Текст книги "Страна, которой нет (СИ)"
Автор книги: Kriptilia
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)
Интермедия: Противостояние Суши и Моря
В качестве рабочего инструментария геополитического анализа я использую оппозицию “евразийство – атлантизм”, введенную в широкий обиход в России А.Г. Дугиным, однако полностью оставляю в стороне ее эзотерическое измерение, поскольку не считаю себя компетентным в данной области. В этой системе понятий “евразийство” (“теллурократия”, “власть земли”) связано не только с евразийским континентом как таковым, но с “континентальным” – в противоположность “морскому” – типом сознания и цивилизации, к которому, несмотря на островное географическое положение, относится и Япония, естественно сопоставляемая, таким образом, с Германией и Россией. Парадоксальный, на первый взгляд, вывод о “континентальном” характере японской цивилизации, сделанный Хаусхофером, мотивируется исторической близостью Японии к континенту – близостью цивилизационной и культурной; оттуда она еще в древности получила большинство даров цивилизации, от иероглифической письменности до буддизма. Японская экспансия, начиная с полулегендарных походов древней императрицы Дзингу, была ориентирована на континент и только во время Второй мировой войны вышла на просторы Тихого океана. Другая же островная империя – Британская – создавалась и развивалась как империя морская, а затем и океанская, а потому стала воплощением “атлантизма” (“талласократия”, “власть моря”). После Первой мировой войны “силовой центр” атлантизма начал перемещаться, а после Второй – окончательно переместился в США, которые в геополитике нередко называют “мировым островом”.
Противостояние Суши и Моря насчитывает не одно тысячелетие и может быть прослежено на протяжении едва ли не всей человеческой истории. Осмысление этого началось, однако, много позже. В октябре 1899 г. Валерий Брюсов писал своему другу писателю Марку Криницкому: “Война Англии с бурами – событие первостепенной исторической важности и для нас, для России, величайшего значения. Только, конечно, наши политики медлят и колеблются и забывают, что рано или поздно нам все равно предстоит с ней великая борьба на Востоке, борьба не только двух государств, но и двух начал, все тех же, борющихся уже много веков. Мне до мучительности ясны события будущих столетий” Впереди была русско-японская война, в которой на стороне – если не прямо за спиной – Японии стояла Великобритания и которая определила отношение к России у нескольких поколений японцев, да заодно и европейцев. Вспомним хотя бы Гитлера, прямо возводившего в “Майн кампф” свои англофильские и русофобские настроения ко времени этой войны.
В 1901 г. германский географ Фридрих Ратцель, пионер той науки, которая в XIX в. называлась “политической географией”, а в XX в. “геополитикой”, выпустил работу “О законах пространственного роста государств”, где, подытожив свои многолетние наблюдения, сформулировал семь законов экспансии.
Ратцель еще не акцентировал внимание на противостоянии Моря и Суши, как это делали геополитики следующих поколений. Он в равной степени считал Море и Сушу потенциальной основой мощи государств, сформулировав теорию “мировой державы”, которая может быть и морской, и континентальной (последний вариант он рассматривал применительно к Германии). Ратцель уделял особое внимание Соединенным Штатам, экспансия которых развивалась и по суше, и по морю. Однако его современник американский адмирал Альфред Мэхэн, автор концепции “морской силы”, считал наиболее важной и наиболее перспективной экспансию по морю, причем экспансию прежде всего торгово-экономическую, по необходимости поддерживаемую военным флотом. В этом коренное отличие Мэхэна, оказавшего огромное влияние не только на военную мысль, но и на политику Америки, от Ратцеля и его последователей, которые считали экономические факторы и мотивы вторичными по отношению к политическим. Так закладывались основы евразийской и атлантистской геополитической теории.
В 1904 г. британский географ Хэлфорд Макиндер выступил с докладом “Географическая ось истории”, где ввел в научный обиход принципиально важные для геополитики понятия “сердцевинная земля” (heartland) и “опоясывающая земля” (rimland), а также “мировой остров”, “внутренний полумесяц” и “внешний полумесяц”. “Мировым островом” он называл Азию, Африку и Европу; “сердцевинная земля”, называемая также “осевой зоной”, на его схеме практически совпадала с границами Российской империи; “внутренний полумесяц” охватывал береговые пространства Евразии, а все остальное, включая обе Америки и Австралию, лежало в пределах “внешнего полумесяца”. Макиндер четко противопоставлял Море и Сушу, отождествляя свои интересы с интересами англосаксонского “внешнего полумесяца”, стремящегося в союзе с “внутренним полумесяцем” подчинить себе “сердцевинную землю”, стратегическим центром которой являются Россия и Германия.
Вскоре после Первой мировой войны он писал, что контроль над территориями должен идти по следующей схеме: Восточная Европа – “сердцевинная земля” – “мировой остров” – земной шар. “Исходя из этого, Макиндер считал, что главной задачей англосаксонской геополитики является недопущение образования стратегического континентального союза вокруг “географической оси истории” (России). Следовательно, стратегия сил “внешнего полумесяца” состоит в том, чтобы оторвать максимальное количество береговых пространств от heartland'a и поставить их под влияние “островной цивилизации”... Нетрудно понять, что именно Макиндер заложил в англосаксонскую геополитику, ставшую через полвека геополитикой США и Северо-Атлантического союза, основную тенденцию: любыми способами препятствовать самой возможности создания евразийского блока, созданию стратегического союза России и Германии, геополитическому усилению heartland'a и его экспансии”. Макиндер не ограничивался сферой академической и университетской науки (он преподавал в Оксфорде и в Лондонской школе экономики), но стремился донести свои идеи до хозяев британской политики: он был членом палаты общин, участвовал в подготовке Версальского договора и в организации интервенции “союзников” в России. Несмотря на ярко выраженный атлантистский характер, идеи Макиндера имели универсальное значение для развития геополитики и геостратегии.
Параллельно с развитием атлантистской геополитики развивалась и геополитика евразийская, центром которой органично стала Германия. Шведский политолог Рудольф Челлен, убежденный пангерманист, в годы Первой мировой войны предложил сам термин “геополитика” и создал концепцию “государство как форма жизни”, развивавшую “органическую теорию государства”, которая господствовала в прусской правовой и политической мысли с конца XVIII в., а сто лет спустя оказала огромное влияние на Японию. Его современник, германский мыслитель Фридрих Науманн, считавшийся либералом, в те же годы сформулировал концепцию “Средней Европы”, предусматривавшей европейскую интеграцию вокруг Германии. После войны идеи Ратцеля, Макиндера, Челлена и Науманна развил Карл Хаусхофер – пожалуй, самый яркий представитель евразийской ориентации в классической геополитике.
Первая публикация Хаусхофера на русском языке относится еще к 1912 г., но сколько-нибудь доступным его наследие стало в нашей стране только в последние десять лет, а многие важнейшие работы, включая “Геополитику Тихого океана” (1924 г.), еще ждут перевода и издания.
…в Европе Хаусхофер был первым, кто в условиях “версальско-вашингтонской системы” четко сформулировал концепцию евразийского континентального блока Германии, России и Японии для глобального противостояния силам Моря. Он не игнорировал социально-политические различия господствовавших в этих странах систем, но рассматривал их как вполне преодолимое препятствие на пути к единству, в наибольшей степени отвечающему геополитическим интересам всех трех стран в “великой войне континентов”. Но особенно важно то, что Хаусхофер сумел объединить вокруг себя многих людей и повлиять на них – от Иоахима фон Риббентропа до Рихарда Зорге.
После Первой мировой войны основные геополитические понятия и идеи постепенно входят в “багаж” военных, политиков, дипломатов и интеллектуалов. Противостояние Суши и Моря и вытекающие из этого выводы и последствия становятся модной темой для рассуждений и предсказаний. “На пространстве всемирной истории западноевропейскому ощущению моря, как равноправное, хотя и полярное, противостоит единственно монгольское ощущение континента”, – писал в 1922 г. один из ведущих теоретиков русского евразийства П.Н. Савицкий, автор “Геополитических заметок по русской истории”. Знаменитый французский прозаик – и прозорливый политический аналитик – Пьер Дрие Ля Рошель в том же 1922 г. в книге “Мера Франции” противопоставлял США и Великобританию Германии как воплощение Моря воплощению Суши, причем за Германией у него органично следовала Россия: “Германо-Россия, победоносная на Востоке”. В начале 1940 г. он написал статью “Дух Моря и Дух Земли”, запрещенную французской военной цензурой и увидевшую свет только четверть века спустя. Еще Макиндер наметил связь между геополитической ориентацией цивилизации и характером ее политической и социальной системы, а также господствующей идеологии: для “внешнего полумесяца” это атлантизм и либеральная демократия; для “сердцевинной земли”– евразийство, в наиболее чистом виде, и авторитаризм (переходящий в тоталитаризм); для “внутреннего полумесяца”, за который идет соперничество, – сочетание и борьба обеих начал. Отмечая, что “морские народы легче пользуются свободой, чем народы континентальные”, Дрие сделал интересный вывод: “Быть свободным для англичанина значит – не бояться ареста полицией и рассчитывать на немедленное правосудие властей и суда; для француза – свободно говорить что попало о любых властях (кроме военного времени); для немца, поляка, русского – возможность говорить на своем языке и провозглашать свою этническую и государственную принадлежность и использовать скорее коллективное, а не индивидуальное право”…
В.Э. Молодяков, «НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ОСЬ: БЕРЛИН – МОСКВА – ТОКИО» ()
День 6
Амар Хамади, восходящая звезда
За те двадцать минут перед совещанием, что Амар успел покрутиться по отделу, он осознал, что старший инспектор Ильхан – человек умный, благородный, а главное – очень добрый, даже как-то странно. Поскольку весь отдел уже знал, что Амар – тайком, но разве сохранишь такое в тайне, особенно в этом учреждении – еще до всех событий и бедствий собирался зазвать новых сослуживцев на гонки летяг с последующим обедом, и что им, как гостям владельца, будет позволено спуститься вниз и познакомиться с летунами. После гонок, конечно. Потому что наглеца, который попытается сунуться к ценным животным до Полета, растерзают в первые 30 секунд – и вовсе не летяги. А вот после...
Еще вчера Амар возмутился бы таким самоуправством. Сегодня Амар-выспавшийся – а не Амар-думавший-что-выспался – был преисполнен благодарности и предвкушал событие, достойное быть отраженным на эпическом полотне "Встреча n сотрудников контрразведки Народной Армии с n+1 генмодифицированных калонгов, значения n уточняются автором".
Летуны переживут, все равно благодарные болельщики и зрители не оставляют их в покое, а коллеги будут счастливы, потому что присутствовать на состязании вживую – развлечение дорогое даже для зрителей, а уж посмотреть вблизи на крылатую гончую, потрогать ее и быть ею укушенным вообще доступно не всем, а только избранным среди избранных. Попутно Амар еще раз вспомнил простую истину: у него есть прекрасный ресурс для установления контактов, завоевания симпатии и укрепления влияния, и ресурс этот – Зверь, которая привлекает не только дам и начальников… да всех подряд она привлекает, зараза рыжая.
Почему раньше не пользовался? Так ведь тренер Звери… Тень от одного специфического контакта легла и на летягу, и на состязания, и на знакомства по гонкам...
Впрочем, в легенду скрытность вписывалась отлично, летяговладельцы над своими любимцами часто дрожат, панически боятся любого чиха и вообще слегка безумны, так что неудивительно, что новичок в этом деле поначалу не желал показывать окружающим ценное и не привыкшее к нему животное – особенно животное, которое ему явно не по чину и не по статусу. Так и в неприятности легко попасть – расхвалят, захотят в подарок или просто возмутятся: что за нарушение всех приличий, капитан с летягой, а подать его сюда, так его и сяк его... А вот как статус подрос, да привычка появилась, так и начал хвастаться. Сослуживцам – первым.
Приглашение в первую переговорную, «большую» – повторно разделило отдел примерно пополам второй раз за утро. Первая дихотомия – кто сегодня к скольки пришел. Одни как обычно, другие с большой поблажкой, к совещанию. Хотя в арестах заговорщиков из военной разведки участвовали почти все, не каждый после этого был подключен к расследованию, и не всем теперь нужно было присутствовать на запланированном разборе… да и сами заседания были не в обычаях Сектора. Как правило, Штааль давал поручения каждому индивидуально, и так же – наедине или через сеть – спрашивал о результатах. Рабочие группы возникали и распадались по мере необходимости.
Так, конечно, было во много раз удобнее. Никто не тратит драгоценных минут на планерках, отчетах и прочей организационной ерунде. Здесь умели ценить время по-настоящему, а старая шутка Штааля «лучшая встреча отдела – в обед» считалась негласным девизом.
Что ж, теперь можно хотя бы посмотреть, кто еще занимался делом о скоропостижной смерти Тахира, со всеми его бесконечными ответвлениями...
На совещании Амар осознал, что старший инспектор Ильхан не только добрый человек, но и тактичен в степенях превосходных, потому что, как выяснилось, все последние четыре дня Амар, можно сказать, отдыхал. А вот отдел – работал.
Тут уж рабочие проекции не растягивались в трапеции, они заволакивали стены, как паутина в паучьих пещерах. Обычная полицейская работа по отслеживанию предполагаемого убийцы – данных с последней сводки прибавилось, возраст, предполагаемые умения, предполагаемый кругозор, возможные контакты, возможные точки пересечения с заказчиками, плюс некий бывший и официально, между прочим, вообще покойный пакистанский спец, пребывавший в большой личной обиде на Тахира – и неоднократно и охотно работавший с туранскими военными, правда, на заре существования Турана, так что архивы от спеца остались, а ниточки оборвались. Суджана этого Али стоило попытаться отыскать, хотя бы потому что он мог знать людей с нужным набором данных... и, между прочим, он и сам – видите – подходит по описанию. Как и половина присутствующих, да...
Все это аккуратно сворачивается – и пышным искрящимся букетом передается одному из коллег, так и оставшихся для Амара соседями по офису, не более. Неприметный, неяркий, невысокий… никакой, в общем человечек в старомодных очках, бербер-ливиец. Много-много кропотливой, долгой работы, очень важной по внутренним меркам, но совершенно неэффектной. Так, ясно: никто даже и не попытается громко искать подрывника. Найдут потом, для себя. Можно даже предположить, почему: для официальной версии пакистанский диверсант не нужен, он лишний, а для внутренней – он никому не интересен, исполнитель и есть исполнитель, а Вождю нужны заказчики.
Найти, однако, надо, чтобы не болтался по округе неучтенный и уже хорошо себя проявивший террорист, и искать будут – не нужно быть пророком, чтобы понимать, что дело это у нас, увы, не последнее, а значит нужны нам и методики и персонал, ими владеющий. А еще бы свои личные войска неплохо, полуиронизирует-полувздыхает про себя Амар, и господина председателя истихбарата сменить на что-то, хотя бы внешне напоминающее человека... впрочем, об этом, кажется, все здание мечтает, не только наш отдел. Нет, исполнителя будут не только вынимать из заказчика, но и ловить "с земли" – но это уже не приоритет, наоборот, долгострой на будущее.
Что тут еще хорошо – дают поручение и сразу отпускают, если только не нужно быть в курсе прочих обсуждаемых дел. Ливиец тихо уходит, погруженный в свои мысли…
Следующий пункт повестки дня – дело о взломе базы данных «Вуц Индастриз», официально разделенное с делом подрывника. Какой сюрприз: дело закрыто на две трети, взломщик установлен, дал неофициальные показания, из которых следует, что действовал он по заказу частной консалтинговой компании XCI в целях противодействия стальной сделке. Официальное обвинение предъявлено не будет в связи со снятием претензий пострадавшей стороной. XCI разрабатываться будет, конечно же – очень срочно и очень осторожно, – а взломщик выводится из рассмотрения. Частная договоренность, обязательная к исполнению. Санкция высшего уровня.
Штааль сегодня необыкновенно официален, подметил Амар – и еще раз пожалел о вчерашнем разговоре. Теперь он казался особенно бредовым и неприличным. Типичная истерика, плод сочетания ускорителей и подавителей сна. Полез в бутылку, выставил дурацкие претензии, довел и без того замученного работой и дураками шефа до смены всех цветов радуги – это вместо поддержки или хотя бы того самого «если хочешь мне помочь, отойди и не мешай», подцепленного еще в Каире.
Внезапно образовавшийся аль-Рахман и его вычисленные сообщники и инфраструктура – очень хорошо, всем спасибо, но это "не наша связь и разговор приватный". Это мы вот в таком виде сдаем в наше же подразделение по борьбе с терроризмом, и пусть они с мухабаратом и прочими соседями делятся, как считают нужным. Найти негодяя мы нашли – собственно, отсутствующий здесь инспектор аль-Сольх лично обнаружил, за что и выйдет ему поощрение в приказе и много чего прочего. Засекли, отработали, отрапортовали, а ловить его пусть ловят те, кому положено.
Амар восхитился. Правда, только правда и ничего кроме правды. Ведь нельзя же сказать, что инспектор Фарид аль-Сольх не обнаружил аль-Рахмана? Никак нельзя. Видел своими глазами. А что действия Фарида с данными, отправленными наверх, связаны косвенно, через один случайный труп, один полупатриотический заговор и явку с повинной, то это информация рабочая и никому, кроме непосредственных исполнителей, неинтересная.
– По нашей оценке, мы аль-Рахмана спугнули, и он ушел сразу после инцидента с инспектором аль-Сольхом, а впрочем, может быть, мухабарат окажется более удачлив… – начальство делает небрежный прохладный жест. – Передавайте материалы, можно приступать.
Минус еще один участник совещания.
– Все наработки по неустановленному афганцу в цветочном магазине прошу продублировать по запросу в наш отдел пропаганды. Можно приступать.
Минус второй.
– Пакистан. Нам было бы чрезвычайно полезно сохранить это направление, но, увы, мы никак не сможем это обосновать. – Остатки аудитории тихо фыркают. – Так что здесь все как обычно, сворачивайтесь, передавайте, пишите отчет. А после того, как напишете, Мендоса – создадите группу из четырех специалистов по вашему выбору. Они получат допуск к почти всем материалам и самому ходу расследования. Задачи – анализ и перспективный анализ. Учтите, результаты вашей работы возможно станут обоснованием для, – Штааль сделал картинную паузу, – структурных изменений.
Однако, подумал Амар. На поверхности речь идет о трижды желанных мощностях и ресурсах и возможности выбить их из начальства. А не на поверхности... рано еще говорить.
Утечка из «Симурга» – дело закрыто. Информацию нелегально покупали, как официально установлено, члены группировки аль-Рахмана и пакистанский подрывник, а, кроме того, ее совершенно легально получал бригадный генерал Хадад и его товарищи.
Амар насторожил уши. Вот как скажет сейчас Штааль, что весь заговор в военной разведке передается в любую другую службу, которой и положено заниматься внутренней и собственной безопасностью…
– Это дело выделяется в отдельную разработку. Есть основания подозревать нечто прямо по нашему профилю. Ответственный за направление в настоящий момент – инспектор Хамади, состав группы будет определен позже.
Вот тебе и достал изюм из пудинга.
С одной стороны, понятно. Мы с военными так нашумели, что лучше сначала все в порядок привести, чтобы никто и никогда не разобрался, на каких шатких основаниях мы начали действовать. И даже не мы, а лично я в состоянии истерической паники. И европейские связи тут предлог. С другой – Кемалю Айнуру, собачьему сыну, это не понравится. С третьей – с Хададом сильно нечисто и может быть это – еще одна бомба, метафорическая или настоящая. Что лучше – иметь возможность разузнать о ней побольше, или чтобы она взорвалась в руках у других? Вопрос академический, она в руках у меня. И это значит, что про Хадада придется устанавливать все. Не все в рамках конкретного расследования, а вообще все, от позавчерашнего дня до школьных приятельств и неприятельств – и возможных связей родни... кстати, не только здесь, но и за границей. На него ведь могли давить и уехавшей частью семьи, если там есть кто-то, кто ему дорог. Это не так уж сложно, даже отсюда. Особенно с ресурсами военной разведки. Пока нам точно известно только одно: в нашем списке шантажиста нет. В нашем исходном списке его нет и в исправленном лично Хададом – тоже. А это само по себе очень дурно пахнет...
Волшебных слов «можно приступать» не прозвучало, а жаль – Амар не отказался бы от чашки кофе, можно с финиками, есть тут место, где угощают прекрасным кофе и прекрасными финиками. Что же у нас еще осталось-то? А, отчет для Вождя, интересно, кому это поручат? Старшему инспектору Ильхану? Разумное и правильное решение… что-что? Финальный аккорд? Старший инспектор Темель Ильхан планирует воспользоваться правом на заслуженный отдых после завершения этого дела?!
– И последний вопрос, – начальство с хрустом прогибает пальцы. – Посредник Бреннер и его договоренности с президентом Тахиром. Здесь мы возвращаемся к компании XCI. Пока у меня есть два предположения: действовали их конкуренты или их собственный филиал, в любом случае какая-то связь может быть.
Это дело – презент коллеге Сорок Пятому. Вкусное, сложное, интересное. Перспективное.
– Наш профиль, – соглашается Сорок Пятый, зиндж зинджем с типичной африканской фамилией Джонсон. – С сектором союзников работаем честно или официально?
– Сугубо официально. И вот еще что, у нас тут скопилось некоторое количество ценной и сравнительно безопасной информации, прикиньте, чем и с кем нам было бы выгодно поделиться, а я потом это посмотрю и подходящее отнесу наверх и завизирую.
Штааль шевельнул кистью, сворачивая все проекции. Амар понял, что совещание подошло к концу.
– Благодарю за внимание. Инспектор Хамади, вы останьтесь.
Я всеми обедами и всеми летягами мира не отделаюсь, подумал Амар, мне рог изобилия понадобится и пещера с сокровищами. Интересно, в чем дело? Второй проект я просто не потяну. Третий, считая мои бедные, уже неделю как заброшенные системы фильтрации.
Штааль дождался, пока затихнет шум в коридоре, потом сказал в цветок микрофона:
– Пригласите, пожалуйста, сюда инспектора аль-Сольха.
Сел, глотнул воды, поморщился, будто за время совещания поверхность успела подернуться ряской. Поставил стакан на стол.
– Это, – сказал, – ненадолго. Очень надеюсь, что ненадолго.
– Хамади? Ну с Хамади все просто. Ты ж его личное дело видел, да? Штааль себе сто лет уже ищет зама по оперативке. Он даже единицу под это из Кемаля выбил, пустую единицу, из Кемаля, ничего? Нескольких мерил, не пошло. Максум был все-таки не то, ему людьми командовать неудобно. Так что Штааль искал и Хамади этого тоже на пробу вытащил, наверное, только всерьез пробовать не на чем было. А тут эта история. Он пустил на нее Максума и новичка и Максум погиб, а Хамади справился. Вот тебе и все.
– А аль-Сольх тут куда?
– Да он вообще не в счет, его выводили на громкое дело, для него сектор трамплином был с самого начала.
Разговор в коридоре Сектора А, не услышанный задержавшимся в кабинете капитаном Хамади.
Фарид аль-Сольх
К разговору с начальством Фарид готовился тщательно. Понимал, что будет плохо. Сразу всюду будет плохо, как ни крути. Во-первых, он нарушил прямое распоряжение, на месте не усидел, полез – и попал очень куда не надо, очень не вовремя. Так что помимо убийства Тахира и обнаруженного в процессе расследования военного заговора – подробностей Ширин не знала, ее прихватили на следующее утро после массовых арестов, так что она просто не успела разобраться, кто там чего накрутил, но ясно было, что штука масштабная – так вот, на фоне всего этого не хватало отделу еще Фарида искать и о нем беспокоиться. Первое блюдо готово, и оно не закуска, а по европейскому обычаю – суп. Горячее некуда.
На второе – спас Фарида, похоже, Бреннер. И тогда вопрос вопросов – что об этом знал отец и что отвечать, если спросит Штааль? Кто в такой обстановке поверит в "не знаю" – когда речь идет о старшем сыне и наследнике? Я б не поверил.
А на третье, если Фариду жениться, то работу менять нужно. Не может зять второго человека в Восточном Пакистане сидеть инспектором в контрразведке. ВП пока не Туран. Можно, правда, нажать на то, что пора пакистанцам привыкать – в том числе, и к нашим формам проявления патриотизма... но тут вмешивается проклятое первое блюдо, по которому его в младшие инспектора разжаловать могут легко, спасибо, если не в стажеры.
Хуже всего – теперь Фарид попросту не мог объяснить, как оказался в этом положении. Неведомая наркотизирующая дрянь в лицо, потом похмелье, потом процедуры, и вот вам результат: полная невозможность войти в ту, старую воду. Если события после наркотика покрывала пелена амнезии, то предшествующие им… нет, не пелена и не вуаль, а что-то такое, аморфное. Дымка или туман. Прошлогодний снег, вспомнил он выражение Ширин и ее шутливое объяснение, чем прошлогодний снег отличается от прошлогоднего песка. Вот теперь все, что ему предстояло объяснить, было именно прошлогодним снегом, то есть, существовало лишь в памяти, и то, изменив агрегатное состояние.
Фарид плыл по совершенно пустому коридору – Штааль вызвал его не в кабинет, а в комнату для совещаний – повторял про себя подробности, аргументы, а ощущение, что дело плохо и никогда уже не будет совсем хорошо, не проходило. Что-то будет, наверняка, в этом он был уверен с того момента, как открылась дверь и вошла Ширин. Что-то будет, но не все. Где-то в этом прошлогоднем снегу пряталась проволочка, ее зацепили, Фарид же и зацепил, а потом пришел взрыв – но теперь и удар, и грохот находились там же, где снег, в нигде, а воронка осталась, и в нее еще долго падать... в целом, не самое подходящее настроение для важного разговора.
Стол в главной переговорной был длинным. Уходил за горизонт, как рельсы. Недосягаемый другой конец – иди, беги, мчись скоростным, толку-то. Горизонт недостижим. Амар Хамади стоял напротив, по другую сторону рельсов, подпирал плечом длинный казенный стеллаж, смотрел не на Фарида, а туда же, за горизонт, и Фариду казалось, что Амар различает контуры каравана на фоне заходящего солнца, а он сам – нет.
Не было ни рельсов, ни каравана, ни солнца, а только сидел во главе стола Валентин-бей, бесстрастный и холодный как удаленная от Солнца планета. Пожалуй, Сатурн. Здесь, в переговорной еще недавно толпились люди, Фарид ощущал запахи, видел отпечатки пальцев на зеркальной поверхности стола. Разлетевшееся по своим делам кольцо. Инспектор аль-Сольх отметил: его на собрание отдела не пригласили. Возможно, по осмысленным причинам: все важные дела он проболел. Ощущения подсказывали иное.
Фарид посмотрел на пустыню, на расположение планет – и перестал понимать, что здесь делает Амар. Или капитан Хамади. Скорее да, капитан Хамади. Ширин сказала, к ним тоже они приходили вдвоем.
– Инспектор аль-Сольх, с сегодняшнего дня вы находитесь в отпуске по состоянию здоровья. – констатировал Штааль. – Продолжительность отпуска – неделя. Затем вы продолжите работу по новому месту назначения – вас затребовал аппарат Вождя. Желаю вам удачи на новом поприще.
Нет, сказал себе Фарид, с трудом поборов первый импульс: отдать честь и уйти. Нет. Стой. Приклейся к полу и стой, хотя ноги сами несут к двери, а при мысли о сопротивлении, о том, чтобы заговорить, возразить, бороться за себя, делается тошно.
– Мне не нужен отпуск, господин полковник, меня окончательно выписали. А в аппарат я не хочу.
– Господин аль-Сольх. – значит, он больше уже не инспектор. – Вы оказали значительные услуги государству, и государство желает дать вам более широкое поле для применения ваших способностей, каковые не вполне сочетаются с рабочей практикой нашего отдела.
Может быть, переводит Фарид, вы и не хотите в аппарат, но еще меньше вас хотят видеть здесь. Еще раз захотелось развернуться и уйти, но он знал, как будет потом жалеть о том, что хлопнул дверью, не попросил прощения, не выказал должное смирение. Здесь не место гордому фырканью и рассуждениям о том, что не хотите – не надо, еще пожалеете. Он хотел служить именно в контрразведке, хотел еще до переезда в Дубай из Индии, год уговаривал отца подыскать ему подходящую должность, потом лез вон из кожи, чтобы разобраться в нравах и обычаях Сектора А, в характере начальника – и ему было интересно, он не хотел никакого другого места.
Потом, конечно, сам все испортил, но не может же быть, чтоб окончательно? Почему другим и не такое сходит с рук? Почему тот же Имран… потому что Фарид не Xc? Ну так Фарида сюда и не с улицы подобрали!
– Валентин-бей… – аль-Сольх слегка склонился вперед. – Я понимаю, как я виноват. Я очень хорошо понимаю. Я прошу у вас прощения… и у инспектора Хамади тоже. Я столько всем хлопот причинил, я все понимаю…
И уже понял, что сказал не то – увидел, как Амар усилием разравнивает лицо, как будто оно у него из прогретого пластилина – и слово, отчетливо выписанное на скулах, в прищуре, в уголках рта исчезало, расплываясь, но все-таки поддавалось прочтению. Тварь.
– Нет, господин аль-Сольх, ваши слова свидетельствуют о том, что вы ничего не понимаете.
Может быть, ну может же так быть, что Штааль просто хочет, чтоб Фарид эту выволочку запомнил накрепко? Наверняка так и есть. Ну что ж, можно и потерпеть. Нужно потерпеть, ничего в этом такого нет. Просто иногда Валентин-бей ведет себя как остальные начальники секторов, наверное, чтоб сотрудники не слишком уж чувствовали себя отдельными и особенными.
– Я понимаю. Я нарушил ваше распоряжение, я занялся этим делом без разрешения, нарвался на засаду… но я ведь старался ради общего дела! И все-таки раздобыл эти сведения…
