Текст книги "«Карьера» Русанова. Суть дела"
Автор книги: Юрий Васильев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)
Карев сказал:
– Вот и занимайтесь им дальше. Это вам, если хотите, задание.
Милый Антон Сергеевич, как вы не понимаете, что мне очень трудно этим заниматься, потому что должна быть беспристрастна и не могу быть беспристрастной: я люблю Русанова и ненавижу Демина, ненавижу его не потому, что он подлец вообще, а потому, что он устроил все это с Геной… Ох, не допускала бы я баб до серьезных дел!..
Вот с таким примерно настроением она приехала на базу, отыскала Княжанского и попросила собрать ребят.
– Дело свинское, – сказал Герасим. – Такое свинское, дальше некуда… Мы-то хорошо знаем, как оно есть, теперь другим доказывать надо.
Маша попыталась быть объективной.
– Факты против Русанова, – заметила она.
– Факты? Ну, факты как повернуть… И потом – плевать на факты! Доведись, к примеру, что меня бы Геннадий сшиб по нечаянности, а потом из огня вытащил – я бы на него заявил? Ни в жизнь! А Демин раз на такое пошел, значит, он паскуда, простите на резком слове!.. Вот и считайте, кому надо верить?
– Это психология, – вздохнула Маша.
– Я не знаю, психология это или не психология, а только ребята наши все злые, как черти… На суде я, между прочим, буду общественным защитником.
– А вы уже знаете, как защищать?
– Немного знаю. Только он, дурак, сам все портит. Удрал, а за него чешись… Ну ладно, вы с ребятами поговорите.
Стали собираться шоферы.
– Я на базе пятнадцать лет, – сказал пожилой шофер Сорокин. – Научился, слава богу, белое от черного отличать. При такой скорости, если бы они столкнулись с Русановым, от Генки бы тоже ничего не осталось. А тут, видишь, вмятиной всего отделался.
– Почему вы думаете, что скорость была очень большая?
– Слепому ясно. Вон куда Демина закинуло, метров двадцать кубарем пахал.
– Лихач он давний, – заметил кто-то.
– Ну, это дело десятое. Русанов, как известно, тоже не тихоход.
– Все грешны…
– Я вот что скажу, – вмешался молодой парень, бывший сменщик Геннадия. – Меня глубоко волнует… – Он встал и одернул пиджак. – Меня волнует не столько сама эта история, сколько ее моральная сторона… Вы понимаете? Факт отсутствия человечности…
– Чего отсутствия? – рассмеялся Герасим.
– Подлец этот Демин!
– Ну вот, теперь ясней.
– Ладно, чего там, – сказал Дронов. – Парень дело говорит… А Геннадий, хоть и с загибами, но честный. Я ручаюсь. Сподличать не может.
«Надо ближе к делу», – подумала Маша.
– Все это очень хорошо. А дальше? Будет суд, вы все встанете и скажете – он парень хороший, отпустите его. Так?
– Найдем, что сказать, – заверил Дронов.
– Неизвестно еще, кого судить будут.
– Не извольте беспокоиться, – сказал Герасим. – Шофер – мужик вдумчивый. За баранкой сидит день-деньской да размышляет. Только главное – это не допустить, чтобы суд состоялся. За отвагу судить нельзя.
– А если он все-таки гробанул Демина? – спросил кто-то.
– В жизни всякое бывает. Может и так быть, конечно. – Герасим помолчал. – Если гробанул, его судить будут. Но мы должны до суда выяснить, кто виноват, а суд пусть установит ему наказание. Не знаю, может я предлагаю это в нарушение судебных правил, но так вернее. Как вы думаете, Мария Ильинична?
«Это уже кое-что, – подумала Маша. – Это уже дельные слова. За ними я сюда и ехала».
– Надо устроить товарищеский суд, – сказала она.
– Над кем?
– Ну, не суд, а разбор, так сказать.
– Собрание?
– А почему бы и нет? – подхватил Герасим. – Открытое. Прямо на базе. Пусть соберутся шоферы, приедет следователь, автоинспекция. Они нам скажут, что и как. Мы им скажем. Очень может выйти полезная штука.
– Это дельно! – поддержал Дронов.
– Приезжайте завтра в ГАИ, – сказала Маша Герасиму. – Постараемся вместе протолкнуть эту идею.
В тот же день у Маши было еще две беседы.
Самохин сказал:
– Шоферское дело такое – знай себе не столько вперед смотри, сколько назад оборачивайся. Для напоминания. Впереди у тебя стекло, а позади у тебя решетка. Вот и поглядывай на нее, помни: что не так – и небо в клеточку. Между прочим, кое-кому нагорит, чтобы в людях разбирались. А то берут из-под забора, права ему в зубы – и поехали! Мы это дело пресечем.
Демин негодовал:
– Что же получается? Я, выходит, должен виновным себя признать? Чтобы дружкам-товарищам потрафить? Пристали – «неблагородно»! Чего тут неблагородного? Я своим карманом за чужого дядю расплачиваться не буду. Что он меня спас, спасибо ему, конечно. Хоть и тут ничего особенного: испугался, вот и спас. Не вытащи он меня, загремел бы лет на пятнадцать.
– А кто бы узнал? Вас же никто не видел.
– Мало ли что не видел. Инспекцию не проведешь.
– Значит, вас действительно никто не видел?
– Ну и что?
– А Самохин говорит, что шофер проезжал какой-то.
– Шофер? Значит, проезжал. Вы меня на слове не ловите, товарищ корреспондент. А Русанова я сперва сам хотел выгородить, да не получилось. Что же мне теперь, на попятную?
К вечеру у Маши голова шла кругом. Она вернулась домой, села за стол и сказала себе, что целый час Геннадий будет существовать для нее только как шофер Русанов.
Попробуем. Демин, когда приехал в ГАИ с Русановым, ничего не сказал, не обвинял Русанова. Лишь потом, выехав на место, инспектор установил, что виновен Русанов. Так. Значит, герой может быть трусом, может лезть в горящую машину и – предавать товарища, и наоборот – человек, обязанный жизнью товарищу… Готово, запуталась! Ясно что? Ясно, что если виноват Демин, значит, подлец только он, если Русанов – подлецы оба. Почему? Да все потому же – нельзя обвинять человека, который тебя спас. Но минутку! Ведь Демин хотел-таки выгородить Русанова? Что же получается? Получается замкнутый круг.
Наступило тридцать первое декабря. С утра она стала ждать вечера, потому что к вечеру должен вернуться Геннадий. Он вполне может проехать прямо домой и встречать Новый год с Княжанскими, но это и неважно. Главное – приедет. Из совхоза звонили, что вездеход вышел. Она думала о всяких других делах, но другие дела куда-то отодвинулись, а вечер был все ближе и ближе.
Перед самым концом рабочего дня к ней в редакцию пришел молодой парень, в котором она узнала Володю Шувалова с автобазы.
– Вы занимаетесь Русановым? – спросил он.
– Как это – занимаюсь?
– Ну так. У нас говорят, что приезжала корреспондент из газеты, будет защищать Русанова. Я как раз в рейсе был.
– В этом смысле я, – улыбнулась Маша.
– Тогда вот что… – Шувалов посмотрел на дверь и сказал: – Имею кое-что сообщить.
25Часы стучали прямо возле уха.
Вот наказанье, подумал он, еще не проснувшись, и вдруг вспомнил, что она здесь, рядом, протянул руку и тихо-тихо, чтобы не разбудить, обнял ее. Спит… Устала, бедняжка, вчера ведь Новый год встречали. А сейчас на кухне треск стоит, посуду моют. Елкой пахнет…
Открыл глаза, поморщился. Лежит один, дурачина, подушку обнимает. Шпильки на кровати раскиданы. Непорядок! Он улыбнулся, вспомнив, как они вчера с доктором ворвались в поселок без четверти двенадцать, с лязгом и грохотом подкатили прямо под ее окна и сели за стол, едва успев раздеться. Маша вытащила его на кухню, закрыла дверь, уткнулась головой в грудь…
Этой ночью, когда она тихо, совсем тихо присела рядом и обняла его, зная, что он не спит, хоть он и лежал, закрыв глаза, когда она прильнула к нему с трогательной храбростью, он испугался, что ему снова, как раньше с другими, станет тоскливо-гадко от этой близости, оттого, что она лежит рядом и спит с блаженно-глупым лицом…
Он знал, что наступит утро, когда ты думаешь, что вот еще одна, все повторилось, та же кровать, те же ласки, слова…
Такое утро хуже похмелья.
А сегодня он всю ночь, даже во сне, ждал утра, ждал рассвета, чтобы она проснулась и открыла глаза. Он не боялся похмелья. И не боялся признаться себе, что будет снова ждать ее – вот здесь, рядом, на своем плече…
– Маша! – позвал он.
Там, на кухне, соседи. Черт с ними.
– Маша! Иди сюда. С Новым годом!.. Ой, не могу! Почему у тебя на переднике свиньи нарисованы?
– Это не свиньи, Гена. Это три поросенка. В детском саду такие вещи знают. Как ты себя чувствуешь?
– Как молодой бог. Даже чуточку лучше.
– Хочешь, я тебе испорчу настроение?
– Не испортишь.
– Испорчу. Ты знаешь, что тебя с работы выгнали?
– Конечно, знаю.
– Откуда?
– Я умный, догадался. Что еще делать с человеком, который, во-первых, под следствием, а во-вторых, прогулял целую неделю? Гнать в шею!
– Ты стал такой храбрый!
– Я стал храбрым, Машенька. Честное слово! Ты посмотри – солнышко светит, воробьи чирикают.
– На Колыме нет воробьев. И вообще, вставай. Чайник кипит.
– Подожди, сядь. Чем ты занималась без меня?
– Сдавала минимум на звание кандидата юридических наук.
– Нет, серьезно?
– Я серьезно, Гена. Что мне еще делать, если ты такой? Подставляю свои хрупкие плечи. Скоро у меня будут мешки под глазами и землистый цвет лица.
– Машенька, а тебе не кажется, что ты меня ущемляешь? Мою мужскую гордость? Я хочу защищаться сам! Твое место на кухне, у очага, за выкручиванием байкового одеяла. Почему ты меня не слушаешь?
– Потому что даже близнецы на базе думают о тебе больше, чем ты сам. Пришли ко мне, когда я там была, и говорят: «Это что же получается? Нам в Париж надо, французский у нас хромает, нам Рислинга бить надо, а мы еще не в форме, и вот такая чепуха: Русанова куда-то таскают…» Очень огорчены!
– Психи! – рассмеялся Геннадий. – Только знаешь что? Может, нервы дороже? Дело-то кислое, как ни поверни. Самохин такого случая не упустит. И пойдет… Пьяница, три раза права отбирали. А тут еще… документы у меня не очень.
– Да, все трудно.
– Может, черт с ним? Ну, выплачу я за машину. Не посадят же меня? Начну все сначала. Я теперь на ногах. А Демина где-нибудь втихаря удавлю. Не до смерти, а так, чтобы и у внуков синяки были.
– Куда лучше сделать это на людях.
– Лучше-то, конечно, лучше…
– Знаешь, Гена. Вот сейчас я за тебя уже почти спокойна. Ты действительно на ногах. И мне важен не столько ты, сколько Демин. Понимаешь? Я хочу показать его людям. Хочу, чтобы люди видели и знали: да, демины есть! Их нужно бить, как ты говоришь, только не втихаря, а публично!
– Ты стала такой кровожадной. Маша! А не прищемят зайцу хвост?
– Не прищемят. Привлечены лучшие силы района.
– Ну да? А кто?
– До конца следствия некоторые вопросы не оглашаются, – важно сказала Маша. – Азбука. Учиться надо. Я пойду завтрак готовить. А ты вставай.
Геннадий оделся. Сел на подоконник. Маша – умница! Он, конечно, немного ломался перед ней, дурачина. Старая привычка, по губам бить надо. Она повторяла его мысли, потому что вот уже несколько дней он думал о том, что главное – это Демин. Себя защищать? От кого? От Маши? От Шлендера? От ребят? Они ему верят. Надо защищать людей от деминых. Надо давить их! Это столкновение очень вовремя. Для него, по крайней мере. В юности он столкнулся со званцевыми и проиграл. Отступил. Бежал, неся потери. Теперь он будет драться! Только не за место под солнцем, а за то, чтобы деминых просто больше не было. И званцевых. И русановых тоже. Чтобы не было озверевших трусливых щенков с замашками суперменов! Гадость какая…
– Марья! – закричал он. – Иди сюда.
– Что такое?
– Можно, я буду звать тебя Марьей?
– Ты меня за этим и позвал?
– Нет, я позвал тебя, чтобы сказать: мне было очень хорошо кататься с доктором по тундре, но еще лучше мне сидеть рядом с тобой.
– Спокойней, ты хочешь сказать?
– Спокойней.
– Когда-то ты говорил, что каждый юноша мечтает стать юнгой на океанском пароходе.
– Это не я говорил, а Бабель.
– Все равно.
– Нет, не все равно. Бабель уточнял: до тех пор, пока юноша не женится… У тебя, кстати, нет желания родить мне сына?
Она отошла к окну, отвернулась.
– Я тебя очень люблю, Гена. Очень сильно. Я сделаю все, что ты захочешь, потому что у меня нет сейчас других желаний, кроме как делать то, что хочешь ты… И только одного я не хочу сейчас, одного боюсь… Я не хочу, чтобы ты сейчас… растерянный, усталый… чтобы ты заставил себя поверить, что любишь меня. Или просто остался со мной потому, что… провел здесь ночь… Ты меня понял? И не надо говорить сейчас об этом. Очень тебя прошу.
И снова, как вчера, она подошла к нему и уткнулась головой в грудь.
26Фокин только что вернулся из дальнего рейса и поставил порожнюю машину под окнами возле дома – шоферы иногда разрешали себе не отгонять машину сразу. Увидев Геннадия на кухне, спросил:
– Соседями, выходит, будем?
– Еще чего! Я не умею жить в такой клетушке.
– К себе заберешь?
– У нас морганический брак, – очень серьезно сказал Геннадий.
– Это как же? На два дома?
– Вроде того.
– Чудеса… Ты вот что, Гена, ты не думай: я твое местоположение не раскрываю, но ребята беспокоятся. Я им сказал, что видел тебя. Велели передать, что ты паразит.
– Очень тронут, старина. – Он посмотрел в окно, увидел машину. – Очень тронут. Если ты не хочешь, чтобы я был паразитом, дай мне ключ от машины. Завтра к обеду пригоню. Тебе все равно в ночь.
– Не болтай, – сказал Фокин.
– Я по старой трассе поеду. Никто не увидит, не бойся.
– Не болтай, говорю. У меня трое детей, Гена. Понял? Их кормить надо.
Он ушел к себе, а Геннадий стал думать, как же теперь быть? Попутку в праздничный день не поймаешь. Этот Фокин трус несчастный! Разве он бы отказал товарищу, который соскучился по друзьям? И вообще, все его бросили. Марья бродит по своим таинственным делам. Ладно, он объявит голодовку и будет читать подшивку «Пионерской правды» за прошлый год.
Вошел Фокин.
Протянул ключ.
– Я приехал, лег спать, ничего не знаю. Понял? Ключ у меня в телогрейке всегда, а телогрейка, сам понимаешь, в коридоре висит. Каждый может взять, тем более такой бандит, как ты.
– Ах, Фокин! – сказал Геннадий. – Я утираю слезы. Ты настоящий мужчина, а я настоящий бандит, это все знают. Передай Марье, что я поехал за чистой сорочкой.
Он прогрел машину и выехал на старый проселок. Большая красная «Татра» уютно фыркала, струилась теплом и бежала неторопливо, вполсилы, нервно вздрагивая на ухабах. Она была ухожена, как призовая лошадь. Геннадий почувствовал к Фокину прямо-таки нежность, и не за то, что он дал ему машину, а за то, что машина у него была такой вот обжитой, домашней.
Дорога петляла меж редких лиственниц. На ветвях сидели глупые куропатки, хлопали глазами. Они знали, что стрелять их уже нельзя и что Русанов, кроме того, никогда в жизни не держал в руках ружье. Но он научится и будет привозить домой полную кабину дичи, потому что куропатка – птица вкусная, а дорог, кишащих куропатками, у него впереди много…
Маша недавно спросила, правда, очень осторожно, что он думает делать дальше? Было бы очень заманчиво сесть к столу, напрячь волевой подбородок и сразу решить. Сразу – и точка! Решать между тем пора. У него бесспорные способности к языкам. Он почти специалист. Он мог бы принести больше пользы как лингвист. Но у него бесспорные способности шофера, и – вот это, пожалуй, самое главное – ему не хочется сейчас ничего другого, кроме как быть шофером. Отличным шофером. Лучше всех!
У него в комнате тюки книг. Он много читает. Занимается. Переводит сейчас Рудаки. Добавляет еще один перевод к десяткам уже сделанных. И когда он захочет быть самым лучшим переводчиком, то тогда поговорим. Пока ему не хочется.
Так что, Марья, если ты согласна хлебать щи из одной миски с простым шофером, милости просим. Шофер обещает, что будет в своем деле наилучшим.
Кроме того, этот шофер тебя любит, потому что ему захотелось иметь с тобой один дом и приходить в этот дом сразу же после работы, а любовь – это, наверное, и есть желание приходить домой…
В общежитии Геннадия встретили сначала сдержанно: что там ни говори, а бегать в тундру не ахти как остроумно. Лешка-близнец картинно вытянулся возле двери и продекламировал:
Бежал Геннадий с поля брани
Быстрей, чем заяц от орла.
Бежал он с кукишем в кармане.
Он не заботился о плане.
Ему тайга – белым-бела!
– Дураки! – сказал Геннадий. – Такие стихи похабите! Как жизнь?
– Какая у нас жизнь? – сказал Дронов. – У нас будни. А ты, говорят, проявлял в тайге чудеса мужества и героизма? Тебя вроде бы наградили именным оружием?
Геннадий достал из кармана чаат, отошел в дальний угол комнаты и выкинул вперед руку.
– Ой! – закричал Дронов. – Ты что делаешь, бандит?! Пусти!
– Ловко!
– Аркан! Честное слово, аркан, – захлебывался Алексей.
– Это и есть мое именное оружие, – сказал Геннадий, снимая с Дронова петлю. – Подарок знатного оленевода в знак дружбы и расположения. Понимаешь, бледнолицый?
– Я понимаю, что олени – бедные животные, – помотал головой Дронов. – Чувствительно, ей-богу. Что же, их прямо вот так за горло и таскают? А гуманизм? И вообще, ты строганину-то хоть ел?
– Не торопись, дружок. Вечер воспоминаний после ужина, в полном составе бригады. А сейчас я домой. У Герасима небось руки чешутся.
Герасим был настроен мирно. Он сказал, что сегодня праздник и не стоит портить друг другу настроение, а завтра видно будет.
– Завтра я тебе с удовольствием дам по шее.
– Сделай одолжение. Только сначала скажи, как с работой? Выставили? Приказ уже был?
– Не было приказа.
– Это как же?
– Не твоя забота. Тебе там письма принесли. На столе лежат.
Он сел на тахту, потрогал выпирающие пружины. Старье. На столе чайник, окурки, книги. Скатерть в пятнах. Благоустроенная огневая точка. Блиндаж. Интересно только, что я делаю на этом огневом рубеже – обороняюсь или отсиживаюсь?
Геннадий вскрыл конверт.
«Милый Генка! Я пишу на деревню дедушке, потому что знаю только поселок, в котором ты работаешь. Ко мне заходил Барский, и вот от него я узнала…»
Где-то были сигареты. Ага, вот они. В такой духоте сидеть невозможно! Он отдернул шторы, пыль хлопьями посыпалась на пол. Открыл форточку. Теперь хорошо. Теперь можно читать дальше.
«…Я вспоминала тебя. Приходили изредка вести, очень странные, неправдоподобные, я не верила им и оказалась права. Соседка рассказала мне, что заходил какой-то парень, я сразу поняла кто.
Как жаль, что мы не встретились! Значит, ты теперь шофер! Я ничего не поняла, но это, наверное, здорово. Ты водишь аэросани? Я помню, как мы ездили с тобой в Коптево, на автомобильную свалку, ты рылся там целый день в железках, а я бегала на рынок за мороженым. Свалка была огромная. Знаешь, любопытное совпадение. Сейчас на месте свалки новый дом, в котором перед отъездом сюда мы с Николаем получили квартиру. Плохо только, что в доме нет лифта, приходится самой затаскивать коляску на третий этаж.
Я очень рада, что ты отыскался. Как нам увидеться?..»
Геннадий сложил письмо. Ну вот, все на месте. Все есть. Есть и Танька, и аэросани, и вездеходы, и доктор Шлендер. И Мария. И даже поганец Демин тоже есть.
27Шлендер долго смотрел на Геннадия, потом сказал:
– Ну, знаешь!..
И снова стал укладывать в ящик книги. Геннадий про себя улыбнулся – сейчас доктор разведет пары и выскажет ему наконец все, что он о нем думает, скажет, что таких мерзавцев надо топить в помойном ведре, потому что – что же это такое? За тебя, болвана, головой ручаешься, на преступление, можно сказать, идешь, права тебе, как порядочному, выправляешь, а ты мало того, что снова влип в какую-то историю, – ты даже не посчитал нужным сказать мне об этом!..
Все это доктор, видимо, подумал про себя, потому что вслух только спросил:
– Ты уже расцеловал Машу?
– Почему, доктор? – удивился Геннадий.
– А ты не задирайся! Ты иди и расцелуй ее!
Он оторвался от книг, достал папиросы.
– Можно считать, что Демин и Самохин стоят перед нами на коленях и каются. Дело в том, голубчик, что тебя проиграли в карты. Ты не бледней, это не так, как в уголовных романах описывают. Проще. Маша привела ко мне твоего дружка Шувалова, а Шувалов принес мне слухи. Всего лишь слухи, но сегодня я их проверил. По моей, как говорится, части. Помнишь, я тебе рассказывал о том, как отучивал играть кое-кого? Самохин тоже был среди них. Так вот Самохин проиграл Демину три тысячи рублей, и долг до сих пор не уплачен. Ты улавливаешь связь? Понимаешь, о чем я?
– Да, – сказал Геннадий. – Я улавливаю связь. И мне, откровенно говоря, тошно. Я ждал всего, но не такой неприкрытой мерзости.
– Теперь-то я их обоих выпотрошу!
– Аркадий Семенович! А это удобно – при всех, так сказать, признаться, что вы были вхожи в дома картежников?
– Вполне удобно! Дело в том – зачем я был туда вхож? Для их же блага! Мое правило знаешь какое?.. – Тут он слегка осекся и добавил уже не так уверенно: – Я посмотрю… Если твои друзья и ты сам ничего не сможете поделать, тогда… Ну, тогда придется выпускать меня.
– Знаете, что странно? Почему Володька раньше молчал? Не случись со мной вся эта катавасия, он бы так и помалкивал?
Шлендер подумал:
– Чего молчал? Будто ты не знаешь. Моя розочка где стоит? У дочки Самохина, как я понимаю?
– Сложен мир, – сказал Геннадий.
Он уже собрался уходить и тут только заметил, что в квартире доктора что-то изменилось.
Вещи стояли на своих местах, но стояли вроде бы неуверенно, и во всем чувствовался тот самый беспорядок, какой обычно бывает перед отъездом. И потом, зачем он складывает книги?
– Это что? – Геннадий кивнул на ящик с книгами. – Отправляете геологам Памира в дар от доктора Шлендера?
– Ты сядь, не спеши. Куда торопишься? Ничего я не отправляю. Просто годы бегут, а страна большая. Застоялся доктор Шлендер. Глянь-ка на каравеллу!
Геннадий посмотрел на каравеллу. Она по-прежнему стояла в углу на стеллаже, но теперь на ней развевался флаг. «Неужели ты уедешь, старина? Поднимешь пиратский вымпел?»
– Куда? – спросил он.
– Рядом. На Чукотке, Гена, есть небольшой остров Аракамчечен. Остров как остров – мох, ягель, кустики разные. Олени пасутся.
– Вы там были?
– Нет. Но я читал. На этом острове есть три горы. Они стоят рядом и называются Атос, Портос и д’Артаньян. Веселые, должно быть, люди живут в тех краях. Вот я и подумал, а не поехать ли мне туда Арамисом? Для комплекта.
– Да, – сказал Геннадий. – Это хорошо.
Вот и все. Он уедет. Он уже почти уехал, увез свою каравеллу, свои медные тарелки, рыжую шевелюру и свои папиросы.
– Аркадий Семенович! А как же я?
– Ты-то? Хм. Действительно, как же ты? – Он подавился дымом, закашлялся, – до того ему сделалось весело. – Ох, не могу! А никак! Поедем со мной!
– Здравствуйте! Что я там буду делать? Там ведь нет дорог. Или есть? И потом – меня Марья, понимаете ли, не пустит.
Геннадий даже не улыбнулся, потому что ему в самом деле было очень скверно, что доктор уезжает. Даже как-то противоестественно, что доктор уезжает. Что не будет Шлендера.
– Марья? Ах, Марья… Ну, тогда я буду уговаривать ее. Можешь пригласить ее ко мне на блины. Для первой, как говорится, пристрелки.
