Текст книги "«Карьера» Русанова. Суть дела"

Автор книги: Юрий Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)

36

Черепанов сидел на подоконнике, куда его загнала Наташа: пользуясь отгулом, она затеяла у брата генеральную уборку. Паркет был навощен, ходить по нему, пока не высохнет, и думать нечего, так что сиди, Сергей, и не рыпайся. Потом возьмешь полотер и будешь елозить по всей квартире. Во перспектива?!

– А Оля где? – спросил он. – Могла бы ее тоже запрячь.

– Ушла кораблики пускать.

– Чего?

– Кораблики, говорю, ушла пускать. Ну и что? Я до пятнадцати лет в куклы играла… Они какие-то модели испытывают с этим… Как его?

– С Липягиным?

– Ага, – кивнула Наташа, подумав, что не такая уж это редкая фамилия. – Павел Петрович, кстати, рассказывал, что ты себя в порядочном обществе вести не умеешь.

– Не умею! Бонтон, понимаешь, развели. Ксения Борисовна хоть и реликт, но симпатичный, а ее дочка – индюшка! Оля, к тому же, истерику мне закатила, так и не пойму за что. Проходимец сотворил себе легенду и теперь дивиденды с нее получает, купоны стрижет, а мы умиляться должны.

– Я знаю, мне Володя рассказывал. Как-то даже не верится… Ну вот, легок на помине, а говорил, что задержится. Все полы сейчас насмарку пойдут…

– Это что за безобразие! – рассмеялся Гусев, увидев Черепанова на подоконнике. – Как курица на насесте. Слезай! У меня новость. Как всегда – с пылу, с жару. Но сперва я тебя огорчу. Наша коляска больше никому не нужна, купили лицензию.

Черепанов ничуть не огорчился.

– Купили, и ладно. Инвалиды будут обеспечены. Теперь можно заняться делом. В статье, которую я готовлю, будет идти речь об инструментальном хозяйстве, без которого, все понимают, сквозная бригада – блеф. В первую очередь я призываю вспомнить твой кассетный держатель, ставка на него серьезная…

– Передохни! – оборвал его Гусев. – И выслушай. – Он коротко передал разговор с Балакиревым. – Как?

– Сам в петлю головой лезет? Да он хоть понимает, что это хорошему конструкторскому бюро на год работы? Если вообще получится. – Он посмотрел на Гусева. – Получится?

– Я попросил неделю, чтобы подумать. Вместе с тобой… Вот что, я весь в опилках, сейчас быстро ополоснусь, и мы обговорим. – Он заперся в ванной и уже оттуда добавил: – В принципе коляска эта уже готова, осталось нарисовать.

– Давай, давай, – улыбнулся Черепанов. – Люблю с тобой разговаривать, когда ты водные процедуры принимаешь. Очень содержательно получается…

На лестничной площадке послышался крик, хлопнула дверь, кто-то быстро, прыгая через ступеньки, побежал вниз. Наташа выглянула в коридор.

– Что за беготня? – спросила она у стоявшей там соседки.

– Дети, говорят, потонули на Вербянке, там у Степаничевых пацан, вот и побегли… Соревнования какие-то.

– Соревнования? Ведь это же на лодочной станции, где Оля… – Она забарабанила в дверь. – Володя, открой! Слышишь, что-то случилось! Скорей! – и заметалась по прихожей.

Черепанов взял ее за руку:

– Спокойно! Не паникуй. Пошли, Володя догонит…

Гусев, накинув халат, вышел из ванной. Какой-то шум, крики, дверь настежь, все убежали. В коридоре все еще стояла соседка.

– Что происходит? – спросил он. – Пожар?

– От безответственности, Владимир Васильевич… Забегали теперь, а куда раньше смотрели? – Она перегнулась через перила. – Вон и ваша явилась! Господи, да в каком виде!

Насквозь промокшая, перепачканная глиной, Оля едва держалась на ногах, вцепившись в Чижикова. Гусев схватил ее в охапку, вбежал наверх, ногой распахнул дверь. Олю колотила дрожь.

– Ничего, ничего, – говорил Чижик, помогая Гусеву уложить ее на диван. – Сейчас пройдет… Несчастье, Владимир Васильевич. Липягин погиб.

Оля, судорожно всхлипнув, открыла глаза.

– Папа, – сказала она. – Он умер. Утонул…

– Как же это? – Гусев все еще держал ее за плечи, стараясь унять дрожь. – Как это случилось?

– Он в воду бросился, когда Игорь упал…

– Оленька, подожди. Ты совсем мокрая, надо раздеться. – Не зная, что делать, он стал укрывать ее пледом.

Вбежала Наташа. Вид у нее был растерзанный.

– Уходите! – распорядилась она и вытолкала их за дверь.

На кухне сидел Черепанов.

– Думал, Наташа свихнется, пока бежали, – сказал он.

– Валентин, ты чего молчишь? – Гусев повернул к себе притихшего Чижика. – Как это произошло?

– На обратном пути… Игорек, пацан еще совсем, подошел к обрыву, а там берег подмыло, водоворот крутится… Ну и упал. Липягин прямо из коляски за ним. – Ребята подбежали, он им Игоря вытолкнул, а сам… Куда ему с таким течением справиться! Так и завертело…

– Нашли его?

– Ищут…

– Володя! – позвала Наташа.

Гусев вернулся в комнату, сел рядом с укутанной по самый подбородок Олей; она молча смотрела в потолок, потом высвободила руку и протянула отцу, он взял ее теплую ладошку, прижал ко лбу – его душили слезы от жалости к ее горю. «Какими мы стали взрослыми, – мелькнула мысль, – и как нам теперь не дается сострадание».

– Оленька, – сказал он. – Родная… Что же делать? Иван Алексеевич умер хорошей смертью.

– Неправда, – прошептала она. – Смерть не может быть хорошей. Не может. Слышишь, папа? Не может…

37

…Опять зарядил дождь – мелкий, холодный, слякотный, теперь уже до первого снега; опять ветер гонит вдоль улиц мокрые листья; опять начинает казаться, что на этой земле только и есть, что дрянная погода, лысые сопки и далекие – дальше некуда – расстояния.

«Как можно любить осень? – думала Наташа. – Неряшливое умирание, гниение заживо, беспросветность. И вдобавок – грустные мысли. Похоронное настроение. Это понятно. Умер человек. Чужой человек, которого она в глаза не видела, а все-таки… Скорей бы зима. Зимой много солнца, снег скрипит под ногами…»

Она накрывала на стол.

Гусев только что вернулся с кладбища.

– Промок до костей, – поежился он. – От этой измороси никакой плащ не спасет… Оля спит?

– Заснула. Температура нормальная, может обойдется. Ночью думала – не миновать пневмонии.

– Сергей не звонил?

– Здесь я, – сказал Черепанов, выходя из комнаты Гусева. – Воскресный день, все отдыхают, а я технический прогресс ускоряю. Кое-что прикинул. – Он посмотрел на Гусева. – Видик у тебя…

– Так ведь не из кино пришел.

– И то верно… Народу много было?

– Много.

– И речи говорили?

– Говорили… Как же иначе?

– А про девочку ту легендарную никто не вспомнил? Не сказал, что, мол, больно много геройства на одного человека?

– До чего ж ты зануда, – вздохнул Гусев.

– Я не зануда. Я – критически мыслящий человек. Что получается? Сперва человек аванс взял, потом отработал. Я понимаю – теперь кто же осудит? Не положено. Поворот судьбы. Только… кривой уж очень поворот. Придумал себе сказку… Я перед его смертью шапку сниму, а жизнь его – принять не могу. Как хочешь. Я что, не прав?

– Может, и прав… Но сейчас не тот случай, когда свою правоту отстаивать надо. – Он достал из серванта графин. – Не тот. Ты бы посмотрел, как мать Игоря на его могилу кинулась… Помянем?

Черепанов поколебался.

– Помянем…

– Подождите! – сказала Оля. – Не надо…

Она вышла в длинном отцовском халате, села к столу.

– Сейчас же в постель, – прикрикнула Наташа, но Гусев остановил: – Пусть… Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо себя чувствую… Только не надо его так поминать. Снисходительно… Вы, Сергей Алексеевич, правильно сказали, я слышала. Он сказку себе придумал. Себе, а не для людей. От них он ничего не имел, никакой выгоды. Неужели вы все не поняли? Он себе руку протянул, чтобы с ума не сойти от горя. Свет в окошке зажег… Ведь если все время помнить, что сам себя искалечил, – тогда и жить незачем… А он…

– Ты не волнуйся, – попросила Наташа.

– Да я и не волнуюсь!.. Вы его обвиняете, а он если и был в чем виноват, только перед самим собой. Он мне рассказывал… В один день все прошлое зачеркнул. Мне, сказал он, вдруг нестерпимо жить захотелось. Чтобы к людям вернуться, в глаза смотреть. А как жить, если позади одни развалины? Оглянуться не на что. Вот и убедил себя… Потом понял, что не имеет права на кого-то подозрение кидать. Это потом, когда в газетах написали, разговоры пошли. Почему, думаете, он из тех мест уехал? Специально, чтобы подальше, чтобы никто не знал. Ему не признание нужно было, а вера. Собственная вера… А мне он рассказал, потому что не мог больше героем себя чувствовать за чужой счет…

– Он просто испугался, – сказал Черепанов. – Узнал, что ты девчонку собираешься искать, вот и решил – лучше, мол, сам откроюсь.

– Мне трудно с вами разговаривать, Сергей Алексеевич. Вы, наверное, всегда правы? Хотите быть правым… Ничего он не испугался! Вы ведь случайно узнали… Он просто не хотел, чтобы я кого-то осуждала.

– А другие пусть осуждают?

– Что ж, ему нужно было выйти на площадь и каяться? Другие – это абстрактное понятие, а я – понятие живое. Он мучился… И знаете, когда он погиб, Степа весь день выла. Она поняла. Его любили дети и собаки, а они лучше других разбираются… Вас собаки любят?

– Честно говоря, не знаю, – улыбнулся Черепанов, чувствуя, что хорошо было бы все свести на шутку.

– А дети? Тоже не знаете? – Она встала, запахнула халат. – Я пойду… Когда у вас с Наташей будут дети, постарайтесь, чтобы они вас любили.

38

Прошла неделя.

В среду, как договаривались, Гусев сказал Балакиреву, что согласен возглавить группу по созданию опытной модели инвалидной коляски в двух вариантах: с ручным и электрическим приводами.

– Хорошо, что вы употребили это слово – возглавить, – заметил Балакирев. – Не крадучись, вопреки консерваторам, а при их поддержке. Правда, может потускнеть ореол мученика за прогресс, но я думаю, пренебрежем, а?

– С великим удовольствием. Ореол, знаете, не от хорошей жизни.

– Прекрасно! Будем налаживать хорошую жизнь.

– Да неужели? – рассмеялся Гусев. – Сон, выходит, в руку. Может, мы наконец установим оборудование, завезенное четыре года назад?

– Все может быть. Сейчас о другом. В объединении я ознакомился с письмом, которое вы написали в министерство. Вы его помните?

– До последней запятой.

– Там есть ошибки. Некоторая даже неграмотность. В целом же не лишено смысла. С вашего разрешения я хотел бы его подредактировать. Не возражаете?

– А смысл?

– Поживем – увидим. Но мы не будем дожидаться. Предлагаю вам создать постоянно действующую конструкторскую группу, включив в нее столько специалистов, сколько найдете нужным. Мы вам даем фонд зарплаты, вы нам – продукцию. Хозрасчет.

– Вы это серьезно?

– Совершенно серьезно.

– У вас есть семья?

– Да, конечно… А что?

– Меня дочь упрекает, что я не силен в литературе. Но кое-что я все-таки помню. Такие, например, стихи: «А современник Галилея был Галилея не глупее, он знал, что вертится Земля, но у него была семья».

– Хорошие стихи, – согласился Балакирев. – Но вы их забудьте, Пусть ваша дочь будет до конца права… Вы беретесь создать группу?

– Берусь.

– Кандидаты уже есть?

– Крутой вы человек, однако. Сразу не отвечу… Да, вот что. Одна кандидатура у меня есть твердая. Я хотел бы взять Басова, если он согласится.

– Я знаю только одного Басова – академика, лауреата Нобелевской премии, который вместе с Прохоровым изобрел лазер.

– Я так высоко не замахиваюсь. Кроме академика есть еще уникальный токарь Басов, я бы ему тоже Нобелевскую дал… Но у него есть слабость: он любит зарабатывать деньги честным путем и не любит, когда его в этом упрекают.

– Действительно, оригинал… Давайте попробуем обернуть эту слабость силой. Если все, по его примеру, захотят зарабатывать и к тому же еще хорошо работать, то нам простят. Может быть даже, за это нас похвалят. Берите своего токаря. Ну и, наверное, Черепанова? Вы ведь уже и так – коллектив.

– Черепанова я не возьму, – сказал Гусев.

Сказал – и сам удивился. «Почему не возьму? Сергей – это двигатель, компьютер, генератор активности. Катализатор, наконец… А мне не надо. Мне почему-то хочется быть с ним осторожным…

Вот Липягина я бы взял, – ни с того ни с сего пришла мысль. – Мне нужны не столько специалисты, сколько надежные люди, чтобы я мог положиться. Чтобы вытащили меня, когда я с обрыва упаду, а не прикидывали сперва варианты, впишусь ли я в заданную программу… Черепанов его самозванцем обозвал. Прости меня, Сергей, но веревку над пропастью я бы все-таки Липягину доверил держать, не тебе. Не знаю, почему. Несовременный я человек…»

– Черепанова я не возьму, – повторил Гусев. – Он на своем месте… Кроме того, ему директором завода надо быть, – сказал он по инерции и спохватился: совсем ему Сергей голову задурил, вот ведь умеет убедить…

– Разделяю ваше мнение, – серьезно согласился Балакирев. – Он был бы хорошим организатором. Но, к сожалению, вакансия пока занята. Карпов уходит на пенсию, директором намечено утвердить меня. Так что вы уж перед Черепановым извинитесь от моего имени. – Тут он впервые за всю беседу улыбнулся. – Помнится, вы приглашали в гости. Не передумали?

– Да как сказать, – тоже улыбнулся Гусев. – Я главного инженера приглашал, а не директора. Вдруг – не так поймут?

– А вы меня на субботу пригласите, пока я еще не директор. Заодно утвердим группу. Ну так как? Записывать мне в календарь или не записывать?

– Пишите, – сказал Гусев. – Ради такого случая…

39

Оля сидела в кресле, укрывшись пледом, ноги под себя, в руках книга. Вылитая мать!

– Какие новости за минувший день? – спросил Гусев. – Наташа не приходила? Ну что ж, придется привыкать… Ты замерзла?

– Просто мне так уютней… Скажи, папа, ты тогда просил Наташу к нам приехать?

– Да нет, я не просил. Она сама решила… Чего ты вдруг вспомнила?

– Вспомнила… Сегодня девять дней, как умер Иван Алексеевич. Чижик сказал, что по обычаю надо помянуть. Мы пошли к нему домой, у Валентина ключ остался. Затопили печку, он так любил. Чайник поставили. Чижик начал собирать инструменты. Понимаешь, дом ничейный, у Ивана Алексеевича никого не осталось. Все опишут. Валька решил инструменты забрать, пригодятся в Доме пионеров. А я подумала, что могут быть бумаги, которые другим читать не обязательно. У меня были основания… Я нашла целую связку неотправленных писем и вот это… – Она протянула отцу фотографию… – Потом прочтешь письма. Я подумала, что тебе нужно прочесть. Тебе – можно.

На фотографии были Наташа и Липягин.

– Невероятно! – сказал Гусев и снова стал разглядывать снимок. Наташа в белом платье, Липягин в ковбойке, оба на десять лет моложе, держатся за руки. – Невероятно!.. Ты знала? – он посмотрел на дочь. – Когда ты узнала?

– Сегодня… Прочти письма.

– Не буду, – сказал Гусев. – Не хочу… Ты читала?

– Да. – Она взяла у отца фотографию и конверт с письмами. – Это нужно сжечь?

– Да, это нужно сжечь. Обязательно. Сейчас же.

– Я так и подумала. Наверное, это надо было сделать сразу.

– Наверное…

Гусев пытался что-то сопоставить, какие-то обрывки воспоминаний Наташи, то немногое, что знал о ее прошлом, – ничего не сопоставлялось, он ничего не понимал. Невероятно! – вот и все, что приходило в голову. Невероятно!.. Они с Олей ищут собаку, встречаются с Липягиным, он делает коляску, потом Можаев пишет статью… Приехала внучка Ксении Борисовны, Черепанов вспомнил, что когда-то работал с Липягиным, и вот… Невероятно! Все на маленьком клочке земли, за один год, а перед этим – разные судьбы, так неожиданно пересекшиеся.

Он посмотрел на Олю. Как она похожа на мать! – снова мелькнула мысль. Во всем… Господи, только бы все было хорошо. Только бы войны не было… Если все будет хорошо, она вырастет и станет совсем похожей на мать – это будет для него самым большим счастьем…

Эпилог

В субботу, вместо того чтобы прийти в гости, Балакирев снова улетел в Москву.

Ни он, ни Гусев еще не знали, что директором Балакирева не утвердят, что у секретаря обкома Вершинина будут неприятности в связи с попустительством и недостатком принципиальности, что сквозные бригады будут созданы и бесславно провалятся, – ничего этого они не знали. Шел очередной, то ли «решающий», то ли «определяющий» год пятилетки, и многие еще не догадывались, что время, измеряемое «шагами саженьими», отсчитывает свой последний срок. Ибо то, что закономерно, не может не наступить. Но когда это время, полное борьбы, поисков, нелегких решений, наступит – оно наступит и потому, что его торопили и Гусев, и Балакирев, и Черепанов – каждый по-своему…