Текст книги "Klangfarbenmelodie (СИ)"

Автор книги: Anice and Jennifer

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

Листок Аллен швырнул на стол и после этого резко развернулся к Адаму, чувствуя себя так, словно проглотил палку.

– Пойдем, – коротко бросил он, проходя мимо отца и чувствуя себя настолько паршиво, настолько пусто, что хотелось просто разбить голову о стену и сдохнуть.

Адам зашагал следом не медля ни секунды, и через несколько минут серенькая и на вид самая обыкновенная машина самого обыкновенного человека помчалась по дороге так быстро, словно мужчина хотел доставить Аллена домой как можно скорее.

Дом-то, наверное, даже и не изменился за это время – старик был консерватором в таких вещах, а потому даже ремонт редко устраивал, всё время повторяя, что если стены не обваливаются, то всё нормально. От таких воспоминаний, греющих душу, хотелось улыбнуться, но Аллен чувствовал (наконец-то), как губы у него заледенели, не способные теперь даже слегка приподняться хоть в каком-нибудь подобии улыбки.

Он просто закроется ото всех, спрячет свои эмоции и, когда будет уже совершенно невмоготу, сорвётся на кровь и убийства, как и все одиннадцать лет до того, как в его жизнь подобно урагану ворвался Тики.

Наверное, всё-таки хорошо, что тот так ворвался – ведь без этого драгоценного тепла Аллен бы просто сдох, слишком устав и замёрзнув.

А Тики… он столько сделал для него, черт побери, что Уолкер… он чувствовал себя еще ужаснее прежнего, думая о нем, но не думать не мог. Потому что Тики заботился о его брате и о нем самом, рисковал своей шкурой ради их благополучия и поссорился с Шерилом, которого (что было отлично заметно из разговоров, когда речь заходила о семье и старших братьях) ценил и любил. Тики старался и из кожи вон лез – а Аллен сбежал от него, пусть и ради его же блага, но…

А еще Тики целовал так, что Уолкер сразу же оттаивал и согревался, если вдруг по какой-то причине начинал мерзнуть.

Приезда в особняк Аллен совершенно не заметил. Когда он был маленьким, они часто приезжали в Японию и жили здесь, потому что Адам рассказывал, что познакомился в этой стране с мамой и хочет всегда помнить об этом. Юноша всегда соглашался с ним и любил этот дом не меньше того самого дома в Англии, который ему был тоже родным когда-то.

Правда, не роднее, чем успела стать квартира брата.

А потому возвращаться в знакомые стены было даже не противно – всё-таки его беззаботное счастливое детство, закончившееся так резко и неожиданно, прошло здесь.

Особняк находился недалеко от Киото, затерявшийся среди густых лесов и невысоких гор, плавно перетекающих в холмы, весь в европейском стиле и больше напоминающий своим видом замок. Аллен помнил, как отец любовался цветущими деревьями, слушал пение диких птиц и вспоминал про любимую жену, которую обожал до потери пульса. Отчего после её потери начал сходить с ума от горя и собственной вины.

В особняке у самого входа их встретили служанки и, что было совершенно странно, но почему-то приятно отозвалось теплом на сердце, Джасдеби – близнецы, сыновья Лулу Белл, одной из самых преданных Адаму людей и лучшей шпионки Семьи.

У Аллена была разница с близнецами в год или два – теперь уже и не вспомнишь точно, и юноша помнил, как однажды, только научившись перерезать курам глотки, пригрозил мальчишкам, что сделает с ними как с птицами, если они не перестанут хныкать. С тех пор Джасдеби всегда успокаивались при нем и наблюдали за ним с подозрением и опаской.

Совсем как сейчас.

Юноша нашел в себе силы приветственно подмигнуть им только ради того, чтобы снова скрыться под коркой льда, и пошел вслед за Адамом по коридору. Им все уступали дорогу, хотя в помещении и три слона разойтись могли, а отец ровно держал спину, слишком бодрый и моложавый для отца позднего ребенка и обезумевшего от горя вдовца.

– Позови Шерила, – велел одной из прижавшихся к стене девушек мужчина и величественно махнул рукой. – Хочу рассказать ему последние новости.

Девушка поспешно кивнула и как можно скорее бросилась в боковое ответвление коридора, все это время пятясь так, словно боялась поворачиваться к мужчине спиной. Аллен с подозрением проследил за ее движениями и перевел взгляд на даже не обернувшегося к нему отца.

По всей видимости, они направлялись к комнате, которую юноша любил прежде в этом доме больше всего.

Они с Адамом могли сидеть там долгими жаркими вечерами, наслаждаясь открывающимся из сёдзи видом окутывающихся в сумерки гор и лесов, и ребёнком он слушал рассказы отца с неприкрытым восторгом в глазах, с такой любовью и жаждой в душе, что сейчас хотелось лишь смеяться от такой фактически больной привязанности. Мужчина с удовольствием вспоминал про своё прошлое, баловал сладостями и поучал жизни, рассказывал про Хинако, джаз, музыку, экономику и так далее, а Аллен слушал-слушал-слушал, и не было для него тогда никого роднее и ближе этого человека. Даже Мана с Неа, любящие его и лелеющие, не были настолько дороги, как отец, который казался то ли богом в детстве, то ли… непонятно кем, но очень потрясающим, великим, чудесным, самым великолепным и справедливым.

Единственная комната европейского особняка, выполненная в японском стиле, за эти одиннадцать лет так и не изменилась: всё такая же светлая, просторная, с низким широким столиком и мягкими подушками по обе его стороны, с пышными ветками цветущих магнолий в высоких вазах, с картинами на стенах… Она вызвала волну горькой ностальгии, разъедающей горло и лёгкие кислотой.

Адам прошёл вперёд, всё такой же прекрасный и величественный, прямо как в далёком и так резко оборвавшемся детстве, и Аллен, тяжело, но незаметно вздохнув, зашёл следом.

– Раз уж я здесь, отпустишь Вайзли? – отсутствующим тоном поинтересовался он. – Шерил и так у тебя под каблуком, а вот сердечник тебе зачем нужен?

Мужчина присел за низкий японский столик лицом к Уолкеру и благодушно ему улыбнулся, похлопыванием ладони по татами предлагая устроиться рядом. Аллен пожал плечами и тоже сел. Ровно напротив старика, чтобы видеть провал окна за его плечом.

На улице уже успело стемнеть, и юноша с глухой тоской подумал о том, что Неа наверняка успел вернуться и обнаружить его записку. И теперь просто не находит там себе места, потому что Аллен снова оставил его и бросил, как делал несколько раз до этого.

– Вайзли – очень умный мальчик, – заметил меж тем Адам, жестом подзывая кого-то, стоящего за спиной у юноши, к себе, и спустя пару секунд на столике между ними оказался поднос с чайными чашками, чайником, сахарницей и вазочкой с пончиками.

Которые пек Аллен.

Юноша стиснул зубы, стараясь не думать о том, сколько же на самом деле времени мужчина провел в кафе, потому что заметил его не далее, как пару недель назад, когда они с Тики уже выходили на улицу.

– Ну и что? – пожал плечами Уолкер (Уолкер, Уолкер – не Кэмпбелл, хоть ты тресни). – Все равно сердечник. Ему и волноваться нельзя, с такой работой, да еще под твоим руководством он вообще кони двинет.

– Хорошего ты мнения, однако, о моих методах, – коротко хохотнул Адам в ответ, разливая чай по чашкам (тот же чай, которым поил Аллена в детстве, это сразу стало ясно по запаху).

Юноша лишь хмыкнул, предпочитая ничего не говорить, и с вежливой (ни к чему не обязывающей) благодарностью, которая, кажется, останется с ним навсегда (спасибо Алисе и глупому женскому этикету), принял протянутую посуду.

Адам, задумчиво нахмурившийся, пожал плечами и легкомысленно продолжил:

– Но вообще, это и правильно. И чем скорее, тем лучше, кстати, – задорно хохотнул он, словно смерть человека была чем-то смешным. – Тогда Шерилу будет нечего терять, ведь Тики от него уже отказался, Роад вырастет и уйдёт в другую семью, а Трисия… – мужчина длинно выдохнул, явно изображая горестный вздох, – что ж. Ей всё равно осталось недолго.

Аллен слушал его с самым невозмутимым лицом, на которое был способен, и понимал, что все эти слова и рассуждения про чужие жизни и судьбы совершенно его не трогают. Что, наконец-то, он превратился в того самого «Аллена», которому плевать на всех остальных.

Он степенно поднял чашку, с удовольствием вдыхая густой аромат улуна, и усмехнулся, думая, что отец совершенно не изменился за эти одиннадцать лет. Словно из потока времени выпал, право слово.

– Если Шерил лишится семьи, то у тебя уже не будет рычага давления на него, – легко возразил юноша, прикрыв глаза и обжигая язык пряным чаем. Из головы улетучились все посторонние мысли, все горести и печали по Неа, Тики, музыке, дому, оставляя после себя лишь туманную крошку, больше похожую на пепел, и сухое спокойствие. – Хороший работник – это тот работник, которому есть ради чего и кого работать.

В голове остались лишь чёрствые мысли про то, как поступить дальше, как отправить весточку брату, как заставить их с Тики улететь и скрыться, а не ломиться спасать его. Возможно, у Аллена в запасе дня два, если удастся отправить Вайзли к Микку, чтобы тот удержал их от идиотских и поспешных поступков.

Потому что если он не успеет, то все – пиши пропало. Адам же просто… убьет их без колебаний, ведь их всего двое, а народу в доме – наверняка тьма тьмущая. И всем заплатят за то, чтобы никто ничего не слышал и не знал.

И Аллен на самом деле совершенно не представлял, как сможет пережить их гибель, потому что в данном случае корка льда ему не поможет. А умрут они обязательно, потому что Адам, видно, как был, так и остался безумцем, которого не сломит ничто, потому что он и без того абсолютно сломлен.

И ему будет абсолютно плевать на то, что ощутит Аллен из-за этих смертей.

– Ну что ты, – махнул рукой мужчина, тонко улыбаясь. – Шерил всецело предан своей работе. И он отдаст всего себя ей, если у него не останется никого.

Не если, а когда, усмехнулся себе под нос юноша, почти не удивляясь своей необыкновенной циничности и холодности. Он уже слишком устал от этого еще толком даже не начавшегося разговора и теперь смотрел исключительно в свою чашку. Ему было… не настолько плевать, насколько он мог себе придумать даже во льду.

В своем воображаемом льду, к которому привык так, что почти чувствовал его холод на своей коже.

– Понятно, – глухо отозвался Аллен, ощущая себя таким ленивым, таким уставшим, таким измотанным, что хотелось просто лечь, уснуть и никогда не просыпаться, и перевёл взгляд на улицу, во внутренний дворик с цветущими вишнями и магнолиями, с небольшим прудом и журчащим декоративным водопадом, с каменными дорожками, по которым ещё мальчишкой убегал от смеющегося отца, играющего с ним в салочки, с бамбуковыми скамейками и невысокими качелями, на которых Адам частенько задрёмывал уже ближе к вечеру…

Как много прекрасных воспоминаний хранил в себе этот уютный садик, в каждом листике которого чувствовалось незримое присутствие Хинако.

– Но всё же сделаю тебе подарок в честь возвращения, – важно и торжественно произнёс мужчина, отвлекая Аллена от размышлений. – Отпущу Вайзли, всё равно он никуда от меня не убежит, – беззаботно хохотнул он, махнув ладонью.

– Как мило, – сухо отозвался юноша, даже не зная, на самом деле, как ему на такое и реагировать. – Хочешь меня расположить к себе и все такое?

– О, – Адам мотнул головой. – Что ты, мой дорогой, если бы я тебя хотел к себе расположить, я бы просто не стал никого убивать и повинился бы во всех своих прегрешениях, – здесь он снова рассмеялся, и Аллен ощутил себя откровенно паршиво. – Располагать тебя к себе у меня нет нужды, верно? – лукаво заметил он.

Так, словно они тут не о близких Аллена говорили и не об их смерти. Словно это просто игрушками все было и оставалось.

И Аллену, мечтавшему поговорить с отцом еще хоть раз все эти одиннадцать лет, стало мерзко. Он был «Алленом», но даже этой ледяной брони, которую он называл так, было мало, чтобы подавить это отвращение к себе и своей привязанности.

– Потому что ты меня ненавидишь, и это именно то, чего я и хотел, – продолжал тем временем Адам с таким благостным видом, словно все его мечты исполнились в один момент. Юноша непонимающе поджал губы, пряча лицо в чашке, и медленно выдыхая, чтобы вернуть себе невозмутимость и спокойствие. – Тебе не нужна семья, мой милый. Семья – это слабость, – вдруг проговорил он серьёзно, так, словно бы просил принять и понять эту простую для его больного сознания истину, словно объяснял что-то общеизвестное и хотел донести это до Аллена, будто бы передавал собственную мудрость, как наставник – наследнику. Как отец – сыну.

И сколько в этих словах было невысказанной горечи и боли, что юноша вздрогнул, неверяще вскидывая взгляд в пустые безумные глаза Адама.

– А ты не думал, что тоже мог быть моей слабостью? – тихо спросил Аллен, всеми силами стараясь заставить голос не дрожать, потому что… потому что… потому что лёд на мгновение треснул под тяжестью распирающих грудную клетку чувств. Тех самых чувств, которые он тщательно прятал и скрывал ото всех, которые были ужасны и гнусны, которые всё равно остались в нём несмотря ни на что.

«…что ты до сих пор моя слабость?..»

– Но ведь теперь ты меня ненавидишь, – с искренним удивлением и какой-то детской уверенностью возразил Адам, глядя на него выцветшими золотыми глазами в таком изумлении, что Аллену захотелось рассмеяться (громко, с хрипом, во всё горло), но он лишь сглотнул и горько усмехнулся.

– И правда, – сдержанно протянул юноша и, допив чай в один глоток, встал из-за стола. – У меня нет никакого желания сидеть здесь с тобой, отец.

Я хочу остаться подле тебя и увериться, что ты стал таким же, как и в моем детстве.

И это желание съедало, пожирало его, обгладывало кости и царапало сердце, потому что Аллен желал поговорить с Адамом, увидеться с ним, вспомнить его тёплые руки и ласковые улыбки.

Вернуться в то время, когда Майтра ещё был жив, когда Мана улыбался, когда отец напевал джаз под вишней и пил саке, когда всё казалось таким простым и лёгким.

Аллен, не смотря на мужчину, направился к двери, и только у самого порога услышал:

– Тогда почему же ты вернулся?

Голос у Адама был отстранённо-мечтательный, спокойный, бесстрастный. Мёртвый.

И почему он раньше не заметил этой мертвечины, сквозящей в каждом движении отца?

Уолкер повернул в его сторону лишь голову, скользя взглядом по бледной фигуре, по глубоким морщинам, по масляным бликам безумия в выцветших жёлтых глазах, и холодно ответил:

– Мне надоело убегать от тебя.

Я хотел увидеть тебя.

Адам не стал возражать ему уходу, и Аллен… он был этому рад, вообще-то. И теперь ему просто осталось понять, что делать, раз уж этот дом вновь принял его и так гостеприимно распахнул двери в дебри связанных с ним воспоминаний. Юноша… о, он много всего обдумал, пока искал комнату Вайзли, по словам одной из явно запуганных насмерть служанок находящуюся где-то на третьем этаже дома.

Потому что… здесь даже лестница была одним сплошным воспоминанием, черт подери. Аллен помнил, как Неа однажды учил его тут кататься по перилам, и как юноша, умудрился, летя по этим перилам, попасть прямо в Ману. Их тогда отнесло, наверное, на метр от места происшествия, и братец сильно приложился копчиком о паркет, но только охнул и никак не обвинил в произошедшем самого Аллена. Напротив – волновался о нем совсем забыл о том, что у него наверняка будет здоровый синяк на самой пикантной части тела.

Зато ох и прилетело же Неа тогда от обычно неконфликтного близнеца… За то, что учил ребенка таким опасным вещам.

Аллен нежно улыбнулся и опустил голову, вперивая взгляд в пол и не позволяя ледяной броне снова дать трещину.

Он должен найти Вайзли и поскорее отправить его к Тики и Неа, чтобы тот предупредил их ни во что не лезть, потому что если сейчас он этого не сделает, то потом…

Даже думать не хотелось об этом.

Хотелось думать об отце, но это Аллен себе пока запрещал. У него… у него еще будет время.

Вайзли оказался заперт в самой дальней части особняка на верхнем этаже подобно какой-нибудь сказочной принцессе, что была спрятана в башне. Его бледное лицо потрясённо вытянулось, стоило Аллену зайти к нему в комнату, и он непонимающе нахмурился – Уолкера парень видел лишь в обличье Алисы, но, скорее всего, ему было известно, что та оказалась переодетым парнем, но вот то, что юноша делал в логове Адама, Вайзли понять не мог.

– Добрый вечер, – вежливо поздоровался Уолкер (эта болезненная вежливость, которая определённо точно уже въелась ему под кожу) и прикрыл за собой дверь. – Не помешаю?

Парень поспешно замотал головой из стороны в сторону, откладывая раскрытую книгу на стол, и встал с кресла, видимо, чтобы тоже поприветствовать Аллена.

– Нет-нет, проходи, – пробормотал он, всё ещё слегка ошеломлённый происходящим, и глубоко вздохнул, пропуская юношу к себе. – Просто немного неожиданно тебя видеть здесь.

– Адам – мой отец, – ответил Уолкер на этот перефразированный вопрос и спокойно сел в кресло, отмечая, что комната была вполне опрятной и широкой: двуспальная кровать, разлапистая люстра, широкое окно, шкафы, письменный стол – типичная такая комната для житья.

– Ещё более неожиданно, – полузадушено выдал Вайзли, и Аллен позволил себе иронично ухмыльнуться, но не более.

– В общем… я пришел сказать, что тебя здесь больше ничто не держит, – с отсутствующим лицом известил парня Уолкер, скрещивая руки на груди и глядя куда угодно, но не на замершего на месте «младшего», как его иногда с беззлобной усмешкой называл Тики.

Тики. И Неа. Надо как можно скорее убедить их не делать глупостей, раз уж оставил такую провокационную в своей прощальности записку, стремясь как можно скорее выдворить Адама из квартиры.

– Это ты меня своим королевским приказом выдворяешь, что ли? – надо отдать Вайзли должное, отмер он почти сразу. Тоже скрестил на груди руки, возвышаясь над юношей и легко усмехаясь. – Но ты же ведь знаешь, что я тут же поеду к Тики расскажу ему все как есть? – поинтересовался он, как только Аллен коротко кивнул.

Уолкер усмехнулся шире.

– А мне это и нужно, – заметил он и полез в свою сумку, с которой за все это время так и не расстался. – Точнее, мне нужно, чтобы ты отправился по адресу, который я тебе сейчас дам, и отговорил своего брата – и моего тоже – от какой-нибудь рискованной затеи, которую они наверняка уже продумывают, если Неа перестал истерить и немного пришел в себя.

Вайзли смотрел на него недоверчиво, но как-то… одобрительно, что ли? Как будто сам в первую очередь, окажись на его месте, поступил бы также.

– Но надолго сдержать их у меня все равно вряд ли выйдет, – указал он наконец. – Они все равно придут за тобой, как бы ты ни старался сбежать от этого.

Аллен знал это, знал. И ему… ему нужно было всего-то лишь пару дней, чтобы со всем здесь управиться и улететь – куда-нибудь, где его не смогут найти.

– Мне и не надо долго, – мотнул головой юноша, быстро черкая в найденном блокноте адрес своей квартиры и вырывая исписанный листок, чтобы передать его Вайзли. – Хоть пару дней. Можешь любую машину взять, скажешь – наследник велел.

– Но я… водить не умею, – совершенно растерялся между тем парень, однако принимая все же листок с адресом и тут же суя его в карман брюк. – Я могу…

– Бери хоть лимузин с личным водителем, – махнул рукой юноша поднимаясь. – Просто предупреди их как можно скорее, ясно? Сунутся – умрут.

Вайзли вздрогнул, шумно вдохнув через нос, и резко кивнул, сразу же направляясь к двери.

– Спасибо, – просипел он на прощание, и Аллен лишь фыркнул, даже не смотря в его сторону. Просто потому, что не мог себя заставить это сделать. – Правда, спасибо.

– Да иди уже, – огрызнулся юноша, прикрывая глаза, как вдруг спохватился и окликнул его: – Стой! Подожди! – Уолкер поспешно чиркнул в блокноте номер телефона, который помнил наизусть все эти одиннадцать лет, который снился ему каждый месяц, который вряд ли поменялся, потому что Адам, опять же, был ужасным консерватором и просто лентяем в таких делах. – Вот, как всё сделаешь, обязательно позвони, слышишь? – беспокойство всё же просочилось наружу, вылилось в взволнованной дрожи, а Вайзли понимающе улыбнулся, уверенно кивнув, и, взяв вырванный листок, вышел из комнаты, оставив юношу наедине с самим собой и своими мыслями.

Аллен тяжело вздохнул, внезапно почувствовав слабость в ногах, и снова упал в кресло, тупо уставившись в потолок и не находя в себе сил уйти, как хотел.

Телефон, который он дал Вайзли, был домашним здесь, в этом особняке, и юноша действительно был уверен, что его так никто и не изменил. Да и зачем? Только лишняя морока, на самом деле.

У него вот был для всего только один телефон. Ему все равно мало кто звонил – только самые важные.

И именно поэтому сегодня он оставил телефон дома – потому что знал, что звонить будут все. И Неа, и Тики, и Лина, и Кросс… В общем, это только добавило бы ему суеты, даже при условии, что телефон можно отключить.

Лучше он потом купит новый.

Минут через десять после ухода Вайзли Аллен все-таки снова поднялся и на этот раз нашел в себе силы покинуть комнату. Он выскользнул в коридор, аккуратно притворив за собой дверь, проследил в одно из окон, как из ворот выезжает автомобиль, и кивнул сам себе.

Вайзли был просто должен успеть. Прошло не так уж и много времени, хотя в кафе, конечно, его хватились наверняка почти сразу. Но в кафе – это же не дома, верно? А Тики должен был прийти на концерт только в начале девятого.

Сейчас, конечно, было уже без четверти одиннадцать, но юноша предполагал, что все это время Тики только успокаивал Неа. И, в общем, предполагал он это небезосновательно. Старший брат стал удивительно тонкослезным после того, как они помирились.

Проследив за удаляющейся машиной, юноша сунул руки в карманы джинсов и двинулся дальше по коридору. Планировка тут наверняка изменилась точно так же, как и номер телефона – то есть никак, так что… он мог позволить себе побродить по дому и вдоволь поразмышлять. Уснуть все равно не выйдет, да и где?.. в своей детской комнате?

Аллен ужасно не хотел туда еще когда-либо возвращаться.

Ведь в той комнате Адам читал ему на ночь сказки и рассказывал про Хинако, пробиваемый на ностальгию и блестящие в уголках глаз слёзы. Ведь в той комнате отец неумело пел ему колыбельные и ужасно фальшивил, а Уолкер, обладавший первоклассным слухом, постоянно жаловался, что тот мазал мимо нот. Ведь в той комнате они были семьёй, и мужчина смеялся, заключал в свои тёплые объятия и целовал в макушку, такой невозможно родной, близкий, нужный.

Аллен же и правда мира без него не мыслил – так сильно любил и обожал его.

Как же он умолял себя не верить в то, что отец отдал приказ убить близнецов. Умолял, хотя собственными ушами слышал. Умолял, хотя умом прекрасно понимал, что это реальность, что это горькая правда, что это необходимость. Ведь не мог отец просто так захотеть убить своих же племянников. Аллен искренне верил ему даже тогда, когда сел в заминированную машину. Даже тогда, когда горел в огне. Даже тогда, когда метался в лихорадке в доме у Кросса.

Он верил. Ему.

В него.

Потому что-то, что Адам сошёл с ума, Уолкер понял позже, много позже, когда прокручивал события этой ночи в голове, пытаясь понять, пытаясь возненавидеть, пытаясь родить в себе желание убить родного отца.

Но, чёрт подери, эта больная привязанность к тому, кто был источником тепла на протяжении почти семи лет, кто любил его, кто был целым миром, не позволяла даже заикнуться о том, чтобы поднять руку на мужчину.

Но теперь… Аллен не знал, что ему делать. В один короткий разговор он убедился в том, что Адам не собирается отступаться от своих прежних безумных идей, которые Аллен находил страшными и… ублюдочными, твою мать, совершенно ублюдочными идеями, достойными только никчемных выродков, в которых много пафоса и ни капли мозгов. Но вместе с тем он… что-то в нем продолжало сопротивляться. Эта детская привязанность, любовь к отцу – она не отпускала Аллена, и юноша совершенно не представлял, как ему с этим справиться.

Он бродил по коридорам и предавался ностальгии. Вот здесь он коленку расшиб, вот тут мороженое уронил, вон на том диванчике Мана рассказывал ему про нотную грамоту, и они вместе сочиняли язык, которым юноша и сейчас часто пользовался.

Их особый шифр.

Воспоминаний было много – противоречивых и замечательных, и все они давили на Аллена, разрывали его… Наверное, окажись он в главном доме в Англии, решить было бы куда проще. Ведь все… все произошло именно там. И если бы Аллен увидел тот кабинет и те коридоры, вспомнил бы все в этих… этих пугающе точных деталях – решить было бы легче и проще.

Даже не… не должен ли он убить Адама, а сможет ли.

Сможет ли он поднять свою руку и избавиться от того, кого ждал все эти одиннадцать лет.

Потому что убийство отца было обязательным: не сделает этого сам Аллен, обязательно сделает Тики, который уже несколько недель досконально продумывал план этой вылазки. А Тики поймают. Поймают и убьют, потому что он будет убийцей и преступником. Убьют на месте, и всё, что сделал юноша, всё это лишится смысла.

Жизнь Аллена лишится смысла.

Ведь Микк его печкой, его солнцем, его теплом. Он был тем, кого Уолкер любил и стремился защитить. А потому убить Адама следовало своими руками, потому что если это сделает наследник, то дело можно будет замять и выдать за несчастный случай.

Аллен, почувствовав внезапный приступ тошноты, облокотился о стену, тяжело вздохнув, и иронично скривился – ему нужно было лишь немного времени, чтобы присмотреться к отцу поближе, чтобы окончательно смириться с этой дикой мыслью и целью, чтобы успеть придумать себе достойное оправдание.

Месть? Жажда власти? Ненависть? Мимолётное желание, навязанное безумием?

Что из этого всего могло успокоить Аллена? Что из всего этого заставит его избавиться от чувства вины, уже затапливающего с головой?

Вдруг сзади послышались торопливые шаги, и через несколько мгновений юношу окликнула служанка, учтиво и испуганно присев в поклоне:

– Господин Д. Кэмпбелл, Вам звонят.

Аллен бросился к телефону и поскорее взял трубку. Звонить мог, естественно, только Вайзли, а потому…

– Аллен, их здесь нет, – без предисловий сообщил ему Вайзли убитым голосом. – Дверь заперта, у Тики тоже никого («Ого, он успел и к Тики съездить»), и он не отвечает на звонки – телефон отрублен.

Уолкер ощутил, как горлу медленно, но верно подкатывает паника. Если… если Тики и Неа нет ни в одной, ни в другой квартире, то где они… где они могут быть? Кафе Кросса? Больница Кросса?

– У Тики есть нычка с оружием где-то в городе, – словно устав слушать его паническое молчание, произнес в трубку Вайзли. – Там не все, конечно – основное хранилище у него в Германии, – но сюда он с собой тоже много чего привозил. Из-за вас с Неа. Но где… – парень шумно вздохнул, и Аллен заранее понял, что тот ему скажет, – где оно у него – я не знаю. Но они вполне могут быть там – Тики часто пропадает там, а нам с Роад не говорит потому, что у нас, видите ли, носы любопытные. В общем… – он снова вздохнул, – нет у тебя времени, Аллен. Самое позднее – часов в десять утра они будут в особняке. И… судя по тому, как старший («Наверное, они часто так друг друга называют») заливался об Алисе, он даже ухом не поведет в ответ на страшилки об охране особняка и страшно-ужасном Адаме. Жди гостей, в общем…

Это было херово. Совсем херово. Настолько, что мысли у Аллена в голове тут же заметались в ужасе, оборвав свое медленное течение, и понеслись вскачь с неописуемой скоростью.

Ладно-ладно-ладно, хорошо. В таком случае… У Аллена есть ночь. Одна ночь, чтобы все решить и скрыться подальше от любопытных ушей и глаз. И – скандала, который наверняка устроят ему брат и любовник, как только сюда нагрянут.

Если их не убьют еще на подходе.

Твою-то мать.

Юноша прислонился к стене, чувствуя, как сердце ледяной волной падает куда-то в пятки, и судорожно вздохнул, пытаясь успокоиться.

– Спасибо, – наконец выдохнул он совершенно охрипшим голосом и закусил губу до крови, заставляя голову включиться, заработать, выкинуть все лишние мысли. – Спасибо, – бездумно повторил Аллен, прикрыв глаза, и провёл ладонью по лицу, словно снимая с себя усталость и панику.

– Да мне-то за что? – огорчённо протянул Вайзли с ужасно угрюмой интонацией, тоже явно взволнованный, но больше ничего не сказал, и на проводе повисло неловкое молчание, которое никто не решался нарушить в течении нескольких минут, пока парень не вздохнул. – Будь осторожен, хорошо? – как-то неуверенно попросил он и нажал на отбой, оставляя вмиг осушенного этими словами Уолкера наедине с короткими гудками.

У него всего лишь ночь на то, чтобы придумать себе достойное оправдание, убить родного отца и скрыться. Но только от кого? От Тики и Неа, обязательно злых и гневных, желающих прибить его на месте за такой идиотский поступок?

Или же от самого себя и своей вины?

Но тогда… перед кем? Наверное, перед ними всеми – перед всеми своими близкими, которых оставил и обманул. От которых сбежал.

Предал ли он их этим?..

Аллен очень надеялся, что все-таки нет. Потому что… ему страшно и стыдно было признаваться в этом и самому себе, но он очень хотел все вернуться к ним. Не сейчас, но… потом. Однако юноша все же понимал, что потом… он не будет им нужен. Да и вряд ли он нужен им сейчас, после того, как бросил их.

Снова.

Думать об этом своем мерзком поступке было невыносимо, но не думать не получалось. И плюс во всем этом был всего один – мысли о брате и любовнике отвлекали от мыслей об отце. Правда, ненадолго, но все же. Может, так будет легче принять это страшное решение окончательно…

Аллен не знал этого.

Но думать о Тики и Неа сейчас было не легче, чем об Адаме.

Интересно, отец спит или бдит сейчас? Он мог бы пойти и спросить у него совета. Глупо звучит, вообще-то, но Аллен правда не знал, что делать. Он пришел сюда за Адамом ради того, чтобы защитить дорогих ему людей, но в итоге оказалось, что сделать это не так-то просто.

Чего он добьется смертью Адама? Над Неа больше не будет Дамоклом висеть опасность, Тики тоже не надо будет оглядываться через плечо, сам Аллен… он будет жить нормально? Так же, как жил одиннадцать лет до этого? Можно ли было назвать эту жизнь нормальной? А ту, что ждет его после убийства отца?

Он не знал. Он не знал. Он. Не. Знал.

Ему хотелось спрятаться, свернуться в кокон, как когда-то в детстве, и укрыться ото всех бед и неприятностей, потому что Аллен совершенно не представлял, что ему делать. Он понимал, умом понимал, что смерть Адама сделает его новым главой, что освободит Неа, что спасёт их, но не мог смириться с этим.

Наверное, всему виной его идиотская мальчишеская привязанность к отцу. Этот глупый запрет, прописанная истина, вбитая в голову идея, что родителей убивать нельзя, что родителей не выбирают, что родители – это опора и защита.