могло увести примитивную экономику за точку невозвращения.
Но после катастрофы в северной Мали, на территории традиционно веротерпимой и по меркам Африки экономически стабильной, стало ясно, что о ненамеренности говорить не приходится.
Выделился алгоритм: а) наводнение региона извне радикальными проповедниками и боевиками (в случае с Мали мы точно знаем, что часть бойцов и комсостава была импортирована из Пакистана); б) радикализация, в том числе и силовая, беднейшего населения; в) переход к уничтожению структур власти и инфраструктуры, установление шариатского права в самом демонстративно зверском его формате (те же лица в иных ситуациях вели себя куда более умеренно); г) уничтожение всех не поддающихся прямому контролю источников дохода, всех занятий, требующих сложной организации труда, всех нерадикальных образовательных структур; д) погружение региона в нищету; е) отток иностранных боевиков и проповедников в другие регионы.
Это не естественная цепочка, это тактика – и тактика выигрышная. Превращение территории в «черную дыру» не позволяет населению выйти из порочного круга нищета-голод-война-радикализм, а также отталкивает всех тех, кто при других обстоятельствах вмешался бы, хотя бы ради собственной выгоды. Регион становится «землей веры» – и базой для радикализации соседей, а также источником беженцев, дестабилизирующих ситуацию на более обширном пространстве.
Радикальный ислам отдает себе отчет: в мире, где он не насадил голод и беззаконие, у него нет опоры.
Сейчас мы знаем все это. Эти вопросы обсуждаются на международных форумах. Наше правительство безусловно в курсе дела. И я хочу спросить вас всех – почему никто, даже армия, не берется положить конец наплыву иностранных проповедников и распространению радикальных «братств»? Почему они пытаются «мирно сосуществовать» с людьми, которые стремятся только к нашей гибели и ни к чему другому. С людьми, которые хотят взорвать у нас, в Турции, «грязную» бомбу нищеты, невежества и бесправия? С людьми, которые уже взяли здесь такую силу, что редакция нашей университетской газеты предлагала мне опубликовать эту заметку под псевдонимом? Может быть, они боятся?
Кемаль Айнур, Измир, 2017 г.
Сотрудник организации, являющейся историческим достоянием
Как-то остановились на светофоре премьер-министр, министр внутренних дел и лидер оппозиции, а минвнудел и говорит...
По такому анекдоту хорошо опознавать шпионов. Потому что министр внутренних дел терпеть не может центра, ездит на работу из Виндзора трубой, а от станции ходит пешком. Лидер оппозиции старомоден и действительно рассекает на велике – и уморительно, я скажу вам, выглядит горный велик посреди Лондона, но вот с премьер-министром остановиться рядом он не может. И рядом находиться – если она, конечно, на него не спикирует где-нибудь на верхней трассе и не унесет в нарушение всех правил движения, вместе с великом. Потому что приземлиться на улицу «Нимбус 2010» конечно может, а вот как он с перекрестка взлетать потом будет? Не волочь же его вдвоем до ближайшей катапульты?
Что поделаешь, частным средствам передвижения на искусственной тяге въезд в историческую часть города запрещен, вот всяк и развлекается, как может. Его Величество в карете ездит – из принципа, несмотря на все санитарные последствия. Ее Высочество – верхом. Остальным и того не положено. Не устраивает скорость ползучей пешеходной дорожки – выбор невелик: ролики, самокат, велосипед, велорикша... что в наш скоростной век огорчительно и неудобно, но когда же в Лондоне было удобно? Это предмет гордости – летучие мыши в трубе, краны без смесителей, окна, открывающиеся в принципиально не ту сторону, ограничения на транспорт. И – взмах волшебной палочки – конечно же... дождь!
А вот то, что черт знает какой секретности отчет везет на совещание средних лет чиновник на роликах, везет в единственном экземпляре, в краткосрочной бумажной распечатке с таймером на контакт с кислородом – это не дань традициям и неудобствам, а здравый смысл в действии.
Чиновник на роликах – на самокате в его ведомстве ездит только начальник, и это уже традиция – вовсе предпочел бы ограничиться устным докладом, но четверо из семи участников совещания лучше воспринимают информацию с бумаги, а не со слуха. Значит, бумага.
Через полтора часа бумага уже рассыпалась химическим пеплом и осела где-то на фильтрах канализации. Содержавшаяся в ней информация – куда более токсичного свойства – потихоньку обустраивалась в сознании четырех мужчин и трех женщин. Кузены называют такого рода компании think-tank. Вульгарно, но в данном случае уместно, решил чиновник. Комната без окон, звуконепроницаемые стены, трубы освещения – на полу. Потолок – еще одна временная изоляционная перегородка – выглядит как пленка поверхностного натяжения. Промышленный аквариум. Tank. И плавают в нем криворотые пучеглазые разноцветные рыбы Think. Несменяемые секретари, помощники, советники в возрасте от четверти века... до почти века. Через какое-то время совещание окончится, чиновник уйдет по своим делам, а к вечеру в этот же аквариум опустит руку госпожа премьер-министр, вытащит рыбу, загадает желание...
А пока рыбы Think шевелят жабрами, ведут цветными хвостами, внимательно слушают чиновника и в полушариях их глаз – тоска. Потому что нельзя, увы, сказать премьер-министру "а мы вас предупреждали". Потому что премьер-министр – дай ей Бог нескоро сломать себе шейку бедра на посадке, пожелал бы, чтобы никогда, но все знают, как она приземляется – премьер-министр сама может сказать всем "а я вас..." предупреждала, пугала, объясняла, дрожала стеклами.
Потому что предсказуемо. Молодое государство на костях очень старых. Молодое государство, которому говорят "тебя нет". И армия этого молодого государства, которая довольна своим статусом невесть чьих сил самообороны еще меньше, чем туранские политики своим. Политики Турана, в отличие от армии, хотя бы не одержимы реваншизмом. Они не отвечают за то давнее поражение. Они пришли на пепелище и пепелище расцвело. Они – победители. Военные – нет. Кроме того, им дышит в затылок Народная Армия, которая давно уже перестала быть салатом из плохо вооруженных и еще хуже обученных добровольческих отрядов. Теперь это – система очень неплохо вооруженных и прилично обученных, очень фанатичных территориальных добровольческих отрядов, которая смотрит на регулярную армию и думает "А зачем нам эти?"
