Текст книги "Слабое звено (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Одиночество.

Карлсон продолжал что-то говорить, инструктировать, успокаивать, но его слова были далекими, зыбкими и практически нереальными, как и он сам. Были ли хоть какие-то гарантии, что она не сошла с ума еще в воздушном рукаве, когда ее подруга Рахаф скрылась за дверью, а голова Ирмы за армированным пузырем гермошлема? Вдруг Карлсон был всего лишь галлюцинацией, которая сейчас просто пытается заставить ее смириться с собственной смертью?

Она старалась не смотреть назад, боясь увидеть так и не сгоревшие мосты, и упрямо цеплялась за мысль, что на этот раз никого не подведет. Ни Ленара, ни Вильму, ни весь мультисостав, ни даже каких-то абстрактных дядек из «Железного стандарта», придумавших всю эту чушь с транспортировкой гигантского продукта звездной жизнедеятельности. Очередной вдох дался ей с трудом, будто бы воздух превратился в желе, и она опустилась еще ниже, прижавшись всем телом к переборке, и прикрыла глаза, вновь вернувшись мыслями на несколько лет назад, на курс высотной подготовки на Лазаревом пике, где с высоты пяти километров был виден почти весь мир, и где в ее распоряжении был воздух целой планеты, но ей даже этого было мало. Там она почти постоянно задыхалась, делая лишь перерывы на сон и еду, и при нехватке воздуха успевала сделать все остальное: взойти на гору, найти еду, приготовить еду, подружиться, провести сутки в наручниках, поссориться, подраться, снова взойти в гору и дойти до конца.

Незримая удавка на шее дала слабину, и Ирма томно втянула в себя несколько литров прохладного воздуха, маслом растекшегося по ее дыхательным путям и потушившего огонь в легких.

– …все, сестренка, я вызываю помощь! – вошли раскатистым громом слова в ее уши, и она резко вспомнила, где находится, и что происходит.

– Нет, я в порядке! – громко запротестовало все ее существо, и она огляделась, – Никакой помощи не требуется. Я дойду до конца.

– Ты уверена?

– Уверена, – она вновь посмотрела в зеркало и чередой мелких глотков начала пробовать воздух на вкус, – Давление ноль тридцать пять Бара. Но я, кажется, могу нормально дышать. Ничего не понимаю.

– Я же тебе только что все объяснил. Если ты меня не слышала, значит с тобой точно не все в порядке.

– Отвлеклась, извини.

– Я видел, как у тебя кардиограмма взбесилась.

– Я отвлеклась на гирлянды. Они очень красивые, – улыбнулась она самой себе и начала подниматься с переборки, – Я в поряд… ай!

– Ты точно в порядке?

Она вновь упала, рефлекторно выдернув из-под себя ногу, в которую кто-то внезапно вколол десять кубиков бетона, схватившего икроножную мышцу, и столь же рефлекторно выдавила из себя болезненный стон. Ей начинало казаться, что она заступила на смену целую вечность назад, но взглянув на часы она с ужасом осознала, что от момента, когда она покинула шлюз, ее отделяло лишь десять минут, в течение которых вместо полезной работы она только падала и стонала. Крепко стиснув зубы, она вытерпела волну боли, отступившую столь же внезапно, сколь и нахлынувшую, и принялась растирать едва не взорвавшуюся мышцу.

– Кажется, спазм, – прорычала она от досады, стараясь локтем размазать мясо по свей голени, словно тесто по доске, – Это ведь нормально, да?

– Не очень, но вполне ожидаемо. Тебе нужно расслабиться.

– Я расслаблена.

– И не напрягаться. Старайся вкладывать в действия минимум усилий. Не напрягай мышцы без необходимости.

– Поняла, – ее налобный фонарь своим ярким лучом растворил разноцветную палитру, и выловил из темноты отчетливые контуры развилки, – Передо мной три коридора. Вверх, прямо и вниз.

– Не путай меня, сестренка. Перед тобой коридоры к носу, левому борту и корме. Тебе надо в сторону носа.

– Замечательно, – выгнула она спину, чтобы заглянуть вглубь носового коридора, и пробежалась взглядом по вертикальной лестнице, наспех собранной и прикрепленной к палубе болтами, стяжными ремнями и проволокой, – Значит, минимум усилий?

– Подниматься все равно придется.

Почти вся работа неизбежно упиралась в это слово – «придется». Это была универсальная точка опоры, с помощью которой перемещали горы, оживляли сломанное и укладывались в сроки ценой многих литров пота, крови и слез, возносимых на алтарь космической индустриализации. Никто никогда не задавался опасными вопросами вроде «зачем» и «почему», потому что все ответы неизбежно стекаются к единому знаменателю – «придется».

Ирме пришлось вновь подняться на ноги. Потоптавшись на месте несколько секунд, она убедилась, что опираться на пятку вполне безопасно, прикрепила чемоданчик к карабину у себя на поясе и полезла наверх. Как она и предполагала, в перчатках с филлерами было неудобно хвататься за лестницу, и каждая ступенька заставляла балансировать между опасностью сорваться вниз и опасностью заработать еще один спазм… и сорваться вниз. Она забиралась наверх осторожно, не столько хватаясь за лестницу, сколько обнимая ее. Проползая мимо поперечного коридора, она увидела легкое движение света за углом и через несколько ступенек перед ней выросла громоздкая фигура скафандра, слепящая ее фонарем и почему-то заставившая ее почувствовать себя очень маленькой. Щурясь от яркого света, Ирма помахала рукой фигуре, и та помахала в ответ. Обмен приветствиями закончила, и они разошлись по своим делам.

Ирма наконец-то смогла увидеть то, в существовании чего совсем недавно могла легко усомниться – прогресс ремонтных работ. Ей открылись коридоры, с которых грубо сорвали облицовочные панели, не менее грубо вырвали из переборок какой-то бесформенный металлолом и полным ходом заменяли его на новенькие кабели, сверкающие заводскими ярлычками и еще не потертой изоляцией. Кое где в луче фонаря сверкали мутными бликами лужицы гидравлического масла, из некоторых переборок торчали громоздкие башни из направляющих профилей, печатных плат, шлейфов, проводов, рукавов высокого давления, газовых редукторов и кусочков бывших облицовочных панелей, исписанных мелом. В дальнем углу из теней вырастали стройные синие баллоны, на которых кто-то зеленой краской написал жирную букву Н прямо поверх маркировки О2. Все имело свою ценность, и из всех газов, хранящихся на борту, именно кислород сильнее всего упал в цене, и был обменен по выгодному курсу на самое доступное вещество во вселенной.

Вынужденное безумие, в которое при других обстоятельствах было бы невозможно поверить.

Ирма продолжила путь к носу, заворожено разглядывая внутренности корабля, с которых недавно срезали некондиционную плоть, и мыслями погружалась в темные недра, куда был доступ только по спецприглашениям. Вновь изогнув свое тело в непривычном положении, она задрала голову и увидела конец коридора. Не тот конец, который обычно принято видеть на космических кораблях, а окантованный оплавленными краями обрыв, за которым находилась кромешная тьма, поглощающая свет фонаря, пережевывая его в крошку и возвращая едва заметными отблесками звезд. Но ее путь лежал не туда, и она облегченно вздохнула, сойдя с лестницы в поперечный коридор и вновь ощутив под своей ногой надежную опору.

– Ты почти пришла, – комментировал Карлсон, – Люк в техношахту находится в палубе и открывается внутрь…

– Я знаю, – вырвалось из Ирмы, когда она приблизилась к выглядывающему из палубы квадратному люку, – Уже случалось по ним ползать.

Пока она открывала люк, очередной спазм выжал боль из ее правого предплечья, и она решила, что пора сделать двухминутный перерыв. Каждая прошедшая секунда кровью била по вискам и сопровождалась нетерпеливой дрожью в конечностях. Отсчитав полторы минуты, Ирма не выдержала тяжести тишины и покоя, резко встала и вдавила крышку люка в мрачное нутро шахты, куда уже никто не осмелился протягивать гирлянды, лампы и прочее барахло, которое грозило превратить космонавта в живую пробку. Ее встретили лишь темнота и пустота. Карлсон посоветовал лезть ногами вперед, и Ирма последующие несколько минут упорно следовала его совету. Ранец жизнеобеспечения цеплялся за края палубы и настырно отказывался вписываться в лаз. Ирма нервничала, кряхтела, сопела, ругалась себе под нос, и наконец Карлсон услышал вскрик, возвестивший о еще одной сжавшейся в страданиях мышце. Он повторял, что ей нужно расслабиться, а она лишь сжимала зубы костяной решеткой, из-за которой просились на волю обидные эпитеты. Еще никогда в жизни она не ощущала себя настолько толстой. Ее неоднократно навещала мысль, что ранец с жизнеобеспечением надо ненадолго отстегнуть от торса и оставить его болтаться на паре кислородных шлангов и пучке проводов, чтобы он хоть на минуту перестал увеличивать ее объемы туловища, но Карлсон словно прочел ее мысли и строго запретил ей это делать.

– Да! – воскликнула она, наконец-то уместившись в тесную трубу с квадратным сечением, от обожженных стенок которой многократно отразился неровный свет, заливая пространство тускнеющим сиянием, – Я внутри.

– А теперь не спеши, сестренка, сделай глубокий вдох… – начал проговаривать Карлсон почти по слогам, – …и скажи, не забыла ли ты чемоданчик с запчастями в коридоре?

Ее пальцы на всякий случай шевельнулись и с удовлетворением наткнулись на препятствие в виде рукояти.

– Нет, он со мной. А были прецеденты, когда их забывали снаружи?

– Нет. И надеюсь, что не будет. Тебе надо отползти назад метров на двадцать, пока не увидишь тройку.

– А почему я ползу ногами вперед? – вопросила она сквозь наводнившие эфир шорохи.

– Когда ты отработаешь в этом костюме смену, и почувствуешь себя живым трупом, последнее, что тебе захочется, – это возвращаться ногами вперед, так что лучше тебе заранее преодолеть все трудности.

Пыхтя и кряхтя, она плечами ощущала, будто шахта сжимается и норовит ее раздавить. Толкаясь руками и ощупывая путь ногами, она преодолевала по считанным сантиметрам трудностей за ход, и через три метра ее плечи зажглись усталостью и потребовали отдыха. Она вновь взглянула на часы и охнула – от четырехчасовой смены было отсечено уже двадцать три минуты и три мышечных спазма, а она до сих пор не сделала никакой полезной работы. Она засуетилась, совершила еще один толчок, и выпустила промеж стиснутых зубов досадливый утробный рев – от четырехчасовой смены было отсечено уже двадцать четыре минуты и четыре мышечных спазма.

– Полегче, сестренка, – равнодушно бросил Карлсон, словно каждый день смотрел шоу о страданиях космонавтов в металлическом гробу, – Не нужно торопиться.

– Что я вообще собираюсь ремонтировать?

– Глубинный контур фотонной системы.

– Да, я уже поняла, что это не часть теплообменника. Но за что именно отвечает этот контур?

– За управление кормовыми репульсионными проекторами.

– Так это же сейчас самая приоритетная система в очереди, – сказала Ирма просто потому, что ей отчаянно захотелось произнести это вслух.

– А вот и нет, сестренка, – послышалось самодовольство в голосе, – Самое приоритетное сейчас – наладить энергосистему.

– Но ведь все ради этого, – упрямо настаивала она, – Чтобы в первую очередь запустить репульсионное поле. И только потом озаботиться о запуске двигателей.

– Технически да, но фактически…

– Значит, мне все же нужно торопиться, – вновь зашевелилась она, червячком вползая в глубины металлической норы, – Ты мне только что напомнил, что в любой момент нас всех тут может превратить в космический пар.

– Ой, не вешай мне лапшу на уши. Вероятность того, что в Шесть-Три что-то врежется, в данный момент даже меньше, чем вероятность того, что мне сейчас кто-то принесет стаканчик минералки.

– А еще я не знаю, как я буду объяснять своему экипажу, что половину смены провалялась на животе без полезного дела.

– Ах, вот что тебя сейчас подгоняет, – скептически протянул Карлсон и издал усмешку, – Давно тебя выпустили?

– Откуда?

– Из академии.

– Года четыре назад.

– И тебе там, несомненно, запудрили мозги высокопарными речами об ответственности перед экипажем, о взаимной поруке и интересах команды?

– А это плохо? – Ирма остановилась и навострила уши.

– Я много раз видел такое, но ни разу не видел, чтобы это приносило существенную пользу. Ты слишком сильно забиваешь голову мыслями о других.

– Но ведь команда – это совокупность шестеренок, которые совместными…

– Команда – это команда, с этим не поспоришь, – перебил ее Карлсон и что-то громко отхлебнул, возможно минералку, – Но ты не должна постоянно думать о команде. Понимаешь, в любой работе все строится по простому принципу: есть ты, и есть твоя работа. Все остальное – это лишь придаток.

– Это как-то… – на секунду запнулась Ирма, выискивая на обожженных стенках техношахты нужное слово, – …эгоистично.

– Такова специфика межзвездных перемещений, сестренка. Хочешь пережить долгий и ответственный рейс – учись быть самостоятельной. Работай без оглядки, и тогда у тебя все получится.

– Ни разу не задумывалась об этом, – ответила она и задумалась.

С того самого момента, когда Ирма взошла на борт Ноль-Девять и познакомилась со своим экипажем, Ленар затмил ее мысли своей важной фигурой, лучащейся авторитетом. Едва отвернувшись от него, она чувствовала спиной жжение его оценивающего взгляда и ощущала трепет, как перед своим наставником. Но Ленар был ей не наставником, а кое кем значительно хуже. Он был капитаном, который катастрофически мало знал о ней и даже не потрудился прочитать ее досье дальше графы «Имя». Он ничего о ней не знал и слепо рассчитывал на ее профессионализм. У нее при себе был миллион способов испортить его впечатление о себе, а заодно и свои дальнейшие карьерные перспективы, и она регулярно вступала в неравную схватку с этим миллионом, что было так же глупо, как прыгать с крыши в борьбе со страхом высоты. С этого и началась цепь роковых случайностей, которая привела к тому, что Ирма ползает в не сертифицированном костюме ВКД по металлическим кишкам мертвого корабля. Похоже, Карлсон при всей его правоте даже сам не подозревал, насколько сильно он попал в точку.

– Сестренка, – выдернул ее Карлсон из размышлений, – Когда я советовал тебе не торопиться, я не совсем это имел ввиду.

– Конечно, – вернулась она к плотно упакованной в квадратный гроб реальности, и эфир вновь заполнился шорохами и суетой, – Прости, Карлсон, задумалась о своем экипаже.

Она осторожно толкала себя вглубь шахты, боясь совершить неверное движение, пока ее взгляд скользил по неправильным контурам искаженной перспективы. Казалось, что глаза ее обманывают, но когда она ощутила животом ненавязчивый дребезг, сопровождающий каждый ее толчок, то живо представила беспощадную волну воздушно-металлической плазмы, превратившую шахту в крематорий. Достигшего шахты горячего нрава тепловой волны не хватило, чтобы сварить вместе конструкционные элементы, но жара было достаточно, чтобы скорчить металл в агонии, а потом все остыло, и болты не выдержали.

– Я добралась, – выдавила из себя Ирма, вглядываясь в написанную мелом на искривленной стенке цифру 3.

– Вижу. Предыдущая смена должна была посадить эту панель на один болт. Сними ее, открой чемоданчик и должна будешь увидеть в нем прозрачный прямоугольник в металлической рамке.

– Их тут несколько, – пробежалась Ирма глазами по содержимому, и повертела головой, чтобы унять боль в уставшей шее, – Эти прозрачные прямоугольники в металлических рамках уж очень напоминают мне оптические рефракторы для когерентного сигнала.

– Все правильно. А теперь, прежде чем мы начнем, я прочту тебе длинную лекцию о том, почему эти штучки решили спрятать как можно глубже от людских глаз и рук.

17. У меня сейчас тоже экстренная ситуация

Существует много способов прекратить контакт с человеком.

У Ирмы были семья, которую она очень любила, и мечта стать настоящим коммерческим космоплавателем. Ее выбор пал на последнее, и после завершения обучения она начала бороздить просторы родной звездной системы на самоходной барже, а контакт с ее родней ограничился обменом электронными письмами. Он знала, что они скоро снова увидятся, но даже не подозревала, что следующее их свидание станет последним. Все произошло довольно быстро: повестка, срочная явка в отдел кадров, медицинская комиссия, подпись в контракте, и вот она уже стоит в зале ожидания космопорта Эридиса, пытается пережить крепкие объятия своего старшего брата, старается не смотреть в блестящие глаза своей матери и стоически перешептывается со своим отцом. Она пыталась убедить их, что это лишь долгое путешествие, и не стоит устраивать из заурядного прощания похороны. Разумеется, это было почти чистым враньем, потому что к концу действия контракта никого из ее ближайших родственников не останется в живых. Это не они хоронили ее, а она хоронила их. Она утешала их, словно безнадежно больных людей перед эвтаназией, уверяла, что с ней все будет хорошо, обещала, что как только освободится от контракта, сразу же вернется на Эридис и познакомится со своими племянниками. Она и сама не знала, сколько правды было в ее словах, потому что внутри у нее была лишь пустота и неопределенность, но она натягивала на себя улыбку, держала слезные железы в узде и всеми силами старалась насытить это последнее «прощай» приятными впечатлениями. Это был хороший способ прекратить контакт.

Плохой же способ – это с подачей профессионального спортсмена метнуть в фельдшера четырехкилограммовый гермошлем, чтобы кожа лопнула одновременно на его скуле и брови, и после этого стыдливо избегать столкновений с ним, когда им предстояло еще полгода жить и работать на одном астероиде, будучи разделенными друг от друга несколькими сотнями метров и некоторой недосказанностью. Она точно знала, что рано или поздно будет необходимо поговорить, но это «рано или поздно» постоянно растягивалось, словно визит к стоматологу.

Во время первой смены в техношахте Ирма чувствовала себя погребенной заживо, и радовалась лишь одной мысли: она со всех сторон окружена уважительными причинами не сталкиваться с Игорем, и ее гордость в данный момент была в безопасности. Все говорили, что первая смена в компрессионном костюме самая сложная, но Ирма проявила чудеса выносливости, когда с гордо поднятой головой вернулась в шлюз, позволила Рахаф содрать с себя вторую кожу, самостоятельно закрыла одеждой свежие кровоподтеки и жадно осушила бутылку прохладного суперпасленового нектара. Добравшись до складского отсека, она заставила себя съесть что-то, что даже не отложилось в ее памяти, попрощалась с Рахаф, дошла до своего гамака и наконец-то развалилась на части, словно разбитая фарфоровая кукла, из последних сил держащаяся на канцелярском клее. Четыре часа в компрессионном костюме оказались просто детскими шалостями против последующих двадцати минут, в течение которых она самозабвенно делала вид, что совсем не собирается умирать и никакой фельдшер ей не нужен. Следующие несколько часов Ирма призывала сон, но приходило лишь ощущение того, что ее вот-вот разрежет на мелкие кусочки ее собственный гамак. Двумя палубами выше находилась вся роскошь вселенной: душ, снотворное и удобная спальная полка, но ее силы воли хватило лишь на то, чтобы отогнать от себя искушающие фантазии обо всех этих богатствах и сдаться перед неизбежностью бессонной ночи.

К утру у нее появились силы, но не облегчение. Мышцы по-прежнему болели, а почти всю кожу ниже шеи словно посыпали чесоточным порошком. Тысячами микроскопических инъекций в плоть вонзилось немного воли к жизни. Скобля предательски короткими ногтями все места, до которых Ирма могла дотянуться, она быстро расшевелила затекшие члены, поднялась на ноги и заставила себя добраться до душевой. Оказавшись под теплым дождем, приятно пощипывающим кожу, она сползла по стене на дно душевой кабинки, моргнула и очнулась через три часа в позе эмбриона, когда Вильма обеспокоенно трясла ее за плечо. Она уточнила, точно ли не нужна помощь фельдшера, сразу после чего Ирму поднял на ноги приступ внезапного прилива бодрости.

Она была готова ко второму заходу.

Как выяснилось далее, разговоры про то, что первая смена самая сложная, оказались сильным преувеличением. У Ирмы болело все, что еще не разучилось болеть, и когда ее во второй раз обжимали компрессионным костюмом, она поняла, что самой сложной является вторая смена, наступившая прежде, чем организм успел прийти в себя от первой. Выходя из шлюза, она бодро попрощалась с Вильмой, помахала ей рукой, дождалась, пока шлюзовая дверь отрежет ее от лишних свидетелей и обреченно присела, намереваясь отдохнуть «на дорожку» еще хотя бы пять минут. Когда она осознала, что уселась прямо в зыбучие пески, было уже слишком поздно. Ее неумолимо затягивало в пучину безволия, и она раз за разом, снова и снова прокручивала в голове набор движений, необходимых, чтобы подняться обратно на ноги, пока не поняла, что зациклилась, словно потертая грампластинка. Включив радиоканал, она поздоровалась с Карлсоном, услышало заветное «сестренка», и этого оказалось достаточно, чтобы включиться в работу. Для этого ей всего лишь потребовалось осознать, что за ней кто-то наблюдает. Возможно, Карлсон был прав, и ей действительно не хватает самостоятельности.

Если не считать легкого чувства, будто она недавно пережила двенадцать раундов в схватке со стадом взбесившихся баранов, на этот раз Ирма добралась до техношахты без приключений, о которых будет не стыдно рассказывать за обедом через пару лет. Выйдя из шлюза и вновь ощутив пробежавший под защитной одеждой холодок, она так же смогла почувствовать едва уловимую легкость, когда вырвалась из плена корабельного давления. Система жизнеобеспечения вновь поглотила из гермошлема азот, манометр вновь указал на тридцать пять сотых Бара, и ее легкие вновь окунулись в среду чистого кислорода. Казалось, еще две-три таких вылазки, и она привыкнет ко всем этим причудам, а до тех пор в ее голове по-прежнему отказывалась укладываться мысль о том, что сама голова находится в пригодной для жизни среде, а все остальное в космическом вакууме.

Еще пару дней назад Ирме казалось, что работа в замкнутом пространстве не требует усилий. С первого взгляда это была скучная лежачая работа, в которой требуется лишь мелкая моторика и достаточно острое зрение. Реальность подбросила кучу сюрпризов: узкие стенки связывали и сковывали движения, приходилось постоянно менять положение, напрягать шею, унимать дрожь в руках от долгих статических нагрузок, нервничать, потеть и чувствовать себя абсолютно беспомощной, если вдруг ненароком зачешется нос. Чем тоньше работа, тем больше усилий она к себе требует, и в этот раз работа была очень тонкая. Глубинный сегмент фотонной системы представлял из себя простую и даже в каком-то смысле примитивную лазерную связь, существование которой оправдывало лишь два фактора: она имеет минимальные задержки в сигнале и легко поддается ремонту. Хотя, с последним еще можно было бы поспорить, но то был вопрос усидчивости. Одна маленькая деталь под названием «отражатель» в форме двух туб с линзами, соединенных перпендикулярным стыком, крепилась к двум направляющим балкам, звенящим от высокотемпературной закалки, которыми могла похвастаться лишь носовая часть корабля, кормовая же неизбежно находилась в движении. К сожалению, после относительно легкой процедуры монтажа отражатель необходимо было калибровать с машинной точностью. В данном случае это обозначало поочередно поворачивать его крепеж практически наугад по всем осям с точностью до секунд до тех пор, пока Карлсон, сидящий в своем удобном кресле на Два-Пять, не подтвердит, что – тысячный по счету тестовый запуск лазерного пучка беспрепятственно прошел через весь глубинный контур и попал во все семь оптических приемников.

– Четыре из семи, – произнес Карлсон вялым голосом, из которого еще около часа назад вытравили все рабочее настроение.

– «Зэд» на три секунды по часовой, – отчиталась Ирма, и пальцами отсчитала три щелчка в калибровочном ключе, представляющем из себя сложный механический редуктор с сотней двигающихся частей, скрытых внутри цилиндрической рукоятки, оканчивающейся лимбом.

– Пять из семи. Попробуй теперь «игрек» на две секунды против часовой.

– «Игрек» на две секунды, – повторила она и вставила калибровочный ключ в отверстие соответствующей оси, – Есть две секунды против часовой.

– Шесть из семи, – прозвучал результат, от которого сердце замерло в предвкушении, – Отлично, сестренка. Кажется, уже почти. Есть идеи, куда вертеть теперь?

– «Зэд» по часовой еще на пару секунд.

– Хорошо. Надеюсь, на твою женскую интуицию.

– Это не интуиция, – вернула она ключ на ось «зэд», – Просто, кажется, я уже начала чувствовать положение лучей в пространстве. Такое ощущение, что я знаю, что им нужно.

Ее пальцы нежно ухватились за рукоять, словно держали в руках бабочку. Компрессионные перчатки сильно приглушали чувство, необходимое для подобных тонких работ – осязание. Осязание было невозможно заменить или компенсировать его отсутствие, именно поэтому до сих пор не изобрели роботов-хирургов. Ирма чувствовала себя и роботом и хирургом одновременно. Поначалу ей казалось, что она делает операцию вслепую, и она нервно сжимала в руках трясущийся инструмент, пока от усталости он не начинал трястись еще сильнее. После пары часов мучений она заново научилась слушать пальцами и обрела чувство сцепления, без которого ей казалось, что ключ вот-вот выпрыгнет у нее из руки и улетит вглубь шахты. Лишь после этого у нее начало что-то получаться.

Она отсчитала пару щелчков и азартно облизнулась.

– Один из семи, – прозвучало в шлемофоне, и эфир содрогнулся от громкого удара, – Ты в порядке?

– Да, – соврала она, – Немного не рассчитала пространство и ударилась о стенку шахты.

– Знаешь, сестренка, если бы вместо нас двоих этот отражатель калибровала обезьяна, она к этому моменту уже случайно попала бы во все семь приемников. Кажется, мы в чем-то ошиблись. Отдохни пару минут, а я пока попробую посчитать, где могут быть отклонения.

– Если обезьяна способна управиться лучше, – промолвила Ирма, переворачиваясь на другой бок в поисках удобного положения, – то я, выходит, не предназначена для подобных работ.

– Да что ты можешь знать о предназначении? – усмехнулся Карлсон, шелестя чем-то бумажным, – У тебя его вообще нет.

– А у кого тогда есть?

– У меня, – заявил он почти горделивым тоном, – Видишь ли, я был создан для конкретных целей.

– Серьезно? – подняла Ирма голову, словно это как-то могло ей помочь увидеть собеседника, – Ты из этих… из генфарм…

– Генфармпровоцев, да.

– И ты до сих пор молчал об этом?

– Прости, сестренка, в меня не был заложен ген, вынуждающий меня хвастаться на каждом углу, что я продукт евгеники пятого поколения.

– Я читала об этом в одном из журналов Вильмы. Пятое поколение – оно же последнее?

– Самое последнее. Шестого уже не будет.

– Так в чем же твое предназначение?

– Космонавт, разумеется, – издевательски бросил он, словно вслух произнес аксиому, – Ты уж прости меня за нытье, сестренка, но я – результат отбора из трехсот миллионов комбинаций генов, и во мне воплотились острый ум, мощное сердце, объемные легкие, здоровый костный мозг, крепкий иммунитет, хорошая пространственная ориентация, замедленное вымывание кальция и еще много всяких полезных в космосе вещей.

– Сочувствую твоему горю, – вернула Ирма издевательский тон.

– Нет, это еще не нытье. Нытье начинается вот здесь, когда я говорю, что при всех этих полезных качествах, которые в меня вложены, я впервые в жизни оказался для чего-то непригоден. Это я должен был быть на твоем месте, меня создавали именно для этого. Но ситуация повернулась таким местом, что ты подошла для этих работ гораздо лучше меня. Такая штука, как предназначение, порой бывает переоценена.

– Идеальных не бывает.

– Идеальных не бывает, – согласился Карлсон, – Но бывают пригодные и непригодные. Меня создавали пригодным. А ты, случайная, с моей точки зрения являешься непригодной.

– Так вот как вы нас называете? – оскорбилась Ирма, – Случайными?

– Не беспокойся, сестренка, я ничего плохого не имел ввиду, хоть и в курсе, какой негативный окрас это понятие иногда приобретает в повседневной лексике.

– Хорошо, я не буду брать это в голову, – проглотила она легкий привкус обиды, – Ты прав, с твоей точки зрения я действительно случайная. Как тогда мне называть тебя? Отборным?

– В точку, сестренка.

– Нет, лучше я буду продолжать звать тебя Карлсоном.

– Умница. А теперь за… – секундочку, – прервался Карлсон, и на некоторое время характерное шипение вытеснились тишиной, – Сестренка, ты тут?

– Я никуда не денусь, – саркастично ответила она, оглядывая металлические стенки, – Что-то случилось?

– Да. Мне придется покинуть тебя на несколько минут. Не уходи с канала без необходимости, хорошо?

– Хорошо, – вздохнула она, – Всегда рада побыть наедине с моим переоцененным и отсутствующим предназначением.

У капитанов было не очень много работы. В основном она сводилась к организационным вопросам, и решались они отнюдь не сообща. У каждого капитана были свои окошки в рабочих графиках, и никто не смел их согласовывать. Казалось, что совпадение таких окон было подобно параду планет, и Ленар не мог ждать, пока это произойдет это редкое астрономическое событие. Он искал встречи с Октавией и приватной обстановки. Осознав, что второго без ее желания не случится еще очень долго, он решил взять Октавию измором – невзначай сталкивался с ней коридорах, пересекался с ней на других буксирах, «случайно» оказывался на третьей палубе Один-Четыре и прочими способами покрывал мозолями ее глаза. Она капитулировала уже через сутки осады, подарила ему полчаса своего личного времени и немного напускного гостеприимства.

Оказавшись с ней один на один в ее кают-компании, Ленар приложился к поднесенной кружке и сделал пробный глоток суперпасленового нектара со специями. Специфический вкус начал дергать за ниточки, привязанные к разным частям лица, и ему пришлось вертеть головой по сторонам, чтобы скрыть от Октавии волнами разошедшиеся по щекам и подбородку морщины. Шумно выпустив воздух изо рта, он неожиданно для себя понял, что хочет еще, и вновь припал губами к кружке. Терпкий вкус веселил языковые рецепторы, желудок тяжелел от сытности напитка, а кружка пустела с каждым жадным глотком. В нем словно пробудилась какая-то жажда и в ту же минуту захлебнулась в соке генетически модифицированного овоща.

Чай, кофе и какао кончились еще три дня назад, и с тех пор между завтраком, обедом и ужином экипаж был вынужден пить только воду. Искупав язык в «экстренном пайке» Ленар понял, насколько сильно за эти жалкие три дня ему осточертел пресный вкус, который нельзя было распробовать и просмаковать.