Текст книги "Страна, которой нет (СИ)"
Автор книги: Kriptilia
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)
До сих пор он, как добропорядочный и современный молодой туранец, выступал за женскую социальную активность, полную занятость и прочие светские ценности. До сих пор к нему и не спускались с небес юные пери.
– Потому что, когда я тебя увидел и услышал, я так и подумал – вот кого я хочу в жены.
Это была не совсем правда, это была почти правда, это была уже вся правда целиком – вот кого и никого другого. Правда пахла медом и сухим летним солнцем, не дневным, а вечерним, когда сквозь него уже пробивается зеленое, цветное и живое. Еще она пахла антисептиком для перчаток, родным, жайшевским. И на чуть желтоватой коже правой руки у основания указательного пальца виднелось совсем свежее красное пятно – непривычная, неразношенная перчатка натерла слегка. Нужно было не меньше часа работать и очень увлечься, чтобы не заметить и не подогнать.
– Это меня водили по киберотделу. – радостно прострекотала окончательно смутившаяся пери. – Рассказывала им, как ломала «Симург».
– Я столько интересного пропустил, пока сражался с терроризмом… – с намеком сказал Фарид.
«Американский психолог Эрик Бёрн выделяет три личностные компоненты.
По его мнению, личность каждого человека содержит в себе три сущности; они называются Ребёнок, Родитель и Взрослый.
Ребёнок – носитель всего неподконтрольного – капризов и шалостей, хитростей, игр, безотчётных влечений, упрямых хотений и вольного творчества. Родитель – источник «опыта старших поколений», начало воспитывающее и наказывающее (либо попустительствующее). Наконец, Взрослый – сугубо рациональное начало, рассчитывающее только на себя, это – воплощённый здравый смысл.
Ребёнок просыпается в человеке, когда он поступает так, как когда-то поступал в собственном детстве. Родитель актуализируется тогда, когда он ведёт себя, как вели себя его мать и отец*. Когда проявляется Взрослый – человек не подражает никому; он живёт своей головой и пытается осознать объективную реальность. Ребёнок и Родитель ориентированы на мифы, а Взрослый – на абстрактные понятия, на эйдосы (в принципе, эйдосы – тоже мифы, но гораздо сложнее организованные).
В связи со всем этим я задумался о том, как структурно устроены два противоположных типа личности – «западный человек» и «восточный человек».
«Человек Запада» (европеец или американец) – это (прежде всего) играющий Ребёнок, но живёт и играет сей Ребёнок под страхующим контролем Взрослого. В данной модели «репрессированная структура» – это Родитель. «Человек Запада» склонен недолюбливать всё «родительское»; далеко не случайно в голливудском кино отрицательные персонажи – как правило, «родительские фигуры» (тираны-запретители и маньяки-каратели). Иногда недооценка Родителя (вкупе с переоценкой Ребёнка) приводит «людей Запада» к скверным итогам; они могут искренне и истово свергать меньшее зло, если оно несёт в себе «родительские» черты, открывая тем самым путь большему злу – беснующейся толпе (последний по времени пример – судьба несчастной Ливии).
Формула Запада:
Ребёнок-Взрослый-минус-Родитель
«Человек Востока» (мусульманин, китаец, японец, даже индиец) – противоположен «человеку Запада»; его личностная структура перевёрнута на сто восемьдесят градусов. «Человек Востока» – опрокинутый «Человек Запада», в первую очередь – Родитель (почитатель традиций), но опять-таки Родитель под контролем Взрослого. Репрессируется здесь Ребёнок (Восток иногда может декларативно восславлять детство, но детской самовольной свободе на Востоке никогда не доверяли и не доверяют).
Формула Востока:
Родитель-Взрослый-минус-Ребёнок
А как быть с Россией?
Россия – «альтернативная Европа» (и «альтернативная Азия»). Значит, русский человек (не обязательно этнически русский; «русский человек» – любой человек, вписанный в русское социокультурное поле) – не перевёрнут на сто восемьдесят градусов относительно Европы (и Азии), а сдвинут на девяносто градусов. Он перпендикулярен Европе (и Азии).
В русском человеке – шалит, орёт, капризничает, ластится и творит не знающий удержу Ребёнок. За ним едва поспевает замотанный Родитель (ворчун и моралист). Поскольку Ребёнок в «русском гороскопе» – фигура более сильная, нежели Родитель, последний страдает: он получает от Ребёнка сюрприз за сюрпризом и не может сорвать на нём злость. Но на ком-то Родителю разрядиться всё же надо. И тогда Родитель разряжается на слабом Взрослом (Ребёнок с удовольствием присоединяется к травле Взрослого; по ходу этого он ускользает от ответственности и заодно получает массу приколов).
Формула России:
Ребёнок-Родитель-минус-Взрослый
В России любят по-родительски морализировать. Но ещё больше в России обожают по-детски нарушать законы, установления и предписания. Не любят в России рационалистов, «деловых чуваков». На Руси опасливо почитали Ивана Грозного, боготворили младенчески простодушного Феодора Иоанновича, но не уважали трезвомыслов – Бориса Годунова, Василия Шуйского, Лжедмитрия Первого.
Я работаю вузовским преподавателем. Мне доводилось преподавать «представителям черкесской диаспоры» – молодым адыгам, приехавшим в Адыгею из европеизированной Турции или из неевропеизированной Иордании. Эти ребята могли быть разными – более образованными, менее образованными. Но у всех у них не было одной черты, всегда присущей российским студентам – и русским, и адыгам (российским адыгам).
И эта черта – инфантилизм.
(Обычное дело: студенты – уже с самой первой лекции – улыбчиво канючат: «Ну отпусти-и-ите нас, пожалуйста», потом перестают ходить на занятия без объяснения причин, а когда появляются, то всем своим видом дают преподавателю знать: «Мы ведь дети, мы ведь только дети»; ни студенты из Европы, ни студенты из арабских стран никогда так не делают).
Поскольку всё это очень мешает мне в моей преподавательской практике, я выработал (как идеал для себя) такую формулу личности (уж не знаю, как её определить: ни Западу, ни Востоку, ни – особенно – Руси она не соответствует):
Взрослый-равновесие Ребёнка и Родителя.
Я слишком часто имею дело с инфантилизмом, поэтому я не люблю его…»
Кирилл Анкудинов, «Не хотим взрослеть!»
*За формулировки К.А. авторы сего текста ответственности не несут.
Рафик аль-Сольх, неофициальный глава семьи аль-Сольх
– Несомненно, во всем случившемся в первую очередь моя вина. Но, к сожалению, у меня не было возможности пасти сотрудника, который получил вполне определенные распоряжения…
Начальник Сектора А слегка разводит руками – мол, господин замминистра и сам может представить, что такое срочный вызов от генерала Айнура, который опять наобещал Вождю дюжину ифритов до завтрака и теперь не знает, сумеет ли представить хотя бы одного джинна...
– Я все понимаю, – говорит Рафик аль-Сольх. – Я его убью, честное слово!
Он идет рядом с гостем по крытому саду МИДа и думает – какое счастье, что я решил не принимать Штааля в кабинете. Здесь хотя бы ничего не хочется разбить. И шум воды почти гасит шум глушилок.
– Это несколько…
– Ничего, у меня запасные есть, – усмехается он через силу: надо же показать, что это шутка. Все-таки шутка.
Все оказалось куда проще, куда глупее и куда постыднее. Поначалу, памятуя о недавнем разговоре с Бреннером, Рафик готов был поверить, что воспоминания Фарида фальшивые, что ему их внушили, что все это – подделка. Когда перед ним развернулась полная картина – с хронометражем, с «блохой», которую подсадили мальчику армейцы, и подробной расшифровкой записей, – он уже не мог отказываться от очевидного. Фарид заварил всю кашу сам, по собственной дури. Полез к Бреннеру, угодил в гнездо талибов, наследил везде, где мог, и едва не стал причиной настоящей войны.
И поверить в то, что его на это навели тонким психологическим маневром, мог только европеец, плохо знающий его сына. Любая манипуляция разбилась бы о фаридовские "я хочу". Он хотел. Хотел натянуть нос старшему коллеге, который относился к нему без должного восторга, раскрыть настоящий заговор, продвинуться по службе…
Он хотел – и даже не поднял материалы из семейного архива. Даже доступные ему, не поднял.
– У меня... – продолжает Рафик.
– Нет-нет, я о другом. Что-то подобное очень сильно нарушило бы мои планы, господин замминистра. Я был бы вам очень признателен, если бы вы поддержали официальную версию, а по ней роль вашего сына будет очень велика…
В глазах Штааля дробится свет, будто они тоже из сверхпрочного пластика и стекла, как и крыша сада.
– Почему? – спрашивает Рафик аль-Сольх. Ответ важен, по-настоящему важен.
– Потому что в этом случае и Сектор А, и "Вуц Индастриз", и семья аль-Сольх, и, что не менее важно, семья Усмани и ее союзники предстанут в глазах окружающих благонамеренными и предусмотрительными людьми, радеющими о благе государства.
Рафик аль-Сольх кивает и опять не спрашивает, чего желает господин Штааль за эту… нет, это не услуга, это нечто гораздо большее. Случилось так, что от чиновника жайша зависело и зависит необыкновенно многое, от благополучия семьи аль-Сольх до судьбы Фарида, и в этой сложной ситуации Две Змеи поступил на редкость разумно, деликатно и благородно.
Господин Штааль – человек с большим, настоящим размахом. На мелочи не разменивается. Если будет продолжать в том же духе и не споткнется – то, может быть, окажется если не в кресле Вождя, то у самого кресла. Это, пожалуй, очень хорошо и выгодно даже не только для семьи, но и для государства, для пресловутого Великого Турана. Господин Штааль, пока еще чиновник средней руки, хоть и в важном ведомстве, смотрит за горизонт…
Впрочем, о многом говорить все равно необходимо.
– Предусмотрительность семьи Усмани обошлась нам почти в полтора процента акций, но в долгосрочной перспективе это, конечно, окупится с лихвой. Если не начнется война, а теперь, я думаю, если кто ее и начнет, то не мы… – И за это тоже нужно сказать спасибо господину Штаалю, разумеется. – Но что за наказание, за что, скажите мне, за что?! Такой неожиданный сюрприз уже после того, как все решено, все улажено. Как, как можно доверять таким непредсказуемым людям? Я вас прекрасно понимаю, Фарид – просто мерзавец, позор семьи, я его своими руками… но этот Усмани, кто же так делает?..
– Как я понимаю, господин Усмани скоропостижно узнал, что господин президент хочет просить у известных вам лиц вооруженной помощи против террористов. Кстати говоря, для защиты тех самых предприятий. Но вы совершенно правы, неприятно иметь дело с таким непредсказуемым контрагентом. И поэтому у меня есть предложение. Господин Усмани, как вы знаете, человек семейный – и со свойственной ему предусмотрительностью привез на конференцию сына и дочь. Девица Усмани произвела крайне благоприятное впечатление как на меня, так и на весь киберотдел. Ее потенциал, на мой взгляд, чрезвычайно высок, а некоторые недостатки воспитания легко сгладить и восполнить.
О наличии в природе девицы Усмани Рафик, конечно, знал – по старой доброй привычке знать о своих партнерах все, что можно – о членах семьи, друзьях, врагах. Правда вот как-то не успел заметить, что дочь Афрасиаба подросла до подходящих лет, потому что если правильно понимать Штааля, то речь идет об очень выгодном долгосрочном союзе. Долгосрочнее некуда. На столько поколений, к скольким будет милостив Аллах. Да и дело не только в возрасте Ширин, а еще и в том, что до последней недели на роль жены для Фарида она не вполне годилась, что бы там мальчишка ни жужжал про любовь и свободный выбор. Главное в семье – уважение между супругами, и сопоставимый вес обеих семей очень тому способствует.
Интересные предложения делает нынче господин Штааль, Две Змеи. Вряд ли по своей инициативе, а, стало быть, это практически приказ. Хотя идея хороша, просто великолепна идея, а если Фарид упрется рогами в землю, то по этим рогам и получит. Хватит, добаловался.
– Это очень мудрое, очень своевременное предложение. Только объясните мне, почему девицу оценивал ваш киберотдел, а не… хотя бы этот всетуранский бабский заговор?
– Потому что по меньшей мере последние три года именно она обеспечивала безопасность семейства Усмани и интересов семейства Усмани в этой непростой области. Кстати, ее присутствие в сети "Симурга" пропустила не только сама гостиница, что естественно, но и неофициально наблюдавшие за сетью люди из истихбарата аскарийя.
Вот как… думает Рафик, и еще полминуты не может думать ничего, кроме «вот даже как». Что ж, если единственная дочь Усмани хотя бы на треть так красива, как умна – долг господину Штаалю становится почти безразмерным.
– Это очень хорошо, просто потрясающе! А… что вы имели в виду под воспитанием? – Изображения старшей Усмани ему в прессе не попадались. Он, помнится, обратил на это внимание. Хотелось бы надеяться, что девушка не из традиционалисток, завернутых в бурку.
– Классический случай, – пожимает плечами Штааль, – переразвита сильная сторона, и очень плохо со взаимодействием в реальном времени. Я имею в виду личное взаимодействие вне зоны комфорта. Во время допроса она была в шаге от перегрузки. И даже ее куда менее способный брат умеет лгать лучше.
– Это не так уж и страшно… – Точнее, это совершенно не помеха союзу и браку, но это, конечно, проблема в будущем, проблема, которой нужно будет заняться. Инженерный гений – это хорошо, но на девочке будет лежать слишком много представительских функций, и непосредственность тут никому не нужна. – И пусть только этот негодяй…
– Я взял на себя смелость способствовать их встрече, – слегка улыбается Штааль. – Если вы сейчас отправитесь в наш госпиталь, то сможете познакомиться с возможной родственницей и составить собственное впечатление. Только, прошу вас, не говорите Фариду ничего из того, что касается его карьеры.
– Почему? – тут Рафик удивился совсем. Ведь куда как проще было бы обставить перевод как решение главы семейства. Особенно теперь, ввиду предстоящей женитьбы. И шуму меньше, и врага в лице обиженного Фарида, который станет все же со временем аль-Сольхом-полустаршим, не наживать. Что же так?
– Он мой подчиненный, – поморщился Штааль. – Пока что. Он мой подчиненный и у меня перед ним есть обязательства. В частности, позаботиться о том, чтобы действия инспектора аль-Сольха имели видимые ему последствия.
– Я понимаю. – Что ж, так действительно удобнее.
Правила вежества требуют проводить гостя почти к самому выходу – уж точно к выходу из сада... и сделать это под непринужденную беседу. Штааль, однако, некоторое время молчал, а когда на дальнем конце дорожки показались двери, кашлянул и выговорил:
– У меня будет к вам и сугубо личная просьба.
Само собой. Интересно, какая именно.
– Мой погибший сотрудник… он был из вернувшихся, и совершенно не умел находить друзей. Его вдова осталась с тремя детьми. Конечно, она получит пенсию, но вы понимаете, что это значит для семьи. Я хотел бы попросить позаботиться о ней.
– Вы меня обидеть хотите? – почти всерьез рассердился Рафик. – Разве я могу забыть?
– Что вы, – и здесь Штааль позволил себе опустить свое вечное "господин замминистра", – Просто семья аль-Сольх может дать им то, чего не может дать Сектор А – но для этого семье аль-Сольх нужно об этом знать.
Амар Хамади, сотрудник Сектора А
В воздухе, растянутая трапецией, висит биография верблюда или даже сайгака ассирийского. У сайгака профиль лучше, и рога есть. А у бригадного генерала Хадада есть послужной список многим на зависть. Если бы не Тахир и не заговор, не видать бы жайшу этого личного дела. Из которого с очевидностью следует, что Хадад был специалистом по внутренним операциям. И совсем не того толка, о каком можно бы подумать. Хадад был по факту военным администратором, одним из тех, кто превращал лоскутное одеяло армий, ополчений, псевдовоенных и прямо скажем бандитских формирований десятка стран и невесть скольких территорий и автономий во что-то похожее на управляемую военную силу. Крови он за эти десять лет при такой работе должен был повидать больше, чем весь Сектор А и все бывшие сослуживцы Амара, взятые вместе. Один Ирак вспомнить – и ужаснуться. А Хадад там работал три с половиной года.
– Интересно, – констатирует Штааль, уже посмотревший запись допроса. Пять раз посмотревший, в том числе и с раскадровкой на тридцатую долю секунды. – Вы были правы с самого начала, а подследственный лжет и очень надеется, что ему поверят.
– Лжет, – кивнул Амар. – И пытается лгать до конца, на всех уровнях. Не знаю я, как к нему подступиться. Не с паяльной лампой же?
Ляпнул – и сам передернулся. В шутку, в качестве фигуры речи, выговорилось что-то запретное, скверное донельзя.
Штааль, расположившийся на краю его стола – благо, офис уже пуст, – отвернулся от проекции и внимательно уставился на сотрудника. Тот отвел глаза и с деланным энтузиазмом уставился как раз на проекцию. Теперь еще только покраснеть, и готово: приличный школьник, которого учитель случайно застиг за похвальбой нецензурного и похабного рода…
– Амар…
Хамади снова дернулся, получив под дых с другой стороны. Он раз пятнадцать слышал, так, что оно запечатлелось на нервах, отчеканилось в памяти, с той же мягкой укоризной сказанное: «Имран…». Далее следовала осторожная, но неизбежная нотация.
– Амар... послушайте меня внимательно. Застарелая усталость и сама по себе до добра не доводит, а усталость, залитая и задавленная химией, ведет к крушению одним из прямых путей. У нас неприятная в этом смысле работа, но аврал – закончен. Все оставшееся мы будем дорабатывать в нормальном рабочем ритме, а в следующие несколько дней – в ритме существенно медленнее нормального. Вы человек, вам нужно восстанавливаться. Считайте, что это приказ. И я понимаю, что вы неудачно пошутили. Но поверьте, напряжение, нервное истощение и убеждение, что очень важные данные должны быть получены вчера, играют с нами еще более дурные шутки. То, что сегодня сказано на воздух, послезавтра во время очередного кризиса делается всерьез. Вы работали в Каире, вы должны не хуже меня знать, куда это приводит.
– Ну что сразу Каир? Здесь тоже всякое случается… – Амар надеялся, что прозвучит достаточно шутливо, хотя бы иронично… хотя бы саркастично.
Получилось же, он сам мгновенно понял, нечто странное. Кажется, пустил петуха, как все тот же подросток, попытавшийся красиво выйти из положения… разумеется, на следующем шаге по болоту утоп уже по пояс.
Один его давний начальник – как раз каирский, – любил приговаривать, что стыд выдумал Шайтан, чтоб отвращать верующих от Аллаха.
– Амар, случается только то, чему позволяют случиться. И здесь, и в прочих местах. Только то, чему позволяют. Так вот, это вам и нам не дозволено позволять. Это преступление и ошибка – и это подкармливает тот взгляд на мир и людей, который наше государство вообще-то пытается искоренить. Я знаю, что эта ошибка, в принципе, вам не свойственна, постарайтесь, чтобы так было и впредь. Убеждение, что уровень защищенности сотрудников жайша в этом смысле – выше, не соответствует действительности.
Нужно было промолчать, разумно и выгодно было промолчать, покивать, согласиться, тем более что господин Штааль был совершенно прав. Совершенно во всем. Кроме одного-единственного пункта. Эту ошибку нужно было непременно исправить. Любой ценой.
– Мне – действительно не дозволено. – И, вместо драматической паузы, которую нужно было взять, Амар продолжил: – Я Xc, господин полковник, но мне знакомо понятие субординации, хотя в это никто не верит. Я понимаю разницу между нами, а вы? Кажется, это называется – подкреплять иллюзии? Или это double bind со взломом?
– Какое хорошее выражение. Я его раньше не слышал. – Начальство видимым образом не возмутилось ни тоном, ни смыслом, а если и удивилось, то разве что слегка. – Скажите, Амар, а что конкретно вы имели в виду – сейчас и минуту назад? Я, кажется, неправильно вас понял.
– Извините, я… забылся. Простите, сэр. – Эт-то еще откуда?.. Амар стал вставать, уронил перчатку, дернулся поднять, опомнился. – Прошу принять мои извинения, это больше не повторится.
– Сядьте, пожалуйста. – вот теперь в голосе появилось и нечто, похожее... нет, не на металл, а на подушку безопасности в старых автомобилях. Пытался встать, а тебя воздухом вдавило в кресло, так что только ребра хрустнули и рот распахнулся, как у рыбы. – Спасибо. А теперь, пожалуйста, объясните, о чем вы говорили.
– Про системного инженера Аскери… и двух обезьян из «Симурга». Дело даже и не в обезьянах, и не в Аскери, наверное. Я понимаю, что он системщик, но я на него налетел сразу после… в уборной. – Детали особенно важны. – Нет, я не воспринял это как разрешение и приглашение… – Стоп, это уже совсем не про то. – Я понятия не имею, насколько это было необходимо, и это не мое дело. – Тогда что ж ты разогнался? – Я... я... я не могу выполнять работу следователя!
Ага, сказал недремлющий аналитик-внутри, умница, инспектор. Ты еще прямо заяви начальнику, что сначала ты заочно разозлился на Хадада за «разницу в возрасте и положении» и попытался отыграться на том Хададе за всех, начиная с Кемаля Айнура и кончая аппаратными фазано-павлинами – вышло плоховато, а потом этот самый начальник сделал тебе вполне невинное замечание, и ты решил перевалить ответственность за все на него. Открой рот и скажи: это вы меня спровоцировали, вы и виноваты во всем, а еще подали дурной пример, и вообще это ж я ради вас старался и за вас обиделся – и теперь выговариваете?! Потом пойди и застрелись наконец, инфантильный придурок.
– А причем тут Аскери, – недоуменно спросил Штааль, – я же написал, "голодного" – и он был вполне дееспособен, насколько я помню. Так, подождите. Подождите минуточку, сейчас я восстановлю последовательность.
Вот такое, наверное, наблюдали римляне, когда им подавали живую дораду, подумал Амар. Потому что начальство, не меняя сосредоточенно-задумчиво-благожелательного выражения лица, сначала выцвело, потом посерело, потом слегка позеленело, потом, видимо, попыталось сквозь эту зелень покраснеть.
Потянул же шайтан за язык... и много ли пользы от того, что ты быстро разобрался, что это был за шайтан.
– Извините, пожалуйста, – медленно сказал Штааль, спустя секунд двести, – кажется, тот совет, который я дал вам, я должен был дать себе и на три дня раньше.
Амар мысленно пожелал себе подавиться собственным языком десять минут назад, до шутки про паяльную лампу – теперь уже было поздно. Поднялся из кресла, тоже присел боком на стол. Проекция автоматически развернулась между ним и Штаалем, повисла трепещущей полупрозрачной простыней.
– Да ну, что вы. Еще со всякой дрянью, торгующей данными направо и налево, церемониться. Это же такая порода… они иначе бы выламывались и еще считали, что они большие люди, потому что им боятся яйца открутить! Все правильно. А я идиот, мне этот Хадад при первой встрече хвост отдавил – совсем другое дело же…
– Амар, – воздух опять ударил по корпусу, – этого не делайте больше никогда. Хорошо? – повел ладонью вниз, убрал проекцию. – Неважно, кто какое дело. Важно, что я тогда... сделал, как мне казалось, простую, естественную вещь. Позволяющую, в конце концов, сохранить жизни этим дуракам. Я даже не задумался. Все было в порядке. И никто вокруг не задумался, потому что не задумывался я. Знаете, скольким может внушить ощущение нормальности происходящего один уверенный в себе человек?
Амар уже привычно вздохнул: резкий вздох, медленный выдох. Это все стимуляторы, усталость, недосып, постоянный прессинг, чужая новая работа и так далее, далее… потому что желание разрыдаться ненормально и неадекватно ситуации. Возрасту, положению и служебным отношениям, субординации… традиции? Ну, это ж смотря какой традиции, несколько здешних переживут и даже одобрят.
Вернулись самоирония и здравый смысл.
– Мне остается только вернуть вам ваши слова про усталость, химию, аврал и напряжение, Валентин-бей. И… я не знаю, как прочие мои коллеги, но придя в Сектор А, я оценил разницу, не мог не оценить. Здесь иная обстановка. Почти все мои командиры и начальники вели себя как господин Айнур. Под вашей рукой – совсем другое дело. Но, поверьте, я понимаю, как вы обеспечиваете нам такую обстановку, и чего это вам стоит, понимаю и очень вам признателен. Простите меня, я знаю, я паршивый подчиненный, но я постараюсь вас не огорчать.
– В общем, – вздохнул Штааль, – в свете всего вышесказанного, работу вы, пожалуйста, заканчивайте... завтрашнее совещание в 11 утра. В промежутке – отсыпайтесь. При дальнейших допросах фиксировать подозреваемого не стоит – Хадад вам сначала поверил, принял за дуболома и позволил себе слегка расслабиться, но второй раз с ним это уже не пройдет.
