Текст книги "Страна, которой нет (СИ)"
Автор книги: Kriptilia
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)
Освобожденная женщина Турана: Данных мало. Вернее, данных слишком много, трудно иерархию построить пока. Но с госслужащим, Хаджи, вы явно дали маху. То есть, в этом смысле и Вождь у вас выйдет госслужащим, а что? Вы хоть посмотрите, кто закрывал конференцию – и особам какого ранга ее положено закрывать. Если плясать от этого, какой уровень мы получим для инспектора?
Хаджи: У нас пока страной правит не Народная Армия.
Магрибец: Пока.
Форум портала “Восточный экспресс”
Амар Хамади, в отпуске
– Она говорила, она рассказывала, как там стало… душно.
Амар вспоминал ту – чуть больше недели назад, всего-то – ночь, игристое вино из высоких коктейльных стаканов, капли влаги на стенках стаканов, на руках, на губах, худые руки, острые угловатые плечи, низкий неровный голос, блестящие в темноте глаза. Рассказ о том, что там, где раньше был дом – тюрьма, и нечем дышать, нечем и незачем. «Ложь и притворство, только ложь и притворство… и эти, перелинявшие, еще хуже прочих. Представляешь, – Палома хохотнула, сделала еще глоток, – некоторые себя за евреев стали выдавать, чтоб в кошерные лавки ходить. Казалось бы – послал ты все к черту, и родственничков-фундаменталистов, и все такое, из кожи вылез и цвет ее поменял, чтоб доказать, какой ты европеец, так живи себе и радуйся? Нет же. Мы с утра за европейские традиции, а на ночь глядя – в лавку. Но это еще ничего. Их же закладывают эти лавочники! Потом в участке ставят под негласное наблюдение… кто там что на обед покупает, где и почем. И вот так – везде, во всем…»
Амар тогда разговорился – теперь было неловко, – и рассказывал о последних школьных годах, уже в Англии, а не во Франции, где ему самому приходилось доказывать, что он не террорист, не фундаменталист и не защитник женского обрезания, и чем больше он доказывал, тем хуже понимал, кого ненавидит – теоретических соплеменников или вполне конкретных одноклассников.
– Зачем она мне все это говорила? Зачем врала?.. Зачем надо было из меня душу вынимать? Я и так был готов…
– Амар, – после паузы откликнулась женщина, сидевшая в тени с ребенком на коленях. – А ты не допускаешь, что она тебя не обманывала? Не вербовала?
– Так ведь это еще хуже… – наконец выдавливает Амар. – Это же непроизвольно все. Вот здесь и сейчас я ей просто нравлюсь и задания нет... а раскрутка все равно идет, по привычке, потому что... от флирта почти не отличается, то же самое, только более надежно. И сегодня еще симпатия, а завтра уже работа. И ты не знаешь.
Они не признавались друг другу в любви – не тот формат отношений, да и отношений-то тех всего неделя, – но слова ни к чему, если могут говорить губы и пальцы, дыхание и голос, и вздрагивающая под твоим прикосновением спина, и взгляд украдкой… но Амар сам знал, может, и лучше прочих, что такое тоже можно сыграть. Его хорошо учили лгать на уровне спинного мозга, на якобы неконтролируемых реакциях. Вот и угодил на другого специалиста… специалистку, классом повыше, надо признать. Стыдно. Развели как уличный мошенник деревенского дурака. Может быть, он ей даже понравился. Конвейерная обработка.
Из обрывочных и неподробных реплик Паломы складывалась расплывчатая биография женщины, к тридцати годам побывавшей почти во всех протестных движениях Европы, злой и разочарованной. Можно было догадаться. Нужно было предположить. Бывают бывшие шлюхи, но бывших революционерок не бывает. И если можно совместить...
– Скажи, – спрашивает хозяйка; французский и “tu” – ее инициатива. – Тебе она очень нравилась, правда? Еще влюбленность, не больше, но очень нравилась?
Нравилась. И... не заканчивалось никак это "нравилась", не пересыхало, даже не собиралось. Конечно, расследование, напряжение, но обычно все шло быстрее.
– Почему я не допускаю, что я ей тоже?
– Не торопись, – женщина улыбается не ему, а сыну, играющему с кончиком ее косы. – Не пытайся угадать следующий вопрос. Это было больше, чем обычное увлечение?
– Да, – выдохнул Амар, и прикрыл лицо ладонями. – Да. Тем противнее…
– Допустим, ты прав. Тебя просто раскрутили как по службе. Вот если бы ты получил надежные доказательства? Представь… что бы ты чувствовал?
– Стыд, – сходу сказал Амар, а следующее слово вылетело само: – Облегчение.
Да хоть ради службы. Хоть ради любопытства внутренней безопасности жайша. Хоть ради каких-нибудь игр Кемаля. Оно ненастоящее. Призрак недолгой интрижки, ничем и никому не грозящий…
– Раньше ты думал: что, если меня убьют? А сейчас еще и: что если я перейду кому-то дорогу?
– Ты слишком хорошо обо мне думаешь, – махнул рукой Амар. – Я не такой серьезный и ответственный. О летяге я бы еще беспокоился. Она беспомощная, а о женщинах нашего города заботятся Аллах и Вождь, – усмехнулся он. – Нет. Просто от всего настоящего, что у меня было, остались только… воспоминания, да и те лишние.
Вплоть до того, что он иногда думал – с ним все происходит наоборот. Убеждение, что вещь, место, человек, запах или работа существовали на самом деле, начинается с потери.
– Настоящее – это твое отношение или отношение к тебе? – спросила Сибель.
Хамади открыл рот, чтобы ответить, но не смог выдавить из себя ни единого слова. Он отвернулся и уставился в окно. Вопрос был неожиданным. Все остальное – «что ты думаешь, что ты чувствуешь, что бы ты почувствовал, что бы ты подумал» – уже давно надоело ему и не затрагивало, отвечал он автоматически, а задумывался меньше чем над игрой в ассоциации. Иногда изо рта вылетало что-нибудь новое и неожиданное для самого Амара – как сейчас, например, – но в последние годы все реже и реже.
Пусть она... коллега, пусть даже работала на службу собственной безопасности. Пусть даже в отсутствие Амара ограбит или разгромит квартиру. Только бы не видеть ее ни в полицейском, ни в больничном морге.
Когда он обернулся, кресло Сибель-ханым уже было пусто.
– Сеанс окончен, – сердито сказал он вслух. Что-то эта рыжая турчанка все-таки в нем разбередила.
1: – Держись, дорогой. Помнишь мы шутили про Хамади-однофамильцев и фамильный характер? Мол, у кого в нашей бесконечной стране ни спроси, у каждого есть байка про какого-нибудь Хамади и всегда этот Хамади в своем деле мастер, а натурой – полный псих? Так вот, дошутились мы. По меньшей мере в трех случаях это один и тот же Хамади. Наш.
2023 г. Каир. По личному делу наш мальчик там сделал карьеру от уличного дружинника до начальника смены охраны в госпитале. Так вот, в Каире есть история про одного очень крепкого парня из тамошней какой-то фундаменталистской милиции – “Новых фидаинов Ислама”, кажется, – который влетел после взрыва в стеклянную стену и прямо на стол хирургу в операционной. И, значит, когда ему оказывали помощь, то нашли при нем какое-то нереальное количество терабайт самой что ни на есть кяфирской музыки. Это сейчас смешно, а тогда его только общий героизм от тюрьмы спас. Амар Хамади. Так вот, это он у них и придумал на взрывчатку с ручным спектрографом охотиться. Хс, да.
Потом его занесло в Батман, оперотдел местной уголовной, послужной список как в кино. Потом их бомбили, они горели, и конечно, черный рынок, нецелевое использование медсредств. А потом кто-то подсунул почти невинную бомбочку на совсем невинный склад, возгорание, пожарные, скандал, откуда столько медикаментов? Расследование. Так никто и не доказал, что это он бомбочку ту подложил, но они его при первой возможности сплавили – придрались к ерунде, морду набил кому-то. Ну вот, по местной легенде, это он все затеял из мести. Натолкнулся на эти хищения не по службе, а потому что у него в госпитале кто-то лежал и этому кому-то что-то недодали, так что Хамади им пообещал прикрыть лавочку – и прикрыл.
Про Нимроз ты знаешь, а из Минобороны его убрали вовсе ни за что, он с тамошними архивными крысами дружил и систему организации документов им присоветовал, говорят, толковую. А потом кто-то сообразил, что охрана-то он охрана, но допуска такого уровня у него нет и не было – а кое-кто другой осознал, что если его сплавить, то можно и скандала избежать, и заслугой не делиться. Тут его Штааль и подобрал.
2: – А про последнее сам Хамади знает?
1: – Нет, кажется. Если бы знал, он бы так тихо не ушел. Хотя бы пожаловался, а, скорее, и нашумел.
3: – И зачем Штаалю этот каирский “Кассам”?
2: – ? (“Кассам”)
3: – Молодежь... См. словарь – “твердотопливный неуправляемый реактивный снаряд «земля – земля» кустарного изготовления”.
1: – Если бы я шутил, сказал бы, “чтобы пальнуть по родному ведомству”. Но я думаю, что наш немец недаром таких и подбирает. Говорят, уличная собака самая верная, если с ней правильно обращаться.
Лог рабочего процесса проверки личного дела капитана Хамади в службе собственной безопасности контрразведки Народной Армии Турана, проводимой по запросу генерала Айнура.
Ажах аль-Рахман, проповедник
– Готово. Начинаю запись.
– Мир вам, милость Аллаха и Его благословение! Сегодня, как и раньше, и доколе будет угодно Аллаху, мы вновь говорим с вами. Это и в самом деле мы – Ажах аль-Рахман и его соратники, имена которых известны Всевышнему все до единого. Если вам скажут, что мы погибли – не верьте. Еще скажут, что мы – проект каких-нибудь спецслужб. И если вам скажут, что нас никогда не существовало – тоже не верьте. Кто так подумает, пусть сообщит, где его искать. Познакомимся поближе. Многое еще скажут наши враги, чтобы омрачить или украсть наш подвиг, но не обращайте слух к нечестивым. Наш поход еще не окончен, и не окончится, пока милость Аллаха с нами!
А она всегда будет с теми, кто пытается ходить по путям Аллаха, ибо он не оставляет тех, кто хочет служить ему. Помните, братья мои, не связано то, что не связал Аллах, и не развязано то, что не развязано Им. И если видите горе и беду над вами на путях Его, знайте, во всякой ловушке оставлена щель, во всяком бедствии – просвет, ищите и не бойтесь, дабы вашим трудом и вашей отвагой сбылась воля Его.
Не буду скрывать, что совершенное далось нам нелегко. Враги многочисленны, коварны и хитры, а наших друзей в развращенных городах отступнического Турана немного. Но мы не теряли веры, надежды, упорства и мужества, подобающих воинам Аллаха – и были вознаграждены. Двое предателей веры, двое врагов Ислама бесславно погибли в суетливом, тщеславном и безбожном городе, среди подобных им свиней. Разве не жалкий конец? И такова будет участь всех, кто предает нашу веру и наши обычаи, кто продает душу так называемым прогрессу и терпимости ради низменных греховных удовольствий, всех, кто преследует истинных воинов Ислама. Тех же, кто не встретится с карой при жизни, ждет вечная мука в Аду, ибо нет ни на земле, ни под землей уголка, где сможет укрыться забывший веру нераскаянный грешник.
Где нынче предатель Мохаммад Тахир, продавшийся американцам, променявший братьев на врагов? Горит в Аду! Где нынче Акбар Хан, преследователь истинно верующих? Горит в Аду! Прислушайтесь – и вы услышите их стенания, доносящиеся из огненных котлов. Не сожалейте о них, братья – они сами выбрали свою участь, когда заключали договора с нашими врагами, когда преследовали и казнили самых стойких в вере, пытками и казнями пытались их сломить. Всякому живому человеку Аллах уготовил награду по делам его, вот их награда.
Тех же, кто послужил орудием гнева Его, вывел Он из обители нечестивых и спас из ловушек скверных. Пусть не радуются они своим всевидящим глазам, своим ищейкам и своему оружию, ибо Аллах – лучший из хитрецов, как сказано, и когда есть на то милость Его, любой глаз ослепнет и любое оружие обратится против хозяина. Знайте это и помните, как было заповедано вовек – нет Бога, кроме Аллаха, не идолопоклонникам равняться с Ним...
– Снято.
– Дай воды. Тьфу, вроде и не соврал, не сказал, что и Тахира тоже мы, а вот как-то...
– Командир, а ты еще обещал карать отступников парами, для симметрии.
– Не я караю, а Аллах. Но теперь придется. Потому что про ложь ты сам все знаешь.
«Видеоряд представляет собой рисованное изображение сидящего человека в молитвенной позе, характерной для мусульманских религиозных отправлений. Человек облачен в черно-белую куфию и одежду «камуфлированной» окраски, имеет длинную бороду. На коленях у него лежит стилизованный автомат. Прикосновение к изображению вызывает начало анимации. Изображение двигает нижней челюстью. Раздается звук зурны, далее вступает мужской голос:
Светит нам зеленая звезда.
Снова мы оторваны от дома,
Снова между нами города,
Взлетные огни аэродромов.
Здесь у нас засады и враги,
Здесь у нас холодные рассветы,
Здесь на неизведанном пути
Ждут взрывоопасные предметы.
Ислам, ты – мой компас земной,
А удача – награда за верность.
А песни довольно одной,
Но чтоб об Аллахе в ней пелось!
Данное произведение можно однозначно интерпретировать как карикатурное изображение пакистанского и международного религиозного террориста Ажаха аль-Рахмана, известного также под прозвищем Последний Талиб…»
Фрагмент заключения комиссии экспертов по уголовному делу №****** (“КВН в Новосибирском университете”), раздел «Осмотр и описание объектов»
Амар Хамади, в отпуске
Над головой с воплями носились птицы, то ли чайки, то ли нет, Амар не приглядывался – он болтал ногами в теплой воде лагуны и болтал языком на все подряд легкие темы. Обойдя едва не половину острова, Штааль наконец-то уселся отдохнуть на берегу, судя по всему, только ради Амара. Разговаривали о книгах, с удивлением обнаруживая, что набор чтения ребенка из Измира не слишком сильно отличался от набора чтения ребенка из Парижа. Пока Штааль, разглядывая чаек над морем, не сказал:
– Еще я обожал триллеры, читал их гигабайтами. Особенно про маньяков. Меня интересовала… природа зла, – ответил на невысказанный вопрос собеседник. – Потом я понял, что автор может подойти достаточно близко, но все равно остается за некой гранью. Стало скучно.
– В детстве – это когда? – вдруг поинтересовался Амар, вспомнив, как сам сунул нос в одну подобную книжку и прочитал примерно главу, как раз с описанием найденного трупа…
– Лет в семь-восемь…
– А… родители? – от Амара эти книжки хотя бы прятали.
Нет, с трудом вспомнил он. Сначала не прятали, и был этот бумажный томик, небрежно брошенный на диване, и он открыл на том месте, где книжку оставила мать, и читал до конца главы, не в силах оторваться. В подробном и натуралистичном описании жестокого убийства было что-то липкое, затягивающее. Сладострастное. Мальчика мутило и трясло, но книжка словно приклеилась к рукам, а яркие картинки вплавились в мозг, застряли в уголке глаза.
До сих пор там остались, подумал Амар-взрослый, чувствуя в позвоночнике тот предобморочный сладкий и тошнотворный трепет. Потом он видел многое похуже выдумок бойкого французского писаки, но та книга о турецких наркоторговцах осталась первым незабываемым опытом встречи с настоящей мерзостью. Это были не просто слова, а звуки и почему-то даже запахи: горелый человеческий жир. Потом он этот смрад узнавал, как уже знакомый.
– Что родители? Они купили мне самый лучший ридер…
Амар представил себе ребенка, поглощающего гигабайты ужасов с расчлененкой, инцестами, пытками и психопатией, передернулся и в очередной раз захотел свести знакомство хотя бы с уважаемой матерью почтенного начальства.
Отец – некогда преуспевавший торговец европейским оружием, едва ли не первым лишенный европейского гражданства, со всеми вытекавшими из этого последствиями для бизнеса и личных дел, тоже представлялся фигурой нетривиальной, но более понятной. Если судить по рассказам шефа, господин Штааль-старший сочетал авантюризм с интеллектуальностью и вообще здорово напоминал этакого джентльмена-мошенника XIX века, разведчика Африки и Амазонки. Но такие типажи Амару попадались… хотя бы в литературе и кино; а вот дама, ставшая спутницей его жизни и матерью троих детей, дама, научившая еще-не-шефа к пяти годам читать на трех языках, разбираться в классической музыке и играть на рояле, и все это в вынужденной эмиграции, на фоне войны и под обстрелами… Хамади хотелось бы при встрече поцеловать ей руку – чтоб не слишком заметным образом убедиться в ее материальности.
И, да, ридер. «Самый лучший». В переводе – «это было нам совершенно не по средствам, но они не могли позволить мне ломать глаза над дешевой моделью, и им даже не приходило в голову, что читалку у меня можно просто забрать…»
– А «L'Empire des loups» среди гигабайтов попадалась? – все-таки поинтересовался Амар. Сплетавшаяся сеть пересечений его и пугала до спазмов в желудке, и остановиться он не мог, спрашивая обо всем, начиная с мультфильмов.
– Да… – почти сразу кивнул Штааль. – Впечатляющая смесь натурализма и развесистой клюквы.
После того, как Амар был посвящен в тонкости роста клюквы и подробности происхождения оборота, он заметил, что собственно «клюква», она же приключения в турецком антураже, не произвела на него впечатления, в отличие от…
– Понимаю, – задумчиво протянул шеф, и Амар ему не поверил, но был рад этому разговору, сокращению дистанции, найденным точкам пересечения.
Пусть это будет надолго, попросил он у кого-то, если нельзя навсегда, то хотя бы надолго…
“Мы, свободные люди всех народов мира, низвергнем их туда, откуда они пришли
Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами!
15 сентября Евразийский союз молодежи проведет «Марш миллиардов» – акцию против бесовских атак на русскую цивилизацию.
Мы, люди, принадлежащие к мировым цивилизациям, принимаем вызов слуг дьявола. Их в Западной Европе и Северной Америке – миллионы. Нас в Евразии, Америке, Африке – миллиарды.
Сатана наступает, это неизбежно. Каждый должен сделать свой выбор, итог битвы не предопределен. Каждый, кто симпатизирует либералам, «пуси рат», Западу – принадлежит сатане. Это армия ада.
Мы, свободные люди всех народов мира, низвергнем их туда, откуда они пришли.
15 сентября бесовские отродья выползут на наши улицы. Евразийцы выйдут с крестами, кинжалами и серебряными пулями, чтобы остановить ад.
Мы пойдем противосолонь – от Сретенского бульвара к Пушкинской площади. Встречаемся в 14.00.”
Марш миллиардов против армии сатаны Россия, Москва, сентябрь 2012 г.
“Первая молодежная акция объединения “Новый Евразийский Союз” под девизом “GoEast!” собрала около 2500 участников.
Россия, Москва, сентябрь 2016 г.
Рафик аль-Сольх, почти глава семьи аль-Сольх
В одно прекрасное и довольно раннее утро ты просыпаешься, умываешься, выходишь из спальни, слышишь странный шум, идешь посмотреть, и видишь, как твой старший сын съезжает с третьего этажа по перилам – по перилам парадной лестницы, традиционным, деревянным – в положении сидя, ногами вперед, с черной глухой повязкой на глазах. Не помогая себе руками на поворотах.
– Отлично, – говорит снизу будущая невестка. – Телеметрия дает добро.
– Доброе утро, – кивает сын. – Поздравь меня, я теперь радиоуправляемый.
Слово "идиот" остается только проглотить. Девочке не понравится. Если этой девочке что-то не нравится, оно очень быстро делается предметом заботы обеих жен и всех остальных женщин в доме. Плюс эта ее тетка, плюс прислуга. Огорчения женского племени, в свою очередь, быстро становятся головной болью мужчин. Хотя дело даже не в том, а в самой девочке. Ее нужно баловать, полировать и шлифовать… то есть, тьфу ты, холить и лелеять. Хочет играть с будущим мужем – пусть играет, все равно никак невозможно понять, что такой умный маленький скорпиончик мог найти в этом беспомощном бездельнике…
– Доброе утро, дети, – говорит он. – Идите в западное крыло.
Дети послушно исчезают, шурша сцепленными хвостами.
Настроение не портится, но застревает где-то, будто еще не проснулось. Будто свет, пахнущие солнцем утренние занавески, слегка дымный, копченый аромат мастики для дерева, привычное шевеление проснувшегося дома – не для него.
Да, будущая невестка – это приобретение. Неожиданное. И без всего этого переполоха не случилось бы никогда. Не пришло бы в голову посмотреть в сторону Усмани. Даже с переполохом не случилось бы, если бы Штааль не надоумил. Но зачем был сам переполох? Какой смысл? Кому? Для кого?
«Может быть, я старею? – спросил себя Рафик. – Раньше я в таком хаосе видел возможности, много больше возможностей, чем был способен реализовать, а сегодня я думаю: мы устояли, справились, приобрели полезного члена семьи и очень, очень полезного союзника – но сколько еще так будет?»
Устоять под ударом, выйти из-под угрозы без потерь – несомненно, событие, но не достижение. Достижения сплошь косвенные и вторичные, да и к тому же непредсказанные. Дары Всевышнего, а не заслуженные награды. С другой стороны, не слишком ли много он хочет от себя? Если в доме пожар, задача – спасти как можно больше, а не преумножить.
Это просто усталость после тех дней, отложенный стресс. И еще тревога о будущем. Младшие дети еще слишком малы, а Фарид… это Фарид, и даже сын плюс невестка – взрывоопасное сочетание. Она хорошая девочка, на удивление хорошая, но ей нужны тормоза, воспитание, обработка. Все это требует времени, а сейчас почему-то кажется, что его совсем нет. Как кислорода в раскаленном ветре из пустыни. Ни воздуха, ни времени. Тоже старость, наверное.
Старость. Черное небо над Дубаем, красное небо над нефтепромыслами. Стекло изоляционного бокса, отделяющее жену и детей. Мир, собираемый из кусочков. Сколько раз? Старость, страх. Осознание, догнавшее после всего, как отдача: моя страна не боится новой войны. Моя страна ее, кажется, ждет. И хочет.
Достаточно плохое утро, достаточно дурное настроение, чтобы выполнить взятый на себя печальный долг. Тем более, что деваться некуда – встреча назначена и женщина ждет. Одеваясь перед визитом, Рафик аль-Сольх размышлял о ней. Разумно было бы навести справки, узнать о вдове все заранее, но он не захотел. Секретарь договорился о встрече и узнал адрес, все остальное Рафик увидит сам. Женщина, китаянка, трое детей, Фарид когда-то говорил, что красивая, но Фариду все женщины кажутся красивыми… Ван Мэн, так ее зовут. Китаянка-мусульманка, нечастое дело, да еще и жена эмигранта-ХС. Ладно, кем она ни будь, это неважно, а долг есть долг.
А этот долг таков, думал он сквозь бумаги – очередной курьез, материал вымер, а слово живо – сквозь бумаги, дела, еле слышный шорох движения, звонок от Рустема – первичный отчет по сделке – еще одна польза от переполоха, родич вспомнил, кто тут перед кем отчитывается... через вызов от невестки с просьбой разрешить ей самой заказать свадебный торт, сколько угодно, запасной все равно подготовят, не понадобится, так пойдет на благотворительность – долг этот таков, что опять придется совмещать две невозможных вещи. Помочь этой женщине и помочь правильно, именно так, как ей требуется. И при этом помочь заметно, чтобы благодарность дома была видна всем, кому нужно.
Поднимаясь по лестнице в многоквартирном доме, Рафик проходил через бесчисленные шлюзы, установленные во время войны, натыкался взглядом на мешанину труб и наружной проводки, на герметичные ставни. Не худший дом, подумал он. Уродливый, угловатый, но надежный, как это принято нынче называть «с высокой степенью автономности»: свое энергоснабжение, резервуары воды, запасы воздуха. В подвале наверняка убежище. Такое жилье все еще стоит недешево. Может быть, скоро повысится в цене, подумал он почти сразу же, опять повысится.
Вдова инспектора Максума, должно быть, не была чистокровной китаянкой – или Рафик аль-Сольх как-то ошибочно представлял себе китайских женщин – низкорослых, коротконогих, твердо стоящих на земле. Высокая и хрупкая, с прозрачной, опаловой, как молочная сыворотка кожей. Черный брючный костюм, очень хороший, был ей не по размеру, словно она резко похудела в последнее время. Волосы убраны под черный шарф. Глаза широко обведены темным, но никакие ухищрения не скрывали покрасневших белков. Несмотря на это все, Рафик не назвал бы ее отчаявшейся или смирившейся. Нет, во взгляде Ван Мэн был твердый и непреклонный вызов миру. Она была похожа на женщину пустыни больше, чем многие арабки.
И обычаи она соблюдала с континентальным остервенением. Рафик аль-Сольх выпил воды, съел кусок лепешки с солью и пеплом, осознал, что правильно промешкал с визитом – несколько дней назад его еще не пустили бы на порог. Еще бы – он чужак, посторонний, не состоит в прямом родстве, а значит – на-махрам, человек, брак с которым не запретен для вдовы Имрана Максума – как же она может встречаться с ним во время траура?
Он выпил еще глоток воды, поставил на белый пластиковый стол стеклянную чашку, важно и грустно кивнул женщине по ту сторону – и понял, что утренняя тошнотворная синева внутри была всего лишь обычным преддверием озарения. А ядовитое соображение о незапретности брака минуту назад – самим озарением.
– Где ваши малыши?
– Младшие в детском саду, а старший в школе, господин аль-Сольх, – ответила Ван Мэн, легким поклоном благодаря за интерес.
– Сад и школа хорошие? – с первых шагов Рафик оглядывался и замечал, что квартира обставлена уютно, со вкусом, но бедно. Минимум мебели, зато много ковров, подушек и циновок местной ручной работы…
– Да, благодарю вас. Мой муж считал, что хорошее образование – это главное…
– Мудро, – одобрительно покачал головой Рафик, и не сказал, конечно, что некоторым детям не помогает даже самое лучшее и самое дорогое образование. Пример тому – у него в доме… и дом инспектора Максума обязан своей бедой тому же примеру. – В какую школу ходит ваш старший сын?
– Аль-Мавакиб, господин аль-Сольх.
– Хорошая школа. – И начисто светская. И до войны вообще была международной. И очень дорогая. Выбор ХС, который уверен в своем положении.
Пенсии... пенсии не хватит, потому что пенсия основана на заработной плате, а не на бонусах. У Имрана Максума оперативные бонусы должны были составлять не меньше трети, а скорее около половины дохода. Еще что-то приносили служебные фонды, они останутся. Но детей трое. Конечно, если старший хорош, у него есть возможность получить стипендию – и у сына погибшего при исполнении контрразведчика шансы на нее выше среднего. Еще есть сослуживцы и неизменный женсовет... Но у женщины, как правильно заметил Штааль, нет главного – семьи.
Что-то у нее вышло с китайской общиной, как раз связанное с браком… Фарид говорил, когда рассказывал о сослуживцах. У мужа ее не было родни в Туране, они и дети составляли автономную единицу. Соседи, родители других детей в саду и школе, женский союз – все это не то. Мало защиты, мало помощи. Пропасть не дадут, конечно, но эта женщина заслуживает лучшего. Не только потому, что она вдова героя и все тому подобное, просто… сама по себе. Потому что у нее такие глаза и такие легкие, летучие длиннопалые кисти рук, за которыми не поспевают рукава.
Параллельно он что-то говорил, спрашивал, запоминал, уточнял. Ван Мэн имела достаточно востребованную, но не слишком высокооплачиваемую специальность: дизайнер интерфейсов. «Заказов как песка, только оплата оставляет желать лучшего, зато можно работать удаленно… Дома с детьми…»
А в глазах у женщины не только горе, не только характер, но и тоска. Она понимает, что троих детей ей не поднять. Так, как хотелось бы ей и мужу – не поднять. Значит, большой и вежливый для большого господин аль-Сольх пришел еще с одним делом. И через четыре месяца, когда истечет срок траура – можно и пренебречь, но зачем – ей предложат на выбор кого-то из аль-сольховских дальних родичей или вассалов. В том же слое, к которому принадлежал ее муж, может быть, повыше. Наверное, чуть постарше. Возможно – второй женой. А может быть и нет. Она и сама немало стоит, и дети, здоровые дети хорошей крови, на дороге не валяются, а уж благодарность Дома просто не имеет цены, и есть еще на горизонте благодарность господина Штааля, чья звезда стоит сейчас очень рискованно, но и очень высоко... Будут желающие, будет выбор. И грех жаловаться, у других такого нет. Нет ничего из этого. Грех жаловаться, совсем нельзя отказываться. Только...
Он знал, как она себя сейчас чувствует, а она еще не знала, что он – знает, и не знала, что рано или поздно засуха, превратившая жизнь в пепел и соль, отступит. У любви много лиц, а Творец создал людей упрямыми и живучими, как финиковая пальма. На латыни пальмы – Phoenix, феникс. Пророк положил трауру предел, чтобы люди не умирали заживо. Рафик аль-Сольх выучил эту мудрость не со слов, а на своей шкуре.
«Перебьются родичи и вассалы, – подумал он. – Я могу себе это позволить. Я хочу этого…»
– Я буду благодарен, если в положенный срок вы согласитесь принять мою защиту и помощь.
Фарид обидится, догнала странная мысль. Обидится, так пусть обижается, балбес.
Женщина осторожно, стараясь быть незаметной, оглядела комнату, явно проверяя, цел ли мир вокруг, трезва и в своем уме ли она сама. Не послышалось ли ей. Потом чуть свела руки, кажется, решила, что понимает. Кажется, подумала, что она чего-то не знает о той операции, в которой погиб ее муж. Кажется, пришла к выводу, что брак, который ей предлагают – формальность.
«Ну, с этим мы потом разберемся. Можно даже и так, – принуждать ее Рафик не собирался. – Если совсем не уживемся, то можно развестись и подыскать ей более приятного супруга. ХС какого-нибудь… – господин аль-Сольх заранее нехорошо подумал об этом супруге, которого сам же только что и сочинил – отчего-то идеальный муж для Ван Мэн походил на героического и самовлюбленного капитана Хамади. – Ну нет, и капитан тоже перебьется. Уживемся. Разве я плохой муж своим женам и отец своим детям? Ну, не считая одного балбеса...»
И, к счастью, женщина в темном платке не обижает его всеми теми тяжелыми словами, что накопили за века две очень старых традиции, а просто опускает руки на стол, кивает и говорит:
– Да.
И не добавляет "господин аль-Сольх".
“Слухи о возможном двойном бракосочетании в дубайской резиденции семьи аль-Сольхов вызвали рост котировок акций концерна “Вуц Индастриз”, рост цен на каджаранский молибден и исковое заявление по поводу использования в финансовой деятельности концерна инсайдерской информации, полученной господином замминистра иностранных дел Турана Р. аль-Сольхом”
Новостная лента “Деловая ПанАзия”, раздел “Коротко о главном”
Суджан Али, кондитер
Чуть меньше 200 гр. свежего сливочного масла, 200 гр. нутовой муки, две столовых ложки кокосовой мякоти, две столовых ложки лесных орехов, полстакана сахара, четверть чайной ложки молотого мускатного ореха.
Во всяком деле есть свои хитрости, их нужно долго искать, долго осваивать, даже самый лучший учитель не даст тебе всего, и главное – не перепишет их под твою руку. Во всяком деле есть хитрости и их много. А вот люди везде одинаковы.
