Текст книги "«Карьера» Русанова. Суть дела"

Автор книги: Юрий Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Надо выпить снотворного и заснуть. Ничего страшного. Оля совсем на нее не похожа. Не может быть похожа…

Гусев с дочерью подъезжал к дому.

– Здорово Иван Алексеевич об изобретателях отозвался, ты не находишь? Предлагал их публично сечь, как Васисуалия Лоханкина.

– Какого еще Лоханкина?

– Папа! Это уже переходит границы. Ты что, не читал «Золотого теленка»?

– Читал, конечно. Просто у меня голова, в отличие от твоей, другим забита… Ты поэтому и смеялась?

– Конечно! Если бы он знал, что перед ним сидит самый главный изобретатель города, лауреат и прочая…

– Еще узнает, – сказал Гусев. – Я ему сделаю коляску. Такую, что все импортные и патентованные можно будет выкинуть на помойку. За Степу с ним рассчитаюсь, за Брема. И вообще…

– Правильно! Ты молодец, папка! Он, по-моему, хороший человек…

2

Завод, на котором работал Гусев, не был индустриальным гигантом, но имел все, что современному предприятию положено иметь: производственные мощности, управленческий аппарат и многочисленные комнаты, уставленные многочисленными столами.

За одним из таких столов сидел главный изобретатель города, лауреат, дипломант и прочая, занимавший в отделе должность инженера по внедрению новой техники. Должность была как должность, хотя новая техника на завод поступала редко, внедрять было нечего, и сотрудники отдела часто пребывали в блаженном неведении – куда бы себя пристроить? Правда время от времени, в период какой-нибудь очередной реорганизации, отдел оживал: тут были люди, охочие до нового; но кампания затухала, сходила на нет, и снова наступала тишина и спокойствие.

Совсем недавно, предложи Гусеву такую работу, он бы возмутился, заартачился. Стал бы доказывать, что это бессмысленно и не по-хозяйски, но теперь он принял назначение, как должное: своим делом ему заниматься никто не запретит, а если надо, чтобы он зарабатывал необходимые для пропитания деньги за столом, он не возражает. Начальству видней…

Посидев немного в кругу сослуживцев, Гусев пошел на экспериментальный участок. «Надо хоть что-нибудь внедрить, – сказал он себе. – Для успокоения совести». Внедрять он собирался новый способ изготовления лекал. Лекальщики – аристократы. Художники. Каждый из них – почти Левша. Поэтому новичков принимали с опаской, особенно зеленых, из училища. Но Валя Чижиков оказался парнем своим, без гонора, старшим не перечил, потому и пришелся ко двору. Лекала ему давали стандартные, требующие не столько мастерства, сколько сноровки и трудолюбия: шли они крупными сериями.

Неделю назад, случайно оказавшись на участке, Гусев застал Валентина в унынии: норма у него не получалась. Каждое лекало нужно было отдельно вырезать по шаблону, отшлифовать, обработать поверхности. Все это, естественно, вручную. Парень нервничал, чертыхался… Гусев постоял немного рядом, потом взял несколько заготовок и вместе с Валентином пошел в соседний куток, где гудел сварочный аппарат. Положив несколько листов друг на друга, он быстренько, на скорую руку, прихватил их так, что получился пакет.

– Понял? – спросил он Валентина. – Вырезаешь всю партию целиком, за один раз. Усилие тут небольшое. Дальше – как обычно. Действуй!

– А получится? Больно уж просто.

– Потому и получится, что просто. Это когда сложно, тогда не получается…

В конце смены он опять заглянул в цех. Вид у Чижикова был ошарашенно-счастливый.

– Вы гений! – сказал он. – Я уже полторы нормы сделал, а если бы с утра, то и две бы вышло. Только… Как это никому раньше в голову не приходило?

– А может, и приходило, да никого дома не было, – отшутился Гусев. – Работай. Я прикинул, что не две, а три или даже четыре нормы можно сделать.

– Постараюсь, – кивнул Чижиков.

И вот теперь он шел посмотреть, что из этой затеи вышло.

Вышел пшик. Валентина на работе не было.

– Руку твой Чижик поранил, – сказал лекальщик Сомов. – От великого усердия. Во шустряк! Не успел ты его надоумить, как он весь заказ за три дня раскидал. Как угорелый!

– Ты, я вижу, не рад?

– А чего радоваться? Мы на сдельщине сидим.

– В том и суть. Больше сделаешь, больше получишь.

– Ой, Владимир Васильевич, ты же грамотный человек, понимаешь. При таком лихачестве расценки быстро посрезают.

– Не посрезают, а пересмотрят.

– Один хрен.

– Как же один! – не выдержал Гусев. – Считать надо! Ну, в три раза ты получать больше не будешь, а в полтора – наверняка.

– А почему не в три, раз я заработал?

– Да потому, что таковы законы экономики! За счет чего, ты думаешь, должно расти производство?

– Да уж не за счет того, кто вперед суется, – хмуро сказал Сомов. – Кому энтузиазм, а кому морока.

«Вот и поговори с ним, – подумал Гусев. – Как в пустоту. Хозяин завода! Прихлебатель, а не хозяин».

Подошел бригадир Панюшев.

– Ну что? – спросил у него Гусев. – Ты тоже в панике?

– Я не в панике, Владимир Васильевич, я в расстройстве. Хорошее дело ты задумал, да не тому в руки вложил. Поторопился. Валька – он и есть Валька. Чижик-пыжик. Авторитетом пока не пользуется.

– Почему?

– Не заработал. Теперь вообще получается – выскочка. А мужикам обидно. Выходит, они люди отсталые, а Чижик – передовик. Промашку ты дал, хоть и опытный человек.

– Я в ваших дрязгах не опытный, – совсем разозлился Гусев. – Развели междоусобицу! Взрослый народ, а хуже маленьких…

– Да ты не кипятись. Мы что – придурки, что ли? Понимаем. Я на сложных лекалах пробовал – получается. – Только… От Чижика ребята перенимать не будут, бесполезно… А ты бы, кстати, мог рацпредложение оформить.

– Обойдусь, – буркнул Гусев.

– Конечно, тебе это семечки. Не тот масштаб…

Гусев поднялся к себе, плотно устроился за столом, зашелестел бумагами. Будет составлять отчет. Милое дело. Отдохновение души… Черт его дернул встрять! Такого оборота он не ожидал. Людям разжеванное в рот суешь, так нет, норовят выплюнуть! Ну и сидите со своим гонором. Не тому, да не то, да не так сказал… Некогда ему психологией заниматься.

Зазвонил телефон.

– Папка, это я, – затараторила Оля. – Ты сегодня поздно? Посоветоваться надо. Как ты смотришь, если твоя дочь будет сниматься в кино? Может быть, даже в главной роли. Ты не против? Или тебе надо подумать, взвесить?

– Я сегодня поздно.

– А в принципе?

– Оля, не морочь голову. Приду, тогда расскажешь. У меня у самого сплошное кино.

– А все-таки?

– Да хоть в цирк, пожалуйста! Только шею не сломай…

Он повесил трубку. Это надо же… Какое еще кино? Может, и впрямь переходный возраст, как говорит Наташа? То сидит нахохлившись, мировая скорбь в глазах, то вдруг – весь дом вверх тормашками! – задумала школьную викторину, вечер вопросов и ответов. Вернулась домой растерянная, чуть ли не в слезах: никакой викторины не получилось, сплошные танцы. А чем плохо – танцы? Самое время. «Да брось ты! Нельзя же только ногами! Я спрашиваю – кто такой Армстронг? Отвечают – король джаза, великий человек. Вот и все. Про космонавта Нейла Армстронга, который первым ступил на Луну, никто представления не имеет. Потому, что не из той обоймы, не из джаза…»

«А я ни того, ни другого не знаю, – подумал тогда Гусев. – Вот беда».

Опять зазвонил телефон.

– Это Горанин, – послышался голос главного инженера промкомбината. – Дело у меня к вам, Владимир Васильевич. Беда горькая. Координационный блок полетел на импортной машине.

– Сочувствую.

– Сочувствия мало. Поможете?

– С какой стати? Что я понимаю в импортных блоках?

– Мы же друзья, Владимир Васильевич.

– Мое дело – внедрять технику, а не заниматься посторонними вещами. Кроме того, у меня нет времени. Свое время я отдаю своему делу, а ваш блок меня как-то не волнует.

Горанин промолчал. Слышно было, как он то ли пыхтит, то ли затягивается сигаретой, а может, это он так громко думал, чем бы все-таки пронять Гусева.

– Владимир Васильевич, – снова сказал он, – я не верю, что вы откажетесь. Вы не можете отказаться. Я вас знаю… А с Балакиревым я договорился, он мешать не будет.

– Понятно. Чем-то вы его купили… А ваши умельцы что же, починить не могут?

– Да его не починишь. Нужно что-то придумать, какое-то новое решение. Нетривиальное, видимо.

– Срочно?

– А у нас разве бывает, чтобы не срочно? – повеселел Горанин. – Можно сказать – позарез. Так я пришлю за вами машину?

– Еще чего? Чтобы я на чужую машину сел? Сам приеду. На мотороллере.

– На чем?

– На вездеходе. Увидите – забудете о своих блоках, Скажете – сделай мне. А я кочевряжиться буду… Все, ждите после работы.

Когда-то они вместе с Гораниным заседали на всех собраниях и совещаниях по поводу новаторской мысли в городе, потом Гусев заседать перестал – стыдно было. Да и не приглашали особенно.

Он глянул на часы. День пролетел. Коэффициент полезного действия, как у допотопного паровоза – весь в пар ушел, в разговоры, в телефонные звонки, в ожидание, когда же наконец закончится служба и начнется работа.

Вездеход стоял у проходной. Возле него вертелись мальчишки, да и взрослые останавливались. Серьезная машина. Спроси у Гусева – на кой черт ему сдался мотороллер на гусеничном ходу, да еще с коляской, он бы вряд ли ответил вразумительно: сделал и сделал, интересно было… Можно, конечно, приспособить для охотников и пастухов, но внимания никто не обратил, а навязываться – себе дороже. Кому приспичит, пусть бьется. А свой вездеход он обкатает и подарит Коле Сарафанову – есть у него знакомый охотник на Дальнем озере, то-то радости будет.

Вспомнилось, как недавно вручил Липягину коляску. Тот, кажется, глазам не поверил. Послушайте, говорит, это что же такое? Неужели сами придумали и сделали? Пять институтов четверть века ничего путного сообразить не могут, а тут – царский выезд!

Коляска получилась добротная, что и говорить. Решение пришло само собой – словно бы соединились воедино, дождавшись своего часа, давние замыслы и заготовки. В перспективе, кроме того, уже вырисовывалось кресло, которое могло поднимать человека по лестнице, но Липягину оно не нужно, у него этажей нет.

«Мне теперь хорошо, – сказал Липягин, ловко управляясь с коляской, а многим другим – по-прежнему плохо». И посмотрел вопросительно – так, по крайней мере, Гусеву показалось. А что Гусев? Он не завод, не мастерская, у него руки коротки…

Он завел мотороллер и поехал к Горанину. Неподалеку от промкомбината отчаянно жужжал застрявший в кювете «газик». Снег только что выпал, землю расквасило, вот он и въехал по самый радиатор. Вертелись колеса, разбрызгивая грязь, но машина только глубже зарывалась в снежную кашу.

Гусев остановился.

– Помочь? – спросил он высунувшегося из кабины шофера.

– Сделай милость, – отозвался тот, но, глянув на странный экипаж Гусева, чертыхнулся.

– Напрасно пренебрегаешь, – сказал Гусев, заранее представляя себе, как это будет выглядеть: он любил не то чтобы похвастать, скорее поразить, особенно вот таких недоверчивых. – Ну-ка, давай цепляйся, все равно у тебя выхода нет.

Может потому, что довод был действительно веским, шофер, ни слова не говоря, завел буксир и протянул другой конец Гусеву: за что его цеплять на этом экипаже, он понятия не имел.

Гусев сел на вездеход, включил оба моста и без видимых усилий, разве что чуть скрипнув рамой, вытащил машину.

– Чтоб ты околел! – растерянно сказал шофер. – Трактор у тебя, что ли, внутри запрятан?

– Конек-Горбунок у меня внутри. Нравится? Мне тоже… Ну, бывай!

Гусев уехал.

– Что за тягач такой? – в свою очередь поинтересовался сидевший в «газике» пассажир.

– Черт его знает, – пробурчал шофер, почувствовав, должно быть, укол самолюбия. – Гибрид какой-то. Делать людям нечего!..

3

Старшая операционная сестра Наталья Васильевна Гусева аккуратно повесила на плечики халат, надела пушистую мохеровую кофточку, повязала косынку, поправила волосы. Зеркало было мутным, в пятнах, но разглядеть все-таки можно: высокий лоб, серьезные серые глаза, мягкая улыбка – если, конечно, постараться; вьющиеся волосы – без всяких бигуди и перманентов, минимум косметики. Самый минимум. Недавно, соблазнившись, она решила подкрасить веки, так племянница чуть не зарычала от негодования: «Манекенщицы и те не позволяют себе такой вульгарной безвкусицы!» Выражений девочка не выбирает… Ну что ж, можно идти потихоньку, торопиться некуда, еще полчаса…

Она вышла на улицу, в холодный осенний вечер. Улица, пересекая город, уходила в тайгу, и там, на перевале, в кромешной тьме были видны мерцающие огни возвращавшихся с трассы машин.

Она часто бывала на рудниках, и каждый раз, когда их больничный автобус после трудной дороги поднимался на перевал, откуда можно было окинуть взглядом весь их маленький, прилепившийся к реке город, ей становилось тепло и спокойно, словно она возвращается бог знает из какого далека, и потому, наблюдая вереницу устало мигающих фар, она всякий раз желала им поскорее добраться до дому.

Сейчас она даже не подняла головы.

Она старалась думать о только что закончившейся операции – очень сложной, можно сказать – уникальной, но думала, как ни сопротивлялась, о другом. Ждет или не ждет? С цветами или без цветов? Володя бы ахнул: что делается, рушатся устои, его сестра, хранительница очага, топает по морозу в туфельках, ноги у нее мерзнут, нос мерзнет, в голове всякие мысли… Старая дева спешит на свидание! Ни стыда, ни совести. Чужой человек приглашает в Дом культуры, в зимний сад, в буфет, – она идет. Как школьница.

Черепанова она встречала с Володей и раньше, но так, мимоходом. Потом он вдруг, ни с того ни с сего, пригласил их в гости, сказал – на строганину. Володя строганину не ест, она – тоже, но пошли. Потом пригласил ее в кино; потом, узнав, что она когда-то занималась английским, попросил перевести статью для реферата: он заочно оканчивал институт. Сейчас отдаст ему перевод и посмотрит – что он придумает на этот раз. Может – ничего? Ну, значит, ничего. В конце концов, она не ради него мохеровую кофточку надела…

Черепанов ждал ее у входа.

– Зачем вы по такому морозу в туфельках бегаете? – спросил он. – Ребячество какое.

– Я подумала – вдруг вы меня на танцы пригласите.

– Разве что…

Они поднялись наверх, где под стеклянной крышей в больших кадках стояли, словно укутанные войлоком, пальмы, фикусы, еще какие-то громоздкие, с кожистыми листьями деревья.

– По-моему, вы устали, – сказал Черепанов.

«Минимум косметики, – подумала она. – Всегда так… Надо было напудриться, и – никакой усталости, цветущий вид».

– Устала… Операция сложная. К нам сегодня мальчишку привезли, он себе топором кисть руки отрубил, ее отдельно, в полиэтиленовом пакете, обложенную льдом, доставили. Представляете – пришили! Почти шесть часов сшивали сосуды, нервы. Рука будет жить! Когда я начинала работать, об этом и не слыхали, посчитали бы за чудо, а теперь – ординарный случай.

– Это хорошо, – сказал Черепанов.

– Это замечательно!

– Да, замечательно… Но знаете, я всегда думаю, что пока хирурги делают невозможное, за те несколько часов, когда торжествует человеческая доброта, на земле убивают десятки, сотни людей… Просто так! Убивают, и все… А вы пришили палец. Вы счастливы.

– Страшно вы говорите. Как-то… Нехорошо даже стало. Мурашки по коже.

– Я не хотел. Извините.

– Да нет, все верно. Только, может, лучше об этом не думать? Потому что – иначе руки опускаются.

– Давайте не думать. Давайте поговорим о другом. Статью перевели?

– Перевела.

– Спасибо. Кстати, хочу спросить: вы английский знаете, курсы заканчивали, а для чего? Просто так?

– Да нет, не совсем… – Она помедлила. Стоит ли? Ладно, теперь уж все равно. – Девчонка была, дурочка экзальтированная, начиталась возвышенной чепухи и решила во что бы то ни стало уехать куда-нибудь в Африку или в Полинезию, лечить папуасов. Для этого надо было знать языки – поступила на курсы. Потом… Оказалась здесь.

– Повзрослели?

– Поумнела. Не важно… Скажите лучше, зачем вам понадобился перевод? Володя говорит, что экзамены вы уже сдали.

– Язык у него без костей, – улыбнулся Черепанов.

– Значит, статья не нужна?

– Выходит, не нужна. Да вы не расстраивайтесь. Лишняя практика не помешает.

– Я не расстраиваюсь. Просто думаю, какой вы теперь предлог придумаете, чтобы со мной встретиться?

– Никакого. Буду назначать вам свидания или приходить в гости. Или к себе буду приглашать.

– Зачем?

– Что – зачем? – Черепанов, похоже, растерялся. – Экая вы… Зачем мужчина знакомится с женщиной, мне вам объяснять надо?

– Не надо. Вы за мной ухаживаете. Я правильно поняла?

– Правильно.

– Сколько мне лет, знаете?

– Двадцать восемь.

– Знаете, что я была замужем?

– Знаю.

– А для чего вы все это знаете?

– Значит, интерес есть. Не было бы, не знал… Погодите, не перебивайте меня. В прошлом году я отдыхал на Взморье, и там случайно прочитал в газете, в отделе знакомств, что некий гражданин хочет познакомиться… С кем бы вы думали? С несовременной девушкой. Так и пишет – ищу несовременную девушку. Я тогда подумал: господи, до чего же довели нас наши эмансипированные подруги, если человек на всю страну криком кричит – не хочу, не надо! Хочу несовременную!.. Видите, какой оборот получается.

– Странный поворот. Я, честно говоря, не поняла.

– Потом поймете.

– Погодите… Уж не я ли – эта несовременная женщина? Ну, знаете! – Она рассмеялась. – Поглядите на меня! Современней не бывает! Все, как у всех. Тряпки люблю. Вино пью. Музыку эту психопатскую слушаю – нервы будоражит. Самостоятельная, независимая, походка у меня, как у гренадера. Материться, правда, не научилась, так это не велика наука…

«Зачем я это говорю? Зачем? Барахтаюсь, несу всякий вздор, только боюсь, уже не остановиться…»

– Вы знаете, почему я замуж вышла? Очень просто, самый современный вариант. Чтобы уехать с мужем за границу, его как раз в Африку посылали, и я решила – вот тебе шанс, будешь лечить детишек. Обстоятельства помешали, а то бы не дрогнула. Вот и выходит: в душе – служение людям, идеалы всякие, а в поступках – дрянь!.. Такой оборот вас устраивает?

– Когда это было?

– Не так давно. Восемь лет назад.

– Сейчас бы вы этого не сделали.

– Да бросьте! Откуда вы знаете? Сделала, не сделала… Зачем вы себе придумываете бог знает что… – Она замолчала, чувствуя, что может наговорить сейчас что-нибудь несуразное, глупое, алое. Совсем сдурела девка. Не хватает только до конца рассказать ему эту гадость… Ну-ка, современная женщина, прямее спину! Расслабься, дыши глубже. – Не обращайте внимания, Сергей Алексеевич. Это от усталости.

– Я понимаю. Неуклюжий у нас разговор получился. Давайте снова о другом. Как по-вашему, почему Володя отказался ехать и Хабаровск? Конструкторское бюро ему предлагали, полную свободу.

– Не верит он в эту свободу. Говорит – опять заставят тачки делать с электронным управлением… Вообще, он сильно изменился. После смерти жены прямо окаменел, потом отошел понемногу. Теперь опять эти постоянные неудачи, возня какая-то глупая, заколдованный круг. Так ведь и комплекс неполноценности может развиться.

– Вот уж чего никогда не будет! У него, напротив, ярко выраженный комплекс полноценности. Редкое в наше время качество.

– Володя как-то в шутку сказал, что он смело смотрит в будущее, но для настоящего у него не хватает мужества.

– Правда? Хорошо сказал. Немногие так точно себя видят… Ну ладно, Наталья Васильевна, я все-таки кавалер, какой ни есть. Пойдемте пить кофе, потом я вас домой провожу.

Дома ее встретили ворчливо.

– Когда я задерживаюсь, ты мне замечания делаешь, – сказала Оля, – а сама… Папка, ты посмотри, она в одних туфельках!

– Дались вам эти туфли, – рассмеялась Наташа. – Я, может быть, на свидании была.

– Знаем мы эти свидания, – сказал Гусев. – Опять кого-нибудь подменяла, а мы с Олей пшенный концентрат кушали. Очень калорийная пища.

Он сидел за столом благостный, почти торжественный.

– Ты чего такой? – спросила Наташа.

– Хорошее настроение. Нарисовал небольшой чертежик. Начинаю утверждаться в мысли, что твой брат еще кое-что умеет. Ты не находишь?

Он взял лист бумаги, на котором только что чертил загогулины, сделал из него голубя и запустил по комнате.

– Видала? Это крушатся мысли, витают в воздухе, и нам остается только изловить их и посадить в клетку.

– Я очень рада. По такому случаю на табуретку не грех залезть.

– Это еще зачем?

– Ты разве не знаешь, что сделал Пушкин, когда закончил «Бориса Годунова»? Он взобрался на табуретку и стал приговаривать: «Ай да Пушкин! Ай да молодец!»

– Ничего подобного, – вмешалась Оля. – Он говорил: «Ай да сукин сын!»

– Оля! – поморщилась Наташа.

– Классиков надо цитировать точно. И потом, откуда ты взяла, что в дворянском доме была табуретка?

– Какое это имеет значение? Не табуретка, так этот, как его… Пуфик!

– Пуфик бы развалился.

– Я запру тебя в чулан, – пригрозил Гусев.

– А я, между прочим, действительно была на свидании, – сказала Наташа. – Мы с Черепановым пили кофе.

– Тоже подарок… Слышишь, Оля, тетка собирается улизнуть замуж и оставить нас холостяками… Твой Черепанов тот еще тип! Ты его опасайся.

– Вот еще новости! Сам-то ты с ним дружишь.

– Я с ним всего-навсего вместе работаю. Он хороший специалист, дельный бригадир, голова у него на месте. Но это еще не повод, чтобы я хотел видеть его своим родственником.

– Почему – бригадир? – удивилась Наташа. – Он же институт окончил.

– Ну и что? Теперь все кончают. Не велика заслуга.

– Просто отец боится, что ты нас бросишь, – сказал Оля. – Не умрем. Пшенную кашу, на худой конец, я тоже варить умею.

– Боюсь, мне самому скоро варить придется. Сбежишь в актрисы, и буду я один куковать. Как твое кино?

– Пока одни разговоры.

– Про что хоть фильм.

– Про любовь, наверное. Сейчас это главная тема, волнующая все человечество.

– Это всегда была главная тема, – сказала Наташа.

– Тебе видней, тетушка… Кстати, не надо ничего доводить до абсурда. Веки красить глупо, а губы можно было бы чуть обозначить. Для контраста…