Текст книги "Страна, которой нет (СИ)"
Автор книги: Kriptilia
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)
По ощущениям – видимо, можно. Главный источник риска определен: любопытствующие. Осторожные, менее осторожные и совсем неосторожные попытки выяснить, что сейчас делает Бреннер, чем он занимался до того, почему так демонстративно вышел вон после оглашения новости – и чем ему не угодил этот странный туранский контрразведчик, неужели генерал имел отношение к опиумной операции... он ведь несколько раньше воевал в тех краях, не так ли?
По поводу генерала Вальтер, даже не особенно кривя душой, ответил: «Пытается выяснить, что здесь такое стряслось». По поводу опиумной истории отвечал еще более честно: начнем с того, что генерал знал, что затевается провокация, продолжим тем, что об этом еще накануне знала половина белой сети, закончим тем, что, невзирая на такую явную вежливую утечку, кто-то все равно решил активировать сомнительный артефакт – ну и как тут не смеяться-то?
В свою очередь узнал – любопытствующим ведь тоже нужно чем-то делиться, что на туранской стороне внешнему виду и поведению этого Штааля не удивились совсем, потому что давно привыкли. Он так от начала ходит и разговаривает, до всякого фильма. Как инопланетянин в супермаркете. Но спиной к нему поворачиваться не надо, и лицом не надо – и вообще дела не иметь и по дуге обходить, потому что второй такой сволочи в Народной Армии нет, даже господин Кемаль Айнур, сам начальник истихбарата, в сравнение не идет, потому что Айнур – сволочь ленивая, а этот – работящая. Как попал? Да просто попал – начальника своего подставил и подсидел, а чтобы семья начальника гадостей не делала, в тот же день на его дочери женился. Увозом. Как увозом? Обыкновенно, на мотоцикле.
Пакистанцы, естественно, молчали. Кто-то боялся разделить участь покойного президента, кто-то был занят куда более важными делами. Связываться с «Вуцем» самостоятельно Вальтер в этих обстоятельствах не рискнул. Вот вернётся генерал, пусть он и решает.
Генерал вернулся уставший, голодный и здорово злой. Кажется, в результате разговоров с юным аль-Сольхом количество непонятностей не уменьшилось. Где-то ждут нас неприятности, и очень скоро…
А кого ещё они ждут?
– Посмотри, – Бреннер кивнул на планшетку. Он, оказывается, ещё и записал беседу. Риск, однако. Или наоборот, алиби. С точки зрения Комитета по профессиональной этике встреча с аль-Рахманом вполне пристойное дело, так сказать, халяль, а вот допрос аль-Сольха – жестокое нарушение этики. Местным властям на Комитет наплевать. С другой стороны, ну какой это допрос? Это профилактическая работа с персоналом, счет Народной Армии надо бы выставить.
«Я понимаю, что вы не специалист, но даже для полного дилетанта вы какой-то совершенный уникум! Если вы считаете, что вас научили вести слежку, вы ещё глупее, чем кажетесь с виду. А если не считаете, то какого чёрта? Чинить… ну, скажем, сенокосилку, да ещё работающую, вы ведь руками не полезете? А совать и руки и голову в куда более опасные места – всегда пожалуйста. И чёрт бы с ней, с вашей головой, вы ей всё равно не пользуетесь, а руки у вас не из того места растут. Так вы ведь не только своей головой рискуете. Вы понимаете, как эта ваша самодеятельность будет выглядеть для любого, кто знает, чей вы сын? Ваш отец зря вас не порол, хотя в принципе я против телесных наказаний».
И так далее, практически не давая подопытному вставить слово. А если и позволяя, то лишь для того, чтобы всё, что он скажет, было тут же использовано против него. Психологическая атака во всей своей красе. Не особенно сокрушительная, но для такого юнца в самый раз.
Дальше молодой человек все-таки вклинился, не поняв, что его вежливо пропустили, и понес очень складный и очень искренний параноидальный бред – потом сообразил, что купился на простейший крючок – и заткнулся.
Под химией вышло то же самое.
– Со мной вы были помягче, – хмыкнул Вальтер. – Даже когда я что-нибудь из ряда вон вытворял по молодости и глупости.
– Такого ты всё-таки не вытворял… Если ты видел, что в чём-то не разбираешься, то не лез туда руками, а спрашивал чьего-нибудь совета. В крайнем случае, застывал. А этот?
– Может, он у папы дурачок?
– Он по жизни дурачок, – фыркнул Бреннер. – У папы, у дяди, у всего клана. В другое время спросил бы я Рафика, почему парень еще не женат, чего ждут.
Двадцать три, прикинул Вальтер. По меркам послевоенного Турана, для богатого ливанского мальчика, баловня судьбы, поздновато.
– Ждут, пока он сам… увозом! – и рассказал генералу драматическую историю женитьбы жайшевца. Сначала как пересказали, а потом как сам нашел. Странноватая история в любой интерпретации.
– Ничего странного, – пожал плечами Бреннер, – Тут ничего странного, а сплетники твои либо тебе врут, либо не разбираются в старом этикете. Добыл провинцию с бою – возьми от покоренных жену. Это не способ обезопасить себя, это жест вежливости и демонстрация уважения к традициям. Не был бы ее отец согласен, никакой увоз бы не помог, не Афганистан все-таки.
– Что-то тюркское?
– Ага, молодец. Что еще тут интересного было?
– Было, о нем же. Не знаю, насколько это интересно. Помнишь, мы говорили – что контрразведка появилась в списках делегатов, как только там появились мы? Так вот, я полазил по спискам и узнал – их вносила не Народная Армия, их вносил МИД.
– МИД... – генерал морщится. Вальтер его понимает. Это значит, что либо приказ пришел с самого верха, где не интересуются такого рода административными тонкостями, а распоряжения отдают тем, кто ближе стоит – то есть, лично от Эмирхана Алтына, верховного фюрера всея обозримой Азии. Либо у МИДа какие-то дела с Сектором А, причем именно с сектором, а не с контрразведкой жайша как таковой, а руководство контрразведки предпочитает стоять в сторонке и не вмешиваться, что в виду совсем уж последних событий выглядит очень скверно.
Лицо Бреннера внезапно стало сосредоточенным и злым. Кажется, он что-то очень ясно представил себе или вспомнил о чем-то. Нет, о ком-то, судя по взгляду. Интересно, о ком?
– При Ажахе я, конечно, сдержался, не стал ронять лицо, – Бреннер врезал кулаком по мягкому подлокотнику кресла как по груше. – Но каков сукин сын! На конференцию сынка отправил, сам, наверное вписал! А накройся тот медным тазом, так мы бы от него такое услышали! Вот лично я! Его драгоценный сынок пал смертью храбрых на боевом посту, разоблачая вражеские козни. Наши!
Значит, о Рафике аль-Сольхе.
– Я только одного не пойму – какого хрена ему надо?! – разорялся генерал, выпуская пар. – Ему сделку с Тахиром или интригу с жайшем? Или и того, и другого…
– И можно без хлеба, – пожал плечами Вальтер. Версий у него не было. Дело ясное, что дело темное – еще одна любимая присказка самого Бреннера. Подцепленная им в России, куда его сплавили после того, как он побывал, по сути, на месте того Фарида. Его тогда отправили к президенту Осокину, а некоторых других – в Америку. Потому что Европа для попавших в инцидент, впоследствии названный Предательством, была несколько тесновата.
– Можно без хлеба, – повторил Вальтер. – Он же еще и един в двух лицах. Может быть концерн хотел одного, Министерство иностранных дел – другого, сам Рафик – третьего, а его союзники – четвертого.
– И равнодействующая только что клюнула нас по голове, как царя из сказки.
Жиль Ренье, глава делегации Евросоюза, монстр
Салат был зеленым, влажным снаружи и изнутри, проминался под пальцами, чуть хрустел, распространяя – искусственный, вероятно – запах травы и высушенной на солнце свеженакрахмаленной и выглаженной простыни. А к основанию листа был пришпилен чем-то съедобным маленький, совсем маленький кусочек острого сыра. Пластиночка, лепесток, мушиное крылышко...
Если бы Ренье сейчас видел его эндокринолог, он бы, пожалуй, первым делом вызвал его психиатра. Потому что зеленый салат – здоровая пища, но не тогда, когда счет идет на килограммы в час. Если бы Ренье видел его психиатр... да что в нем проку? Диагноз, поставленный сейчас, все равно не поможет, потому что Ренье успешно прошел профессиональное освидетельствование как раз за неделю до того, как порекомендовал негодяям и бездарям из XCI негодяя же Усмани.
Салат уступил место диетическому соевому сыру на бездрожжевом хлебе. Пометка сообщала, что хлеб не содержит искусственно измененных продуктов. Ренье был достаточно стар, чтобы помнить не только кампанию против продуктов нефтесинтеза, но даже и против генетически модифицированных культур, да что там – против холестерина. Теперь потребителям вновь перемалывали мозг между жерновов рекламных кампаний. Как всегда, за слоганами о ненатуральности и потенциальной опасности восточных "грибовощей" можно было проследить угрозу интересам евроамериканских производителей "натуральной" – еще лет тридцать назад столь же одиозной генномодифицированной сельхозпродукции.
Ренье не интересовал состав продуктов, его куда больше забавляли ответы врачей, которые почти уверенно говорили о возможном риске, неустановленных последствиях, недостаточной исследованности. Из небольшого зазора между "почти" и "уверенно" дул характерный сквознячок.
Он хрустел, жевал, смаковал – и не думал о том, что сейчас как никогда похож на выброшенное волной на берег головоногое. Не ощущалось. Только сладкая вода в стакане ходила ходуном, но не могла выбраться через плотную крышку.
Ренье дожевал порцию и прижался затылком к спинке кресла. Рубчатая поверхность подалась, потом застыла, поддерживая. Кремовая комната со множественными подвижными поверхностями была готова служить, почти как родная пещера. Он не помнил, где и когда оставил свое имя. Хорошее было имя, короткое, звучное. Жиль. Жиль Ренье. Потом имя куда-то отвалилось и пропало. Может быть, он его съел. Очень может быть. По ошибке. Не заметил и съел. Иначе внуки бы не называли его Дедушка Ренье, будто у них самих другая фамилия. А может быть, дело в том, что Жиль Ренье, сын Огюста и Марты Ренье, теннисист и гордость школы, был, как все люди, уязвим и смертен. В отличие от глубоководного монстра, сказочного чудовища, которое по определению воскреснет в следующем выпуске. Что-нибудь придумает и воскреснет.
Ренье знал, что он сейчас ощущает: страх. Страх со всеми предлогами – страх за, страх в, страх вокруг. Страх о.
Полчаса назад, до звонка по защищенной личной связи, страха не было, а теперь – был. Страх чувствовался как разболтанность в каждом суставе, неуверенность в каждом движении. Словно с натурального льда незаметно перешел на лед искусственный. Все осталось прежним, только под ногами чуждая слишком скользкая поверхность, и любое движение – врет. Внутри, в желудке было пусто, как в космосе.
Ренье очень не хотелось прослыть ни поджигателем войны, ни наивным дураком, которого обвели вокруг пальца в очередной политической интриге, и он не знал, что хуже лично для него, зато точно понимал, что лучше для его семьи и страны.
К нему пришли люди, с рекомендациями. Пришли за советом в нужном деле. У Ренье не было никаких трений с «Вуцем», но в случае успеха комбайн стал бы не просто влиятелен, а слишком влиятелен, а Тахир – слишком устойчив. И Ренье нашел для XCI серьезного человека, столь же мало заинтересованного в этой устойчивости. И связал их. Простая услуга, некоторым образом входящая даже в его должностные обязанности. Теперь Тахир мертв, Афрасиаб Усмани сорвался домой, оставив семью в Туране, а представитель XCI, исходя пеной, цитирует длинный усманиевский отчет, уверяющий, что взрыв был эксцессом исполнителя, но волноваться-то не из-за чего, заказ выполнен, соглашения не будет... И ведь правда не будет, какое-то время. Кстати, атомная бомба, сброшенная на Дубай, дала бы тот же результат. Почему этим средством не воспользовались?
С пакостной выходкой Усмани Ренье бы справился... Ситуация, конечно, требовала достаточно длительных переговоров, но можно было бы занять очень простую оборонительную позицию, сводимую к "дикари-с". Восток есть Восток, чего вы хотите. Либо действительно исполнитель перестарался, либо господин Усмани решил, что на самом деле от него хотят именно этого, либо, либо, либо... в любом случае, это была лучшая кандидатура из возможных, а местные культурные особенности неизбежны, необходимо делать поправки на среду – но это и ваш козырь, господа из XCI, теперь вы из Усмани, если он выживет, и его правительства, если оно победит, можете вить веревки.
Все меняла одна маленькая деталь. Именно она служила вспенивающим компонентом для представителя XCI, она же и пробила в защите Ренье дыру, через которую со свистом испарилось все, кроме запредельной паники. Представитель, кипя истерическим негодованием, обвинил Ренье в провокации, и аргументом послужила тайная встреча Бреннера с Тахиром вечером накануне первого дня конференции. По крайней мере, тайная по мнению представителя, который узнал о ней только после убийства – а сам Ренье впервые услышал о встрече именно от него.
Чисто теоретически никто не запрещал президенту Тахиру поговорить со старым другом генералом в отставке Бреннером хоть на территории отеля, хоть в своей исламабадской резиденции в любое время дня и года. Практически же эти двое выбрали для дружеского общения именно конференцию – и прожил один меньше двух суток с момента встречи, а второй... а второй устроил странный публичный концерт прямо в зале. Отвратительная история. Но действительно ли настолько однозначная, как показалось сначала?
Если сложить Бреннера, XCI и самого Ренье... Их нетрудно сложить, например, через Афрасиаба Усмани. Усмани при этом можно пожертвовать, а можно сделать пострадавшим. Например: он честно – по меркам Востока – подрядился топить сделку на уровне лоббирования и группировок, готовил какой-то скандал для конференции, а ему подсунули исполнителя с личным счетом к Тахиру, и уж тот бесчестно использовал выделенные ему ресурсы для организации убийства.
И между прочим – очень это похоже на правду. Ситуацию в Восточном Пакистане Ренье знал хорошо. У Афрасиаба Усмани не было за спиной группы, с которой можно спокойно брать власть. Впрочем, покушение явно оказалось сюрпризом и для всех конкурентов, так что Усмани, если очень постарается, если ему очень повезет, сможет сбить какую-то коалицию... но выигрыш невелик, возможные потери – огромны, и по своей воле Усмани никогда бы не стал так рисковать. Теперь гадай, что это могло быть – шантаж, чья-то самодеятельность, действительно эксцесс исполнителя... или Бреннер. Но на публику виновны во всем наверняка окажутся те, кто всегда во всем виновен в Передней Азии, и это с недавних пор не евреи, а США – и их европейские подпевалы, или даже наоборот, если приписать инициативу им с Бреннером.
Очень уязвимое положение, втройне уязвимое, потому что погиб президент Тахир, человек, вызывавший уважение. Окажись в сплющенном автомобиле его коллега из Западного Пакистана, негодование было бы изображать сложнее, а избиратели, что в Европе, что в Америке, и не чихнули бы. Убили? Этого? Наши? Ну и молодцы, так держать.
Сам по себе факт, что убит был Мохаммад Тахир, «прозападный президент Восточного Пакистана», мог бы служить алиби для США и Европы. Если бы хоть кто-нибудь когда-нибудь ждал от своих властей разумных, выгодных, логичных действий или просто допускал, что действия властей таковыми могут быть хоть иногда. Вот даже XCI демонстрирует чудный образчик той же логики. Вместо того, чтобы задаться вопросом, зачем это Евросоюзу – бьется в судорогах и орет «провокация!».
Ренье не понимал, что происходит. Представитель XCI был уверен, что Бреннер включен в состав делегации по инициативе европейской стороны. Самому Ренье вполне недвусмысленно намекнули, что это американская инициатива, причем намекнуло непосредственное руководство, подозревать которое в предательстве и двойной игре было совершенно бессмысленно. Американская – значит, Xenovision Consulting, Inc. Поскольку именно они сейчас неофициально представляют интересы своего правительства в данном регионе. Либо у XCI завелись конкуренты, либо их настигло раздвоение политической личности...
Штатный секретарь Ренье если и не видел десятый сон, то, в любом случае, не стал бы выполнять поручения после окончания рабочего дня – или потребовал бы оформить сверхурочную работу согласно трудовому законодательству, то есть, с дополнительной компенсацией и предварительным, не позднее чем за 12 часов, уведомлением. Поэтому в очередной раз прокляв законные права и гарантированные свободы, Ренье сам набрал номер Бреннера. Вот у того проблем с личными помощниками не было, его неизменный спутник, тихий вежливый немец средних лет, ответил через пару секунд, и вовсе не заявлением, что приемные часы давно миновали.
– Сейчас, – сказал Ренье. – Сейчас, ко мне и очень быстро. Мне плевать, который час, и вашему шефу тоже, это и я знаю, и вы знаете.
– Видите ли, – начал немец.
– Не вижу. Ничего не вижу. Потому что ночь. Очень быстро.
И бросил трубку.
Страх покружил внутри и сказал, что все кончено и явление Бреннера ничему не поможет.
Ренье радостно кивнул и хрупнул новым листом – когда страх принимался изъясняться связными конструкциями, это значило, что где-то виден просвет, виден хвостик – потяни, и узел начнет распутываться.
Александр Бреннер, дипломат
Хороший человек, но больно уж нервный, подумал Бреннер, неторопливо излагая события последних часов, точнее изрядно отредактированную их версию, включающую в себя Ажаха и даже часть целей Ажаха, но исключающую его собственный, персонально бреннеровский взгляд на перспективы. Потому что те выводы, к которым он пришёл после разговора с аль-Сольхом-младшим, произносить вслух при посторонних явно не стоило, а разглашать обстоятельства разговора – тем более. Да и незачем зря человеку нервы трепать, особенно подозрениями, которые, при всей их весомости, быстро не проверишь. Нервов тут и так избыток, в номере воздух тугой, словно кондиционер поломался. Хозяин опять за чипсами полез… вся мировая общественность в шоке от пищевых пристрастий председателя комиссии по урегулированию ближневосточного конфликта… прямо заголовок для «Восточного экспресса».
Бреннер никогда не был ипохондриком, вообще своему здоровью уделял куда меньше внимания, чем большинство его ровесников, его рецепт хорошей формы был предельно прост: «меньше жрать и больше спать», с последним, впрочем, получалось так себе. Но при виде господина председателя он прямо-таки ощущал себя пожилым человеком со всеми этими… сосудами, потенциальными тромбами, бляшками, клетками еще недиагностированных опухолей.
Как Ренье только умудряется работать в подобном состоянии? Вообще при подобном образе жизни? Тут же если не сто килограмм, то семьдесят пять точно лишних. И ведь умудряется, все видели: и со сложной техникой на ты, куда там многим помоложе, и информацию перерабатывает с такой скоростью, что вычислительный центр позавидует. Формулировки, речи, даже импровизации… Такое впечатление, что разум его от всех этих адреналиновых внутренних всплесков начисто блокирован. И чипсы работают в качестве конкурирующих… как их там? Забыл. Признаки ишемии мозга, не иначе.
Ренье тянется к другому пакету с чем-то коричневым, ловит взгляд гостя, встречает... и наверное так смотрели на местного епископа те дамы из Чиапаса, когда им под страхом отлучения запретили пить безбожный шоколад во время мессы. Сначала разок посмотрели, а потом, дурного слова не говоря, отравили бедолагу. Кажется, тем же самым шоколадом, для общей симметрии. Напомнить себе: не покушаться на его еду.
– В целом, кажется, обычная история, – подвёл итог Бреннер. – Все хотели как лучше, а получилось как всегда, – вспомнил он популярную уже полстолетия в России фразу какого-то политика. Политика уже и в России не вспомнит никто, кроме специалистов-историков, а фраза осталась. Очень уж для многих случаев годится. – Тот, кто взорвал Тахира – это явно кто-то сбоку, и он сильно торопился. Выяснится, надеюсь, скоро, хотя здесь уже оказалось многовато самодеятельности со стороны излишне самонадеянных господ…
«Включая вас», – добавляет мысленно Ренье, это читается по лицу, но вслух не звучит. Вежливый человек. Для француза особенно вежливый. Можно будет потом добавить ему подробностей про юного дурака с инициативой. А вот соображения насчёт Штааля – нет. Такие переживания Ренье уж точно не нужны. Тут, к сожалению, начинается область, где он неспециалист. Много теоретических знаний, может и больше, чем надо, много сведений из самых разных кругов, куда наш осьминог запустил свои щупальца – но почти нулевые практические навыки.
– Остается предположить, что эта туранская вездесущая Народная Армия использовала меня в качестве чучела для практических занятий этого юнца – и сравнительно безопасно, и что-то ценное узнать можно, а уж горький опыт придет сам и очень-очень быстро. Версия, конечно, нелепая на первый взгляд, но для Турана, если подумать, в самый раз. Вы же знаете, какой анекдот у них тут вышел с полицией?
Ренье приглашающе вскинул брови.
А ведь ему и правда интересно, подумал Бреннер. Ему важно и интересно, какую байку я выберу, потому что он по ней меня будет читать.
– Они тут как раз под конференцию учения проводили, по противотеррористической бдительности. И в рамках учений "забыли" в метро бомбу-пустышку из дальнобойного комма, мыла и чего-то еще. Линейный милис так и не проснулся. А когда авторы учений собрались предъявить им "бомбу" и устроить разнос, выяснилось, что бомбу... украли. Коммом соблазнились, судя по всему. Так мало того, этот комм, когда его с места сдвинули, должен был начать тревогу выть неотключаемо, взрыв имитировать. И это тоже все пропустили, хотя станционные камеры вой записали.
– Вы все примитивизируете так, что… – Ренье замялся. Бреннер успел представить целый спектр продолжений, от «с вами разговаривать смысла нет» до «слушать противно», но вслух прозвучало неожиданное: – В этом даже что-то есть. Хотя меньше всего мне хотелось бы связываться еще и со здешней контрразведкой. Это дело дурно пахнет… а у вас ведь был контракт в интересах «Вуца»?
Браво, подумал Бреннер. Вот тебе и бегемот.
– Был. Уговорить Тахира на сделку. – Следующим вопросом, по логике, должно бы стать "а если не уговорится?". По логике допроса, но не по логике вежливости и большой глубины. Поймаешь ли удой левиафана? Никак. А вот он тебя – запросто. У него такая длинная светящаяся удочка растет откуда-то, нависая над самой пастью.
– И он уговорился?
– Уговорился. Не даром, но в рамках бюджета. – И не только на стальную сделку, но это-то господина председателя никак не касается.
– Вы отрапортовали заказчикам, всем заказчикам, – не спрашивает даже, а констатирует Ренье. Конечно, отрапортовал, иначе бы не рассказывал. – А Тахир, наверняка, даже успел поднять документы и что-то даже подписать. Протокол о намерениях?
– Само собой. – А впрочем, что я теряю? От дохлого осла уши? – И мы обсуждали еще одну достаточно перспективную инициативу, не входившую в противоречие с интересами «Вуца».
На более подробные сведения от посредника рассчитывать нельзя, но и этого разумному и опытному бегемоту должно хватить.
Ренье кивает, чем-то резко хрустит, облизывает губы. Рассеянно поправляет воротник рубашки, потом третий подбородок, потом опять воротник.
– Чертовщина какая-то, – жалуется он не то воротнику, не то мусорной корзине, битком набитой пестрыми пакетами. – Насколько близко вы знакомы с господином министром восточнопакистанского транспорта Афрасиабом Усмани?
– В лицо знаю, – честно признался Бреннер. И добавил: – На оппозицию, а тем более на организатора покушения этот пакистанский перец не тянет. И готов он не был. И нет у него таких амбиций. Хотя теперь могут появиться.
– Амбиций нет, возможностей нет, силы нет... загадка. А кто, если не секрет, обратился к вам с предложением по тому второму делу, что вы обсуждали с Тахиром – и как я понимаю, обсудили успешно?
Не слишком ли много хочет эта жаба-хижина? Вот так прямо тут сразу задаром ей скажи. А ведь скажу.
– XCI. Вы же их знаете. Я так поначалу очень обрадовался, решил, что ни с какой стороны помех особых не предвидится.
Жаба позеленела бы, но при ее рационе и состоянии сосудов могла только пойти красными апоплексическими пятнами, тревожаще асимметричными.
– Кто? XCI? Они же вас… в состав делегации и всунули, верно? – «На мою голову» тоже почти прозвучало вслух. При этом обстановка сама собой сделалась гораздо комфортнее.
– Да. По своей инициативе. Навестить старого друга я мог бы и без официоза, между прочим. – Участие в комиссии – неплохое прикрытие, плюс отсутствие лишних расходов, но не менее важен сам факт заказа, возможность сказать Мохаммаду Тахиру: «Смотри, старина, американцы не возражают, наоборот, денег мне заплатили, чтобы я в этом деле и от их имени говорил. Это не гарантии еще, но это голос "за"...»
– Мы безо всякого сомнения живем в самом лучшем из миров, – вздохнул Ренье, – и все, что происходит в нем – к лучшему.
Эти мне французы. Все время исходят из того, что каждый образованный человек обязан прочесть их занудную классику и узнавать ее даже в пересказе. И делать выводы из того, что в упомянутой классике эти слова систематически произносит идиот. Хуже только русские. С ними знать и читать – недостаточно, нужно еще понимать интуитивно, а иначе ты никто – немец-перец-колбаса неговорящая.
К сожалению, о большей части начинки Ренье придётся догадываться разве что по изменению окраски жабы… или осьминога. Просто поделиться он вряд ли соизволит. Что-то скажет, конечно, но лишь настолько, чтобы я сослепу шею не свернул. Потому что знания – это в том числе и оружие. А давать бомбу (пусть даже потенциальную) в руки дикарям он не захочет. А я для него дикарь, чего уж там. Сильный, смелый, даже хитрый и умный – но всё равно дикарь, и большая часть окружающих для него дикари, даже коллеги по политической деятельности, просто потому что не французы.
– Вы хотите сказать, господин не-Панглосс, – от лести еще не умер ни один льстец, – что XCI поручал другим лицам что-то еще?
– Блокировать сделку, – выдавил из себя осьминог. Соблаговолил поделиться, и на том спасибо. – Надежно блокировать сделку. Две идеи в одной голове – это, кажется, шизофрения?
– Для полугосударственного учреждения – даже не начало ее, – вздохнул Бреннер, очень надеясь, что сам не идет пятнами, плесенью, боеголовками чешуей и всем прочим, что проступает сквозь кожу при подобных известиях. Маленький глупый аль-Сольх вовсе не ошибся предметом. Он ошибся адресом, но ошибся совсем чуть-чуть. А тот, кто наводил глупого аль-Сольха, получается, совсем не ошибся. И не действовал наугад. Он проверял рабочую версию. – Однако, когда реализацию осуществляют в одном и том же локусе посредством почти одних и тех же лиц... Это либо крайний идиотизм, либо враждебные действия по отношению вовсе не к Турану, а к нам. К сожалению, теория вероятности стоит за идиотизм.
В теорию вероятности Ренье, кажется, не поверил. Пришлось подкреплять аргументацию, что было особо приятно с учетом достаточно высокого риска прослушивания.
– Американцы, – особенным выразительным тоном выговорил он. В России добавил бы: onee zhe toopye! В этом номере щеголять знанием фольклора было бессмысленно и расточительно.
– Да-да, – покивал Ренье, рефлекторно улыбаясь – дескать, мы-то с вами цивилизованные люди и понимаем, с кем имеем дело. Температура понизилась еще на пару градусов и стала почти комфортной.
– Никогда больше с ними связываться не стану, – совершенно искренне пообещал Бреннер, и добавил достаточно серьезную профессиональную угрозу: – И другим отсоветую.
Сделал заявление – и сам понял, что если номер прослушивается или Ренье пишет разговор, то более четко и выразительно заявить «вызываю огонь на себя» он бы не смог. И еще мгновением позже осознал, что именно этого и хотел с самого начала.
Тоже варварская идея, конечно.
– Запомните, – говорит чуть оплывший но все еще очень привлекательный человек средних лет – прямо хоть сейчас в любой сериал, – наш самый опасный враг – не атлантисты, нет. Запомните – это крестьянин, лавочник, хозяин мастерской. Крестьянин, лавочник, хозяин мастерской. Не за морем, а здесь, у нас. Запоминайте и не ошибитесь. Любой внешний враг может сделать с нами только то, что мы ему позволим... плюс-минус доля удачи. Но это так у всех, так все живут, атлантисты тоже. А вот крестьянин, лавочник и хозяин мастерской могут сделать с нами что угодно – и они нам враги.
Не нужно поднимать руки, я знаю, что здесь полным-полно крестьян и так далее – или детей крестьян и так далее. Вы слушайте.
У баасистских революций был шанс. Даже у иранцев при Хомейни был шанс. Знаете, куда пошел этот шанс? Иранский, иракский, сирийский, египетский, турецкий даже – меньше, но закон тот же? Я вам отвечу, нет, не в никуда. Даже не в коррупцию. В крестьян, лавочников, хозяев мастерских... они выжили сами, они вырастили детей и детей детей и они ни минуты не думали о том, что никакого, самого нефтяного – а с нефтью повезло не всем – самого жирного раздела не будет хватать на всех всегда. Они не думали, что их внукам и правнукам тоже понадобится пространство для роста. Они не видели, что небо над ними сжимается в точку. Они не поступили как в Японии, как в Корее, даже как в Малайзии. Зачем? Им было достаточно, они не искали добра от добра. И от мелкого зла. И даже от большого, но все еще терпимого... Они мирно проели время на рывок – которое у них было, и время на ремонт – которое у них было, они подошли к воронке и скатились в нее. Они не очнулись даже в жвалах муравьиного льва. Очнулись их внуки.
Вы знаете, с чего началась знаменитая Арабская Весна? С того, что в тунисском провинциальном городке двадцатишестилетний парень сжег себя, после того как у него конфисковали овощи, которыми он торговал без разрешения. У него не было ни земли, ни своего дела, ни работы, ни шансов найти работу, потому что без работы ходила четверть его поколения – и половина тех, кто был на пять лет моложе. Он умер – и такие как он увидели в нем себя. А в стране таких было большинство. Медианный возраст – тридцать. Тунису повезло с этими тридцатью, мужчины в тридцать хотят жить и хотят, чтобы жили их дети. В Тунисе мечтали просто сменить власть, а не построить рай. В Египте этот возраст был 25. В Сирии – 21. В Йемене – 17. Ливию я не считаю, там толчок шел извне. 25, 21, 19, 17. Мальчишки, друзья мои, мальчишки без будущего. Мальчишки, не попробовавшие ответственности, не имеющие перспективы. Злые, голодные, невежественные – несмотря на образование, потому что только практическое знание дает плоды, а у них не было, куда приложить руки. Отравленные радикализмом всех мастей – потому что никакая традиция, включая светскую, ничего не могла им дать. Не было для них ни земли, ни лавки, ни дела, ни уж тем более возможности менять судьбу. Им оставалось умереть или пробить небесный свод, понимаете? Да, это правильный вопрос – в каком-то смысле, почти как нам. Но мы-то шли за солнцем и жизнью. Спасибо Вождю, мы знали, какую хотим страну. Они не знали и их некому было повести. Их старшее поколение знало только, что от добра добра не ищут.
