Текст книги "Кологривский волок"
Автор книги: Юрий Бородкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)
– Подожди, я с родителями поговорю, – сказала она.
Егор подал последний навильник, прикрутил веревкой гнетку. Галина хотела было слезть с воза, он остановил:
– Сиди, сиди! Воды начерпаешь в галоши.
Сам он шел позади воза, подталкивал сани, когда они попадали на проталины. Мерин часто останавливался, заиально сопел; кое-как выбрались на дорогу.
День наполнялся светом и теплом. В перелеске бойко насвистывал зяблик. Уже не так драло наледью полозья, а кой-где в затишках зарождались первыми капельками совсем ослабевшие за ночь ручейки. В Галининой душе тоже распустились какие-то крепи, она не оглядывалась на Егора, чтобы тот не заговорил снова, затаенно кусала сенинку, словно везла нечто драгоценное и боялась расплескать. Она хотела остаться наедине с этим бережливым чувством. Худо ли, хорошо ли, а предложение Егора тронуло сердце: значит, не такая уж она забытая богом. Возможно, и ей отпущено, пусть запоздалое, пусть ущербное, счастье? «Если бы не война, если бы все чередом да в свое время! Как родителям-то сказать? На что решиться?» – спохватывалась она и потерянно оглядывала поле, как бы ища подсказки извне.
* * *
Через неделю расписались. Тарантины собрали стол. Никого не приглашали, посидели своим семейным кругом, выпили без песен и веселья. Василий Капитонович, дотоле ни разу не бывавший в гостях у соседа, сидел в обнимку с Федором Тарантиным, родственно называл его сватом. Оба были дюже пьяны, признавались в уважении друг к другу.
Сам Егор едва удержался, чтобы не напиться. Прямо из-за стола он увел Галину к себе в дом.
6На станцию перестали ездить, потому что дорога расхлябилась. Сергея поставили на ремонт тракторов: помогал Люське Ступневой делать перетяжку подшипников.
Началась пахота, сев. Сергей съездил на шоферскую комиссию, права получил, но все еще числился вроде бы подсобным работником – не давали машины.
Как-то в начале лета – черемуха отряхивала цвет, и, значит, был самый рыбный клев – он спускался все ниже по Песоме с удочкой и вышел к лесопункту. Удивился.
Раньше что было? Два тесных барака. Лес заготовляли не столько кадровые рабочие, сколько колхозники, лучших лошадей гробили на вывозке. Сейчас весело желтели сосновыми срубами новые дома, выстроившиеся по тому берегу, широко потеснил лес гараж, обнесенный дощатым забором. Огромные штабеля нижнего склада полого вытянулись от эстакады до самой воды, там визжали электропилы, перебивая мощный гул двигателя электростанции. На этом берегу успели поставить Новоселковскую начальную школу, как прочитал Сергей на вывеске. Новоселки – красивое, легкое название придумали.
Два моста через Песому, один для машин, другой для пешеходов, вроде подвесных лав на тросах: высоко подняли, никакое половодье не достанет. По этому узкому, качающемуся мостику Сергей перешел к нижнему складу и, увидев среди мужиков шумилинского Игната Огурцова, обрадованно поздоровался с ним. Тот щелкнул выключателем электропилы, с размаху хлопнул своей тяжелой ладонью о ладонь Сергея:
– Привет Морфлоту! Где рыба?
– В реке.
– Шутишь? Ну-ка, показывай! – заглянул в котелок, склепанный отцом в кузнице. – О-о! Хорошие плотвицы, есть к чему придраться: рыба требует подливы, – подмигнул и захохотал, встряхивая русыми кудрями и раздувая широкие ноздри. – Погоди маленько, вот эту машину разделаем да покурим.
Сергей прислонил к сосне удилище, сел на корень, с интересом наблюдая за работой. В войну ему пришлось потрубить в лесу; возили бревна лошадями на санях с подсанками, надсажались на погрузке и разгрузке: топор да кол – вся механизация. Теперь было на что подивиться. Разгрузить машину – минутное долог шофер обхватил воз двумя тросами, откинул боковые стойки, махнул лебедчику, и весь пакет (кубов десять) разом сполз на эстакаду. Тут целиковые, во все дерево, хлысты попадают под проворную пилу Игната Огурцова, расхаживающего по эстакаде в клетчатой рубахе с засученными рукавами. Оторцованные по мерке бревна развозят на рельсовой тележке по штабелям разной сортности, а девушка-приемщица ведет в тетрадке учет каждому бревну. «Дела идут, как по конвейеру, – сразу отметил Сергей. – Раньше бы так-то».
Огурцов повесил пилу на гвоздь, вбитый в столб, поддерживающий электрошнур, сел рядом с Сергеем, покручивая в жестких, с бугристыми ногтями, пальцах папиросу.
– Вообще-то на нитку – не рыбка. По моему характеру, чем с удочкой канителиться, лучше бредешком завести.
– Вода еще холодна.
– С подогревом так можно и сейчас. Тебе ли, моряку, воды бояться! Здоров брусок! – Ткнул кулаком в Сергееву грудь, обтянутую тельняшкой. – Помнишь, как боролись мы с тобой у кузницы? Хочешь, снова померяемся силой?
Игнат задорно вдарил кепкой оземь. Был он все таким же удалым и размашистым молодцем. Сергей отказался, дескать, не стоит народ удивлять. Чтобы сбить разговор на другое, спросил:
– Лопатин-то где работает?
– Мотористом на электростанции. Вон дизель стучит в гараже, – показал Игнат. – При тебе было дело, когда я с фронта пришел, стыдил он меня за то, что я надумал бросить колхоз, а как самого турнули с председателей, тоже прибежал сюда. Рыба – где глубже, человек – где лучше. Тут много знакомых ребят из наших деревень, и ты плюнь-ка на МТС, причаливай к нам. Поговори с начальником участка, может быть, даст машину. Заработок хороший, я вот по полторы тыщи выгоняю в месяц. Нюрку с дочкой тоже заберу из колхоза – дом буду в Новоселках ставить.
– Вроде неудобно уходить из МТС, одну зиму проработал.
– Чепуха! Машину не дают, значит, шапку в охапку – и до свидания. Закон на твоей стороне.
Следующий лесовоз остановился около эстакады, тяжело отдуваясь тормозами.
– Ладно, дома покалякаем, – сказал Игнат, притаптывая кирзачом окурок. – Могу кое-что прихватить вечерком к рыбе-то.
По песчаной, раздавленной шинами колее Сергей направился к гаражу: с Лопатиным не виделись ни разу, как вернулся со службы. Электростанция представляла собой дощатую будку, пристроенную в углу гаража, в которой былк установлены два дизеля с динамомашинами, работавшие попеременно. Сергей заглянул в дверной проем, яркая лампочка брызнула светом в глаза, так что не сразу заметил Лопатина, обтиравшего ветошкой масло со станины. Тот первый увидел его:
– Заходи, не стесняйся!
Но Лопатин сам шагнул на улицу, приветливо сощурил зеленоватые глаза, встряхивая Сергею руку. Очень уж непривычно было видеть бывшего председателя в замасленной спецовке, и с лица он как-то полинял, бывало, рыжие прокуренные усы бойко топорщились, сейчас в них подбилась седина, к уголкам глаз нагнало мелких морщинок. Заметно было, что и сам он испытывал некоторую неловкость, стесняясь своего нынешнего положения.
– А я давно слышу, что ты в эмтээс работаешь. Наконец и в наши края наведался: по речке, значит, с удочкой? Хорошее дело. Спасибо, что заглянул.
– Решил посмотреть, как вы здесь трудитесь.
– Я вот, практически, перешел в рабочий класс, – усмехнулся Лопатин, переминая в руках ветошку. – Ничего не попишешь – в колхозе мне троих ребят прокормить туговато. Начальником-то у нас Данилов, тоже был председателем в «Заре», он и схлопотал мне эту работенку, потому что в лесу с моими ногами не сдюжишь.
Тотчас припомнилась Сергею военная весна, когда дед Яков лежал в больнице, а они с Лопатиным взялись ковать плужные подрезы. В тот раз, сидя на пороге кузницы, Лопатин переобувал свои комолые ноги без единого пальца: отморозил и потерял их в финскую кампанию.
– Ну, а твои-то как успехи?
– Стажировку у Ивана кончил, права получил, а работаю пока ремонтником. С Игнатом Огурцовым сейчас разговаривал, тот советует попросить машину у Данилова и пришвартовываться к вам в Новоселки. Получится ли что из этой затеи? Может, зайти к начальнику?
В противоположном углу гаража стояла бросовая техника: локомобиль, которым пользовались вначале для освещения поселка, газогенераторные машины и трактора-трелевщики КТ-12, прозванные «котиками». Лопатин с минуту смотрел на них, как бы выбирая, что можно было предложить Сергею, потом заговорил:
– Эти самовары недолго послужили – списали. Бывало, в локомобиль вовремя не подбросишь дров – лампочки покраснеют, одна морока была с электричеством. А вон тот, – показал йа потрепанный лесовоз с прицепом на длинном сосновом дышле, – на запчасти разбирают. К Данилову не ходи, я сначала сам с ним поговорю: практически, так будет верней.
– Спасибо, Степан Никанорович.
– Рано благодарить. В случае что прояснится, сообщу. Отцу привет передавай. Еще стучит в кузнице?
– Стучит, но работы мало.
– Да-а, пожалуй, и ему придется менять ремесло. Ну, бывай здоров!
Пройдя мимо новых, с янтарной накипью смолы на стенах, домов, Сергей снова свернул на береговую тропинку. Стук дизеля электростанции долго сопровождал его, но постепенно ослаб, потерялся, и обступила лесная тишина, нарушаемая только птичьим посвистом. Тропинка увертливо огибала старицы и еловые чащобы, проползала под согнувшиеся ольхи, ныряла в черемуховый дурман. Река то отдалялась, то подбегала совсем близко, видно было, как несет течением лепестки черемух. Заливные луга густо усеялись золотистыми бубенчиками купальницы, в низинках застенчиво голубели незабудки; дождались своего срока, пустила лист береза, осеняя прохожего еще легкой, первородной тенью. В эту пору уже не с одного неба, и от земли тепло идет.
Сергей обломил кончик удилища и смотал на него леску. Хотелось просто идти берегом Песомы, не как когда-то с багром на сплаве, обтирая до мозолей ноги, а свободно, не отделяя себя от общего праздника природы, когда солнце оживляет все до самой крохотной травинки. Впереди, удерживаясь на одном расстоянии, куковала недосягаемая кукушка. Эти ясные, как сам майский воздух, звуки как бы очищали душу, и Сергею верилось, что птица-вещунья предсказывает ему что-то хорошее. Оставаться в МТС или пришвартоваться сюда, в Новоселки? Если дадут машину, нечего и раздумывать. Вся надежда на Лопатина, раз у него близкое знакомство с Даниловым. Обещал, значит, похлопочет, мужик серьезный, не то, что Игнат. Странно поворачивается жизнь: работа в лесу, которая до недавнего времени считалась проклятьем, стала спасением для многих, и не легкостью она привлекала, а определенным заработком. Плати то же самое людям в деревне – никто бы с места не тронулся.
Тропа вывела в луга к Портомоям. Река быстро катилась по каменистому перебору в зеленоватую глубь Шумилихи, течение ударялось в обрывистый берег и поворачивало вкруговую. Казалось, мало что изменилось. Все так же непоколебимо, как бессменный дозорный, стояла на самом верху угора возле кузницы раздвоившаяся ветла, пряча в своей листве золотой сноп солнца. Царь-дерево. Сколько ему лет: сто, двести, триста? Никто не скажет.
Вечное дерево. В деревне много и других, но это как бы общее, мирское, к нему с малых лет тянет каждого шумилинца, особенно по весне, когда снег раньше всего сходит на пригреве у кузницы. И деды и прадеды играли здесь, может быть, веруя подсознательно, что могучее дерево может всех одарить своей силой. И уж наверное, с этой мыслью, с этой верой проходили когда-то мимо зеленого шатра ветлы мужики, призванные на фронт. Помнится, ребята во время войны фантазировали над тем, как бы соорудить из ветлы огромную рогатку, зарядить ее камнем-валуном, что лежит в поле у росстани, и ахнуть по немцам, если бы они дошли до Шумилина. Не допустили. Те самые мужики не допустили, которые набрались былинной силы у родимой земли. Шуми, красуйся, ветла!
Издалека и сама деревня, уютно расположившаяся на взгорье, представлялась прежней, и доносился привычно-деловитый звон наковальни из кузницы, над которой струился горячий горновой дымок. Сергею захотелось помахать кувалдой, помочь отцу, как в то послевоенное лето, когда они работали вместе.
Лавы еще не были поставлены. Перешел реку вброд: ноги зашлись так, что, не обуваясь, с сапогами в руке, побежал в гору к кузнице.
7Трудяга-лесовоз ЗИС-150, натужно урча, выполз со своей огромной ношей на Кологривский волок. Уже не тележные, а тяжелые машинные колеса пробили колею в бор, куда шумилинцы ходили раньше только за грибами. Начинался уклон к реке, и Сергей прибавил скорость. Двигатель перегрелся, из радиатора вышибало пар: последний рейс. Оставалось разгрузиться, поставить машину в гараж – и домой. Крайний день, суббота.
С машиной повезло. Как раз получили новый лесовоз, его передали другому шоферу, зато освободился этот. Главного добился – полный хозяин на машине.
Обычно Сергей ходил домой через Кукушкино, сегодня решил пойти боровой лесовозной дорогой – пожалуй, короче. Шел он не налегке, нес бачок керосину: мать просила для лампы. Низкое солнце качалось слева за соснами, скользя только по их кронам и почти не доставая до дороги. Пахло разогретой за день смолой и грибной гнилью, попадались белые и масленики, но брать их было не во что.
Сергей еще только вышел к волоку, как услышал гармонь. Он изумленно остановился и прислушался: кто же мог играть у них в Шумилине? Игнат Огурцов ясно, что не успел вернуться с работы. Интересно! Прибавил шагу, будто непонятное веселье в деревне могло оборваться, не дождавшись его. А гармонь все не унималась, заливаясь, как в праздник, стоило услышать ее, и сразу в сердце плеснулась нечаянная радость. Эх, елки зеленые! Кто же так старательно наяривает?
Играл, сидя у себя на крыльце, Колька Сизов. В захмелевшей его груди была такая теснота чувств, что от избытка их он готов был в одиночку пройти с песнями по деревне. Завидев Сергея, он вскинулся со скамеечки, бесом заприплясывал, взбивая пыль легкими спортивными тапочками и не переставая тормошить хромку, гаркнул на всю улицу:
Вот она и заиграла —
Двадцать пять на двадцать пять.
Вот она и загуляла,
Наша шаечка опять.
– Серега, рули сюда! Сколько лет, сколько зим! Где ты, черт возьми, запропастился? Я уж два раза бегал к вам.
Кинулся обниматься, гармонь, повиснув на плече, вытянулась чуть не до земли. Сергей не мог взять в толк, откуда он вдруг свалился и почему одет в новенький тренировочный костюм с «молнией» и белой полоской на воротничке, как мастер спорта? Ростом мало прибавился, но плотный парень, смуглявый, голова круглая, стриженная по-армейски.
– Ты какими судьбами?
– Пошли в избу, там поговорим.
– Обожди, надо хоть керосин отнести домой.
– Наплевать на керосин, поставь его тут на крыльце. Пошли!
Потащил Сергея за стол. Тетя Шура, Колькина мать, проворно добавляя закуску, извинялась:
– Знала бы, так получше приготовилась. Ведь как снег на голову явился! Бегу в обед с поля, а он дом отпер и в гармонь наигрывает!
– Краткосрочный, что ли, дали?
– Сам провернулся по-умному. – Колька торжествующе звякнул стаканом о стакан и лукаво подмигнул черным глазом. – Соревнования у нас в Ярославле на первенство округа. Я штангой занимаюсь – второй разряд, – ткнул пальцем в значок на гимнастерке, висевшей на стуле. – Ну, жиманул я в этот раз крепко – третье место занял. Старший лейтенант Куксов, начальник нашей команды, доволен, я к нему и подкатил с просьбой, дескать, соревнования по другим видам продолжаются, как бы домой заскочить? Отпустил, только, говорит, в понедельник вернуться, как штык. Вот такая карусель. В армии надо быть спортсменом: филонишь на тренировках и служба идет. Смотрю, на вокзале патруль захомутал подвыпившего солдатика, а я хоть бы хны, расхаживаю в этом костюме: обмундирование спрятано в чемоданчик, на лбу у меня не написано, что военнослужащий. Ну а ты как? Шоферишь?
– Сначала в МТС у Ивана Назарова стажировался, теперь в Новоселках дали лесовоз ЗИС-150.
– В лесу вкалывать тоже не малина. Не-е, меня ни в колхоз, ни в лес никакими пирогами не заманишь, после армии останусь в городе. Я смотрю, в деревне-то девки и те перевелись, не знаю, как терпит твоя морская душа? О, вспомнил! До Ефремова ехал вместе с городскими девками, на уборочную их прислали: веселые такие, всю дорогу песни пели. С одной я переглянулся. Приглашали. Рванем сейчас в Ефремово?! – задорно рубанул кулаком по столу. – Гульнем!
Сергей сгоряча чуть было не поддержал скороспелую затею, но тотчас подумал о Татьяне, о том, что дело кончится неприятностью, потому что все ей будет известно завтра же. Предложил другое:
– Пошли лучше в Ильинское.
– Чего я не видал в Ильинском? Свои торфушки никуда не денутся, а эти уедут – лови момент… А-а, догадываюсь! Там на почте сидит одна красотка в высоком терему. В точку? – Колька нацелился на Сергея испытывающим взглядом.
– Да не в этом дело, – не признался он.
– В этом. Не узнаю тебя! Она пока еще не жена, чтобы отчитываться.
– Слушай, не болтай лишнего, – остановил его Сергей.
– Молчок! Давай еще тяпнем – и айда! Долго ли переодеться.
Они уже вышли на улицу, но тут решительно заступила дорогу тетя Шура, бегавшая за чем-то к соседям;
– Куда это вы направились?
– В Ефремово.
– Не выдумывайте! Ты, Коленька, шибко заводной. Что люди скажут? Едва успел приехать, и сразу из дому – марш.
Колька снова куражливо заплясал, припевая:
Во солдатушках – не дома,
На печи не полежишь,
Не возьмешь гармошку в руки,
К девушкам не убежишь.
– Мама, я ведь на два дня вырвался домой-то! Можешь ты понять?
– Вот выспитесь, завтра и ступайте, куда вздумается.
– Тетя Шура верно говорит, – поддержал Сергей.
Неугомонный Колька, с пьяной придирчивостью глянув на Сергея, покривил губы и безнадежно махнул рукой, мол, с тобой каши не сваришь. Но внял благоразумию, побрел обратно в избу, поддерживаемый под руку матерью.
* * *
На другой день, после бани, все-таки пошли к городским девчонкам. Сергею хоть и совестно было перед Татьяной, но Колькино подзадоривание возымело действие. «Что, я не могу шагу ступить без нее? – рассуждал он. – Не много приходится гулять, вот Колька уедет завтра, одному-то мне будет неповадно». С этим чувством разрешенного сомнения, в приподнятом настроении шагал он вдоль деревни, восхищая приятеля старательно наглаженными клешами. Колька тоже был во всем блеске: в хромовых сапогах, по уставу ему не положенных, в габардиновой гимнастерке, украшенной полдюжиной разных значков.
От кузницы гармонь привольно покатилась в поле, вниз к уснувшей реке и дальше, теряясь уже в бору. Несома посверкала слева и ушла в сторону, в потаенные заросли ракитника. Опять, как в то лето, когда Сергей гулял допризывником, теплая пыльная дорога вела рожью. Ни одним колоском не колыхнется поле, замерло, внимая незатейливой музыке. Подсвеченные закатившимся солнцем, тлеют неподвижные тучки, весь этот величавый вечерний покой будто бы создан для деревенской гармони, для ее откровений. Как чутко в такие минуты отзывается на каждый звук сердце! На службе обоим мечталось пройти вот так с припевками по своим полям и перелескам. Хорошо, легко, свободно!
– Кажется, я тебе не говорил? – вспомнил Колька. – В этой гармошке, когда я выменял ее у Федулихи на молоко, оказался наган. Это ее сын Геннадий, наверно, спрятал.
– Рассказывал Ленька.
– Семизарядный, с барабаном, и патрон был один вставлен. Не удалось даже выстрелить – стибрили сопляки.
– В реке утопили его, наверно, уж напрочь соржавел. Чего жалеть-то? Милиция все равно отобрала бы.
– Дудки! Не то главное – патронов не достанешь.
В овраге перед Ефремовом попили из ручья, Колька обмахнул клочком подвернувшегося сена запылившиеся хромовики, попутно заметил, покоренный матросскими брюками:
– Клеши у тебя завлекательные. Сколько сантиметров?
– Тридцать два.
– Приду из армии, обязательно схлопочу такие.
Городские девчонки коротали вечер на лавочках под березами середь деревни, развлекались с желторотыми ефремовскими ухажерами, которые женишились раньше времени. А как заслышали гармонь да увидели Сергея с Колькой, так и воспрянули, засуетились, освобождая лучшее место гармонисту.
– Физкульт-привет от армии и флота! – бодро выкрикнул Колька.
– Мы думали, запропал наш Колечка, только наобещал прийти с гармонью, – по-свойски, как с давним знакомым, разговаривали с ним девчонки. Такой уж характер у него легкий.
– Слово – олово, заяц трепаться не любит, зря ушами не трясет. Еще вчера хотел присмолить, да вот приятель застопорил. А завтра утром надо отбывать.
– Давай, мы письмо накатаем твоему начальству, чтобы продлили тебе отпуск, мол, невесело без гармониста.
– Уж я бы вас повеселил!
– Коля, играй вальс! Умеешь?
Вальсы давались Кольке туговато, больше набил руку на деревенской «махоне», но никто не усидел, пустились танцевать. Сергей тоже подметал клешами вытоптанный пятачок луговины, кружась с бойкой черноглазой девушкой: в темноте было трудно разглядеть ее лицо. Часто сбивался, наталкивался на танцующих. Она терпеливо учила его;
– Свободней кружись, вот так, слегка на цыпочках: раз-два-три… Первый раз с моряком танцую, – словно бы гордясь таким случаем, продолжала она. – Ой, ты меня совсем на воздух приподнимаешь!
– Зато на туфли не наступлю.
– Надька, уступи на минутку кавалера: нам тоже надоело танцевать друг с дружкой, – шутили подруги.
Не обойден был вниманием и гармонист. Наверно, та самая девчонка, с которой Колька успел переглянуться дорогой, заботливо отгоняла от него комаров березовыми веточками. Другая пропела лестную частушку:
Поиграй повеселее,
Коля – розовый букет.
Ты кому, такая ягода,
Достанешься навек.
Ефремовские ребята, пользуясь тем, что появилась гармонь, сплясали: лихо выкаблучивали перед приезжими девчонками, пока не утомили Кольку. Тот передал гармонь одному из подростков, сам пустился пылить хромовиками. Потом по очереди покружился с каждой из девчонок, стал учить их танцевать «семизарядную».
– Вы из одной деревни с этим Колей? – спросила Надя.
– Из одной. А что?
– Очень уж шебутной парень. Жаль, что уедет.
– Да, с ним не соскучишься.
– А мне думалось, моряки – самый находчивый народ, – сказала она, заметив его рассеянность и как бы поощряя к веселости.
Над головами, в листве берез, послышался усиливающийся шорох.
– Ой, смотрите-ка, дождь начинается! – с нарочитым испугом воскликнул кто-то из девчонок.
– И пиджака нет, хоть бы я взял кой-кого под крыло, – посетовал Колька. – И гармонь нечем прикрыть.
Девчонки побросали березовые веточки, которыми отгоняли комаров, визгливой ватагой побежали к дому, где квартировали.
– Айда за ними! – скомандовал Колька. – Они у тетки Таисьи Коробовой стоят, а спать их она определила в сарай – разведка доложила точно. Слышь, галдят?
Ворвались в сенник. Девчонки всем миром сталкивали Кольку с зарода, он, воодушевляясь, выкрикивал:
– Полундра! Наших бьют!
Сергей метнулся на выручку. Вдвоем одолели небольшую высоту сенного зарода, такой переполох устроили, что девчонки взмолились:
– Куда вас принесло-то, окаянные?
– Ой, мамочка!
– Тише! А то хозяйка придет.
Наверное, не помогли бы никакие увещевания, если бы Колька не ударился в темноте головой о балку. Застонал, заохал. На некоторое время все притихли, слышно было, как шебаршит по дранке дождь.
– Коля, что с тобой?
– Самым темечком тяпнулся, елки-палки!
– До свадьбы заживет.
– Ладно, ребята, побаловались и довольно, нам спать пора, – сказала одна из тех, которые построже.
– А куда мы по дождю-то? Лучше здесь переночуем: тепло и не дует. Ха-ха! – снова развеселился Колька. – Нет возражений? Молчание – знак согласия.
– Я прямо отсюда на работу пойду, – сказал Сергей.
– Какие догадливые! – язвительно молвил все тот же голос из угла.
– Коля, расскажи что-нибудь.
– Хотите, как на гауптвахту попал? Под арест, значит. Стоял в карауле около склада ГСМ, то есть горючесмазочных материалов. Сел на холмышек и кемарю, да так, видно, крепко меня сморило, что проснулся под утро и глазам своим не верю – винтовка-то у меня в руках, а без затвора! Мороз по спине продрал. Что делать, думаю? Личное оружие проспал – не пустяки. Оказывается, дежурный по части осматривал посты и вынул затвор-то. Тут нарядом вне очереди не отделаешься, схлопотал десять суток ареста. Это на первом году по неопытности было, теперь я стал ученый, если ночью заступаю в караул – затвор сую в карман.
– Вдруг стрелять понадобится?
– Пустяки! Я ведь в Подмосковье служу, какие могут быть там враги-шпионы? Вон Серега на Дальнем Востоке лямку тянул – другое дело.
– Между прочим, дождь кончился, – напомнил докучливый голос.
– Это кто там бурчит? Ну-ка я счас подкачусь под бочок! – припугнул Колька и зашуршал сеном. Девчонки снова всполошились.
– Ладно, пошли, – дернул приятеля за рукав Сергей. Вроде бы невелик грех побалагурить с приезжими девчоннами, но загодя стыдно перед Татьяной, как будто обманул ее. Поплясали, потанцевали – еще куда ни шло, а в сарай забираться было ни к чему.
– Шутки шутками, надо двигать домой, – согласился Колька. – Жаль, что приходится расставаться: ничего не поделаешь – служба. Я напишу вам письмо. Нет возражений?
– Нет, Колечка. Пиши почаще.
– Эх, дайте в руки мне гармонь – золотые планки!
Напоследок разбудили припевками Ефремово. Туча прокатилась, и рассвет уже забрезжил с востока зеленовато-оранжевым накалом зари. Высоко закатав штанины, Сергей выбирал обочинные тропинки; трава кропила холодком обнаженные ноги.
– Это Клавка так верещала: уж я ее поприхватил за мягкие места! – хвалился Колька – Если бы не уезжать, мы бы пошуровали в этом курятнике! Позавидуешь тебе.
– Сейчас переоденусь – и прямым ходом в Новоселки. Не спавши.
– А мне надо как-то до станции добираться. Не пришлось бы пехтурой, потому что дорогу дождь поиспортил… – Колька не договорил: то ли запнулся, то ли поскользнулся. Сам только руки испачкал, а гармонью вляпался в грязь. – Ёк комарок! У нас всегда так, чуть спрыснет – и кишмиш, – чертыхался он.
Не подумав, обмыл гармонь в ручье. Чтобы проверить, не испортился ли звук, развернул ее во всю ширь: гармонь всхлипнула. Промокшие бумажные мехи вспучились, их оставалось лишь выбросить, что Колька и сделал своей бестрепетной рукой.
– Ну, знатно мы с тобой сегодня погуляли, будет чего вспомнить! – хохотал Сергей.
– Жалеть нечего. Хватит, похрипела старушка – новую после армии куплю.
– Бросай уж всю целиком.
– Планки могут пригодиться.
Неунывающий Колька стянул разъединившиеся планки солдатским ремнем и как ни в чем не бывало зашагал дальше.
Татьяна собственными глазами видела, как Сергей с Колькой уходили вечером в савинский заулок. Сама-то она, может быть, и не заметила бы – мать обмолвилась:
– Вон наши женихи куда-то наладились с гармонью.
– Кто?
– Да твой Серега с Колькой Сизовым. Этот вертопрах, где появится, всех перебаламутит.
Татьяна сначала не поверила, но глянула в окно – и закусила губы, в глазах сделалось горячо от обиды. Едва выговорила:
– Куда они? В Новоселки, что ли?
– Я тебе точно скажу, – заверила Наталья Леонидовна. – В Ефремово, туда работать девчонки из города приехали. Завтра все узнаю у Таисьи.
– Выдумай еще!
– Да она сама расскажет, потому что у нее девчонки то стоят. Поеду утром к ним наряд на работу давать.
«Вот оно что! К городским потянуло! Вырядился в матросскую форму! – глядя в расплывчатое, будто заплесканное дождем окно, Татьяна боялась шелохнуться, потому что стыдилась перед матерью своих слез. – Что им в Новоселках-то делать, там одно мужичье; конечно, в Ефремово направились. Как теперь встретимся-то? В одной деревне живем, каждый шаг на виду».
Улучив момент, когда мать пошла на кухню, Татьяна выбежала в горницу и упала ничком на постель. Задыхаясь от гнева, комкала подушку, с преувеличенной мнительностью считая себя обманутой. «Как он мог позволить себе такое? Как он не подумал обо мне? Я что – старуха, чтобы сидеть дома, когда он разгуливает? – не укладывалось у нее в голове. – Колька поманил и повел, как телка на веревочке. Стыдоба! Посмотри там, повыбирай, может, королевну найдешь среди городских-то, только уж ко мне не подходи ни на шаг! Кончено!»
Мать позвала ужинать, Татьяна отказалась. Она не знала, куда девать себя, в сумерках вышла на улицу, хотела пойти к своей подружке Зойке Назаровой, да одумалась, направилась огородами к реке. Шла бесцельно, как лунатик, возле кузницы очнулась, остановилась под старой ветлой, прижавшись ладонями к ее шершавому, хранящему дневное тепло стволу: еще с детскими обидами и огорчениями она прибегала к ней, с ловкостью мальчишки забиралась по стволу и, укрывшись в густых ветвях, мстила людям тем, что никто ее не мог найти. Слушала шепот листьев, тянулась взглядом к синему краю бесконечного бора, за которым мнилась совсем другая жизнь, и успокаивалась.
Сейчас было сумеречно. Внизу тускло и отчужденно поблескивала Песома. Мудрая ветла строго молчала при вечернем безветрии. Татьяна слышала стук собственного сердца. Раза два ей показалось, что из-за поля, из-за леса донесся звук гармони. Вдребезги бы ее разбила, в клочья бы разорвала! Побежать бы в Ефремово, вырвать хромку из рук непутевого Кольки. Зачем принесла его нелегкая? Да разве дело в Кольке? Он, Сергей, во всем виноват, и не будет ему прощения. Уткнув лицо в ладони, Татьяна прижималась к стволу дерева и ничего уже не видела, ничего не слышала, потому что слезы снова душили ее.
И наверное, она простояла бы здесь до полночи, если бы не пошел дождь. Только теперь заметила, что стало совсем темно, что небо разделилось на две половины: матово-светлую, медленно остывающую после зноя, и аспидную, словно залитую чернилами. Дождь усиливался, так что даже ветла не могла спасти от него, но Татьяна молила настоящего ливня, невиданной грозы, призывала к себе в союзники все силы небесные, словно они могли наказать Сергея. Она и сама вымокла до нитки, но не бежала к дому, а шла шагом, подставляя дождю лицо и веруя, что он смоет с души тревогу, исцелит…
Встретились через два дня, в самый ранний утренний час. Татьяна шла на покос – своя косьба всегда либо до свету, либо потемну, – шла заулком мимо Карпухиных. Андрей Александрович уже сидел у крыльца перед чурбаком с «бабкой», как трудолюбивый дятел, тюкал молотком косу. Приветливо кивнул головой:
– Побежала помахаться? Хорошее дело. Наш косец тоже сбирается.
Стала закрывать за собой ворота, услышала голос Сергея:
– Таня, подожди, я сейчас!
Не остановилась, даже не обернулась. Вот уж позади торопливое дыхание Сергея, поравнялся, попридержал за руку – она отдернула ее, будто обожглась.
– Что с тобой? – спросил он, хотя все понял, покраснел, чувствуя, как горячо прихлынула к лицу кровь. Еще раз попытался остановить ее:
– Не трогай меня!
Посторонилась, удивленно вскинула тонкие, вразлет, брови, с молчаливым укором уставилась на Сергея – взглядом так и просвечивает, будто бы все-все ей ведомо.
– Чего такая сердитая?
