Текст книги "Страна, которой нет (СИ)"
Автор книги: Kriptilia
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)
Амар Хамади, бешеный пес режима
Они вышли из «Симурга» в сияющий день, Амар сразу сдвинул вниз щиток визора, но белый цвет по-прежнему ломился в глаза.
– Mad dogs and Englishmen, – cказал он. – go out in the midday sun.
– Методом исключения, – согласилось начальство, – сотрудники жайша официально попадают в первую категорию.
– Валентин-бей, могу ли я попросить вас об одолжении?
Штааль остановился, огляделся уже привычным для Амара образом – будто наполовину не понимая, как он попал в такое неподходящее место – а второй половиной пытаясь определить, где здесь ближайшая вода.
– Вы хотите обсудить странности в деле Хадада?
– И это тоже, – чуть не икнул Амар, хотя обсуждать странности он собирался со старшим инспектором Ильханом, хотя бы из вежливости, о которой ему так кстати напомнили поутру. – Но еще я хотел попросить разрешения вести мотоцикл.
– Да, да, конечно же, – рассеянно отозвалось начальство. Понятно. Мыслями уже не здесь, а где угодно еще.
В первоначальный замысел страшной мести Амара входило – выклянчить управление, а потом ехать очень медленно, следуя всем правилам и скрупулезно соблюдая все ограничения по минимально допустимой скорости. Не будет же Штааль посреди дороги высаживать его с водительского места? Хотя что ему помешает?..
Через пять минут Амар разогнался до средней, через восемь – вышел на максимальную, при которой еще чувствовал машину и мог держать ее.
– Тормоза придумали трусы, – задумчиво прозвучало в гарнитуре.
Амар эту присказку тоже знал и обрадовался нежданному совпадению больше, чем вибрации ветра в лицевых пластинах «интеграла» – нипочему, не ища смысла и логики, просто как белому дню, серому асфальту и серебряно-черному зверю. Он снова понимал – всем собой, от восторженного бьющегося сердца до напряженных коленей, которыми держался, до ладоней, легко лежавших на руле, – в чем радость пилота и всадника.
Странно было, что забывал в промежутках.
Если так ездить, подумал Амар, то можно и не пить. Пить начнут окружающие.
– С Хададом что-то сильно нечисто… – уронил он в микрофон. – Или мы пропустили что-то очень большое. И главное, вокруг чего все крутится – он ассириец. А это значит понятно что.
Это значит, что Хадад благонадежен пуще самого Штааля, а с какими-то Хс и сравнивать нечего. Айсоров-христиан тут резали все и в охотку – в Сирии, в Ираке, в Турции, всегда резали, их даже курды резали, которых самих все резали. Конечно, когда началась заваруха, все те, кто хотел отсюда убраться, убрались – христиане же и древний народ, во всех учебниках прописаны – и не так их много. Живут себе теперь по всяким Новым Зеландиям. Те, кто хотел счеты сводить, те пошли сводить, под атлантистами или сами. Так что айсор в туранской армии, да еще приставший к ней в те ранние времена – лоялист, настоящий, невесть какой пробы, просвечен и проверен.
– Он старался попасться на глаза. По моим расчетам, «блох» они на аль-Сольха посадили не меньше семи, он аккуратный мальчик. – Да, аккуратнее некуда, дважды одну рубашку не надевает, вот только проверками пренебрегает и дома, и на службе.
– Напрашивались на неприятности, – еще раз повторил свою версию Амар.
– А ведь Хадад мог бы прийти к Вождю с исповедью и покаянием, тот очень любит подобные визиты. Значит, не мог?
– Да хотя бы к Генсеру? – пожал плечами Амар и поинтересовался без особого любопытства: – Кстати, а что Генсер?
– Рвет и мечет, разумеется. Его подвели под отставку.
Если бы я был иностранным диверсантом, думает Амар, или иностранным агентом всякой деструкции, Бреннером, например, я был бы доволен результатом, как я даже не знаю кто. Военная разведка Турана не сказать, чтоб обезглавлена, но разбираться сама с собой будет еще очень долго, а все соседи добавят.
Понимал это Хадад? Должен был.
– Допустим, ему сказали, что вся операция с аль-Рахманом идет с благословения Вождя. Допустим, ему даже не сказали, а он был почему-то уверен, что так оно и есть. – Амар вовремя заменил глагол. Собирался сказать не "был уверен", а "знал".
– Я с ним беседовал с утра. Вывел его из себя, но никакой информации не получил. Очевидно, что успешного осуществления заговора он не хотел куда больше, чем провала. При этом он ревностный милитарист и столь же ревностный поклонник идеи Великого Турана и Паневразийского господства… преподавать мог бы научное евразийство, – неожиданно зло добавил после секундной заминки Штааль. – Теорию и практику.
– В общем... если бы кто-то все же заметил неладное на ранней стадии, кончилось бы пшиком. Военным бы погрозили пальцем за слишком рискованные маневры, аль-Рахман пошел бы в распыл, все оформили бы как борьбу с терроризмом, а Хадад остался бы чистеньким. Он, наверное, на это и рассчитывал. Но в наших доблестных штабах, конечно же, никто не обратил внимания, что столько разного делается поперек процедуры и наперекосяк – а если и обратил, то не доложил и выводов не сделал. А Хадад не отступил и продолжал переть тем же курсом, пока не выпер на нас.
– Займетесь?
– Jawohl, Herr Oberst! – и зашел в особо лихой вираж, выворачиваясь из-под военного грузовика наперерез армейскому же автобусу. Мы мирные люди, и армии у нас нет. – А чем вы его вывели из себя?
– Я его спросил, отчего он просто не пришел и не попросил у меня помощи. Вместо всего этого. – Штааль издал уже знакомое скверное хихиканье. – И бригадный генерал Хадад примерно пятнадцать минут негодовал на то, что при разнице в возрасте и положении…
– Идиот ваш бригадный генерал Хадад. Займусь. С удовольствием.
Мир вам!
Данное объявление адресовано пациентам, страдающим ДИАБЕТОМ ВТОРОГО ТИПА и принимающим препараты, содержащие комбинацию МСГ-активируемых антител и инсулинотропных пептидов.
Начиная с августа 2040 года будет проводиться клиническое исследование новых депо и схем введения препаратов, позволяющих более эффективно справляться с последствиями дневного поста и повышенной ночной активности во время Рамадана.
Объявление в районной поликлинике.
Просим изъять из распространения ролик социальной рекламы «В тюрьме он был бы жив» как содержащий косвенную пропаганду кровной мести.
Из ежедневного циркуляра ведомства цензуры
Ширин Усмани, бывший системщик семьи Усмани
– Коллеги, я рад вам представить источник ваших недавних затруднений, сверхурочных, премий и всего прочего. Те, кто работал по «Симургу», могут познакомиться с автором схемы проникновения в сеть… остальные, я боюсь, наслышаны.
Жест конферансье, странная улыбка – словно представляет свой охотничий трофей, хотя… это так и есть. Но сейчас, сейчас дело не в этом, и анализ обстановки можно отложить, и даже самого охотника не отслеживать.
Просто сделай шаг вперед и улыбнись. Это она понимает сама, говорит себе сама. Пять минут назад, внизу в фойе был беглый осмотр, одобрительный кивок… потом несколько очень быстрых движений вокруг Ширин, манипуляции с ее шарфом, шаг назад, еще один кивок.
– У нас светское государство…
В зеркальной стене она увидела себя в рост, и любимый серо-голубой пестрый широкий шарф уже был намотан во много слоев до самого подбородка, «по-европейски», как говорили в школе.
– Следующий раз я дам сдачи, – пообещала Ширин. От суеты вокруг ее штормило, а нервы и так уже на пределе.
– А очки как раз нужно оставить, – тоже, нашелся мистер Хиггинс… – Ловите входящий.
Теперь она понимает: господин Пигмалион, он же господин Декоратор, был прав. Так лучше.
По нижнему краю очков бежит строка – буквы, значки, стрелочки, а, опознала, такой системой пользуются переводчики-синхронисты, когда работают там, куда не допускают технику. Удобно, разумно, интуитивно понятно. И пошутить можно. Вот тут чуть кода добавить – и в ответе стрелочка, указывающая на термин, при прочтении превращается в змею и заглатывает нужное слово. "Неточная метафора" – говорят ей не двумя словами, а одной картинкой, птичка отрыгивает полупереваренное в клюв птенцу. "Неточная метафора" оно же "это на будущее". Запомним, изучим, сейчас для верности поставим фильтр, чтобы делал подстрочник, не понять – опаснее, чем промедлить с ответом.
Очень хорошая идея. Очень своевременная. Визор и беседа через него – надежная защита от внешнего мира, от трех десятков сердитых мужчин в возрасте от двадцати до пятидесяти, которые и таращатся во все глаза, и обмениваются репликами через свои устройства, и почти поголовно хотят что-то спросить, оказаться рядом, рассмотреть поближе. В сети, в работе каждый пытался бы порвать ее на провода и молекулы, без пощады – а сейчас вся эта свора охотничьих псов, гепардов, соколов нарезает круги и восхищается… выражая восхищение с большими паузами… и вот тогда в Ширин пульсирует острая злая обида на весь свет и Творца впридачу: ей здесь места все равно не будет, что хочешь сделай – не будет.
Им будет неудобно. У них светское государство, но они не вытерпят работу в одном помещении, на равных. Здесь не горячий цех, но толку-то. Ширин Усмани может быть только экзотическим предметом интересов: вундеркиндом, женщиной с бородой, говорящей лошадью, обещанной гурией... кем угодно, только не коллегой.
По нижнему краю визора проезжает женщина в повозке на полозьях. За ней тянется белая, блестящая пустая колея.
«Зачем вам сидеть здесь?» – спрашивает Снежная Королева, – "У вас будет весь мир и пара коньков."
«Что у нас коньки?» – пририсовывать королеве бороду некрасиво, а вот очки в самый раз.
«Место внештатного аналитика.»
«Знакомая мелодия.»
«Здесь слишком много рутины.»
Это окончательный и категоричный ответ, но если вдуматься – господин фон Штааль, тьфу ты, просто господин Штааль прав; только он не понимает, с каким удовольствием она бы разгребала эту рутину. Слежка и прослушка, аудит, вскрытия и проникновения, рейды в серую и черную сеть, анализ активности, лингвоанализ, сличение профилей – невероятная скука, любой амбициозный сетевик ненавидит ее сильнее «головной боли системщика», Аллах милосердный, мне бы этой скучной рутины хотя бы на год – на общих основаниях, вот здесь, у окна, третье место справа…
"Не смотрите туда" – говорят ей, Ширин читает, но ей кажется, что она слышит речь. – "Он здесь всего три месяца и еще нервничает"
Этому усатому... хм, явный пуштун, почти соотечественник, лет тридцать пять, поздно начал, наверное. Лучшие годы упущены. Всего три месяца, дал бы ей кто эти три месяца, она бы сделала вчетверо меньше ошибок. Знание рутины, опыт, въевшийся в пальцы, в виски, в маленькую мозоль у крыла носа – это не то, что жалкое знание о рутине, полученное извне. Это возможность лепить – не ворону, себя.
"Этого вы еще наглотаетесь."
"Где?"
"Дома."
Маленькое кривое здание с европейской острой крышей, крыша отращивает два перепончатых крыла, отлетает в сторону. Над домом распахивается рог изобилия, сыплет внутрь паутину, насекомых, какие-то хозяйственные предметы, котел с рисом, потом крыша становится на место, втягивает крылья, уплощается, выпускает наружу сад.
– Сколько вам лет? – параллельно спрашивает один из несостоявшихся коллег.
Эмоции у них, между прочим, через край, и выражаются во всем, от мимики до плотности и ритмики потока данных. «Системщик – человек без кожи»... надо же, как оно выглядит со стороны. Странно, чем-то знакомо и не очень приятно.
Хорошая все-таки была идея с никабом в школе... наденешь визор и сиди себе – вечно сонная, скучная, медленная Ширин Усмани, зато Хафиза аль-Коран, гордость класса, школы и штата.
– Сколько времени у вас ушло?
О методах, о деталях они спрашивают не вслух – слишком долго, нудно, многословно… невыносимо для системщика, – а через импровизированную конференцию. Пара новеньких перчаток с эмблемой Народной Армии приятно поскрипывает при движениях: высокий тургор ткани, модель для тех, кто в сеть не развлекаться ходит… Запросы, схемы, модели. «Так? – Нет. – А как? – Неужели не догадались? – Нет, но нашли, как обойти. – Как? – Э, баш на баш! – Идет, показываю…» – вот это настоящий виртуальный флирт, и совершенно неважно, кто это из сидящих вокруг, напротив, слева или позади… а справа, присел на край стола, благосклонный охотник, вежливый экскурсовод. Смотрит в проекции, смутно улыбается.
И вот это важно, потому что все жужжание вокруг – наполовину жест вежливости. Ширин объясняет, гордится, строит электронные глазки и знает, не завтра, но через неделю ее забудут. Экзотика, удивительный экспонат частной коллекции Валентина Штааля.
Детки в сетке, детки в клетке, плоды какого ни есть просвещения, какой ни есть относительной сытости. "Афганский вирус" – уже не шутка, ни в переносном смысле, ни в прямом. Малолетние безбашенные и бессмысленные игроки в кибернетику и бактериологию. Ради шутки, ради интереса или по приказу взрослых. Часто эти взрослые ненамного старше. Чем отличается от них Ширин – большей просвещенностью, большей сытостью. Шире круг обзора, лучше образование, жирней заказчики. Но это все. Туран дает своим больше, и серый европеец намекает, что часть этого большего можно получить сразу, пока не ушли за горизонт молодость, жажда, скорость.
Сейчас – час ее триумфа. Грозный и почти необоримый киберсектор легендарной Народной Армии Турана слушает мастер-класс шестнадцатилетней Ширин Усмани. «Как я взломала президентский отель: трансмедийные мемуары». Час торжества... а торжества и нет, и есть только пыльная усталость, пустота в груди. Хорошо, что можно разговаривать, почти не замедляя поток. Вот с этими-то навыками все в порядке, кажется, много лучше чем у большинства жайшевских гепардов и соколов.
«Что со мной будет?»
«Аудиенция у Вождя. Неофициальная. Официально вы с братом свидетели подготовки. Лично для Вождя – дети организатора убийства, заложники. Лично вы – будущая Сабиха Гёкчен[1] и Айсун Качар[2] от сетей и систем. Он будет восхищен… и не слишком разгневан на вашего отца. Скорее, не разгневан вовсе»
«Что вы за это хотите?»
«Вы не дослушали.»
«Слушаю и повинуюсь.»
«Ваш брат пойдет в Университет Народной Армии. Вы сможете выйти из-под юрисдикции отца наиболее выгодным для всех образом.»
«Что вы за это хотите?»
«Подробные показания и все материалы, касающиеся вашего атлантического друга по переписке. Того, что страдает раздвоением личности.»
«Где я прокололась?»
«Нигде. Спасибо, что подтвердили мои расчеты.»
«Таким вещам меня тоже научат "дома"?»
«Таким – в первую очередь. Вас возмутительно воспитывали, ваш будущий свекор этого так не оставит.»
Я сама виновата, думает Ширин, показывая, как встраивала свою усиленную прослушку в гостиничную, но, кажется, это еще и отец. Он-то понимал, где я беспомощна, но хотел сохранить меня для себя и для Сонера потом. Лет через пять я могла бы уже и не рискнуть выйти в открытое море, где я ничего не понимаю. Осталась бы в раковине.
Нет, стирает она с мысленной доски, это не анализ, это страх и обида. На самом деле может быть что угодно, от убеждения, что мне так удобно, до желания контролировать или неспособности представить, что я могу чего-то в такой степени не уметь. Ширин не делает – значит, не хочет. А скорее всего, я для него вещь в себе, явление, чьи свойства не обсуждаются, просто существуют. Даны.
Плохая была идея с никабом в школе, с вечным «мне надо скорее домой» и игрой в благонравную скучную зануду, с набором сетевых масок на все случаи жизни. Надо было тренироваться на сверстниках.
«Кого вы прочите мне в мужья?»
«Наследника Рафика аль-Сольха. Он вам не слишком противен? Это единственное возможное препятствие.»
«И на том спасибо.»
Штааль, конечно, прав. Во всех прочих политических и экономических отношениях этот брак был бы безупречен и предельно выгоден обеим сторонам. Еще три месяца назад клан Усмани стоял на ступеньку-другую ниже, а теперь это союз, возвышающий обе стороны. Все-таки Ширин была права в отношении Тахира…
Тут, между прочим, тебя спрашивают не о политике и экономике, а об отношении к жениху.
«А что думает он сам?»
«Он в восторге.» – Смешная рожица с вытаращенными глазами.
«Как?»
«Он был в восторге с момента встречи в магазине. Не разочаровывайтесь, он не столько смотрел на вас, сколько слушал.»
Надо будет прикинуть, какие выводы может сделать человек, вроде младшего аль-Сольха из нескольких слов о "медведице". Он тоже контрразведчик...
«И я думаю, – добавил собеседник, – что вы очень подойдете друг другу. Но гораздо больше вам подойдет свекор»
Амар Хамади, следователь
Наручники калибра «струна» были из вредности, фиксация к стулу по пяти точкам тоже была из вредности. Амар и сам не сомневался, что небольшая порция физического дискомфорта не повлияет на настрой Хадада, тем не менее, его радовал вид подследственного в стандартном комбинезоне, попытки хоть как-то устроиться на стуле. Будет вам, почтеннейший, и возраст – и тем более положение. Особенно положение, предназначенное для особо агрессивных физически развитых допрашиваемых.
Собственно, ничего кроме наручников, у Амара за душой не было – едва вернувшись в здание, он приказал привести, посадить и пристегнуть, а сам отправился обедать, так что, когда он вернулся, клиент успел слегка подогреться и сделаться аж деревянным от презрения. Продолжайте в том же духе. Хамить не надо.
Впрочем, Штаалю он невольно соврал: никакого же удовольствия. Ни капли.
– Итак, – мерзким казенным голосом проскрипел Хамади. – Что мешало вам своевременно осуществить явку с повинной?
– Мне, капитан, мешало то, что вы могли бы понять и сами, – договаривать фразу про умственные способности Хадад не стал не из вежливости и подавно не из страха, а из вредности – мол, якобы Амар настолько глуп, что и такую простую подначку достроить не может. Насколько все-таки проще люди в провинции, скажет "сын осла и собаки" – и понеслось. – Мне мешало то, что я не знал масштабов. И не представлял себе, кто еще участвует и в каких ведомствах – и что им наплели.
– Ну вы же прекрасно знали, что генерал Генсер непричастен?
Бригадный генерал Хадад уперся насмерть: я не сигнализировал, что за бред, вы нас засекли вполне честным образом. Говорил при аресте? Именно это и говорил: вы же нас уже давно засекли, сразу после того, как потеряли своего человека – или даже раньше, что ж так тянули? Лень и нерасторопность. С моей стороны тоже – ряд ошибок и просчетов, неверная оценка обстановки, излишняя самоуверенность. Промахнулся с этими двумя трусами, рассчитывал, что у них хватит ума прикрыть свои задницы и не отсвечивать – разумеется, Хадад объясняет дольше, четче и суше, но смысл тот же. Попался на «бегство», ну а кто бы тут не попался? После пропажи «афганцев» заговорщики даже не запаниковали, а попросту впали в безумие, поскольку адекватность они утратили раньше, обнаружив на «точке» Бреннера, а уж когда в растреклятый этот донер добавился аль-Сольх…
В общем, если верить Хададу, в последние сутки военные истерически выясняли, в чью конкурирующую операцию они вломились – и как бы им смягчить последствия. В том случае, если они не являются объектом этой операции, что тоже не исключено. Так что когда "бегство" оказалось поддельным, паника вышла из берегов окончательно. Еще и потому, что все кинулись воображать, что еще проклятый жайш мог наэмулировать с такими технологиями. Гласу разума в лице Хадада – что полномочия и доступ к камерам жайш получил только в ночь после убийства Тахира – внять не успели, а там и бравый капитан подоспел. Сам же Хадад к тому моменту проникся таким отвращением к происходящему...
– И я рассчитываю на то, что мое активное своевременное содействие будет учтено трибуналом.
– Это если до трибунала дойдет вообще… – вздохнул Амар.
Хадад ему опротивел, а сам себе в роли мелкого садиста он опротивел втройне уже полчаса назад. Хотелось выгнать айсора назад в камеру, взять служебную машину – разумеется, по делу, – и поехать к своим девочкам. Сначала к одной, потом к другой.
Он поднял взгляд от планшета к подследственному и поймал отголосок… то ли испуга, то ли попросту паники на лице бригадного генерала. Тень, гримаса, игра света – и вот перед ним вновь презрительное ассирийское лицо. Верблюд верблюдом.
Ну надо же. Хотя, конечно, кто чего боится – пыток, позора и унижения многие боятся куда больше смерти. Неудивительно и понятно. Особенно, если нет того, ради чего стоит держаться – но даже если и есть, все равно страшно. Хуже ожидания боя, хуже самого боя и ранения. На этом можно было бы сыграть, если бы не все предыдущее, а теперь разумный и полезный прием казался пошлым и постыдным… и черт с ним с прагматизмом.
– Вы, вероятно, отделаетесь переводом в какой-нибудь вшивый угол.
Верблюд очень хорошо владел собой. Не то что Ширин, при всей ее подложке андроида. Человек реальности, человек войны. Но глаза не солгали – и анализатор не пропустил второй, уже зажатый стальной волей, скачок паники – бригадный генерал Хадад испугался именно этой перспективы.
И выводы из этого следовали... изумительные из этого следовали выводы, если Амар не ударился сейчас в конспирологию и если Хадад не морочит ему голову. Получалось, что бригадного генерала в заговор не вовлекли, а втравили, и не именем Вождя и местными интересами, а, судя по всему, шантажом. И шантажист остался на свободе и при рычагах и все еще может чего-то потребовать, несмотря на то, что заговор развалился. Бред. Чем можно угрожать такому человеку? Чем можно угрожать такому человеку в его нынешнем положении? Этого капитану Хамади не размотать и тем более – не сейчас. Не за один прием.
Фарид аль-Сольх, выздоравливающий
Белое, белое и белое – стена, потолок, белье. Сталь, хром, никель, титан, алюминий: аппаратура. Голубое и зеленое: одежда персонала. Матовое, перламутровое, бликующее, флюоресцирующее, зеркальное: патрубки, провода, емкости. Холодный механистичный натюрморт. Окружающая картинка попросту выталкивала из себя, и Фарид от скуки и злости искал тому причины, и нашел: госпиталь Народной Армии был слишком… атлантистским. Когда-то кто-то в подражательском порыве заложил стандарты оформления, потом они стали данностью, не подвергаемой сомнению – а мы теперь удивляемся, что медицинская помощь вызывает самые скверные ассоциации. Оно же попросту чужое, чужие коды, и опознается как угрожающее не умом, а много глубже, инстинктом.
От тоски он принялся сочинять дизайн для нормальной, человеческой больницы и некоторое время спустя понял – ничего не получится. Поменяй все на естественные изгибы, живые цвета – и поселишь ощущение, что все вокруг ненастоящее. Не лечебное учреждение, а домашняя гостиница средней руки – и никакие местные процедуры на болезнь или ранение, конечно же, не подействуют. Тьфу, сволочь заморская, вот же не только внедрили паттерн, но и запечатали крепко, не вытеснишь.
А еще в голове у него кругами ходила мысль, что на самом деле он не очнулся, а так и лежит щетиной в плюш в том дешевом заведении – и через часок-другой задохнется или захлебнется, или просто помрет от обезвоживания... Вымести из мыслей этот бред было еще сложнее, чем атлантическую больницу. Да, все говорило за то, что Фарид жив и цел и находится у своих, все в порядке – а что-то еще, кроме, сбоку, слева, да, слева и чуть вне головы, надрываясь орало, что ничего не в порядке, плохо все, а будет еще хуже.
Убедить мелкую и вредную врачиху, что с ним благополучно, Фарид не мог – потому что сам не верил.
Результаты обследований от него не скрывали, от отца тем более. Просветили и прощупали на всей новейшей технике, протестировали по всем наличным методикам и никаких сбоев не нашли. Только некоторые вполне объяснимые расхождения с нормами, скоропалительно угасавшие. Он чувствовал себя примерно как после месяца в реабилитационной клинике, фактически так оно и было – бесконечные восстановительные, оздоровительные и укрепляющие вливания, промывания, кислород, ускорители заживления, такие и сякие фаги… хотелось уже влезть по стене госпиталя на крышу, по-промальпинистски, и помахать оттуда наказанию по имени Аммат.
Нервировало другое. Все было неправильно. В первую очередь – отсутствие Штааля и Хамади. Фарид не преувеличивал собственную важность, он просто знал начальство и коллегу, уже успел узнать. Валентин-бей непременно улучил бы хоть минутку, зашел бы справиться о здоровье… Амар тем более – то носился с альбомом, с гипнозом, а потом как похитили. Дело не в занятости. Дело в том, что они услышали.
А услышали они что-то важное и при этом такое, после чего им на Фарида глядеть не хочется. Сам он этого так и не вспомнил. Запись ему не дали. Запись его же собственного допроса. Решили, что ему не надо. Врач сказала, что на самом деле не надо бы, потому что память со временем вернется естественным путем, а подталкивание неизвестно еще как повлияет. Но врач есть врач, а в жайше с такими мелочами как возможность кошмаров сроду не церемонились, мирились, как с компьютерной головной болью. Издержки профессии.
Отцу тоже не дали. Сказали – засекречено. То ли правда, и дело все-таки не в Фариде, то ли просто хороший предлог отказать. Если правда, если стряслось что-нибудь особо крупных масштабов, отец, может быть, сообщил бы? Рассказал же он про вчерашний переполох… и Сорок Пятый зашел, заинтриговал и озадачил.
«…А тут навстречу Медведь. Движется. Ну ты его видел, да? Как он ходит? Как этот... мировой ледник в кино, вроде ползет еле-еле в том конце коридора, медленно так, а вот ты уже под ним хрустишь, пока ты на него смотрел, он тебя переехал. Вот так и идет. А Шеф ему – вот, вызывают, действуйте по списку, начинайте с вашего кандидата.
Какому списку, какого кандидата... что начинайте? А Медведь только ртом дернул – отвлекли его от чего-то – и к своему месту пошел эдак с развальцой. Машинку отпер, сел, головой покачал – и начал что-то шелестеть. Нас как нет. А минут через пятнадцать выдает список – у всех, кому упало, глаза были одинаковые, стеклянные. У нас оказывается война с военной разведкой, то есть, конечно, война и всю жизнь была, но война, а не... ядерный конфликт на взаимное уничтожение. Но Шеф сказал. И полномочия Медведю выдал. Почти как у себя. И вообще.
И мы поехали. У нас семеро раненых и два трупа, у них три, включая два самоубийства – то есть, вообще-то пять, но троих мы успели добыть. И сыпаться они начали аж в транспорте. Не спрашивай, не расскажу. Не просто чисто... а как в сказке. А Медведь Шефа домой завез и к девушке своей поехал. Угу. На машине из парка Дома, со всей прослушкой. И распевал "hard day's night" всю дорогу…»
– Я же от неизвестности быстрее с ума сойду, – пожаловался он Аммат… и получил от нее очередной нейрорегулирующий коктейль. Таких лечащих врачей в тюрьму надо сажать – за применение психологических пыток.
А третий страх был совсем-совсем страх и о нем даже думать не хотелось, но к концу дня он вылез на поверхность, устроился в ногах кровати и принялся качать липкими улиточьими рожками. Что если все началось не после того, как Фарида прихватили какие-то пакистанские террористы, и как бы не сам аль-Рахман? Что если все началось – до? Что если вся эта тревога, уверенность, что Бреннер в чем-то замешан (и ведь оказался же замешан, рявкнула логика), мысли, буквально толкающие под руку, слова, вылетающие сами, как тогда на семинаре, что если это не импульсивность пополам с усталостью и недостатком опыта – а безумие? То самое, долгожданное. Шаталось столько лет невесть где, и вот, явилось.
Одна хорошая вещь была во всем случившемся – инспектора Максума из головы повымело, целиком. Представляешь себе его подначки и реплики, и ничего не происходит. И желание доказать и ткнуть куда-то делось. И мысль о том, что Имран сейчас занимается настоящей работой и номер у него нечетный-нечетный, падала как в никуда – да, работает, да, нечетный. Будто тот Максум, от которого хотелось выть и лаять, взял и уехал, причем не сейчас, а лет пять назад. Даже грустно как-то.
– К вам пришли, – объявил пожилой хромой медбрат, потом покачал головой и уточнил: – Посетительница, и какая!
Учитывая, что за всю смену сердитый усатый военный инвалид не сказал Фариду ни слова, а медицинские процедуры осуществлял с усталой монотонностью рабочего на конвейере, прозвучало интригующе. Вряд ли кто-то из родни, так и сказали бы, да и отец согласился с просьбой Фарида избавить его от перепуганных тетушек хотя бы на пару дней. Как же понимать этот мечтательный вид и тон?..
А потом дверь распахнулась, занавеска отодвинулась и в палату вошла – шарф слоями на шее, очки-визор сдвинуты на лоб, светла как день, ходит – как дельфин плывет, горит изнутри как янтарь и вообще понимаешь всех старых поэтов разом... девушка из магазина.
– Привет, – говорит, а палату осматривает так внимательно, будто в ней никакого Фарида нет, а важно одно оборудование, – я та самая Ширин, к отцу которой твой отец засылает таких серьезных сватов. Я так и знала, что тут разъема нет. Держи.
На кровать плюхается плоский пакет.
– Оно связь от коммерческого спутника берет. Надеюсь, меня тут не расстреляют за контрабанду.
– Спасибо, – выговорил Фарид…
Все, что выпалила прекрасная Ширин, он услышал, но ничего не понял. Что она тут делает? Почему та самая? Каких сватов, наконец? Это все-таки он наконец спятил – или это папа решил… морально поддержать любимое чадо? Да нет, не может быть, Фарид же ни слова не говорил, а и что тут скажешь-то? Папа, найди мне красотку, я ее в магазине видел, и я женюсь, уговаривать не придется? Папа бы нашел, да только Фарид не говорил!..
– Я раненый боец, – наконец нашелся он. – Пострадал от происков радикализма и терроризма. Так что… – тут мысли кончились.
Ну папа… нет, если подумать, эта поддержка вполне в его духе. Вот только у меня же сейчас все мониторы такое спляшут и споют, что примчится Аммат с огнетушителем наперевес!
– Извини, – ярковыраженная пери присела на краешек стула, – мне сказали, что тебя украли и едва не убили, но я не поняла, что второе тоже было на самом деле, а не по легенде.
По легенде?
– Били совсем немного, – поправил честный Фарид, – но дрянью какой-то накачали, а потом самогоном сверху добавили, так что последние воспоминания как через решето. Но ва... тебя разве забудешь?
– Ну почему же нет, – сказала девушка и попыталась зарыться носом в шарф.
Она тоже стесняется, понял раненый боец. Это было невероятно умилительно, трогательно и прекрасно. Сразу хотелось засмущать ее еще больше – стихами, восхвалениями и признаниями, потом засыпать с ног до головы цветами и подарками, потом утащить и спрятать от всего мира, чтоб ни с кем никогда не пришлось делиться ни ее вниманием, ни взглядом, ни словами.
