Текст книги "«Карьера» Русанова. Суть дела"

Автор книги: Юрий Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

17

Расширенное заседание профкома, посвященное подготовке к первомайским праздникам, подходило к концу.

– Все решили, все обговорили, все всем ясно, – произнес председатель профкома Ужакин. – Только мне не ясно. Что у нас делается с наглядной агитацией? Лозунги старые, выцветшие. Через неделю делегация приедет, иностранные специалисты, а у нас… Краснеть придется!

– Они все равно по-нашему читать не умеют, – сказал Валя Чижиков. – Чего зря стараться?

– Отставить хаханьки! – Ужакин обернулся, чтобы разглядеть говорившего. – Это ты, Чижиков? Ты зачем здесь?

– Вызывали.

Ужакин глянул в лежавший перед ним список.

– Правильно, вызывал… У тебя что, «комсомольский прожектор?»

– Народный контроль у меня.

– Вот и занялся бы… Ты чем конкретно занимаешься?

– А всем. Почины в прошлом месяце проверял.

– Какие? – нудно уточнял Ужакин.

– Трудовые, какие же еще… Я в них не очень-то разбираюсь.

– Вот тебе раз! Как же ты их проверяешь?

Кто-то громко хихикнул, а Калашников заерзал на стуле: Чижиков – его кадр.

– Как проверяю? – простодушно повторил Чижиков. – Как все. Спрашиваю: выполнили? Говорят: выполнили и перевыполнили. Я так и записываю: выполнили и перевыполнили.

– Все слышали? – гневно спросил Ужакин и посмотрел на Калашникова. – Вот он, стиль вашей работы!

– Между прочим, я второй год в народном контроле, – сказал, ни мало не смутившись, Чижиков. – Работу пашу всегда признавали удовлетворительной. Мы знаете сколько бумаг написали? И на каждой бумаге заставляли расписаться – для отчетности. Так что… претензий не принимаю.

– Кто тебя туда такого рекомендовал? – насмешливо спросил начальник сборочного цеха.

– Товарищ Ужакин меня туда рекомендовал, он тогда еще профоргом был. Сказал: парень ты грамотный, справишься.

– Теперь он Чижику перышки повыдергает, – шепнул Гусев Черепанову. – Отыграется на нем.

Но Ужакин ничуть не смутился.

– Возможно, – сказал он. – Человека сразу не разглядишь… Чего ж ты не пришел, не посоветовался?

– Как же не приходил? Приходил. Вы мне посоветовали быть строже и принципиальней.

– Обыватель ты! – громко сказал Калашников, спасая честь группы народного контроля. – Несознательный обыватель, вот и выкомариваешь.

– Я – обыватель? – Чижиков подвинул сидевшего перед ним товарища и вышел на середину. – Это вы бросьте! Я за свое дело, к которому приставлен, не краснел и краснеть не буду! Может, забыли, как в прошлом году последнюю смену вели, когда план на волоске висел? Кто на подмогу пришел? Володя Кондратьев да я, хотя у меня вся шея чирьями вздулась. Я не для похвальбы говорю. Вот только обыватели за общее дело не корячатся! А если это… – он запнулся, вспоминая определение, наиболее подходящее к случаю, – если расстановка кадров никуда не годится, тут не с меня спрос… Я вон бугай, стенку плечом сворачиваю – меня на бумажки посадили, взрослых людей контролировать. А Парфенов – мужик положительный, во все вникнуть может, так нет, он в народной дружине ходит. Дружинник! На него замахнуться, он пополам сломается!

Серьезные специалисты, собравшиеся обсуждать серьезные вопросы, откровенно смеялись.

– Чего же раньше молчал, раз у тебя такие мысли? – угрюмо спросил Ужакин.

– А чего высовываться? Я бы и сейчас промолчал, да к слову пришлось… Никто меня еще обывателем не обзывал!

– Все! – сказал Ужакин. – Представление окончено. Расходимся. А то еще один крупный деятель объявится…

– Загадка природы, – сказал Гусев, когда они вышли из кабинета. – Убейте меня, не пойму, почему его третий раз выбирают председателем? Он же этот…

– Не напрягайся, – усмехнулся Черепанов. – Все равно определения не подберешь. Ужакин – это понятие неопределяемое.

Уязвленный Калашников тоже ополчился на Ужакина.

– Соревнование – это чья прерогатива? – сурово спросил он. – В первую очередь – его! Наглядная агитация – кто же спорит, но подменять живое дело… Ага, вон еще один любитель агитации идет, – он заметил приближавшегося к ним Горанина. – Сейчас я настроение ему испорчу, а то сияет, как медный таз.

Горанин и вправду сиял, но это было его обычное выражение лица.

– Всех приветствую! – сказал он, энергично пожимая руки. – Я тут кое-какие заказы у вас размещал. Кооперация… А вы, Владимир Васильевич! – он не удержался и потрепал Гусева по плечу. – Вы кудесник! Любимец богов! Представляете? – Он взял Черепанова за пуговицу, а Калашникову едва не наступил на ногу. – Нелепейший случай! Вышел из строя импортный узел. Где взять? Я в отчаянии! Обращаюсь к Владимиру Васильевичу, и он предлагает совершенно новое, оригинальное решение! Впору запатентовать и продать им туда же… Обратно! Откуда брали…

Черепанов сдержанно кивнул головой: знаем, мол, нас не удивишь, Калашников тоже кивнул, но тут же сказал:

– Между прочим, у вас сорок листов дефицитной жести на заборе висит. Как член городской группы народного контроля вам заявляю.

– В каком смысле – висит? – опешил Горанин.

– В таком, что иду недавно и вижу: вдоль всего забора щиты тянутся, и на каждом лозунг написан. Не жирно ли?

– Я тут ни при чем, – обиженно сказал Горанин. – Это наши активисты. Наглядная агитация.

– Наглядное головотяпство! – со вкусом проговорил Калашников и по очереди посмотрел на Гусева и на Черепанова: каково?

– Я проверю, – пообещал Горанин. – Проверю, если вы настаиваете… А вы, товарищ Черепанов, я слышал, диплом защитили? Блестяще притом! Я интересуюсь… Идите ко мне в КБ. Любые условия!

– Любые? – спросил Черепанов.

– Любые разумные, – поспешил добавить Горанин.

– Вот видите, вы уже заволновались, – рассмеялся Черепанов. – Спасибо, Александр Ильич, мне здесь хорошо. Просторно. А у вас на комбинате – тесновато…

– Обидели мужика, – вздохнул Гусев, когда Горанин распрощался, – ни за что ни про что обидели. А он человек хороший.

– Хороший человек – не профессия, – веско сказал Калашников. – Переживет. А вам, Владимир Васильевич, боюсь, я тоже настроение испорчу. Такой уж у меня сегодня день выдался – людей огорчать. Санэпидстанция у нас была, говорят, загазованность на экспериментальном участке выше всякой нормы. Требуют установить вытяжную вентиляцию, а пока участок прикрыли.

– Как прикрыли? Совсем?

– Совсем. С ними ведь, как с пожарными, не поспоришь.

– Так надо установить!

– Конечно, надо. Директор из Москвы вернется, тогда и разговор будет. Сейчас-то с кем решать? С Ужакиным, что ли? Балакирев в больнице, а больше никто не поможет.

Гусев, не дослушав до конца, пошел в производственный отдел.

– Гусев, дорогой, – сказал главный технолог. – Да потерпи ты! Завод терпит, и ты потерпи. Не разорваться же? Ни людей, ни материала…

Вернувшись к себе, Гусев позвонил Наташе.

– Наталья? Не у тебя, случайно, Балакирев лежит? Прекрасно! Дай ему трубку.

– Ты что, спятил? – удивилась Наташа. – Думаешь, тут прямо у каждой койки телефон? Да и нельзя ему, вчера только резали… Что случилось?

– А если я приду, халат надену, меня пустят?

– Пустить-то пустят, но никаких разговоров.

– Ладно, потом… – Он положил трубку. Начинается… Бег с препятствиями! Черт знает сколько лет работали со старой вентиляцией, нет – на тебе! Загазованность…

Зазвонил телефон.

– Это я, – сказала Наташа. – Видишь, какая у тебя преданная сестра. Правила нарушаю. Передала Балакиреву, что ты хотел с ним говорить, он сказал, что уже в курсе, но пока ничего сделать не может… А что все-таки случилось?

– Дома расскажу.

«Нужны люди, нужен материал, – сказал он себе. – Значит, надо искать, надеяться не на кого. Люди… Это совсем завал. Прямо хоть иди к магазину и сшибай тунеядцев. А из чего делать? Легче ванадиевый сплав достать. Может, одолжить у кого? У Горанина? Откуда у него… Если и было бы – удавится, знаем мы этих хозяйственников… И вдруг понял: Горанин выручит. Прости меня, хороший человек, но ты меня должен выручить. Хоть тебя сегодня и обидели…»

18

– А что по этому поводу говорится в уголовном кодексе? – спросил Черепанов. – Легкомысленно затевать столь масштабную операцию, не ознакомившись с возможными последствиями.

– Разве ж это масштабы? – рассмеялся Гусев. – Так, легкий флирт с законом, преследующий к тому же благие цели.

– Уговорил… А люди?

– Ума не приложу. Но я придумаю! Дам объявление в газете. Или еще что-нибудь столь же немыслимое.

– С тебя станется. Но предупреждаю – я беру на себя чисто творческую работу. По заборам лазить – уволь. Не то воспитание. Хотя стоило с тобой связаться, и я почувствовал, как прямо на главах размываются мои моральные устои.

– Гнилые, значит, у тебя устои. Были бы гранитные – ты бы устоял. Честно говоря, не думал, что ты на эту авантюру пойдешь.

– Правильно. На авантюру я бы не пошел. Тут все взвешено и продумано.

– А поймают?

– Хм… Поймают! Ты, Володя, тактик, а я – стратег. Я хочу сберечь для разумного использования народное добро, в данном случае – тебя. Победителей не судят. А в том, что мы будем победителями – рано или поздно, я не сомневаюсь. И вот тогда, – он поднял кверху указующий перст, – грянут фанфары! Торжественная медь возвестит… Ну, и так далее.

– Метафора? – улыбнулся Гусев.

– Я люблю иногда выражаться образно… Когда я стану директором, я тебе выделю роскошный кабинет, чтобы ты сидел и думал. И – ничего больше! Помощников сам подберешь. Остальных разгоним, чтобы под ногами не мешались. Устраивает?

– Соблазнительно! Заманчивая у тебя… метафора.

– Называй, как хочешь. Но – надежды не теряй!

– Тогда поторопись. А то испортится народное добро в лице товарища Гусева. По рукам пойдет… Ладно, чаю похлебали, давай работать. У меня передняя стойка не вырисовывается…

Было уже за полночь. Они работали у Черепанова, куда Гусев притащил свой кульман. Тихо мурлыкала «Спидола». Время от времени в комнату молча заглядывал Пряхин – в толстом стеганом халате, тапочки на меху – эдакий старый барин. Если бы в его время играли в баскетбол, Пряхину бы цены не было: каждый раз он едва не задевал головой притолоку. Служил, должно быть, в отборной гвардии – выправка до сих пор чувствуется…

– Хочешь, развеселю? – спросил Черепанов, отрываясь от кульмана. – Чижика, оказывается, никто на профком не вызывал, это Ужакин в суете перепутал. Валентин за границу собрался, путевку ему выделили, вот и пришел характеристику подписать. А тут – этот водевиль! Он на себе волосы рвал: «Сто лет молчал, мог бы еще помолчать, теперь меня дальше Тамбова не пустят!» И что ты думаешь? Ты говорил – отыграется на нем Ужакин. Как бы не так! Это раньше могло быть, когда дураки дураками были, нынче они умные. Ужакин ему сказал: «Видишь, Валентин, я тебе советовал быть принципиальным, и ты стал принципиальным. Молодец! Подписываю тебе характеристику с легким сердцем». Одним словом, еще один водевиль.

– Веселого мало, – сказал Гусев. – Приспособленчество тоже имеет тенденцию приспосабливаться. – Он зевнул. – А я, между прочим, за границей не был. И не тянет пока. Для меня Прибалтика – заграница. Средняя Азия. Я минаретов сроду не видел. Может, их вообще выдумали… Подумаешь – Елисейские поля! А ты на Крещатике был? На Малой Арнаутской улице в городе Одессе?

– Не был.

– И я не был…

– А я на Малой Арнаутской жил, – включился в разговор Пряхин. – Пыль, жара, канализации нет. Но зато – гонору!.. – Он посмотрел на часы. – Завтра, Владимир Васильевич, я приглашаю вас на обед, вместе с вашими женщинами. Буду угощать салатом.

– Из чего салат? – поинтересовался Гусев.

– Салат, к вашему сведению, принято делать только из салата, который специально для этой цели произрастает в огороде… Так что давайте спать, потому что обедать нужно в бодром и жизнерадостном расположении духа.

19

Предстоящий обед лежал на столе в виде здоровенного куска мяса, рыбины с устрашающей мордой, зелени и решета с редиской, которую Гусев уже наполовину съел.

– Да не хватай ты, как маленький, – сказала Наташа, утирая слезы. – Фу! Терпеть не могу лук чистить. Хоть бы ты какие-нибудь очки изобрел, чтобы глаза не щипало.

– Вот-вот! Я только на это и гожусь. Меня уже просили соковыжималку сделать.

– Эксплуатируют нас почем зря, – вздохнула Наташа. – По-моему, меня пригласили на обед, чтобы я этот обед сперва приготовила.

– Просто Черепановы хотят знать, на что ты годишься как хозяйка.

– Не злословь. Я не знаю, что делать с этой акулой, я таких сроду не видала… Ну, была не была! – Она занесла нож, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в кухню не вошел Пряхин: в фартуке, с засученными рукавами.

– Кто позволил? – грозно спросил он. – Терпеть не могу самодеятельности! Обед должен готовить повар. Подчеркиваю – повар, а не хозяйка, привыкшая стряпать пищу. – Он галантно поклонился Наташе. – Прошу прощения, Наташенька, но такова суровая правда. Равные с мужчинами права – это, бесспорно, завоевание прогресса, но право готовить вы у нас узурпировали незаконно… Вы знаете, кто кормил Людовика Четырнадцатого? Его кормил знаменитый Ле Форуа, пожалованный королем за особый рецепт паштета поместьем в Нормандии. Якова Стюарта кормил сэр Лебуа. Не просто Лебуа, заметьте – сэр Лебуа: он был возведен в рыцарское достоинство за приготовление телячьей вырезки в бургундском… Вы можете назвать мне хоть одну женщину, обессмертившую свое имя в памяти потомков выдающимся кулинарным гением? Не можете, и потому отправляйтесь на свежий воздух и не мешайте.

– Ты попала в редкостную семью! – расхохотался Гусев, когда они уселись в саду. – Ты станешь белоручкой. Интересно, кто в этом доме моет полы? По всей вероятности, Сергей. Пряхин еще в прежние времена привык, что этим должен заниматься денщик, и вид женщины со шваброй его шокирует… Но ты не станешь белоручкой, правда? Ты будешь по-прежнему приходить домой и варить нам обед, если, конечно, муж не заартачится… Сергей! – громко позвал он. – Что за порядки? Куда все подевались? Где Оля?

– Она у соседки, слушает патефон. А Сергей яму копает.

– Какую яму?

– Ну, эту…

– Под сортир, что ли?

– Тебе бы в казарме фельдфебелем быть! – рассмеялась Наташа. – Надо говорить – выгребную…

– Эй! – послышался голос Черепанова, бежавшего к ним через весь участок. – Все сюда! Я сокровища нашел!.. Дядька! – крикнул он, заглянув на кухню. – Кончай шаманить, иди на консультацию!.. Ксения Борисовна! – позвал он через забор. – Оля! Быстро! Спешите видеть!.. Ну-ка, освободите скамейку!

Гусев и Наташа, ничего еще не понимая, послушно встали. Черепанов развернул какую-то тряпицу, похоже, кусок насквозь прогнившего брезента, и высыпал на скамейку монеты. Их было десятка три – темных, шершавых, словно покрытых коростой, но были и почти новые, будто вчера отчеканенные.

– Елки-палки! – присвистнул Гусев. – Золотой мираж! Откуда?

– Из-под фундамента! Дядька попросил откопать немного, там старые кирпичи раскрошились, а на лопату земли снял – лежат!

Вытирая фартуком руки, подошел Пряхин.

– Посмотрим, посмотрим… – Он наклонился над монетами. – Хм… Не густо. Екатерининский рубль, две гривны… Любопытные гривны, давненько таких не встречал. Николаевский рубль, серебряный полтинник двадцать пятого года, еще один полтинник… Остальное – так, чешуя. Начинающий нумизмат, и тот не соблазнится… А гвалту было!

– К скамейке протиснулась Оля.

– Чего же вы стоите? – сказала она. – Надо срочно позвонить Знаменскому. Или, лучше, Томину.

– Кому? – удивилась Наташа.

– Ну этим, которые знатоки. – Она рассмеялась. – Что с сокровищами будете делать? Их в музей-то хоть возьмут?

– Надо справиться, – сказал уязвленный недостатком внимания Черепанов. – Дядя, конечно, авторитет, но все-таки…

– Я думаю, их можно передать в школьную коллекцию, – негромко сказала стоявшая поодаль пожилая женщина. – Если, конечно, хозяева не против.

– Это будет украшением школьной коллекции, – энергично подтвердил Черепанов. – В конце концов, дядя говорит, что тут есть любопытные гривны. Как вы считаете, Ксения Борисовна?

– Безусловно, – кивнула Ксения Борисовна. – Я завтра же наведу справки.

– А если бы это был настоящий клад? – поинтересовалась Наташа. – Что бы ты, Сергей, сделал?

– Давай сперва найдем клад, потом я подумаю.

– А вы, Павел Петрович?

– Извините, Наташенька, но у меня может пригореть соус. Пригоревший соус – ничем не смываемое пятно на репутации кулинара! – Он торопливо зашагал на кухню.

– Какие вы все… без фантазии! – сокрушенно сказала Наташа. – Ну а ты, Оля, ты бы что сделала?

– Я бы отдала свою долю Виктору Николаевичу. Он с товарищами собирается искать пещеру Золотого идола. Или Золотой бабы, точно не помню. Им на экспедицию нужны деньги, и они вот уже второй год подрабатывают, даже в грузчики нанимались… Ты, Наташа, не улыбайся, это старая легенда, никто пока ничего не нашел, но у Виктора Николаевича есть своя концепция.

– Иметь свою концепцию заманчиво, – сказал Гусев. – Хорошо бы еще уточнить, кто такой Виктор Николаевич.

– Я познакомилась с ним в библиотеке, когда он подбирал литературу по якутскому фольклору.

– Исчерпывающие сведения…

– Виктор Николаевич Ремизов – большой энтузиаст, – добавила Ксения Борисовна, по-прежнему держась в отдалении. – Он действительно серьезно увлекается этнографией, хотя по профессии слесарь.

– Ничего удивительного, – сказал Черепанов. – Шлиман был купцом, а сумел откопать Трою. Сегодняшний слесарь – это величина!

– Для меня – особенно, – пробормотал Гусев. – Слесарь-энтузиаст… Этнограф-географ, вынужденный подрабатывать… – Он заинтересованно посмотрел на дочь. – Слушай, Оля, а товарищи у него тоже слесари, не знаешь?

– Понятия не имею, – пожала плечами Оля. – Об этом мы не разговаривали.

– А сколько их, тоже не знаешь? – продолжал допытываться Гусев. – Ну вот! Чепухой голову забиваешь, а самое главное… Чтобы завтра же узнала! Очень тебя прошу!

Оля удивленно посмотрела на отца.

– А что, ты тоже хочешь отправиться в Якутию?.

– Почему бы и нет? Я что – старый? Я еще – ого! – по мачтам могу лазить! – Он стал совершать движения, отдаленно напоминавшие свирепый пиратский танец. – Я еще на клотике спляшу – бом-брам-стеньга! Где мои пистолеты! – Он остановился, тяжело отдуваясь: плясать с непривычки оказалось делом нелегким. Ксения Борисовна смотрела на него широко открытыми глазами, возможно, с долей восхищения. Гусев смутился. За спиной послышались аплодисменты. Обернувшись, он увидел у забора Валю Чижикова.

– Знатно! – сказал Валентин. – Вот где таланты зарыты.

– Ты чего тут?

– На рыбалку катим. – Он кивнул через плечо, и Гусев разглядел неподалеку коляску Липягина.

– Иван Алексеевич! – закричал он, подняв руку. – Приветствую! Может, зайдете?

– Некогда нам, – сказал Чижиков. – Самый клев. Ребята говорят, голец валом валит.

– Слушай, Валентин… – Гусев оценивающе оглядел его с ног до головы. – Ты жаловался, что тебя бумагами завалили, к живому делу не подпускают. Хочешь для родного завода постараться?

– О чем разговор!

– Но есть элемент риска, – добавил Гусев. – Могут не так понять.

– В смысле – по шее накостыляют?

– Ну, до этого, надеюсь, не дойдет.

– Интересно!.. Только я по мачтам лазить не умею.

– Углядел! – рассмеялся Гусев. – А по заборам?

– Не томите мою легко ранимую душу! Что делать надо?

– Да я еще и сам толком не знаю. Ничего, кроме идеи… Ладно, беги! Понадобишься – свистну…

Гусев вернулся на веранду, где вот-вот должен был начаться обед.

– Ты заставляешь себя ждать, – заметила Наташа. – И Ольга куда-то запропастилась.

– Прошу прощения, но я решал важный народнохозяйственный вопрос. – Он повернулся к Черепанову. – Половину этого вопроса я, кажется, уже решил.

В калитку, запыхавшись, вбежала Оля.

– Папка, я все узнала, – выпалила она, усаживаясь за стол. – Они все из одной бригады. Их пять человек, но могут взять и шестого. Только ты как следует взвесь свои возможности.

– Умница, – сказал Гусев. – Ты даже не представляешь, какая ты умница! Кажется, я решил и вторую половину вопроса. Теперь я могу спокойно есть суп…

Обед протекал, что называется, в непринужденной обстановке. Таинственная Ксения Борисовна, в которой Наташа сразу разглядела учительницу, и впрямь оказалась преподавательницей французского языка, теперь уже на пенсии. Она посматривала на всех с веселым любопытством: было в ней что-то от не успевшей состариться гимназистки, и от мудрой, добродушной совы, и от ворчливой, себе на уме, тетушки.

– Вы, Наташенька, прелесть, – говорила она, – вы, должно быть, любимица семьи, я знаю, такие всегда бывают любимицами… Вы, Владимир Васильевич, такой… неожиданный! А Оленька доставила мне большое удовольствие, потому что ей понравились старинные романсы, даже самые непритязательные. Бесхитростный напев ушедшей эпохи может оценить не каждый. Моя внучка, к сожалению, не столь восприимчива… Но она – очаровательная девочка, вернее, уже девушка. Скоро они будут с дочкой гостить у меня, и тогда мне уже не придется одалживать у Павла Петровича шляпу, используя ее как пугало. Правильно, Павел Петрович?

Все засмеялись, хотя никто ничего не понял.

– А зачем шляпа? – спросила Оля. – И кого она отпугивает?

– Это секрет, – сказала Ксения Борисовна.

– Да, – подтвердил Пряхин. – Это большой секрет, и мы его вам не раскроем. Потому что некоторые, возможно, воспользуются, а это не гуманно. Правда, Ксения Борисовна?

После обеда они пили чай.

– Вы меня извините, – сказала Оля, обращаясь к Черепанову. – я случайно заглянула в вашу комнату. Заблудилась, дом у вас большой. Что это за кость такая на столе лежит?

– Это бивень мамонта. Я его случайно нашел, когда работал на прииске. Я ведь золото мыл, представляешь? Вот какая история…

– Зачем вам понадобилось золото?

– Затем, что государство платило мне за него деньги. Ну а зачем человеку деньги, ты уже, наверное, знаешь.

– Ты об этом никогда не рассказывал, – удивилась Наташа.

– Я тебе много чего не рассказывал. Жизнь у меня была долгая, а знакомство у нас еще предсвадебное, так что стоит язык за зубами придержать.

– Сергей, – Гусев показал на часы. – Не пора ли нам заняться нашими скучными делами?..