Текст книги "Страна, которой нет (СИ)"
Автор книги: Kriptilia
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)
Эпилог: «Отпуска нет на войне»
Александр Бреннер, посредник
Генерал Бреннер смотрел запись, меняя ракурсы, и в который раз думая, что очевидец – самый худший свидетель. Очевидец занят собой, своими сиюминутными выводами и оценками, он – даже если что-то понимает в том, как организован мир вокруг – все равно попадает в ловушки восприятия. Все равно. Поэтому лучшие военные мемуары написаны по сводкам и учебникам. А в самых лучших личная память – только окраска для вкуса. И он, Бреннер, никак не исключение из этого правила. Сидел в той же комнате и не видел ни черта. Не понимал, что невменяемый заключительный оратор, сволочь белая, просто не держится на ногах, вымотан так, что моторика полетела. Отечность легкая – воды много пил и не спал. И еще глаза чем-то залил перед входом, чтобы красноту скрыть. И даже не притворялся. Почти. Просто позволил нам прочесть усталость как испуг. Впрочем, не нам, в гробу он нас видал, а всем своим паукам и паучищам, мол, не своей волей я на этом месте оказался, это его солнечное величие так пошутить изволили, а я, ничтожный, в ужасе трепещу, но повинуюсь. Убедительно бы выглядело, если бы он моргать не забывал.
Интересная вышла поездка... Интересная в том самом значении, в котором использовал это слово бывший русский президент. То есть, яд, сарказм и черный пессимизм относительно подоплеки и перспектив интересного события. Хуже только “интересненько”. Неделя в Дубае была бы даже интересненькой, если бы итоги не оказались сравнительно терпимыми. Хвосты обрублены, счета подбиты, и не так-то уж все и плохо. В плюсе длинный перечень всего, от неплохих завязок с Ренье и XCI до полного порядка с аль-Сольхами и даже Усмани. Солнечный-Золотой-Великий тоже оделил вниманием, да и новые контакты аль-Рахмана в записной книжке тоже не помешают. На счетах все очень неплохо. Заказов на посредничество на три года вперед. Куча мелких сделок на поставки и проверки у Вальтера в органайзере. В минусе – Тахир; и никак не скажешь, что покойник был невинной жертвой, и вообще для пакистанского президента финал достаточно закономерный. Терять старых соратников, неплохих и даже симпатичных, порой приходится, и тут уж ничего не попишешь. Это жизнь, это политика, это война – Большая Игра навылет. Тут бы выпить за помин и пожать плечами, если получится, или, если не получится, отомстить.
Однако ж, самолет еще не взлетел, а Бреннера уже мутило, и в ушах вертелся старый издевательский мотивчик “Hit the Road, Jack!” – словно в школьные годы, когда их футбольная команда позорно проигрывала хозяевам поля. You ain't got no money you just ain't no good.
То есть, деньги-то есть и сам еще ничего, но – кто убил Тахира? Не Ажах, конечно. И, похоже, не Народная Армия, не военные, не XCI, не Акбар Хан, не Салман-хан, и даже не Усмани... а кто? Не знаешь? Hit the Road, Jack!
Поражения случались и раньше. Неприятное дело, но не страшное. Если остался жив и все почти цело, как в этот раз, нестрашное. Беда была в другом. Он попросту не видел, не увидел противника. Не засек ни одного нужного подводного течения и сам никому не был противником. Был объектом. Предметом работы. И нужно признать, что белая тварь тут отвечала не за все. Господин полковник Гадюка Болотная совокупно с капитаном Медведем, кажется, попали в тот же переплет и почти в те же сроки, но сработали лучше, быстрее. И не только выиграли – а явно выиграли – но и разобрались, что к чему, хотя бы отчасти. Утешать себя тем, что они – целый сектор контрразведки, действовавший на своей территории, не хотелось.
Гадюка на болоте в своей стихии. Это естественно, логично и даже гармонично. К гадюке не предъявляют претензий за ее гадючью сущность. Ей просто при необходимости разбивают голову. Да я и сам, самокритично усмехнулся генерал, тоже не ужик и не веретеница, и на меня рано или поздно найдется камень, дубина или пуля. Дело не в гадюке, дело в болоте. Дело в том, что знакомый, привычный, и – что греха таить, – любимый ближневосточный котел вдруг стал чужим. Непонятным. Скользким. Опасным-то он был всегда, но опасность была своя, родная, прирученная. Интриги, свары, дележи и грабежи, авантюры и амбиции, дураки и дороги. Любимый неуемный, буйный, дикий и такой живой восточный базар... и вот на тебе. Что-то испортилось. Состав изменился. В праздничный плов подмешали яд. Вот за это Бреннер готов был прямо сейчас свернуть хлипкую шейку полковнику Штаалю, и сомневался, что это желание уйдет, когда самолет взмоет в воздух. Или вообще когда-нибудь.
“Генерал Бреннер – марионетка Кремля?
Кто он такой, этот пожилой человек с армейской выправкой, повсюду появляющийся только в сопровождении своего телохранителя? Любой, кто задастся этим вопросом, с легкостью получит официальный ответ, открыв сетевую визитку г-на Александра Бреннера, гражданина ЕС, уроженца Бельгии, почетного члена правления Международной коллегии посредников, генерала армии ЕС в отставке, уважаемого члена общества, привилегированного налогоплательщика (суммарные годовые выплаты значительно превышают 1000000 евро), и так далее, далее, далее. Любой, кто запросит сеть, узнает о неблаговидной роли, которую сыграл господин Бреннер во время раскола Исламской Республики Пакистан, что и послужило причиной его отставки. Немногие вспомнят, что до назначения в Пакистан генерал Бреннер выполнял обязанности представителя командования армии ЕС в России. Почти не осталось в живых свидетелей того, что отношения между экс-президентом РФ Осокиным и генералом Бреннером были гораздо ближе, чем это допускали их должности. Поговаривали о частых встречах и неоднократном совместном отдыхе, а по собственному признанию Бреннера, русский он выучил, чтобы общаться со своим другом-президентом на родном для того языке без переводчиков. Известно также, что, вместо исполнения своих непосредственных обязанностей, Бреннер фактически играл роль представителя Осокина на Ближнем Востоке, налаживая связи между Россией, Ираном и другими государствами региона.
Через некоторое время после назначения Бреннера в Пакистан там произошел раскол, едва не послуживший причиной начала гражданской войны – хотя в официальных объяснительных генерал Бреннер утверждал как раз обратное и всячески пытался выставить себя миротворцем. Тем не менее, отношения между двумя частями некогда мирной республики до сих пор остаются напряженными, а непосредственно после раскола политика Западного Пакистана была настолько откровенно пророссийской, что это вызвало недовольство в самом Западном Пакистане и стало причиной переворота.
Прошли годы – и вновь на политической арене мы видим господина Бреннера, теперь уже в роли медиатора высшего разряда, увенчанного регалиями и имеющего безупречную репутацию. И что же? Стоит ему появиться в Дубае – и в течение недели происходят два вызывающих теракта. Пожалуй, нужно обладать наивностью ребенка, чтобы поверить в то, что это вновь дело рук мифического аль-Рахмана, идеологического потомка не менее мифического бин Ладена. И вновь мы задаем вопрос – кому выгодно развитие событий по данному сценарию? Ответ очевиден – России. И хотя господин Осокин давно не занимает свой пост, связи между ним и Бреннером по-прежнему актуальны. Мы не удивились бы, если бы после всего Бреннер нанес очередной неофициальный визит своему старому другу. И, возможно, работодателю?”
Н.Н.Смит, сетевое приложение к британской “Дэйли Стар”
Вальтер Фогель, нетелохранитель
Садясь в кресло, Вальтер прокручивал в памяти события последних дней, расставлял в памяти вешки, наподобие заметок в планшете. Увы, технике доверить можно не всё. На любой хитрый прибор и хитрую защиту найдётся ещё какой-нибудь хитрец, живой или электронный. Кое-какие вещи, честно говоря, хотелось бы уметь и из собственной памяти стирать. Говорят, некоторые умудряются неприятные воспоминания вытеснять. Везёт же людям. С другой стороны – на неприятных вещах как раз и учатся. Если только не ломаются в процессе.
Генерал уже сидел возле окна и разглядывал суету на взлётно-посадочной полосе. Да, зоркий глаз мог заметить, что среди сотрудников аэропорта многовато крепких мужчин, на которых рабочая одежда не очень сидит. И иногда топорщится в неподходящих местах. Интересно, сколько служб обеспечивают сейчас наше безопасное отбытие? И не примут ли они друг друга за террористов? Если нас или ещё какую-нибудь делегацию взорвут в самолёте, это будет перебор. Не говоря уж о том, что крайне неприятно. Туран и так умудрился за несколько дней потерять даже те крохи дипломатического престижа, которые приобрёл за последние годы. Можно провести стопроцентно прозрачное расследование (каким оно в политических делах не бывает вообще, а здесь не бывает в квадрате и в кубе), но всё равно весь мир запомнит, как за время мирной конференции взлетели на воздух два прибывших на неё президента. Удивительно, что мы ещё не воюем. С кем-нибудь и за что-нибудь.
Генерал рассказывал, что в своё время в Европе… или в России… ходила шутка: «В ответ на неизвестно чей теракт американцы нанесут удар возмездия кому попало». Впрочем, такого рода теракты и удары возмездия почти не выходят из моды. И вот сейчас совершенно не утешает то обстоятельство, что один-то теракт вполне известно чей, да и об авторстве второго можно строить небезосновательные догадки. Уж больно много вокруг любителей возмездия. Или это паранойя от последних событий разыгралась? Хотя… помнится, один пакистанский спецназовец говаривал: «Может, я и параноик, но зато я до сих пор живой параноик». Сказал – и накаркал. Его убили в суматохе, сопровождавшей раскол Пакистана. Не помогла паранойя. Труп опознали только по личным вещам и общей антропометрии.
Казалось тогда, что разрубили узел, а он вскоре в дюжину новых завязался. А тот, что мы пытались и развязывать и рубить в последние дни, вообще похож на помесь авоськи с осьминогами и лернейской гидры. Пытаешься развязать – норовит откусить пальцы, а то руку с головой, да по пояс. Отрубишь – тут же что-то новое растёт, не то щупальца, не то очередная ядовитая голова. И немедля запутывается в узел с уже выросшими – то ли дерётся, то ли спаривается, то ли всё это разом. Очередной урок: как только решишь, что в чём-нибудь разобрался, сразу же получаешь по самонадеянной тупой голове. Хорошо хоть никто из местных… да и приезжих хищников её не откусил. Просто так – или перепутав с гидрой.
Самолёт ещё только начал движение, бетонная полоса ещё не успела провалиться вниз, а генерал уже закрыл глаза. Похоже, уснул. Иногда кажется, что у него и в самом деле нервов нет. Только кажется, к сожалению. Это как раз реакция на перегрузку. Мозг требует отдыха, потому что эксплуатирует его генерал нещадно. Помнится, он однажды отрубился на десять минут во время артподготовки. Больше суток на ногах, план операции доводил до ума, руководил выдвижением, утрясал координацию с союзниками. Потом сел прямо на землю, привалился к колесу машины и закрыл глаза. Вальтер даже испугался сначала, но потом вспомнил – Бреннер про такую свою реакцию на стресс рассказывал. Очень удачная реакция – здоровый сон. Даже за несколько минут очень неплохо прочищает мозг. А ты сиди и пялься сверху на облака да делай в уме работу над ошибками – всё равно бессонница.
А потом – господи, заранее страшно, – две недели пить по-русски.
“– Паульхен, детка, что вы изучали в школе?
– Синонимы, мама.
– А что это такое?
– Вот, смотри: «Вуц», рулет без мака, два мертвых пакистанца и холодное оружие.
– ???
– Ну мама! Разве ты не понимаешь? Это все означает сталь!”
Реприза берлинского дуэта комиков, выступление в клубе “Watergate”. Игра слов: Stahl – сталь, а также холодное оружие (см. Alles kauf ich! sprach das Gold, Alles nehm ich! sprach der Stahl (нем.)
Ширин Усмани, будущая Ширин аль-Сольх
"На вопрос, не опасается ли он за свою жизнь в связи с недавним катастрофическим покушением, господин Петров ответил, что намерен держаться подальше от любых произведений искусства, а в остальном полагается на всем известный высокий профессионализм туранских служб безопасности..."
“Трудно было бы более недвусмысленно заявить, что Россия не видит в случившемся угрозы своим интересам. – ОЖТ”
По комнате ходит вдумчивый и аккуратный ветер. Ширин заканчивает комментарий к заметке и поправляет шаль. Взламывать систему воздухоснабжения в доме будущей родни как-то неловко, особенно, если никто и не думает прятать от тебя входы. Смысл английского выражения "умер и попал в рай" наконец-то становится ясен. При жизни так хорошо не бывает, жизнь этого не предусматривает – она есть форма существования белковых тел, а не форма их счастья. Сначала ей сделал предложение господин Штааль. Это было хорошее предложение: пойди туда, не знаю куда, доставь туда то, неведомо что. Она пошла и доставила. И господин Штааль совершенно этому не удивился.
Интересной бывает только слишком сложная задача. Такая, чтоб скрючиться внутри себя и хныкать, и чтоб грудь перехватывало тугим обручем: не смогу, не справлюсь; и чтоб страх перед признанием в беспомощности подхлестывал лучше любой плетки. Чтоб бояться до визга, чтоб обмирать от ужаса и чтоб перед глазами плыло. Лучше всего как тогда, на конкурсе, когда она была совершенно уверена, что ошибется – и не от незнания, а как раз потому, что все нужное выучено лучше возможного, просто потому, что цвет, свет, чужие голоса и лица, слишком много информации и фильтры летят, и кажется, сейчас язык просто откажется повиноваться…
Нет, лучше всего было в прошлый четверг. Очень страшно и никакой возможности отказаться – полет вниз, получается, все получается – полет вверх!..
Будущий тесть стучит, входит, шаркая, смотрит наискосок. Будущий тесть похож на... на большую нелетающую птицу, только не настоящую, а древнюю, вымершую. Диатриму. Только характер у него лучше в n раз. Почти во всем.
– Я предупреждал, что мы начнем понемногу – с бальных танцев и семейных обедов. Бальные танцы будут завтра, а обед почти готов, и тебя сейчас позовут.
Здесь свежее, уютнее, проще, чем дома. Все легче. И обеды, и разговоры. Жены господина аль-Сольха старше самой Ширин разве что лет на десять, молодые и веселые, особенно та, что христианка. С ними тоже легко, а что говорить не получается, не о чем, не беда – они и сами прекрасно справляются, ловко переходя от мод к экономике и от текущей туранской политики к меню для будущего приема. Можно сидеть, улыбаться, кивать и поддакивать, впитывать все – движения, тон, стиль. Пытаться из чужих кусочков собрать себя-новую, для этого города, для новой жизни. Для замужества.
И это почти-самое-главное. Большое дело, надолго, на годы. У нее будет муж – и они могут, она посмотрела, проверила, убедилась, могут быть счастливы. Фариду не повезло, почти как ей самой – не та среда, не те стимулы, не те ритмы, не то... все. Но это можно встроить, отладить, показать. Тяжело, не легче, чем перебрать базу самой Ширин. Но можно. Все можно. А калечить совсем не нужно. Ширин смотрит на жениха, она знает, как сделать выражение глаз теплым, помнит наизусть весь биологический аппарат – но ей все равно приятно. Тепло и восхищение – туда. Тепло и восхищение – обратно. Рак-отшельник смотрит на актинию, актиния смотрит на рака-отшельника. Мы созданы друг для друга, правда? Мы будем вместе всегда – правда? Берегись, коралловый риф.
Будущий тесть занимает сразу очень много места, притягивает внимание. Ширин смотрит на него, Фарид смотрит на него. Войдут слуги или домашние – тоже будут смотреть на него. Хотя Рафик аль-Сольх не такой уж высокий или полный. Просто он значительный человек, и так себя и несет – походка, жесты, поворот головы. Отец самой Ширин выше, быстрее, резче в движениях, в словах. С ним нельзя вот так вот спокойно сидеть, расслабившись…
Непочтительные мысли непочтительной дочери текут плавно и ровно, как мед с ложки. Самой непривычно.
– Как служба? – тесть поворачивается к Фариду, и тот сразу выпрямляется, тянется вверх, словно пытается подрасти на стуле. Знакомое движение, знакомое чувство.
– Там все не так как у нас. Не так как в контрразведке, – поправляется жених. – Там еще двадцатый век не кончился…
– Тебе в самый раз, – хмыкает Рафик.
Шутка, которая по силам только Всевышнему: Ширин и Фариду нужно было бы родиться каждому в семье другого.
Афрасиаб Усмани наверняка бы сто раз в день благодарил Аллаха и Пророка Его за сына с таким чутьем, с такой способностью из сотни направлений даже не на глаз, не на слух, а на поток, кожей, спинным плавником определить то, где еще не существует, а только в будущем сложится возможность... или опасность. Благодарил бы и придумывал, как научить пользоваться, как пристроить к этому все остальное. А почтительный сын из кожи бы вылез, потому что ему было бы тепло, интересно, сложно, весело – и никогда, ничего, никому не пришлось бы доказывать.
А Рафик аль-Сольх... ну все, что сделал бы Рафик аль-Сольх, попади к нему в руки девочка-Ширин, он уже сказал при первой встрече. И больше движениями и взглядом.
– На всякий двадцатый век, – Ширин сделала немыслимую вещь, заговорила за столом, – найдется свой девятнадцатый. У меня для тебя подарок.
К столу, к домашнему столу, в собственном доме не выходят, конечно, с сумочкой, но карманов никто не отменял. Так что Ширин с удовольствием извлекает из кармана бархатный мешочек, в котором раньше лежали, кажется, четки. И в – сознательное – нарушение всех правил, бросает через стол.
Жених ловит, развязывает, вытряхивает на ладонь широкую, сантиметров на семь, плотную черную ленту.
– Это то, что я думаю? – спрашивает.
– Да.
Будущий тесть смотрит на будущую невестку, на сына. Ширин знает, что он скажет в следующую секунду. Не дословно, но смысл ясен: какие-нибудь вариации на тему «что с открытыми глазами, что с закрытыми – все равно слепой дурак». Можно попросить взглядом: не надо, пожалуйста. Рафик приподнимает брови, качает головой, улыбается – и молчит. Отец… отец бы, пожалуй, назло все-таки сказал, а тут есть зазор: вежливость к гостье, еще не члену семьи. Ширин благодарно улыбается. Потом он, может быть, привыкнет, точнее, отвыкнет. А если нет, думает девушка, я попрошу Октавию шепнуть ему, что не особенно-то хорошо унижать собственного сына в присутствии жены сына. Не способствует миру в семье. Потом думает: может быть, Рафик того и добивается? В рамках воспитательной программы? Никогда не угадаешь.
Фарид пропускает псевдоткань сквозь пальцы, примеряется, кивает. Он уже понял, как оно будет выглядеть, прикинул, что поначалу не сможет ориентироваться, как привык, решил, что будет учиться ходить, читать, работать в этом у себя, в своих комнатах.
– Спасибо, – в глазах у него счастье.
А у Рафика – наконец-то – беспокойство. Кажется, он понял, что теперь не будет знать, когда разговаривает с сыном, а когда – с сыном и невесткой.
С братом так никогда не получилось бы. Воспитывали их с Сонером вместе, по одним и тем же программам, а брат все равно с самого начала был чужим. Нет, он говорил, что чужая – Ширин. Ненастоящая, неживая. Еще не «девчонка», это появилось потом. Робот, заводная кукла, механическая игрушка, NPC… словарный запас у него был богатый, на радость воспитателям. Когда отец объяснял братцу, что с сестрой надо обращаться хорошо, в этом тоже звучало «ценная машина». Наша и ценная. Ломать и портить и самим нельзя, и другим в обиду давать – тем более, но все равно это вещь. И не потому, что девчонка, это еще ладно бы, это дело обычное. Просто всегда что-то было не так. Даже для отца и брата. Почему на меня здесь так никто не смотрит? Я же не притворяюсь…
Октавия подмигивает, прикладывает палец к носу. Она прекрасно знает, что все ее видят. Наверное так здесь выглядит... засчитанный ход? Это игра не против, игра за. Может быть, поэтому? Им важно не классифицировать нового человека в доме, а жить с ним? Если только не примешивается личное... как с Фаридом. Отложить. Подумать. Не сейчас. Сейчас – семейный обед и никакого риска перегрузки. Лимит на эскапады выбран. Отец, может быть, попробовал бы сравнять счет, Рафик аль-Сольх, тесть, не станет. Он помнит, что Ширин пока – ученик пилота.
А отец... отец расстроен, что потерял машину. Отец не согласился бы на брак, если бы мог, но он не может. Он должен дать заложников Турану и семейству аль-Сольх. Это нужно и для его безопасности. На него и дома меньше будут давить, зная, где и у кого под рукой живет его любимая – все-таки любимая – дочь. Впрочем, он наверняка найдет, как воспользоваться ситуацией, когда хорошенько к ней привыкнет.
Пока что он получил неплохой подарок – то ли от блудной дочери, не слишком сопротивлявшейся сватовству, то ли от контрразведки жайша. От обоих сразу, пожалуй. Вспомнилось, как тогда, в четверг, они переговаривались со Штаалем через визоры. «Если все получится, останется один вопрос, куда их сплавить…». В ад, хотела ответить Ширин, куда же еще, но сказала совсем другое: «Вы разбрасываетесь чужим наследством, господин полковник!» Нахмуренная рожица. Кокетливо улыбающаяся рожица.
Кажется, господин полковник оценил и шутку, и предложение. Фариду и тестю они расскажут когда-нибудь потом. Тестю даже раньше, это ведь будет касаться его предприятий… предприятий нашей семьи, поправилась она. Нашей. Моей.
Ширин отпивает воды, подносит вилку ко рту, глотает – и ощущает вдруг бьющий до нёба, за нёбо вкус – распадающейся на полоски баранины, орехов, гранатового сока. Минуту назад его не было, как почти всегда. Как половины звуков и двух третей тактильных ощущений. Проклятые узкие каналы...
– Замечательно, – говорит она, прожевав, проглотив и запив. – Просто замечательно.
Ерунда. Никуда Штааля не повысят. Ему даже звание новое не дадут. Блямбу какую-нибудь навесят и все. Не повысят – и сам он никуда не пойдет. Ты думаешь, он зачем себе такого зама отрывал? Уходить наверх? Не смеши меня. Его там сейчас сожрут вместе с мотоциклом, скооперируются и быстренько сожрут, даже Вождь не поможет. Немец наш себя слишком опасно показал, поставил. Никуда он не пойдет, окапываться будет. Вот когда у него за поясом нарастет таких операций с десяточек, да свои люди в министерствах, да на соседних секторах сядет хотя бы двое ребят его выучки, да вместо одного союзного промышленного комбайна появится три... ты знаешь, куда Ильхан на пенсионную работу устраивается, да? Вот тогда... я бы на месте руководства начал нервничать, потому что Кемаль спит и видит кресло единоличного начальника жайша, а Штааль за право рулить всей контрразведкой, может быть, его туда и довезет.
Разговор в кафе "Синий чайник", расположенном напротив корпуса М здания Народной Армии, Дубай. Записан в ходе регулярной проверки, вырезка сохранена генералом Кемалем Айнуром.
Сонер Усмани, наследник
Отец словно бы стал выше, худее и сердитее. Наверное, от усталости. Слишком много дел свалилось на него после того, как сестрица Ширин просчиталась. Просчиталась, и, жаба такая, делала вид, будто все в порядке, и она ни при чем. Что взрыв – ее рук дело, Сонер догадался только после второго допроса. Сообразил, испугался, но не слишком удивился. Отец ей в последние годы очень многое поручал, такое, о чем Сонеру даже знать не полагалось, а остальным – тем более. Ширин сделает, Ширин умеет, Ширин знает… Ширин всегда, с первого дня на шаг впереди.
Ну вот вам, пожалуйста. Сама влипла и чуть всю семью за собой не утащила, а досталось, как всегда, Сонеру. Крепко досталось, и лучше бы уж отец его побил, чем так ругать и сердиться. Ну да, сдал и проговорился – а поди тут не сдай, если они сами все знают. Объяснение, придуманное уже в самолете – мол, они все знали, а я просто тянул время, чтоб она улики уничтожила, – отца то ли убедило, то ли нет, непонятно. Вообще Афрасиабу Усмани было не до сына. Понятно, но все равно обидно. Особенно с учетом того, что сына выпустили на неделю, «за вещами».
Хорошенькие получились дубайские каникулы, нечего сказать.
Самое страшное, что все это – ерунда. Можно огорчаться, можно обижаться, Ширин ругать можно, но совсем притвориться не получалось. Где-то между Дубаем и домом мир взял и стал настоящим. Отец такой длинный и злой не потому что Сонер сделал что-то страшно плохое и не потому что срывает нервы, а потому что... на нем все и его могут убить. Всерьез. Как Тахира. Нет, не как Тахира, потому что Тахир был до и как в игре. Теперь здесь все по-настоящему.
Если его убьют, до Ширин теперь едва ли дотянутся, да и смысла нет: она уже почти замужем; а Сонера специально убивать не будут. Если смогут, не убьют. Потому что он наследует отцу, потому что не все можно отобрать, растащить, конфисковать. Зато посадят в тюрьму. Надолго, может быть, на всю жизнь, пока что-нибудь не переменится, пока он снова не станет нужен, а этого может и вовсе не случиться. Впрочем, тюрьмы Сонер боялся не всерьез. Он знал, что через неделю вернется в Дубай, пусть и не хочется, а куда деваться. Там новые родственники. Сильная, уважаемая семья. Позаботятся.
Сонер Усмани боялся крушения своего мира – и понимал, что поздно. Все, к чему он привык, больше не существует. Дом остался домом, и комнаты – комнатами, и его любимые гаджеты с места никто не сдвинул, и вещи в шкафах остались те же. Но больше он не сын министра транспорта Восточного Пакистана, он сын премьер-министра Усмани, и от премьер-министра теперь зависит едва ли не больше, чем от президента.
Единственный способ что-то вернуть – быстро стать взрослым. Или не взрослым, но кем-то, кого нужно защищать не больше, чем взрослого. Кто может защищать сам. А Сонер не знал, как это делают, никогда не думал раньше. И, разговаривая с теми двумя, тоже не думал. Не думал, что то, что он ляпнет, сделает, забудет, провалит, может сказаться на внешнем мире. Устроят Ширин выволочку, так она сама виновата. Теперь назад, туда, нельзя и не хочется, а вперед некуда.
– Посмотрим, что ты понимаешь, – говорит отец, пригасив мониторы и заглушив гарнитуру. – Перечисляй наши потери. – И смотрит в упор и сверху, как всегда и было. Отвечай, рассказывай, докладывай, что выучил, что знаешь.
Сонеру очень хочется сказать, что отец, в непостижимой мудрости его, больно много запрашивает. Сначала не посвящает и в пятую часть своих дел, а потом изволь ему перечислять. А что, ведь Ширин бы знала. Влезла бы без спроса, вынюхала, подслушала и разведала, следя за собственным отцом, но знала бы. Вот, теперь ее нет и вынюхивать она будет в другом доме, вот, ты же всегда этого хотел – быть единственным, важным и нужным отцу? Давай, пользуйся.
– Ну, во-первых, контакты с Европой. Они примут за версию, что у нас все случайно сорвалось, но не поверят. – Говорит, а сам не знает, откуда все это берется. Словно сестрица стоит над ухом и подсказывает. – Будет достаточно считающих, что мы действовали за их спиной. Даже чтоб прикрыться ими.
– Неплохо, – говорит отец, и впервые за два дня внимательно разглядывает Сонера. – Давай дальше.
– Во вторых, нас раньше не было видно. Министр транспорта – это важно, но он не первый. Теперь мы на свету и любой, кто хочет перемен, станет бить по нам, потому что президент без нас не удержится. – Сонер подумал и добавил. – Его съедят раньше, чем он успеет найти себе новую опору. Еще во-вторых, такой опорой не сейчас, но быстро, захотят стать, как минимум, двое в твоей нынешней коалиции.
Отец одобрительно хмыкает, покачивает головой – продолжай, мол.
– Ширин. Ты говорил, вырастет – возьмем ей мужа в дом. – Отец морщится, он не любит, когда напоминают об его собственных ошибках и неправильных прогнозах. – Ты на это рассчитывал, она многое вела и знает больше, чем я. Чем я сейчас.
Отец кивает.
– Ширин. – повторяет Сонер. – Ее... угнали. Наверное, что-то она еще будет для нас делать, но просить опасно и доверять опасно.
И думает, что доверять было опасно и раньше, только они не догадывались. Какие могут быть амбиции у большого мощного компьютера, у девочки «пока-не-съешь-обед-учебник-не-получишь»? Могут, оказывается – стать еще больше, еще мощнее, работать в масштабах мира, а не страны. Сонер видел сестру перед отъездом, она была какой-то... другой. Новые модули, наверное.
– Ты справишься, – говорит отец, и сын не верит своим ушам. – Постараешься и справишься. Ты и с самого начала мог, просто ты лентяй и бездельник. Надо же, я вырастил разносторонне развитого бездельника! Ничего, в Туране у тебя будет достаточно соперников, а от семейных дел ты больше никуда не денешься. А в чем наши преимущества?
Вот так всегда. Что ни разговор, то экзамен.
– Те, кто знает, что мы замешаны в убийстве Тахира, все они имеют причины молчать. Остальные никогда не поверят. Зато все видели, как ты быстро собрал куски и пытался соблюсти все интересы. На нас могут какое-то время сходиться, как на паллиативе. Даже долго. Во-вторых, сделка, которую для всех сохранил ты – и ресурсы от сделки. Плюс Ширин, личная связь с аль-Сольхами только у нас теперь.
– Я дам ей в управление достаточно, чтобы это выглядело так, будто у нас не было другого выхода, – усмехается отец. – Завтра займемся реструктуризацией. Послезавтра приедет сам Рустем аль-Сольх, надо подготовиться. Смотри, научись там ладить с родственничками. Для тебя это шанс и продолбать его ты не имеешь права. Будешь жить в их доме, уж постарайся всем понравиться. Рафик любит сообразительных, а говорят, что старший сынок его не особо умный, вот и смотри…
– Понял, – Сонер не то чтобы обалдел, был готов к чему-то такому, но слишком уж много сюрпризов. – А вообще он весь из себя герой, ему сам Вождь орден вручать будет.
– Да? – отец наклоняет голову и тут Сонера догоняет мысль...
– И Ширин на него смотрит, как я не знаю на кого. Как... не на парней, не на тебя, не на меня, а помнишь, ты ей первый узел связи подарил? Вот так.
– Хм. Интересно, если ты прав. – В голосе отца – одобрение, теперь уже без всяких дополнений.
А Сонер думает... что если я – тоже Ширин? Что если я всегда был Ширин, только не требовалось, потому что уже была она, и у отца, и у меня. А на самом деле я – такой же?
Хаджи: Разве вы не понимаете, что девочку просто отдали в заложницы? Очевидные вещи – ее и замуж выдали так, чтобы не жалко было в случае чего, кто такой этот Фарид – мелкий госслужащий, это в этой-то семье... значит, точно ни на что не годен. Так что, если что, будет там автокатастрофа или пожар.
Магрибец: Вот как-то мы все торопимся. Между прочим, такие соглашения вдруг не заключаются. Если девочка переезжает в дом жениха сейчас, то сговариваться об этом начали, может быть, и за год до того. А ведь еще даже два месяца назад никто и помыслить не мог, что Усмани кому-то ради чего-то придется давать заложников. И очень странный все-таки союз.
