Текст книги "«Карьера» Русанова. Суть дела"
Автор книги: Юрий Васильев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)
Геннадий проснулся, ощутив на себе долгий, пристальный взгляд: он еще во сне почувствовал присутствие в комнате постороннего человека и теперь, открыв глаза, увидел сидящего напротив Семена, в очках, в отутюженном, от лучшего портного темно-синем костюме, в нейлоновой, моднейшей расцветки рубашке и даже при галстуке. Чепуха какая! Костюм не может быть элегантным на Семене Бурганове, а галстук не может быть повязан вокруг его шеи, это мистификация, это все еще так, со сна, не стоит принимать всерьез.
– Сгинь, сатана! – сказал он, приподнимаясь на локте. – Ты что тут делаешь? Ты откуда пожаловал?
– Пять минут тебе даю, чтобы штаны надел… Сижу вот, смотрю, как ты сладко дрыхнешь. Думаю, проснется, «здравствуй» скажет, а он чертыхается. Из отпуска я, говорил же тебе – долго не разгуляюсь.
– Встаю, Семен. Я сейчас… А ты?.. Как здоровье-то? Как вообще? – Все это Геннадий произнес скороговоркой, не решив еще, как надо разговаривать с человеком, который все про себя знает. – Экзамены сдал?
– Здоровье у меня хорошее. Врачи авторитетно говорят: раньше смерти не помру. Экзамены я тоже сдал, теперь диплом остался… Вот еще, цацку мне подарили. – Он вытащил из коробки разноцветный спиннинг, блестящий латунью и никелем. – Заграничный какой-то. Ты не рыбак, случаем, а то я его и в руках-то держать не умею?
– Да ну еще? Отродясь не занимался… – Геннадий выразительно кивнул на галстук. – Влюбился, что ли? И костюмчик у тебя, и ботиночки… Ферт!
– Я хороший семьянин, Гена. Меня жена и без галстука любит. А это… На приеме я нынче был у высокого начальства. Новость есть. Дело крепкое затеваем. Только ты мне зубы не заговаривай, я уже наслышан кое о чем. Доездился, значит, до суда и следствия?
– Доездился…
Это он сказал уже в открытую дверь, плескаясь в коридоре под краном. Вот и вернулся Бурганов. Подлечили его, разгладили, живой блеск в глазах появился. Надолго ли? Марафет навели, а кровь у него гибнет. Гарантия на год, как сказал Шлендер. По логике вещей осторожно ему с собой обращаться надо. А как мне с ним обращаться?
Геннадий свирепо тер лицо колючей водой. Ему просто по-человечески было стыдно ходить рядом с Семеном, разговаривать с ним – это было естественное чувство здорового человека, который ничем не может помочь своему товарищу и поэтому теряется от бессилия; и это было чувство человека, считающего себя преступником, потому что он не сумел, не смог как следует распорядиться щедро отпущенной ему жизнью; это было чувство вины и вызревающей уверенности, что – ни черта! – он еще сумеет, это уж будьте уверены!..
– Доездился, говоришь? – снова повторил Бурганов, когда Геннадий вернулся. – Права в казенном сейфе лежат?
– Да я…
– «Да я, да я»! Да я про тебя все знаю, чего и ты не знаешь. До самого Магадана эхо дошло, по дороге только и разговоров. Я, грешный, подумал: если бы они про тебя знали то, что я знаю, может, еще и не то бы говорили… – Геннадий, услышав последнюю фразу, настороженно поднял голову, но Бурганов, подмигнув, продолжал: – Если бы они знали, как ты по лихости чуть в речку кверху тормашками не загремел – вот бы рты разинули!
– По твоей же милости. Новаторству твоему способствовал.
– Про то и говорю. Ты, оказывается, и на вездеходе мастак по тундре шлепать.
– Мама родная! – сказал Геннадий. – У тебя что, осведомители в штате?
– А как же? За нужным человеком и приглядеть не грех… Новости у нас, я тебе говорил. Перепланировка намечается. Ты о машинах в северном исполнении слышал?
– Нет.
– Плохо. От жизни отстаешь, Геннадий Васильевич. Так вот, одну машину предлагают нам. Для пробы. Гонять ее надо до седьмого пота, чтобы ребра трещали, в самых трудных условиях. Доходит до тебя?
– Не доходит, – откровенно сказал Геннадий. – Не пойму, чем ты хвастаешься? Давно пора специальные машины для Севера делать.
– Темнота, – вздохнул Бурганов. – Скажи-ка, тебе у Княжанского хорошо?
– Ну, ты спрашиваешь…
– Вот и спрашиваю. Знаю, что хорошо. Спокойно. Пригрелся на уютном месте, жирок скоро завяжется. Давай-ка ты вот что… Кончай ты эту товарную контору, эти мешки-ящики, будешь настоящим делом заниматься. Я за тебя уже и согласие дал.
– Ух ты! Сманиваешь, да?
– Я о деле беспокоюсь, голова садовая! О тебе тоже беспокоюсь, чтобы ты не прокиснул. Для отдела кадров – ты шофер второго класса, и точка. Для Герасима ты виртуоз-работяга и друг-приятель. Такое о тебе понимание. А для себя ты кто? Я на тебя смотрю и думаю – одуреешь ты скоро от баранки, если ее только и знай, что крути. А? Или, может, я не прав?
– Ты это серьезно?
– Серьезно.
– Я подумаю…
Он, конечно, подумает, только – о чем, собственно, думать? Уезжать ему от Герасима не хочется; ему просто невозможно уйти от ребят, от Шувалова, от близнецов, и все-таки он уйдет, потому что так надо. Бурганов прав. Так надо для дела. И еще это надо потому, что Семен заступает на свою последнюю, может быть, смену, и он хочет быть на этой смене с ним.
– Ладно, чего там думать. Я согласен. Только – не рано ли об этом говорить? Как еще все обернется? Лишат меня прав… А то и упекут куда-нибудь.
– Не дрожи в коленках, парень! Выручим! Такой шухер поднимем, если что… Ордена наденем, грудь колесом – кто устоит? – Он рассмеялся, еще раз оглядел комнату. – М-да… Мужчиной здесь пока не пахнет. Да и тесновато вроде. Мария Ильинична тебя еще не пилит, чтобы ты жилплощадь расширял?
– Не твое дело, – буркнул Геннадий.
– Ну и ладно… – Он потрогал сбившийся галстук, потом снял его и сунул в карман. – Все! Парад окончен. Пойдем на улицу, душно у тебя, аж голова раскалывается…
Они долго бродили по узким, вытоптанным в снегу тропинкам; Геннадий чуть замедлил шаг, когда они проходили мимо скамейки, на которой он совсем недавно кривлялся перед Шлендером; потом, когда они нагуляли аппетит, Бурганов затащил его в блинную. Заведение только что открыли – все тут было нарядным, все в русском стиле, каким его понимают усердные оформители: петухи, матрешки, полотенца с лиловыми разводами, трехведерный самовар на электрической тяге, графинчики, селедочка, лучок… Блинов, правда, не было, зато водку подавали холодной, пиво подогревали по желанию посетителей, а шашлыки жарили прямо на улице, благо теплынь стояла совсем не январская.
– Хорошо живем, – сказал Бурганов, подцепив вилкой масленок. – Грибы в пищу пошли. Сейчас нам шашлык сделают, любо-дорого. Я им, пожалуй, от щедрости души помидоров ящик подарю. А? По себестоимости. Или, может, даром… Как, молодой человек, привезти вам помидоров? – обратился он к подошедшему официанту.
– Везите, – равнодушно сказал официант. – Только вот шампуры, разрешите, я у вас заберу.
Он аккуратно сдвинул на тарелки куски баранины, исходящие соком и дымом, вытер шампуры салфеткой и положил на поднос.
– Ты что делаешь? – грубо спросил Бурганов. – Кто же так шашлыки подает? Это теперь не шашлык, а горелое мясо.
– Не положено. Воруют у нас шампуры, а мы за них деньги платим.
– Ну, даешь! – рассмеялся Бурганов. – Мне государство вон какую технику доверяет, а ты за железки боишься.
– Государству что… Государство богатое, а у меня уже полусотку вычли, – сказал официант и вежливо осведомился: – Винца открыть?
– Пива неси… Нет, ты посмотри, что делают, паразиты! Так они скоро и столы будут к полу привинчивать, чтобы не уперли. Давай директора позовем? Или в книгу жалоб напишем?
– Раздухарился, – остановил его Геннадий на всякий случай, хоть и понимал, что Семен дурачится. – Кто же в ресторации с шампура ест? Это тебе не на рыбалке. – Он рассеянно скользнул взглядом по залу и вдруг в углу, за шумным столом, где гуляли выбравшиеся из глубинки горняки, увидел знакомую вихлявую фигуру с выпирающими лопатками. – Погляди-ка, Семен… Кажется, я друга-приятеля встретил. Видишь, мужик в углу сидит, рожа у него, как из кирпича?
– Вижу. Ну и что?
– Знакомец… Всадил мне в спину нож, когда я у одной шлюхи водку пил. И череп заодно продырявил.
– Шутки у тебя дурацкие, – поморщился Бурганов.
– Не шутки, Семен, святая правда… Ты посиди, я сейчас.
Геннадий поднялся, но Японец опередил его: пригнувшись, словно надеясь незамеченным проскочить за рядами стульев, он метнулся к дверям и шмыгнул наружу раньше, чем Геннадий успел пересечь половину зала. Сидевшие за столом парни, казалось, ничего не заметили – не до Японца им, мало ли кто подсаживается.
На улице его тоже не было. Геннадий обежал вокруг павильона и уже собрался вернуться, но тут увидел притаившегося в кустах возле самой дамбы Японца – тот стоял, склонив голову набок, – точно так же, как он это делал и раньше в минуту опасности. Геннадий очень хорошо помнил его склоненную голову – пожалуй, только это он и успел заметить, прежде чем бутылка обрушилась ему на голову, да еще ледяные зрачки и мокрую челку, приклеенную к скошенному лбу.
– Вот и свиделись, приятель, – проговорил Геннадий, делая шаг вперед. – Подойди-ка сюда, хочу посмотреть на тебя при солнечном свете, может, чего новое разгляжу… И не лезь в карман, сволочь! – закричал он, увидев, что Японец шарит в кармане пиджака. – Не лезь, тебе говорят! Задушу, гнида! – Он кинулся к Японцу, но тот, по-кошачьи подобравшись в прыжке, вскочил на дамбу, секунду постоял, окинув Геннадия холодными щелками глаз, потом круто повернулся и побежал.
Геннадий тоже вспрыгнул на дамбу и тут же почувствовал, как сердце бешеными толчками забилось меж ребер, сдавило дыхание, ноги сделались чужими, ватными. Он прислонился к дереву, жадно глотая воздух… Надо продержаться совсем немного: такое с ним уже было – это опять расходились нервы; надо не упасть, ни в коем случае нельзя падать, дамба обледенела, скатишься вниз и разобьешь голову… Вот. Еще немного. Теперь надо дышать глубоко и медленно. Сейчас все пройдет… Ой-ля-ля! Сколько прыти зря пропадает. И на кой черт он мне понадобился этот плюгавый кретин? Правосудие чинить? Так вроде не за что. Знал, куда идешь: не в гости приглашали, не на посиделки. Захотелось с прошлым посчитаться? Тоже мелковато. Не так это делается…
Сзади неслышно подошел Бурганов, тронул Геннадия за плечо.
– Простудишься.
– Да-да… Я сейчас. Дай немного дух перевести.
Семен озадаченно хмыкнул:
– И правда, гляжу, не шуточки. Белый весь, как известкой облили. Идем-ка, я тебя домой провожу.
– Нет уж, дудки, – сказал Геннадий, окончательно оправившись. – Я свой шашлык доедать буду. Деньги плачены.
Они вернулись в блинную. Геннадий налил себе пива, долго смотрел на пенившуюся жидкость, потом жадно, в несколько глотков осушил кружку.
– Вот и разговелся. Долго я эту влагу не пил. Испугался, понимаешь, до смерти: на водке обжегся, так и на пиво смотреть страшно было… А про Японца – это долгий рассказ. Да и не с него бы начинать, Японец – что? Эпизод… Ладно. Наливай себе пива и слушай. Чтобы знал, с кем работать будешь.
29Следователь вышел к трибуне, откашлялся и заговорил. Ему, видимо, было немного не по себе. Слушали его, однако, не очень внимательно, потому что все это было уже известно. Русанов заехал на левую сторону, пересек Демину дорогу, стукнул его, Демин полетел вниз и загорелся. На место происшествия выехал инспектор, установил факт опьянения Русанова, следы его машины на дороге и вмятину на крыле.
Народу собралось так много, что в зале нечем было дышать. Геннадия, которому полагалось сидеть в первом ряду, вместе с Деминым, оттерли в угол, даже придушили немного, и он не сразу понял, что там говорит Дронов… Оказывается, вернувшись в гараж, Дронов нечаянно задел Русанова передком, но решил промолчать. Думал, так сойдет. Но коли эту вмятину считают уликой, он молчать не будет.
В зале зашумели, кто-то обозвал Дронова скотиной, а Геннадий все морщил лоб, потому что никак он его стукнуть не мог, машина стояла капотом к стене. И никакой вмятины у Дронова в тот день не было, она появилась потом. Ох, действительно скотина! Народный заступник! Специально стукнулся обо что-то.
Вопросы, ответы и реплики с мест посыпались, как из решета. Геннадию надо было все внимательно слушать, но он никак не мог заставить себя.
– В котором часу автоинспектор выехал к месту аварии?
– В девять часов.
– Нет, в десять.
– Да, около десяти.
– Почему не поехали сразу?
– Демин плохо себя чувствовал. Мы заехали к нему, чтобы он немного пришел в себя.
– А как же следы? Следы-то за это время тю-тю! И ветер сильный был в тот день, и машин много прошло.
Снова что-то замялось, застопорилось. Тогда, неожиданно для всех, слова попросил редактор районной газеты Карев.
– Я буду говорить не очень коротко, – сказал он. – Ничего?
– Выдержим.
Карева в районе знали хорошо.
– Я ничего не понимаю в машинах, товарищи. Меня этому не учили. Но за свою долгую жизнь я в какой-то мере научился разбираться в людях и понял, что поступки людские не совершаются просто так.
Сейчас я позволю себе перечислить некоторые поступки. Летом этого года шофер Русанов сделал не совсем обычную вещь, он доказал администрации, что его новую машину следует передать Демину, потому что Демин старый кадровый шофер и у него к тому же большая семья. Это был хороший поступок.
Далее. Уже совсем недавно, почти на наших с вами глазах – как бы там ни развивались события! – Русанов, рискуя жизнью, вытаскивает из горящей машины Демина. Это был геройский поступок!
Теперь иная сторона. Неделю назад ко мне в редакцию пришел товарищ Демин. Он пришел, чтобы предупредить о тревожном, как он выразился, явлении. Дело в том, что «шофер Русанов, а с ним заодно и профорг Шувалов подменяют на базе социалистическое соревнование какой-то сомнительной авантюрой. Они установили что-то вроде пари, как в буржуазном обществе». Я дословно, товарищи, привожу сейчас слова Демина, который не поленился приехать в редакцию, чтобы сообщить мне всю эту грязную чепуху не только устно, но и письменно! Это поступок плохой. Я бы сказал, поступок мерзкий, но мерзким я назову то, что Демин вообще допустил наше сегодняшнее собрание! Есть закон. Но есть и нечто другое, именуемое совестью, порядочностью, товариществом, благодарностью и благородством, наконец! Этому внутреннему нечто много имен, но у Демина его нет… Может такой человек оклеветать? Видимо, может!
Зал зашумел:
– Правильно!
– Ближе к делу!
– Подождите! – Карев поднял руку. – Я еще не кончил. Есть в природе второй закон механики. Шоферы его хорошо знают. Чем сильней стукнешь телеграфный столб, тем сильней столб стукнет тебя. Вы подождите, не смейтесь, это очень серьезный закон, и он применим к людям. Как? А вот как. Позволю себе маленькое отступление. Был у меня один знакомый, так, знаете ли, доморощенный теоретик средней руки. Он утверждал, что любой хороший поступок человек совершает по необходимости. Из расчета. Он, дескать, сделает добро, и ему добром оплатится. И что же? Он оказался прав! Но как? Действительно, ему оплатится, но эта оплата особого рода. Человек, совершающий настоящие поступки, сам делается лучше, даже если он этого и не хочет! Чем больше даешь, тем богаче становишься, говорит старая пословица. Очень верно! Но, простите, к чему я все это говорю? А вот к чему. Я знаю Русанова недолго, но знаю, думается, хорошо. И все вы его хорошо знаете. Я опять прибегну к перечислению поступков, они убедительнее слов. Осенью Русанова пригласили преподавать английский язык в вечерней школе. Это были деньги, и немалые, но Русанов был занят: он преподавал своим ребятам бесплатно. Так же, как бесплатно оформил клуб. В тяжелом состоянии, с разбитой ногой, он вытащил своего товарища из реки. Об этом, кстати, почти никто не знает. Я не буду продолжать. Я только хочу напомнить, что поскольку каждое действие, по второму закону механики, равно противодействию, то Геннадий Русанов, сделавший много хорошего, просто не может быть подлецом. Все. Я кончил.
Минуту в зале стояла тишина. Потом поднялся такой галдеж, что председатель едва не разбил графин. Порядок восстанавливать пришлось начальнику милиции. Он поднялся и сказал:
– Товарищи! Успокойтесь! Собрание пошло явно не по тому руслу. Нам нужны не соображения на моральные темы, а факты. Факты нам нужны, понимаете?
Из заднего ряда поднялся Шувалов.
– Можно мне? Я, товарищ начальник милиции, хочу сказать такую вещь. Инспектор Самохин известный картежник. Это знают все. Только вот не все знают, что он проиграл в карты Демину несколько тысяч рублей и до сих пор не заплатил.
В зале снова стало тихо.
– Доказательства у вас есть? – негромко спросил следователь.
– Прямых доказательств лично у меня нет.
– Ах вот как! Зачем же вы так?..
– А затем, чтобы разобрались.
– Клевета! – поднялся Самохин. – У нас тут что? Собрание или базар? Что за наглость! Свидетелей полный зал, товарищ, не знаю, как ваша фамилия, я вас привлеку! Этот парень, – он обернулся к залу, – этот парень и шофер Русанов не давали прохода моей дочери. Я их шугнул однажды, и вот пожалуйста!
Тогда к трибуне вышел доктор Шлендер.
– Маленькая справка, – сказал он. – Все, о чем говорил сейчас Шувалов, чистая правда. Хочу лишь уточнить. Шестнадцатого июня этого года товарищ Самохин проиграл Демину три тысячи двести восемьдесят рублей. Вместе со старым долгом это составляет… это составляет пять тысяч сто десять рублей с копейками. Копейки, я думаю, Демин ему скостил.
– Доказательства! – закричал следователь. Он был взъерошен, расстроен, взбешен всем этим беспорядком и бестолковщиной и даже на Шлендера, которого хорошо знал, чуть не затопал ногами. – Нужны доказательства! – Он обернулся к Самохину, что-то хотел спросить у него, но, должно быть, по виду Самохина понял, что спрашивать не стоит.
– Доказательства? – переспросил Шлендер. – Одну минутку. Товарищ Самохин, мне надо приводить доказательства?
– Нет, – сказал Самохин. – Не надо…
И тут же вскочил:
– Да, я проиграл Демину! Я не хотел об этом говорить. Вы понимаете почему. Это отрицательный поступок с моей стороны. Но, честное слово, это не имеет никакого отношения к делу, к следствию, потому что карты картами, а дело есть дело! Демин! Скажи, Демин, разве это имеет какое-нибудь отношение?! Почему молчишь?
– Ой, ну комедия же! – крикнул кто-то.
– Конечно, не имеет, – сказал Демин. – Чего тут о деньгах разговаривать? Я согласен подождать долг.
– А за что ты такой добрый стал? – громко спросил Княжанский.
– Товарищи! – сказал начальник милиции. – Я считаю, что собрание надо прекратить. Мы узнали некоторые подробности, и они требуют, чтобы дело Русанова было возвращено на доследование.
– Дело Демина!
– Подождите!
– Э, нет! – снова громко сказал Княжанский. – Мы не подождем. Нам юридические тонкости не все известны, но мы хорошо понимаем, что расследовать и доследовать надо не дело Русанова, а дело Самохина и Демина!
– Тихо!
Горышев властно вышел на середину сцены.
– Вы чепуху городите, Княжанский! Автоинспектор Самохин, как стало известно, занимался некрасивыми делами. Но пока мы знаем только это. Понимаете? И это не мешает Русанову оказаться виновным. Хотя теперь нам придется более внимательно подойти ко всему, что стало известно следствию.
– Давно бы так!
Геннадий не стал дожидаться конца собрания и незаметно протиснулся к выходу. Маша стояла в фойе.
– Вот видишь…
– Тихо, – сказал он. – Молчок. Идем.
– Куда?
– Куд-куда… Вот глупая. Домой, конечно!
1966–1976
Суть дела
1
…Отец и дочь, насквозь промокшие под дождем, смело ступали по лужам, по раскисшей дороге, отважно месили грязь, карабкаясь по косогору, по скользкой, жирной глине, а вокруг было темно, опускался вечер, сырая дымная гарь, стекавшая от завода, сделалась густой и смрадной.
– Прогулочка! – ворчал Гусев, с трудом вытаскивая ноги из трясины. – Убьет меня Наташа. Туфли только вчера куплены. Итальянские, как-никак.
– Папка, милый, ну скорей же! Плюнь ты на свои туфли. Вдруг он ее уже кому-нибудь отдал?
– Не говори глупости! Раз объявление дал, значит будет ждать.
– Мало ли что… Ой, да мы с тобой по колено в грязи, в таком виде и заходить стыдно.
– Не в гости идем. Можешь на крыльце подождать, если ты такая стеснительная…
Дом, как и все на этой улице, был деревянный. Они поднялись на крыльцо. В свете фонаря Гусев разглядел приколоченную фанерку с надписью: «Входите, не заперто». Он открыл дверь. Хозяин сидел в кресле, укрыв ноги пледом.
– Вы товарищ Липягин? – спросил Гусев.
– Я Липягин. Простите, что не встречаю. Приболел… Вы насчет собаки?
– Да, по объявлению.
В тот же миг на его голос из соседней комнаты выкатилось нечто лохматое, визжащее, обалдевшее от радости, обессилевшее от горя, кинулось на Гусева, едва не сбив с ног, уткнулось в колени и затихло. Ольга схватила собаку и заревела.
– Перестань, – сказал Гусев. – Ну что ты, в самом деле… Успокойся.
– Все, больше не буду… Смотри, как дрожит! Далеко вы ее нашли?
Оля все еще шмыгала носом.
– А я сперва хотел приметы у вас спросить для проверки, – улыбнулся Липягин. – Какие уж тут приметы… На пристани я ее нашел. Третьего дня с ребятами рыбу ловил, вижу – собака. Тыкается во все стороны, скулит. Поманил ее – пошла без разговоров.
– Дуреха, – вздохнула Оля. – Она за кем угодно побежит. Вот и добегалась.
– Не знаю, как вас и благодарить… Может, подскажете… – Гусев запнулся, чувствуя, что начинает говорить глупости – никогда в жизни не получались у него такие простыв житейские дела. – В подобных случаях положено вознаграждение… Или еще как-нибудь… – Он совсем запутался. – Не знаю, в общем. Может…
– Бутылку? – подсказал Липягин. – Слышишь, дочка, – он обернулся к Оле, – твой отец за собаку рассчитаться решил… Не стыдно?
– Стыдно. А что делать? Среда заела. Вдруг, думаю, человек обидится. Скажет – ну и скряга!
– Не обидится… Вы лучше посмотрите, на кого вы похожи. Как курортники, ей-богу. Сапог у вас, что ли, нет?
– Мы на машине, – сказала Оля, виновато оглядывая затоптанный пол. – Не смогли проехать, дорогу перекопали… Я сейчас подотру, можно? Где у вас тряпка?
– Подотри, – согласился Липягин. – Тряпка в прихожей.
– Только поскорей, Оля, – заторопил ее Гусев. – Надо успеть, пока дождь перестал.
– Куда же вы в таком виде? – сказал хозяин. – Обсохните сперва.
– Ничего, мы люди привычные. Да и затруднять вас…
– Какие церемонии! Затруднять… Я чайник поставлю, а вы пока разуйтесь, мы обувь посушим. Могли бы, кстати, босиком пробежаться, раз такое дело. Я бы с удовольствием босиком побегал, только вот… нечем. – Он скинул одеяло, оперся о спинку кресла и пересел на диван, ближе к столу. Одной ноги у него не было.
– Вы не беспокойтесь, – растерянно сказал Гусев. – Давайте я сам, если что…
– Ничего, мы тоже люди привычные. Все под руками. Плитка, чайник, заварка. Сейчас соорудим чаепитие с вареньем, мне тут ребята на днях целую банку принесли. – Он посмотрел на Гусева. – Вы, наверное, удивлены – как это он, мол, на пристань в таком виде добрался? На коляске. Да и с протезом немного… шкандыбаю. – Он поморщился: слово ему, видно, самому не понравилось. – Передвигаюсь, в общем. Сейчас слегка прихватило, протез не могу надеть, по ничего, отойдет.
– Авария? – спросил Гусев.
– Авария. Давно уже… Ну-ка, Оля, доставай варенье, будешь хозяйничать. Вон в том ящике, справа. А я пока делом займусь.
Липягин стал заваривать чай. Гусев подумал, что спрашивать, должно быть, не стоило – мало ли какие у человека обстоятельства. С другой стороны – вполне естественно было спросить.
Он огляделся. Комната была похожа на мастерскую. В углу стоял верстак с набором инструментов, судя по всему, для мелких работ по дереву; на большом столе в беспорядке громоздились книги, рядом стоял переплетный пресс. Подрабатывает, решил Гусев. В артели, наверное. На пенсию не очень развернешься. Сколько ему, интересно, лет? На вид – много за тридцать. Выглядит хорошо, бледный, правда, дома чаще сидеть приходится. Как он тут один со всем управляется? Или – не один? Спросить – опять что-нибудь не так скажешь.
– Прошу к столу, – пригласил Липягин. – Все честь по чести. Колбаса. Настоящий сервелат. Где достал – не скажу. Хлеб вчерашний, сегодня еще не приносили. Рюмочку хотите? – Он посмотрел на Гусева. – Для профилактики? Чтобы не чихать.
– Я за рулем.
– Понятно. Святое дело.
– А ты говорил – не в гости идем, – сказала Оля, разливая чай. – Выходит, в гости попали. Напросились. Мало того, что полы изгваздали, так еще и сервелат едим, неизвестно где купленный, варенье едим, неизвестно кем принесенное. Хорошо хоть ты от рюмки отказался, воспитанность проявил.
– Что-то ты больно быстро освоилась, – нахмурился Гусев. – Не слишком ли?
– Это я от переживаний. Все, папа. Больше ни одного постороннего слова, только о еде. Варенье – прекрасное! Кто вам его, если не секрет… Ой, простите! Как вас зовут?
– Действительно, – спохватился Гусев. – А то как-то… Меня зовут Владимир Васильевич.
– А меня Иван Алексеевич, – улыбнулся Липягин. – Что бы мы без тебя, Оля, делали?
– Отец не ценит…
Они пили чай, говорили о погоде: лето выдалось дождливое, о том, что грибов уродилось – уйма, а ягод почти нет, о рыбалке – Липягин оказался заядлым рыбаком; и Гусев, который терпеть не мог ходить в гости, говорить о пустяках, о вещах, ему не интересных – на кой черт ему эти грибы, ягоды, рыбалка, – чувствовал себя неожиданно уютно в этой тесной комнате, слушал, как барабанит за окном дождь, и ему было непривычно, странно ощущать себя без дела и не тяготиться бездельем. Устал, должно быть, подумал он. Или, может, старею…
Собака, свернувшись калачиком, спала: самое страшное для нее миновало, хозяева нашлись, теперь все в порядке. Она вздрагивала, повизгивала, перебирала ногами.
– Степа ты, Степа, – сказала Оля, поглаживая собаку. – Ты и во сне бегаешь.
– Степа? – удивился Липягин. – Это в каком же смысле? Она ведь это… девочка.
– Тут смысл искать затруднительно, – рассмеялся Гусев. – Сперва мы придумали имя, потом появилась собака. Под готовую, так сказать, кличку. Что делать? Решили – будет Степанида. Ну а в быту – Степа, Степан.
– Варвары, – сказал Липягин. – Креста на вас нет. Вы ее в тайгу хоть берете? Или все на коврике сидит?
– Какая там тайга! Она кошек боится. Да и не охотник я… А вы, смотрю, переплетным делом занимаетесь? – Гусев кивнул на кипу растрепанных книг.
– Скорей, реставрацией. Книги, как вы заметили, старые, еще тех времен, когда кожа в ходу была, холстина, казеиновый клей. Заинтересовался. Приятная, знаете ли, работа. Для рук – занятие, для ума – польза. Я, прежде чем переплести, каждую книгу прочитываю. Хоть по астрономии, хоть по медицине, не говоря уж о романах. Очень грамотным человеком буду. Энциклопедистом! – Он протянул руку, вынул из шкафа толстый том с золотым обрезом. – Видите? Настоящий Брем! «Жизнь животных». Месяц назад принесли, говорят: «Пропадает книга. Помогите. Вся по листочку рассыпается». Вот, починил. Заодно прочитал – теперь все о собаках знаю. Как раз собачий том достался.
– Ой! – чуть не застонала Оля. – Это же сокровище! Всю жизнь мечтала… Дайте посмотреть!
– Всю жизнь – это долго, – сказал Липягин, протягивая ей книгу. – Сколько же, если не секрет, твоя жизнь продолжается?
– Пока это еще не секрет. Через неделю будет пятнадцать.
– Дата не круглая, но знаменательная… Вот что, Оля, раз всю жизнь мечтала, надо мечту осуществить. Забирай Брема. Дарю!
– Как же это?.. Книга ведь чужая!
– Она уже не чужая. Хозяин за ней не придет.
– Почему?
– По семейным обстоятельствам.
– Спасибо, – вмешался Гусев. – Но мы, Иван Алексеевич, такой подарок принять не можем. Книга очень дорогая.
– Дорогая? Вот, смотрите! – он отогнул форзац. – Печать букинистического магазина. Пять рублей восемьдесят копеек. Вы считаете – дорогая?
– Это же номинал.
– А вы какие цены имеете в виду? Спекулятивные? Хозяина как раз за спекуляцию и посадили. Я его жене звоню: забирайте, говорю, книгу. «Какую книгу? – спрашивает изумленным голосом. – Господь с вами! Никаких мы вам книг не давали». Чувствуете?
– Брем, выходит, бесхозный, – робко сказала Оля.
– Не городи чепуху!
– А вы не кричите, в гостях все-таки, – улыбнулся Липягин. – Свою собственность я могу подарить кому угодно.
– Ну и дарите, – буркнул Гусев. – Дорого вам наша собака обойдется.
– Мало того, что мы грязь развели, сервелат съели, так мы еще и книгу выпросили… Ох, Иван Алексеевич, век не забуду! – Оля чмокнула его в щеку. – Честное слово!
– Погодите-ка, – сказал Гусев. – Этот спекулянт… Не Киселев?
– Киселев. Темный человек… Вы его знаете?
– Еще бы! Всеволод Семенович, бывший персональный шофер начальника объединения. Имел когда-то с ним крупную ссору. Но ведь его вроде бы за стройматериалы посадили.
– По совокупности. Ничем не брезговал. Да и я хорош… Столько книг ему починил. Откуда же было знать?.. Он мне, между прочим, коляску импортную обещал. Совсем я со своей замучился. Не коляска – катафалк. Тяжелая, неповоротливая. Кто ее только придумал? Я бы этих конструкторов, этих изобретателей на их собственной коляске высек!..
Оля, громко фыркнув, едва не подавилась чаем.
– Ты чего? – удивился Гусев.
– А то не понимаешь?.. Ой, слушайте, нам же домой пора. Наташа небось валерьянку пьет.
– Не смею задерживать, – вздохнул Липягин. – Вот видите… Неожиданно все получилось. Правильно говорят, что собака – друг человека. Мне было очень приятно провести с вами вечер. А все из-за Степы.
– Нам тоже было приятно. – Гусев встал. – Всего вам самого доброго. А коляска… Не такое уж это сложное инженерное сооружение. Что-нибудь можно придумать.
– Заходите навестить Степу, – сказала Оля уже в дверях. – Обязательно!..
Липягин остался один.
Он не спеша убрал со стола, помыл посуду. Все под руками. Вода, раковина, полотенце. Привычное дело. Надо бы подготовить чертежи – обещал ребятам, что на той неделе начнут закладку «Витязя». Модель сложнейшая, один рангоут – на месяц работы. Да нет сил. Болит нога. Ломит поясницу. Холодно… Может, затопить печь? Очень это хорошее дело – топить печь, слушать, как стреляют поленья. Успокаивает… Как она обрадовалась, эта девчонка! Глаза заблестели. Пятнадцать лет… А сколько было бы сейчас Верочке? Той самой, с голубым бантом. Тоже пятнадцать? Да нет, ей уже, наверное, побольше. Если, конечно, он успел ее разглядеть. Если успел…
Он прилег, взял разлохмаченную, приготовленную к ремонту книгу с кое-как заклеенными страницами. «Приключения Гекльберри Финна». Любимая с детства… Старый, испытанный друг! Когда он сплавлялся на плоту по Бурее, в жаркие дни, в ленивом безветренном мареве, стелившемся над рекой, бродяга Гек, случалось, навещал его, садился рядом, курил свою трубку и немилосердно врал о всяких приключениях… Он и сам еще тогда умел фантазировать, а не придумывать небылицы, от которых не знаешь, куда бежать. Вот и здесь, в городе, он думал, что укроется, забудет, перестанет быть самому себе в тягость… Или – не укрыться, не спрятаться?..
