Текст книги "Страна, которой нет (СИ)"
Автор книги: Kriptilia
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)
– Господин аль-Сольх, – вздохнул Штааль, – собственно, все происшедшее должно было показать вам, насколько вы непригодны для этой работы. Кроме того, и вы сами вряд ли будете довольны ролью вечного четного. И если вы считаете себя чем-либо обязанным Сектору А, я рекомендую вам принять предложение.
Самое странное, Фарид ничего не чувствует. Вот у него внутри, на уровне солнечного сплетения, воронка. Большая такая, всасывает все. А будто и ничего. Тогда в борделе было куда больнее и страшнее, кажется.
Только у капитана Хамади выражение лица почему-то опять изменилось, но не поймешь, на что.
Дальний край стола теперь не видно. Там только солнце и очерченная им тень.
А так все хорошо. Не кричат, не проклинают, не бранят. Может быть, все-таки есть шанс? Хотя, конечно, это Штааль, он сроду ни на кого не кричал и не бранил.
– Валентин-бей! Я вас очень прошу! Понизьте меня хоть до стажера, только дайте еще один шанс! Я… я все-таки хотел как лучше.
– Нет, извините, но это невозможно.
Хамади смотрит туда, за край солнца, потом поворачивается, наклоняется вперед. Хорошо, что стол такой широкий. Плохо, что Амар такая дылда – перемахнет и не заметит. Потому что лицо у него даже не плывет, не меняется, а попросту наливается раскаленной лавовой яростью.
– Вон отсюда… – низко гудит он, как вулкан перед извержением.
– А...
– Вон. – Это уже не гудение, а почти рокот. – Немедленно.
И Фарид аль-Сольх, больше не инспектор, кивает, поворачивается и выходит из этого кабинета вон и немедленно. И очень аккуратно, чтобы не хлопнула, прикрывает за собой дверь. И думает, что четыре дня назад плакал бы. Но слезы это прошлогодний снег, а у него есть невеста и он обязан думать о ее благополучии. Потом о семье. Все остальное – по возможности.
Ширин Усмани, невеста с приданым
Под покои Ширин Усмани, дорогой гостьи, и ее почтенной тетушки, не менее дорогой гостьи, в гостеприимном доме аль-Сольхов отвели целое крыло – скорее даже, отдельно стоящий флигель. Полуотдельно – крытый прозрачный переход на уровне второго этажа вел прямо в зимний сад большой резиденции. Поселили. Выделили прислугу. Назначили охрану. Одним словом, принимали со всем почетом и всеми мерами предосторожности – как важную свидетельницу по сложному политическому делу и дочь очень важного человека из соседнего государства.
Мысли о побеге Ширин оставила, краем глаза разглядев, как двигаются две симпатичные служанки. Ровно, плавно, и очень-очень спокойно. Им бы еще мягкие тапочки на нескользящей подошве, и можно на дежурство в психиатрическую лечебницу. Наверное, там их и отыскали. Впрочем, обе были почтительны и расторопны. К тому же, девушке было интересно, что последует за почетным и вполне комфортабельным заключением.
Задумываясь о будущем, она всегда понимала, что рано или поздно у нее появится какой-нибудь муж. Такой, который придется по вкусу Ширин и будет соответствовать уровню семьи и ее интересам. Традиционный брак с небольшими поправками. Отец не обещал этого прямо, но она не раз слышала, как он объясняет брату, что никуда из семьи Ширин не денется, а когда придет время, найдут ей подходящего мужа, и возьмут его в дом. Брат ревновал заранее, предполагая, что с родичем придется чем-то делиться. Особенно его пугала необходимость разделить с посторонним место подле отца. Теперь у Ширин были все шансы «деться»… и новые перспективы завораживали.
Главная оказалась неожиданной. Ширин знала, что в Туране все иначе, но что ее попробуют продать главе государства как будущую... первую туранскую "летчицу" от сетей и систем – и продадут, судя по всему? Что поймавшие ее люди будут смотреть на нее? Не сквозь нее, не на свой конструкт? А на нее? С ненавистью и отвращением – кстати, очень страшно. С доброжелательным интересом – еще страшнее. С восхищением и счастьем, личным, для нее одной – совсем страшно, почти невыносимо... Но на нее, все время на нее.
Это было очень здорово, что ее здесь заперли – и что здесь тихо и почти пусто. И можно спокойно делать гимнастику и откачивать мусор из буфера. А то она бы захлебнулась.
Три человека понравились ей за последние сутки. Трое мужчин, если уточнять. Все трое совершенно непохожи друг на друга, и все образуют устойчивую комбинацию – треугольник. Господин аль-Сольх. Большой человек; сложный, многослойный, мудрый. С ним – сразу, с первой минуты, – проще и легче, чем с отцом. Он покровительствует, очаровывает, а не взыскивает и критикует. Господин полковник Штааль – быстрее, резче и умнее самой Ширин. По-настоящему, системно и объемно умный, а не сообразительный многознайка. С ним интересно. Фарид, предлагаемый в женихи, в первую очередь красив, очень красив – явился бы под окно с увозом, Ширин бы спрыгнула к нему с балкона. Конечно, не так умен, и по сравнению с невестой попросту дикарь, но в нем, помимо замечательной внешности и весьма лестного восхищения, есть кое-что еще, чего начисто нет у самой Ширин: он с миром состыкован не через логику и знания, а через спинной мозг, чутьем и кончиками пальцев. Если они поженятся, Фарид никогда ее не догонит во многих вопросах, но ему и не надо. Он из мира вещей – запахов, звуков, тканей, картин, деликатесов и движения…
Кстати, у него, скорее всего, тоже должен залипать буфер. И его наверняка не учили его чистить. Не учили, потому что почти никого не учат. А уж мужчин...
Ширин стоит босиком на ласковом, теплом деревянном полу. Мысли и ощущения все еще пытаются ходить блоками по восемь – но уже не во всех направлениях одновременно. Звук и вкус расцепились... скоро и цвет войдет в норму. Я была права, думает она основным каналом. Я была права, а Тахир неправ. И отец неправ. Рычаг нужно применять извне. То, куда мы дошли бы своими силами, как Восточный Пакистан, слишком далеко для тех, кто умрет через пять лет, безнадежно состарится через пять лет, поздно даже для меня. Я права.
Другим каналом, высвободившимся только сейчас, она думает: вполне возможно, что после нынешнего отец захотел бы от меня избавиться… или очень, очень сильно ограничить. Нет, не выдать замуж в талибскую деревню, как он грозится, когда не очень сердится; но лишить большей части ресурсов и возможностей, выкинуть на уровень дочки-школьницы. Может быть, он испугался больше, чем показалось сначала. Побоялся быть… поглощенным. Подчиненным. Оказаться змеей, идущей за флейтой.
Наверное, думает она, я была с ним слишком резка. Боялась, что узнает, помешает, испортит, дернется в сторону в последний момент. Я не доверяю ему, делает вывод Ширин. Я люблю его, но как оператору я ему не доверяю. А он – мне. Может быть, хорошо, что мы разошлись.
Потом она задумывается, что такое в данном случае – любить? Смотрит в себя и не может найти ничего, кроме неотвязного, компульсивного желания доказать нечто. Свою полноценность. Она давно знает, что соображает лучше и быстрее, а знает больше, чем отец, несмотря на его европейское академическое образование; но он начинал как все, его-то не бросали с самого детства в питательную среду раннего развития; она знает, что для своих шестнадцати невероятно хороша в стратегии и тактике, в делах семьи и в политаналитике – чтобы ощутить разницу между «невероятно» и «более чем» достаточно сравнить ее с Сонером. Она все еще не может понять, почему отцовский полуснисходительный-полупрезрительный взгляд бесит ее до истерики; и дело тут вовсе не в том, что она «девчонка», отцу на это, по большому счету, наплевать. Просто она всегда недостаточно хороша, что и как ни сделай; вот и теперь он наверняка не оценил бы подарок, а долго и унизительно рассказывал обо всех рисках и осложнениях. Он, может быть, трус. Но все равно хочется доказать.
Вредно, заключает она. Неправильно, нездорово. Если бы он был моим куратором в любой приличной конторе, его бы от меня убрали после первого года, так и поломаться недолго.
Через светофильтры оконного стекла можно было смотреть даже прямо вверх, на солнце. Ширин смотрела. Вот это было почти как дома. Все остальное получалось другим. Может быть, значение глагола тоже поменяется. Со временем.
Штааль напрямую не назвал ее эмоционально недоразвитой, но дал понять, что считает ее эмоциональное развитие непропорциональным интеллектуальному. Впрочем, так всегда и было. Из недавнего, но уже прошедшего интереса к психологии, она вынесла, что фактически от социопата ее отделяет единственный параметр: способность удерживать аффект. Она могла вытерпеть даже весьма сильные неприятные чувства, попросту «обнуляя» их, уходя в удобный прохладный мир строгой логики, задач и расчетов. Логично, что этот навык дал ей преимущества в одной сфере и затормозил в другой. Все было хорошо, пока она не полезла в личное общение с посторонними людьми. Это просчет. Ошибка в оценке своих возможностей. Надо знать, где у тебя не хватает мощности и ресурса. Чтобы узнать, надо проверять… на практике; ставить опыты и делать ошибки. Замкнутый круг. Очень не хватает зеркала. Вот, наверное, зачем нужны все эти глупенькие тестики из серии «Насколько вы амбициозны» – чтобы какой-то внешний источник измерил тебя саму простой линейкой, чтобы ответ можно было взять, ощупать, как лицевой слепок, осознать и вернуть в себя уже в виде усвояемого результата.
Я хочу, чтобы моей линейкой были Штааль и будущий свёкор, подумала Ширин. Я этого очень хочу. Это и есть мой главный выигрыш.
Потом освободилось еще несколько контуров, и дальше какое-то время Ширин просто плакала.
И тут влезает этот безымянный межпартийный ужас – Комиссия по этике. И объясняет со всеми подробностями на руках, что мы только что чудом не влетели в войну – в качестве агрессора. А не влетели только потому, что у Турана тоже царят Содом и Гоморра, и они так активно подозревали своих идиотов, что не подумали о наших. Они непременно разберутся, что к чему, да и желающих их просветить найдется достаточно – хоть тотализатор заводи, кто успеет первым, но к тому времени даже бросаться серьезными обвинениями будет поздно, не то что воевать. Вот что вещает Комиссия, и выглядит все это до чертиков убедительно, потому что почти правда.
А дальше они с трогательным единством требуют... ни-ни, не большей прозрачности и подотчетности, это можно пережить. Они требуют вернуть все эти конторы под государственное крыло и провести кадровую реформу. Потому что, видите ли, говорят они, при таком рабочем этосе никакие механизмы работать не будут – в них всегда найдется кому ломик вставить, раз оно сойдет, два сойдет, а на двадцать пятый раз закончится даже не импичментом, а грибом в неположенном месте. И не говорите, что этого не может быть, а то мы вам устроим экскурсию в город Ерушалаим.
Ты понимаешь, какая это заявка – на финансирование, на людей, на контроль... ты понимаешь, что будет, если они это пробьют? Нас сейчас только то и спасает, что у нас кабак и коррупция, и на каждого жадного Роджера приходится по карьеристке Лиз. Мы о Гувере будем с нежностью вспоминать...
Из видеоразговора Линди Уайт, зав. отделом внутренних коммуникаций NSA, с Эшбери Чи, лаборатория семантического анализа, Годдард. Запись из личного архива.
Рафик аль-Сольх, отец Фарида аль-Сольха
За драгоценным старшим сыном Рафик аль-Сольх отправил служебный вертолет, которым обычно не злоупотреблял, но не заставлять же парня тащиться на метро почти через половину города? Если в этом городе после войны и до сих пор, больше десяти лет, не могут наладить наземное движение, да и воздушное держится на милости Всевышнего и жесточайших ограничениях, именно в такой последовательности, потому что нет таких ограничений, которые нельзя обойти, имея добрых друзей и полезных знакомых в этом же городе… в общем, не ехать же мальчику общественным транспортом, который как все общественное в этом городе после войны, не будем о грустном. В общем, на то и существуют секретари и пилоты. Четверть часа и все в порядке. Особенно после увольнения, хотя тут драгоценный сын сам виноват во всех своих бедах, а Штаалю можно быть только благодарным. Если отца не слушает, то, может, получив все подобающее от постороннего человека, опомнится.
И пусть посидит в приемной, пока господин замминистра закончит важный разговор. Там его все равно любят и балуют. Его везде любят и балуют, вот и добаловались. Вырос из маленького упрямого осленка большой осел.
И… этот вызов нельзя отложить. Этот – тоже. Вот этот – можно, но потом хлопот не оберешься, лучше за пять минут уладить… хорошо, за десять. За двадцать. Ничего, посидит, все равно ему делать нечего, и какая ему разница, где болтаться-то.
Драгоценный старший сын входит, вежливо здоровается, ждет предложения сесть – и Рафик осознает, что сам он не отец, а болван, идиот, кретин, баран и все воплощения глупости из трех разных пантеонов. Потому что у его сына – спокойные стеклянные глаза человека, который висит на одной, может быть, двух, максимум трех ниточках. Порвись они, он полетит вниз, так же спокойно. Джинн треклятый, забыл, забыл, что мальчик не любит летать.
– Тебя выписали? – Не напоминать же ему, что нелюбовь к полетам очень заметна, зачем лишний раз смущать парня.
– Меня выписали. И уволили. – Рафик невольно кивнул, и Фарид вскинулся в кресле: – Ты знал?!
– Конечно. Еще бы я не знал! Да я такого стыда и не припомню, какой по твоей милости мне пришлось пережить вчера!
– А я вот не могу припомнить никакого стыда, – задумчиво говорит Фарид.
– Ты... – это же надо, полез, сам чуть не погиб, коллегу под бой подставил, едва не погубил все на свете и все по глупости, а стыда не видит. – Стой.
И это говорит не Рафик аль-Сольх, а заместитель министра иностранных дел, впервые за этот день отделившись от человека. Стой. Не Фариду, себе же. А потом опять Фариду.
– Что ты знаешь?
– Что рассказали – то и знаю, – мальчик пожимает плечами.
Пребывание в госпитале ему пошло на пользу, хотя пропади пропадом такая польза вместе с причинами ее, но сын просто светится, невзирая на убитое выражение лица. Темных кругов под глазами нет, на щеках румянец, который последние два года тут не появлялся. Сон, распорядок и процедуры. Двадцать три года, опять злится Рафик, а простейших вещей не умеет, за собой следить, вовремя ложиться… жених. Впрочем, на невестку вся надежда, разумная девушка.
– А что рассказали?
Фарид поднял глаза к потолку, словно туда что-то проецировалось, и задумался на минуту или больше. То ли вспоминал, то ли суммировал – вот уж своевременно, дальше некуда. Как он еще два года в контрразведке проработал-то?
– Рассказали, что я видел важное. Кого и что – не сказали. Они из меня под гипнозом вытащили… я так понимаю, все знают, кроме меня, да? Я теперь догадываюсь, кто это там с Бреннером был. Ширин рассказала про военный заговор, но это и ты упомянул. Амар вчера с утра говорил, что у них был переполох и едва весь отдел не арестовали…
– Который именно Амар? – решил уточнить Рафик, поскольку в отделе Амаров было несколько, а подобной мелкой расхлябанности господин замминистра не терпел.
– Хамади, капитан, который меня вытащил. Ну и потом Штааль сказал, что я не подхожу по всем статьям. В общем, я знаю, что наши… что они вроде бы через меня добрались до военных. Ширин объяснила, на чем она попалась. Тоже на мне, – мечтательное хихиканье. – Она запрос на меня отправила, потому что они с братом меня в магазине заметили, и Хамади аж позеленел, когда они про это сказали.
Все ушедшее было раздражение, вся испарившаяся было злость вернулись и внутрь и теперь казалось, выдохни лишнее – и само дыхание загорится, пойдет пузырями мебель, белым пеплом осыплются министерские бумаги...
– Меня нет, меня ищут – и тут этот запрос. Наши под это людей из безопасности «Симурга» взяли и распотрошили. Ширин уверена, они информацию налево продавали, на разное лево. Только запрос не они отправляли, а она, так что ее по нему и вычислили в конце концов... Судьба, называется. Но уволили меня все равно.
– Судьба? – спросил Рафик. – Значит, судьба? Ты выродок души моей, а у Имрана Максума тоже судьба была, за твою горячку? На военных они через тебя вышли... а как вышли – неважно? А важно, что тебя уволили?
– А что Имран? Да я его с того вечера, с конференции, и не видел…
– Не видел? Да кто ж его с того вечера, как он тебя искать пошел, видел? Кроме тех кретинов, на которых он по твоим следам вышел и которые его пристрелили с перепугу... Кто видел? Ну разве что твой Хамади, когда его в морге обнаружил.
– Чего?.. – вскидывается мальчик. – Как? Это точно?..
– Куда уж точнее… – Не может он прикидываться, не может же, правда? Ему просто не сказали? Вот это – и не сказали?
– Не может быть. Ты что-то путаешь. Они с Амаром дружили. Он бы обязательно... Пап, ты что-то напутал.
– Вчера вечером твой бывший начальник просил меня... – кашляет Рафик, – позаботиться о его семье. Потому что пенсия и льготы это само собой, а вдова с тремя маленькими детьми в этом городе, без родных...
– Я... я не знал. Мне никто... И Ширин не...
Ширин сказала, Ширин не сказала, Аллах, дай мне хоть капельку терпения… нет, я не ревную к невестке, я ей просто очень сочувствую! Ладно, хотя бы они уже подружились, и того достаточно, но что за дурак все-таки! Телок на веревочке!
– Ширин тоже, значит, не сообщили, и сам подумай – зачем ей-то об этом знать? Ее на твое место не берут… а стоило бы. Все больше пользы! – не удержался, добавил Рафик. – В общем, его случайно застрелили, когда он тебя, болвана, искал. И не выдумывай себе, ничего через тебя не нашли и не узнали, просто эти военные после того сами сдались все тому же капитану Хамади. Тебя еще не нашли в том борделе, когда все началось!
– А гипноз? А альбомы? Как застрелили?
– Да просто так застрелили, они следили – ну сам понимаешь, за кем – Максум искал тебя, а вышел на них, они испугались – и стрелять. Тоже болваны, но они хоть поняли, что натворили. Ничего не сказал твой гипноз – тебя там Бреннер полчаса кроет за то, что ты дураком таким уродился.
– Я не знал… – еще раз повторил мальчик. – Ох ты ж… я не знал, а они, наверное, подумали, что знаю.
– Кто?
– Штааль и Хамади. Пап, ты можешь ему передать, что я не знал? Я же честно, а они подумали…
– Не буду я никому ничего говорить, и тебе запрещаю! – рявкнул Рафик. – Еще не хватало только морочить голову твоими глупостями человеку, которому мы и так слишком многим обязаны! Знал он, не знал… Все, поздно. Иди домой, отдыхай.
Потом подумал и добавил:
– Не навек расстаетесь. Встретитесь, при случае сам скажешь. Или жене поручишь.
Тема: «Евросеки – пятая колонна!», начата **/**/2039, автор: patRIOT®
Сообщение #51
К администрации: неплохо бы убрать откровенно оскорбительное словечко из заголовка и заменить на нейтральное «Евразийцы».
Сообщение #52
Дворник! Дворник! Юрасиков обижают!
Сообщение #53
Действительно, помойку опять развели. А дело-то серьезное. Политическое убийство, в столице Турана, на конференции – и не нужно лапшу разводить про талибов, это вам не Нью-Йорк, ваххабитский террорист, свободно действующий в Дубае – это летающий дикобраз на ёлке, вероятность та же. Сами пригласили, сами взорвали. А все остальные молчок, даже штатовцы. Турану теперь все можно. Наши кретины радуются, а им бы подумать, что самая главная Евразия – это мы и есть. И если на РФ у Турана пока хваталки коротки, то все наше среднеазиатское подбрюшье им давно уже спать не дает. Зажрут они Пакистан, а дальше на что рот разинут?
Сообщение #54
Начнем с того, что про талибов никто лапшу никому не вешал. Эта версия, как можно проверить, подняв архивы за текущую неделю, публично самозародилась на одном из соседних форумов, и автором ее является известный всем конспиролог Левушка, который, как мы все прекрасно знаем, имеет такое же отношение к туранской политике, как и к талибам. Нулевое. Не более основательно звучит и предположение, цитирую «Сами пригласили, сами взорвали». Как лучше всех известно антиевразийцам, Туран регулярно оперирует на чужих территориях, и приглашать президента соседней страны, чтоб его взорвать – это абсурд, какого бы мнения мы ни были о туранской политике. Далее. Действительно, Туран, как и Россия – и Китай, считает Среднюю Азию зоной своих интересов. Но надо отметить, что во всем 21 веке у нас еще не было там соседа, с которым было настолько выгодно и удобно иметь дело. Кто остановил наркотрафик? Кто скормил свиньям ваххабитов? Кто пресек торговлю русскими рабами? А вот война Турана с Россией – это дикобраз без елки, летящий сам по себе.
Сообщение #55
В дикобраза без ёлки, кстати, поверить легче, ареал обитания не нарушается. Я бы ребят с «Восточного экспресса» послушала – это все-таки их территория. И думаю я, как и они, что это либо какие-то восточнопакистанские тёрки, либо Акбар-хан, либо финансы. И если Акбар-хан, то помяните мое слово, он свой ресурс жизни исчерпал – и угробят его в этом же году.
Сообщение #56
Вот давайте не будем и в этом форуме опять гадать на кофейной гуще, кто убил Тахира! Хотя бы дождемся официальной версии. Вопрос в другом. Можно ли считать, что политика Турана угрожает России – внимание, важное уточнение – БОЛЬШЕ, чем политика НАТО, ЕС, Китая в данном регионе? Потому как понятно даже младенцу ежа, что наши единственные союзники – армия, авиация и флот, а дальше надо выбирать, кто из возможных соседей наименее опасен.
Сообщение #57
Как будто официальная версия нам поможет... Я вам скажу, почему важно, кто убил Тахира – потому что это как раз поможет решить «кто из возможных соседей наименее опасен». Если это Туран, то значит они совсем берега потеряли и скоро от привета Ататюрку к привету странам Оси перейдут, и не машите мне гитлеркартой, я не про холокост, а про «пять углов под одной крышей». А если не они, значит, все не так еще плохо.
Информационная площадка магазина средств индивидуальной безопасности «Твоя защита». Этаж «Разное». Форум «Внешняя политика России и СНГ»
Ажах аль-Рахман, международный террорист
– Нет, это ты не понимаешь! – шепотом орет Рашид, и жестикулирует так, что в горах его бы уже пять раз подстрелили. – Я же все-таки не идиот. Телевизор был отключен, во-первых. От электричества. И от сети он был отключен, и блок подключения был вырублен – отдельно. И эта модель, если хочешь знать, вообще не способна давать голографическую проекцию. Дешевая она.
Ажах пожал плечами, всем видом своим говоря, что не наблюдает особой разницы между мерцающей по контуру фигурой, сформировавшейся из пыли и света перед телевизором – и мерцающей по контуру фигурой, сформировавшейся из пыли и света перед вроде бы неработающим телевизором, в котором еще и были, оказывается, отключены какие-то его важные телевизорные части.
Рашид развел было руки, чтобы снова начать объяснять, потом вздохнул и сел.
– Короче, – проворчал Ажах. – Что из всего этого следует?
– Из всего этого следует, что у них не просто техника и специалисты хорошие, а то, что какой-то из этих специалистов – настоящий гений.
В другое время Ажах, может, даже и попытался бы разделить восхищение гениальностью вражеского компьютерного эксперта, но сейчас всё это было удивительно некстати. И так вляпались неведомо во что. Теперь даже домой не вернешься. Да и вообще, был ли тот дом… уже и не было. Обложили как волка в логове.
– Ну и все нечистые животные с ним. Мы же с ним не собираемся в компьютерные игры играть. У нас дело. – Скорее всего, последнее, зато славное.
– При чём тут игры! – полушёпотом возопил Рашид. Ага, обиделся за любимое занятие. – Это вообще первоочередная вещь. Первое оружие, можно сказать.
– Оружие – это то, что убивает, – пожал плечами Ажах. – Оно даже и пугает именно поэтому, когда из него не стреляют.
– Ну вот по нам только что... не понимаю пока, выстрелили или только пригрозили. Но убить – проще простого. Если они неработающий телевизор извне подключили, да еще его поменяли, чтобы он делал то, чего не может... – Рашид развел руками.
Хс. Молодой, наивный. И хорошо, что наивный. Другой бы при командире не рискнул бы так про невозможности все эти разливаться. Потому что первое, о чем думаешь – да не меняли они ничего извне, не включали и не подсаживали. А был человек внутри квартиры, который им все и подсоединил, когда сказали.
Смотрелось неплохо, спору нет. Свет погас – мигнул – перескочил на аварийку – опять мигнул и погас. Ажах схватил автомат и скатился с лежанки. Так начинались штурмы. Значит, часовых вычислили и сняли. Кто, где, сколько? Ажах успел дать пару команд, подобрался к единственному окну, выходившему во внутренний двор, глянул вниз, потом вверх, на солнечную батарею, которая прекрасно отражала все, что происходило под окном. Ничего и никого. На камерах пусто. Все рашидовы штучки и примочки показывали зеленый свет. Аль-Рахман обругал глупую технику и в очередной раз подумал, что нет ничего лучше человеческого ума и чутья.
Когда он пробирался вдоль стенки к двери, якобы отключенный телевизор вдруг заработал. И заработал странно – это даже Ажаху ясно было. Засветилась точка в центре, дала луч, свет сложился в размытую человеческую фигуру.
– Мир над вами, – с какими-то неровными паузами внутри слов сказали динамики. Синтезаторы так не запинаются. – Простите за неурочный визит, но не хотелось подводить вас открытым контактом.
Ажах присел на корточки у стены с автоматом на коленях, свистнул в согнутый палец, подзывая Рашида. Безликая фигура, вроде бы мужская, напоминала не рекламную голограмму, от которой шарахнешься как от человека, а мираж, трепетание предрассветного тумана над песком. Выступ сверху – голова, выступы по бокам – плечи… не разберешь, куда это видение смотрит. Непонятно, услышит ли оно. Наверное, услышит, если уж явилось поговорить.
Рашид так и застыл в дверном проеме, глядя то на привидение, то на телепанель. Говорили ему, выстави ты эту неправедную дрянь в кладовку – нет же, они на ней в автосимуляторы резвились, дети малые. Вот и наказание за малое попущение нарушению благочестия.
Мира визитеру Ажах желать не стал. Неизвестно еще, кто он – может вообще не человек, а может, человек, но из тех, на кого Ажах с удовольствием накликал бы войну при жизни и ад после смерти. Но откликнуться, наверное, стоило. Откликнуться, посмотреть, что будет. Зачем-то же понадобилось кому-то это привидение.
– Говорите, – сказал он, – раз пришли.
Как показать Рашиду – мол, не стой ослом, а разберись с явлением, он не придумал, потому что не знал, откуда на него смотрят. Тот, правда, и сам растерялся ненадолго, полез за панель, стал чем-то щелкать.
– Вы хорошо замаскировались. Но недостаточно хорошо.
«Это я и сам понял, – подумал аль-Рахман, – если уж ты сюда явился. А если ты сюда явился вот таким странным образом, значит, хочешь не сразу драться, а для начала что-то продать или купить. Значит, выслушаем…» Снаружи он только медленно покачал головой, соглашаясь.
– Я, кажется, нашел вас первым, потому что у меня была ниточка, но, в принципе, это вопрос суток-полутора. В связи с этим мне бы хотелось поговорить с вами в менее открытой всем ветрам обстановке. Так что следующие два часа я жду вас в известном вам кафе – я думаю, мы ни с кем друг друга не спутаем.
«И что будет, если я не приду?» думает Ажах. После этого... посещения, позволять другим меня найти уже как-то неудобно. Он мог бы, наверное, дать команду сниматься сию минуту, рассыпаться и по одному выбираться. Сколько успело бы вырваться из города? Не больше половины его последнего отряда…
– Много таких фокусников на свете? – спросил он Рашида.
– Мало, – ответил тот. – Хотя я, конечно, не успеваю следить…
– А ты успевай! – аль-Рахман слегка рассердился. Игрушки это или серьезные вещи, но чтобы выжить, надо быть на уровне. – Ладно. Найдёшь свободное время – займись, если считаешь, что нужно. Ты, в конце концов, специалист. – Ага, и сразу просиял. – Но первым делом – намеченные мероприятия по свёртыванию группы. Всякие там изучения-развлечения – после.
Вспомнился недавний, кажется, утренний разговор в соседней комнате. Рашид объяснял товарищам ценность информационных технологий, на пальцах объяснял.
– Бывает такая информация, что человек из-за нее сам берёт то, что убивает, а потом убивает других или себя самого. Или тысяча человек. Или миллион…
– Ну как так?.. – недоумевал Абдулхамид. – Это же ненастоящее!
Вообще говоря, Ажах понимал, о чём речь. Но понимал разве что путём насилия над рассудком. Вроде бы да: какие-то люди, увидев цифры на экране компьютера, действительно могут отдать приказ целой армии идти за тридевять земель, за тридевять морей, сражаться за то, чтобы эти цифры изменились. А другие люди, увидев картинки и услышав сопровождающий их текст на этих экранах, готовы эту войну одобрить или, наоборот, осудить.
Что такие вещи в головах происходят, он знал. Сам в эту сеть проповедовал, и с успехом. Но не получалось у него ощутить, как это так: не лично знакомому человеку, друг он или враг, верить… да и не верить тоже… а непонятно кому за тысячи вёрст от себя. Не из-за того, что на собственной шкуре ощутил и глазами увидел, за оружие браться, а по какой-то из тысяч трудновообразимых причин, о которых говорят и пишут эти экраны.
Связаться с тем, кого знаешь, но кто сейчас далеко – принять сообщение, предупредить об опасности, договориться, ультиматум предъявить, наконец – это одно дело. Тут от всей этой техники польза есть, и от Рашида, который куда как мастер обращаться с ней – тем более. Сделать так, чтобы нужные сведения не попали к кому не надо – тоже понятное дело. Почта была и во времена Пророка, и секретность еще раньше появилась. А вот наворачивать друг на друга иллюзии, в которых сам того и гляди запутаешься…
Вот, похоже, что Пророк имел в виду, когда говорил о запрете на изображения людей. На то и Пророк, чтобы не только волю Аллаха знать, но и предвидеть или предугадывать время, когда иные из древних грехов станут опаснее прежнего стократно.
А Рашид, как ни хорош, а, похоже, чего-то не понимает. Сидит напротив, насупившись, и, похоже, не знает, как возразить. Так, чтобы не ляпнуть что-то вроде: «Вы знаете, командир, как я вас уважаю, но какой же вы ишак! И по уму, и по упрямству». Ну, это он, положим, не скажет, и уж настолько-то вряд ли даже подумает… Но переживает. Кажется, ему, что мы по глупости от очень сильного и полезного средства отказываемся. Или это он что-то понимает, чего я с непривычки понять не могу?
– Пойдешь со мной, – приказал он. – Посмотришь на своего фокусника. Поглядим, что это он такое, что с ним разминуться нельзя.
