Текст книги "Кологривский волок"

Автор книги: Юрий Бородкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)

10

Впервые вели уборку урожая собственной техникой. Ерофеев очень переживал, потому что и механизаторов не хватало, и вообще многое еще было не налажено. Как всегда, самым узким местом оказалась сушка зерна. Позарез нужен был колхозу механизированный ток, а приходилось дедовским способом крутить веялки и триера. Даже отвозить зерно от самоходных комбайнов не успевали, а комбайнерам нужна выработка, не ждут, сыплют рожь из бункера в ворох прямо в поле. И складского помещения нет настоящего, чтобы не хранить зерно в церкви. Почему-то совестно, когда посреди церкви тарахтит веялка, и на уцелевшем иконостасе лежит пыль в палец толщиной.

В конце августа мешали дожди, а сентябрь выдался исключительно погожий: днём хоть в майке ходи. Еще бы недельки две постояла такая погода. Ночами Ерофееву все казалось, будто дождь шебаршит по крыше, другой раз даже на улицу выходил, чтобы убедиться, что почудилось. Все-таки еще во многом зависим мы от природы: любые, самые продуманные, расчеты может она поломать. Вот и приходится с беспокойством поглядывать на небо.

– Ты и сам как лунатик бродишь по нотам, и мне спать не даешь, – пожаловалась за завтраком жена.

– Ничего, уборочную закончим, отосплюсь. Ну как ты к новой-то школе привыкаешь?

– В Абросимове, конечно, было лучше. Пока в старших классах по десять-пятнадцать учеников всего. Я вот без Галинки не могу привыкнуть, тихо у нас стало как-то дома.

И в голосе, и во во взгляде ее всегда спокойных серых глаз уловил он упрек, мол, напрасно в свое время поосторожничали, думали, достаточно одного ребенка. Правда, и время-то было трудное, послевоенное. Быстро прошла молодость. Глядя на жену, Ерофеев обратил внимание на паутинку морщинок возле уголков ее глаз. Может быть, он прибавил их своим отъездом из Абросимова? Два года жили врозь; Ерофеев понимал, что нельзя долго стоять одной ногой здесь, другой – в районе, что и у колхозников не будет полного к нему доверия, пока не привезет семью. Жена поначалу не одобряла его решения взяться за председательство, но теперь все уладилось, только Галинки действительно не хватает.

– Вот я стараюсь удерживать молодежь в деревне, меня упрекают: свою-то дочь в институт отправил. И не возразишь. А что делать? Не мог же я ее насильно оставить дома для примера другим, – сказал Ерофеев, аппетитно откусывая сразу половину соленого огурца. – Вроде бы хорошо, что в Ильинском теперь школа-десятилетка, сельскому хозяйству нужны грамотные люди, а с другой стороны – трудней будет остановить молодежь: с аттестатом-то зрелости у нее высокие порывы.

– Ты отсталый человек, Степа, – усмехнулась жена. – Смотришь на эту проблему потребительски, с точки зрения председателя.

– С какой еще точки я должен смотреть? Сегодня буду просить вашего директора, чтобы направил старшеклассников на лен.

– Опять отрывать от учебы ребят.

– Надо. Кто же поможет своему колхозу? Сроки уходят, а мы еще до сих пор зерновые убираем. Ладно, я побежал. – Ерофеев поцеловал жену в пробор светлых, аккуратно разобранных волос.

– Опять допоздна не придешь? Хоть пообедать не забывай…

На скамеечках около конторы дымили цигарками мужики. Среди них находился какой-то приезжий парень в бежевом плаще и светло-коричневом берете; положив на колено блокнот, он что-то бойко стал записывать.

– Здравствуйте! Что за планерка без председателя? – Ерофеев усмешливо поприщурил глаза на незнакомого человека.

– А вот корреспондент приехал, интересуется.

– Я из газеты «Северный край». – Корреспондент назвал свою фамилию и показал командировочное удостоверение, но Ерофеев не запомнил, как его звать.

Зашли с ним в правление. Ерофеев спросил:

– Так что вас интересует?

– Меня все интересует, – живо ответил приезжий, окидывая беглым взглядом своих острых, как буравчики, глаз председательский кабинет. – Сначала назовите некоторые цифры. Значит, зерна намолачиваете по восемь центнеров? Маловато.

– Конечно, нам далеко до передовиков.

– Что скажете о кукурузе?

– Уже не первый год зря площадь занимаем, лучше бы ее пустить под клевер. Нынче кукурузу на корню скормили скоту. Поэкспериментировали – хватит.

– Еще рановато бить отбой. – Корреспондент испытующе нацелился на Ерофеева своими буравчиками. – А со льном как?

– Лен в этом году не вызрел, до сих пор зеленый. Только начали теребить. – Ерофеев, морщась, потер пальцами виски, как будто ему мешала головная боль.

– Есть у вас механизаторы, которые показывают хорошие результаты на уборке?

– Есть, конечно. Например, Карпухин Сергей по вывозке зерна второе место по району занимал. Со вчерашнего дня лен теребит. Трудолюбивый парень, этого понукать не надо.

– Тогда, пожалуй, съездим к нему: я на райкомовской машине.

– Можно.

Через несколько минут «газик» остановился на савинском поле, разлинованном полосами разостланной льносоломки. Оставляя за собой очередную льняную дорожку и выбрасывая барабанами зеленую труху, комбайн приближался по загону.

– Это что же, семена на ветер летят? – спросил корреспондент.

– Я же вам говорил, что лен нынче не созрел, зеленый, а ждать больше нельзя. Посоветовался с агрономом и дал команду очесывать головки прямо на поле.

– Значит, семян вы совсем не соберете? Странно, – озадачился корреспондент. – Что же я напишу о механизаторе, который ведет уборку таким способом?

– Из двух зол приходится выбирать меньшее: важно спасти льнотресту, потому что основной доход от нее.

Сергей Карпухин остановил трактор-колесник, подошел, вытирая руки ветошкой.

– Здравствуй, Сергей! Вот приехал товарищ из газеты. Как твои успехи?

– Вчера гектаров шесть вытеребили, сегодня дадим больше. Помощника нашел, Степан Данилович. – Показал на Генку Носкова, переминавшегося возле комбайна. – Технику любит, я из него скоро сделаю тракториста.

– Геннадий, подойди сюда, – обрадовался Ерофеев. Он разглядывал Генку с любопытством и даже недоверием, как будто перед ним стоял совсем незнакомый парень. Генка стеснительно трогал заляпанную маслом кепочку, добродушно улыбался, обнажая редкие зубы.

– Я смотрю, ты после школы так никуда и не ездил. Остаешься в колхозе, что ли?

– Остаюсь. Только в октябре поеду в Липовку на шестимесячные курсы механизаторов.

– Молодец! – Ерофеев потормошил Генку за плечо. – Направление дадим и стипендию от колхоза выделим. Да, тебе трудодни-то пишут ли? Заходи в контору, оформим как положено.

– Минуточку! Как фамилия? – вмешался корреспондент. – Значит, после десятилетки остаешься в колхозе. И как возникло такое решение?

– Не знаю, – пожал плечами Генка. – Отец мой был первым трактористом в Ильинской МТС и теперь часто говорит: было бы здоровье, так бы и поработал на нынешней технике.

– Понятно. А скажите, разве нет другого выхода, как очесывать эти самые головки? – спросил корреспондент Сергея, видимо, желая сопоставить его ответ с председательским.

– Семена все равно негодные, видите, совсем белые. Главное заключается в том, чтобы вовремя поднять тресту: не вылежится – волокно не отделяется, перележит – начнет преть. Нет никаких машин для подъема льна, все вручную. Вот Степан Данилович и упрашивает каждую осень старух: выручайте, не дайте пропасть льну, потому что наш брат механизатор в этом деле ничем не поможет. Вы об этом обязательно запишите. – Сергей заглянул в блокнот корреспондента, но ничего не разобрал в его каракулях. Когда уже сел на трактор, Ерофеев подошел и предупредил:

– За то, что Генку приучаешь к технике, спасибо, но будь повнимательней, не отпугни его, раз с таким желанием парень идет.

– Что вы, Степан Данилович! У нас с ним полный контакт, он сам ко мне попросился…

На обратном пути Ерофеев заметил остановившиеся возле шумилинской Заполицы самоходные комбайны, повернул к ним. Комбайнеры курили, сидя на ворохе ржи.

– Почему встали?

– Не успевают отвозить, у нас полные бункера. Федя Чуркин опрокинул тележку с хлебом, там, в Чижовском овраге.

– Эх, черт! – вырвалось у Ерофеева.

– А разве нельзя сюда высыпать? – поинтересовался корреспондент.

– Это со вчерашнего дня лежит, может сгореть. Что толку курган метать, а потом перетаривать?

Ерофеев сунул руку в ворох – зерно было горячим. Корреспондент то же самое проделал, покачал своей дятловой головой в светло-коричневом берете.

– Изрядно нагрелось.

– Пока Сергей Карпухин отвозил зерно, был порядок, – сказал меднолицый грудастый Сашка Кудрявцев, вспыльчивый по характеру. – Я, между прочим, не загорать в поле выехал, мне без интересу, чтобы мое имя в последних строчках сводки болталось. Сегодня могли бы закончить с рожью.

– Ссыпайте зерно, чего терять время, – распорядился Ерофеев. – Сейчас пришлю из Шумилина людей, будем затаривать рожь в мешки, чтобы сегодня же увезти.

– Вон Федя едет! Как-то сумел поставить прицеп.

Чуркин выпрыгнул из кабины всклокоченный, потный, виновато и как-то глупо улыбался, разводя руками.

– Как тебя угораздило перевернуть тележку? – подступил к нему Ерофеев. – Ведь не дрова везешь – хлеб!

– А шут его знает! Стал переезжать на ту сторону шоссейки, бровка крутая, ну и мотонуло.

– Где зерно?

– Там, в кювете. Если лопатой или ведром его черпать, весь день проваландаешься.

– Видали, какой размашистый. Чем хочешь, хоть собственной кепкой, а все зерно подбери – проверю. И комбайны чтобы не простаивали. Понятно? – Ерофеев потряс пальцем перед Фединым носом.

– Да уж чего не понять! – Чуркин поскреб пятерней в затылке.

– Становись под погрузку, чесаться после будешь, – трунили комбайнеры.

– По-моему, он успел лизнуть с утра пораньше, – шепнул на ухо Ерофееву корреспондент.

Тот ничего не ответил, направился скорым шагом к деревне. Корреспондент, задетый невниманием со стороны председателя, окликнул его:

– Степан Данилович, разве вы не поедете в село?

– Извините, некогда. Если что еще потребуется, там, в конторе, скажут.

Больше они не увиделись, и Ерофеев почувствовал облегчение без постороннего догляда, но корреспондент и без него успел побывать и на приостановленном строительстве телятника-откормочника, и на злополучном кукурузном поле. В конце концов, пусть смотрит, пусть пишет – это его право.

В дневной сутолоке Ерофеев не придал значения своей встрече с корреспондентом, а ночью, предчувствуя какие-то неприятности, сказал жене:

– Корреспондент сегодня был из областной газеты, такой въедливый, все вроде бы уличить в чем-то норовит.

– У него должность такая. А может быть, тебе показалось?

– Может быть, – несколько успокоился Ерофеев.

Он долго лежал с открытыми глазами, припоминая прожитый день, вдруг добавил совсем уже весело:

– Ты права, я действительно отсталый человек.

– Что же?

– Генка Носков остается в колхозе, на курсы механизаторов будем направлять.

– Да ну! – изумилась жена. – Ведь и учился неплохо.

– Он меня так обрадовал, что я готов был обнять его. Первая ласточка есть. Очень хочется поддержать парня в своем выборе.

И виделось Ерофееву добродушное, улыбающееся лицо Генки, думалось о том желанном времени, когда и другие ребята не захотят покинуть отчую землю, будут оставаться на ней хозяевами по праву наследства.

11

Вскоре в областной газете появилась статья о положении дел в двух соседних колхозах «Ударник» и «Рассвет». Параллели оказались не в пользу «Ударника». Факты, приведенные в статье, имели место, но истолкованы они были явно предвзято: на одну чашу весов было собрано все хорошее, на другую – все плохое, дескать, посмотрите, какая разница в результатах на одинаковых угодьях. Упомянул и о прицепе с зерном, опрокинутом в овраге, и о потравленной кукурузе, и об очесе льна, и о том, что «на строительстве телятника не услышишь стука топора». Как всякий много и увлеченно поработавший человек, Ерофеев вправе был рассчитывать на какое-то поощрение своих усилий, а вместо этого попал под критическое перо. Еще через несколько дней его вызвали на бюро райкома.

В райком он явился раньше намеченного часа, посидел, потомился в приемной да вышел в коридор и тут встретился с Мироновым, председателем «Рассвета». Тот с хозяйской уверенностью громыхал по коридору яловыми сапожищами, шуршал покоробившимся серым плащом. Крупный, глыбистый, громогласный, он и сейчас гаркнул будто в поле:

– Привет, именинник!

– Здравствуй, Кузьма Петрович! Тоже на бюро?

– А как же! В одной статье упомянуты.

– В одной, да по-разному.

– Три к носу – все пройдет. Обо мне, бывало, всяко писали. – Миронов раскурил папиросу, гоняя воздух, как кузнечными мехами. – Такое уж наше положение. Главное, чтоб колхозники тебе доверяли. Картошку не начинал копать?

– Со льном все баталились.

– Смотри, дожди обещают по сводке.

– У нас картофельник на песках, у реки…

Члены бюро вышли на перерыв. Здоровались, пошучивали, как будто пригласили для приятной беседы, но стоило сесть всем за длинный служебный стол, как тотчас установилась строгость официальных взаимоотношений.

Долгое время в этом кабинете вершил районные дела Коротков, теперь его место занял Тихонов Аркадий Павлович, приехавший из другого района. Моложавый, подтянутый, всегда в хорошо отглаженном костюме и при галстуке, он выглядел безупречным интеллигентом среди простоватого абросимовского люда. Этот никогда не вспылит, не грохнет кулаком по столу, как Коротков; умеет говорить, не повышая голоса, умеет и выслушать собеседника. Коротков как человек действия всюду старался поспеть сам, его можно было увидеть и на колхозном сенокосе, и на молотьбе, и в кабине трактора рядом с трактористом. Он любил быть на людях. Тихонов же не стремился подчеркивать свою общительность, напротив, поддерживал определенную дистанцию по отношению к подчиненным, без грубого нажима, но настойчиво требовал от них исполнительности, и, надо сказать, это удавалось ему лучше, чем его беспокойному предшественнику.

Изменился сам секретарский кабинет, заново отремонтированный, он стал как бы объемней, светлей. Вместо огромного, крытого зеленым сукном, похожею на бильярд письменного стола появился новый, сверкающий полировкой; такими же гладкими как стекло были приставные столы для заседающих, на которых аккуратными стопками лежала бумага и всегда были приготовлены остро отточенные карандаши. Сейчас карандаши были разобраны: некоторым членам бюро требовалось что-то записать, другим – просто так, занять руки. После перерыва не сразу угомонились, и Тихонов дожидался тишины, давая понять это взглядом. Глаза у него были выразительные, на собеседника они смотрят с пристальным, изучающим прищуром.

– Товарищи, переходим ко второму вопросу, – начал он, не поднимаясь с места, – к обсуждению статьи, опубликованной в «Северном крае». Надеюсь, все ее прочитали. Хотелось бы знать ваше мнение по вопросам, затронутым в ней, а также послушать самих председателей колхозов, о которых идет речь, в особенности Степана Даниловича Ерофеева: признает ли он критику правильной, как думает исправлять положение?

После некоторой паузы первой взяла слово заведующая отделом организационно-партийной работы Кукушкина. Это была мучнистолицая особа с тонкими, в ниточку сжатыми губами и энергичным характером, привыкшая задавать тон всякому обсуждению.

– Признаться, я была удивлена фактами, которые приводятся в статье. В последние годы нас убеждали, в том числе районная газета, – Кукушкина значительно глянула на редактора, – что в «Ударнике» дела идут на поправку. Теперь у меня создается впечатление, что мы заблуждались или нас вводили в заблуждение. Посмотрите, лен очесывается вместо обмолота, кукуруза потравлена скотом. Стравить восемь гектаров кукурузы! – Она театрально развела руками.

– Да она выросла не выше этого стола, – перебил ее Ерофеев.

– Почему? Потому что вы относитесь к ней халатно, игнорируете общую установку.

– Да уж достаточно с ней повозились!

– Вот видите!

– Товарищи, попрошу не пререкаться, – предупредил Тихонов.

Поднял короткопалую, будто надутую воздухом, руку начальник районного управления сельского хозяйства Жохов, с которым у Ерофеева еще по службе в районе были нелады. Вид у Жохова был рассерженный, словно Ерофеев подвел лично его в чем-то очень важном. Заговорил, нервно оглаживая рукой плоскую лысину:

– Что касается колхоза «Рассвет» и работы Кузьмы Петровича, об этом распространяться нечего, а вот относительно «Ударника» – тут мы, в общем, поупустили некоторые моменты. Прямо скажу, с Ерофеевым работать трудно, все пытается гнуть свою линию. У нас с ним были разговоры по поводу его однобокого увлечения льном. В результате остаются без должного внимания другие участки работы. Возьмем эту самую кукурузу: нешто нельзя было, вместо того чтобы стравливать скоту, засилосовать ее? Нет силосорезки – позаимствуйте у того же Кузьмы Петровича, не откажет. Нет силосной башни – закладывайте в бурты.

– Пробовали прошлый год – навоз получился, – снова не сдержался Ерофеев.

– Потому что не соблюдаете технологию, абы пихнуть в землю, – Жохов непримиримо зыркнул на Ерофеева колким взглядом. – В общем, считаю, что мы не можем оставить без внимания такое своеволие.

Ерофеев хорошо знал каждого из сидящих за этим столом: в свое время работал и жил рядом с ними, а ведь Абросимово хоть и райцентр, но здесь все на виду и слуху, почти как в обыкновенном селе. Знал он наперед, кто что скажет. Вот поднялся редактор районной газеты Лукачев, этот оглядываться на начальство не будет, хоть и молод. Парень с университетским образованием, его не вдруг собьешь с толку.

– Да, мы хвалили в газете Ерофеева, и, думаю, ошибки не было, потому что важна положительная тенденция, которая видна в его работе. – Все с интересом воззрились на Лукачева, дескать, ловко перевернул все с ног на голову. – Корреспондент эту тенденцию не заметил или не захотел заметить, обратив внимание только на недостатки. Я не раз бывал в «Ударнике» и могу сказать, что даже в передовых наших хозяйствах, пожалуй, нет сейчас таких темпов строительства, как в Ильинском.

– А на постройке телятника тишина, – бросил реплику председатель райисполкома, пристукнув тыльной стороной ладони по газете.

– Могу ответить. – Ерофеев глянул на Тихонова, спрашивая у него разрешения. – Морока с этим телятником! Строим второй год, сначала подрядили бригаду приезжих шабашников, несерьезный оказался народ: уже после аванса заключили более выгодный договор с дорожным управлением на строительство моста. Пришлось судиться с ними, чтобы вернуть аванс. Нынче залетели другие аж из Закарпатья – тоже неизбалованы длинным рублем. Правда, не в пример первой бригаде, работали от зари до зари, без пьянства, обещали сдать телятник под ключ, но вдруг получился у них какой-то разлад – откочевали домой все, кроме бригадира. Теперь надо снимать своих плотников со строительства жилья. Все-таки нет порядка в этом вопросе, каждый ищет способы на свой риск, правдами и неправдами добывает материалы и прочее. С теми же шабашниками все время ходишь на грани финансового нарушения. Беда в том, что нет в районе солидной строительной организации. – При этих словах Кукушкина покривила тонкие губы, мол, нельзя ли поближе к собственным колхозным бедам. Но Ерофеев уже справился с первоначальным волнением и продолжал говорить, сжимая пальцами спинку стула, поставленного впереди себя: – Что касается кукурузы, то будь моя воля, я бы совсем ее не сеял: зря переводим привозные семена, валим удобрения, занимаем площади, на которых могли бы прекрасно расти клевер или овес.

– Я считаю подобные рассуждения неуместными, – строго заметил предрик и, выразительно показывая большим пальцем кверху, добавил: – Это ведь не наша прихоть.

– Возможно, я в чем-то ошибаюсь, возможно, не во всем справляюсь со своими обязанностями, но каждый из вас знает, что в колхоз я поехал не ради какой-то корысти, – чувствуя свою правоту, говорил Ерофеев. – Меня упрекнули здесь в пристрастии к льну. Наш район всегда считался льноводческим; лен дает деньги, без которых немыслимо строительство, а строить нам предстоит еще больше, особенно теперь, когда есть надежная дорога до района и станции. Уверен, все это, пусть не сразу, даст положительные результаты. Автору статьи помешали какие-то шоры взглянуть на дело пошире, пообъективней. К примеру, разговаривал он с одним пареньком, Генкой Носковым, который остался в колхозе после десятилетки, а ни словом не упомянул о нем. А для меня как председателя, эта, казалось бы, незначительная деталь говорит о многом. Мы обсуждали статью у себя на правлении и пришли к выводу, что написана она однобоко. Хотели даже послать свой ответ в редакцию.

Тихонов то бегло водил по бумаге пером, то, как обычно, с внимательным прищуром вскидывал взгляд на Ерофеева, со многими его рассуждениями был согласен, и тем не менее именно он, Тихонов, должен был определить меру взыскания по отношению к этому человеку, вызывавшему расположение к себе.

– Что скажет Кузьма Петрович? – обратился он к Миронову. Тот засопел, задвигался, скрипя стулом.

– Мне по-соседски, пожалуй, виднее всех работа Ерофеева: прицел у него верный, дальний, и, кажется, очень скоро «Ударник» начнет наступать нам на пятки. Вот так! Всем известно, какое наследство он принял от Охапкина и что сумел сделать. Корреспондент мог этого и не знать, а мы-то должны сопоставить. Правильно замечено, строит Ерофеев с какой-то завидной настойчивостью. Вон гляньте, к чайной подъехала его машина: что в кузове? – Члены бюро не без любопытства повернули головы к окнам. – Пока мы здесь разговариваем, его шофер сгонял на склад райпотребсоюза, получил два ящика стекла, вероятно, для того самого телятника. Вот так! – Миронов пристукивал кулаком-кувалдой, словно вгоняя в стол гвозди. – Буквально три дня назад я не мог выпросить у Лукича это стекло. Ну, сейчас я возьму его за жабры!

Все обрадовались случаю посмеяться, стали подтрунивать над Мироновым, дескать, не помнится такого, чтобы его обскакали.

– Кузьма Петрович, в статье речь идет в основном о недостатках, связанных с уборочной, – снова вмешалась Кукушкина.

– Да разве мудрено найти недостатки в нашей работе? – Миронов с заметным раздражением встряхнул крупной головой. – Он вот только технику приобрел, конечно, возникает много трудностей. Разве только в «Ударнике» очесывают головки льна? Такое выдалось лето. За этими временными недостатками корреспондент не увидел основного: колхоз все же набирает силу. Вот так!

И наконец черед дошел до Тихонова. Попригладил ладонью редкие, аккуратно зачесанные волосы, заговорил, не повышая голоса:

– И в выступлениях товарищей, и в объяснении самого Степана Даниловича многое мне показалось убедительным, но есть факты неопровержимые, в частности, своевольное отношение к кукурузе. Предлагаю за стравливание кукурузы скоту объявить Ерофееву выговор. Кто за это предложение? Единогласно. Значит, в редакцию газеты мы сообщим о результатах обсуждения статьи. Оспаривать критические замечания печати нет смысла: надо лучше работать…

Когда вышли на улицу, Миронов, желая подбодрить приунывшего Ерофеева, тряхнул его за плечо:

– Ну что, старина? Теперь самое верное – двинуть в чайную. Пошли перекусим.

– Спасибо, Кузьма Петрович. Поеду домой.

– Вот так, брат, за непочтение к королеве полей! Да ты не принимай к сердцу, знай работай, дане трусь. Ладно, бывай. – Забухал сапожищами по дощатому тротуару к чайной.

Ехать пришлось не в кабине, а в кузове: Ерофеев оберегал с трудом добытое стекло, шоферу велел вести машину потише. Встречные знакомые улыбались, не понимая, почему он трясется в кузове как случайный пассажир. В пору было бросить не только эти ящики и само председательство, по крайней мере, такая малодушная мысль возникла у него еще в райкоме. И все-таки ему показалось, что Тихонов не без сочувствия отнесся к нему. Что было бы, если бы на его месте оставался Коротков? Безусловно, тоже влепил бы выговор да еще накричал бы при этом. Тихонов сделал необходимое, умело сгладив острые углы, может быть, не столько в наказание ему, сколько в назидание другим.

Дорога белой полосой раздваивала лес. Столько техники гибло на этом волоку, еще недавно усыпанном не песком и гравием, а проклятьями шоферов! Разве довез бы стекло! Теперь машина свободно катилась по шоссейке, и Ерофеев, стоя в кузове, с каким-то мальчишечьим волнением не уставал смотреть, как ровное ее полотно втягивается под колеса машины. Начались свои колхозные поля, и то ли поостудил ветерком горячую голову, то ли ближе подступили повседневные заботы, Ерофеев почувствовал себя несколько уверенней.

Увидел вытеребленное льняное поле, будто устланное половиками, а на краю его трактор Сергея Карпухина с комбайном и остановил машину. Сергей что-то налаживал в комбайне, заметив председателя, тоже шагнул навстречу, как будто не виделись давно. Бронзоволицый, рослый, он представлялся Ерофееву настоящим хозяином этих нолей; побольше бы таких механизаторов – горы бы можно свернуть.

– Сломалось что-нибудь?

– Просто цепь и звездочки забило.

– Значит, пошабашил.

– Все положил. – Сергей удовлетворенно окинул, взглядом поле. – Там за овражком школьники полеглые остатки дотеребливают. Жена ваша с ними.

– Тогда я их сейчас захвачу. А помощник твой где? Не сбежал?

– Только что уехал домой на попутке. Старается, работает без всякой поблажки.

– Это хорошо. – Ерофеев подал папиросу Сергею и сам закурил. – Теперь вылежится ленок, да вовремя бы его поднять.

– Из Абросимова едете?

– Да, в райком вызывали, – не вдаваясь в подробности, ответил Ерофеев, но по тому, как он поморщился, почесывая под кепкой лоб, Сергей догадался, что вызов был малоприятным. – Вон идут наши труженики! – обрадовался появлению школьников Ерофеев.

Мальчишки и девчонки бежали к машине веселой ватагой. Заслонясь от солнца, Ерофеев поджидал жену, отставшую от своих учеников.

– Давно собирался сказать, – повернулся он к Сергею, – в партию тебе надо вступить.

Тот смутился, не зная, что ответить.

– Я об этом, Степан Данилович, как-то не думал.

– Подумай. Дам рекомендацию.

Давно Ерофеев не видел жену такой возбужденной, ясно главой; после нескольких дней, проведенных в поле, лицо ее заметно посвежело, в нем даже появился какой-то задор, хотя и задышалась, поспевая за школьниками в своем стареньком демисезоне и резиновых сапогах.

– Все, товарищ председатель, закончили полевой сезон – завтра приступаем к учебе, – доложила она.

– Я смотрю, колхозная работа тебе на пользу.

– А ты у меня что-то похудел. Ну как, была головомойка?

– Была. Без этого в нашем деле не обойдешься.

– Ничего, переживем, – поддержала она и с шутливой ласковостью взяла его под руку. Ему хотелось поблагодарить ее, найти какие-то теплые слова, но вместо этого он только пожал ее поогрубевшие от льна пальцы.

Жена села в кабину, а он снова ехал в кузове вместе с ребятами, тоже молодея душой рядом с ними. Не отстал от них, когда все дружно запели, и среди звонких голосов школьников он слышал и голос жены, доносившийся из кабины. Только теперь отлегла от сердца та обида, с которой он возвращался из района.