Текст книги "Слабое звено (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

Гермошлем был сконструирован так, чтобы вместе со шлемофоном подключаться к остальному скафандру через прижимное кольцо. Это было оправданное инженерное решение, но сейчас это выглядело как большая издевка – чтобы рация заработала, Ирме необходимо было целиком влезть в пасть самого страшного кошмара последних недель ее жизни. Она не стала долго раздумывать – ее подгонял плетьми страх убывающего времени и прибывающего азота. Если она будет колебаться, то рискует даже не заметить, как ее бездыханное тело окажется на хирургическом столе перед ее убийцей. Перед лицом упорно мелькали страшные картины того, как он твердой рукой и отточенными движениями рассекает кожу у нее на груди, распиливает грудную клетку и фарширует ее тело своим алиби.

Шестьдесят килограмм оборудования налезли на нее с неохотой. Она не стала ничего застегивать, кроме гермошлема, и прислушалась к своим ощущениям – ее тело не выдавало признаков паники, пока разум осознавал, что скафандр не герметичен. Компьютер включился, и гермошлем загорелся изнутри разноцветными индикаторами. Рука без перчатки с непривычной легкостью пробежались по крупным кнопкам запястной клавиатуры. Радиоприемник начал сканировать частоты. Спустя несколько секунд переливающихся в разных тональностях помех в шлемофоне зазвучал знакомый голос, от звука которого даже сердце затихло в страхе спугнуть пойманную частоту.

– …пусть он вас совсем не пугает, сельдерей вполне пригоден в пищу в сочетании с определенными продуктами, но и перебарщивать тоже не надо, потому что он может нарушить весь вкусовой баланс, – объяснял что-то Эмиль своему куратору, – Просто режете его помельче, затем вместе с ним режете луковицу. К ее нарезке нужно подходить с особой тщательностью, а именно резать ее так мелко, словно вы хотите превратить ее в порошок. Другими словами, луковица должна отдать как можно больше сока. Поверьте, в любом блюде с луком самое ценное, что вы можете получить от лука – это его сок.

– Эмиль! – закричала Ирма, и акустика гермошлема наполнила звоном ее уши, – Эмиль, я заперта на Ноль-Девять, и мне срочно нужна помощь!

– …точно так же нарезаете чеснок и морковку, – ответил Эмиль, – Затем переходите к перцам. Если вы не хотите, чтобы он сжег вашу глотку, лучше сразу очистите его от семян, а затем точно так же мелко порубите на…

– Эмиль! – крикнула она еще громче, – Какого черта, я тут умираю, а ты там кулинарное шоу ведешь?!

– …в большую кастрюлю. Чем больше, тем лучше. Добавляете туда столовую ложку оливкового масла, ставите на средний огонь и сразу засыпаете туда всю эту овощную смесь…

– Эмиль, черт тебя побери, ответь, если ты меня слышишь!

– …по одной чайной ложечке кумина, корицы, соли и молотого перца. Обжаривайте все это примерно пять минут, только постоянно помешивайте. Вам следует добиться консистенции где-то между супом и овощным рагу. Затем сразу опрокидывайте туда фасоль, нут и несколько хорошо порезанных помидорок. Именно порезанных, а не расплющенных – не повторяйте моих ошибок…

– Эмиль, ты что, издеваешься надо мной?!

– …фарш рекомендуют сначала обжарить, а потом слить лишний жир и добавить фарш к овощам, но я не вижу ничего плохого в говяжьем жире, так что смело можно сразу вываливать фарш в ту же кастрюлю. Пока все это варится, вам нужно будет подготовить листья петрушки…

Она еще раз пробежалась пальцами по клавиатуре и отправила проверочный сигнал. Сигнал затерялся в эфире и не вернулся – радиостанция игнорировала все сигналы с ее скафандра. Тут план спасения снова обрывался.

Из ее груди вырвался утробный крик, на который было способно лишь отчаявшееся животное, попавшее в челюсти к крокодилу. А тем временем шлемофон объяснял дальнейший план действий:

– …и вот только тогда добавляете две столовые ложки бальзамического уксуса и можете накинуть сверху еще соли и черного молотого перца. Перемешайте все это как следует, накройте крышкой и ждите, пока эта смесь снова закипит. Дальше вам надо будет проявить терпение…

Терпение Ирмы иссякло окончательно. Она свалилась на колени и стянула с себя скафандр. В ней не унималось чувство, что сдаваться рано, и надо сделать что-то еще. "Что-то еще" обозначало, что если от смерти не уйти, то нужно правильно сдаться на ее милость. Ее взгляд упал на нож, валяющийся на палубе, и она поняла, что нужно сделать.

Нужно упечь Игоря за решетку.

Если она уйдет из жизни, то на своих условиях. Надо было лишь сделать пару штрихов… пару кровавых и возможно болезненных штрихов. Рукоять ножа практически вросла ей в руку, и Ирма услышала, как лезвие с тихим жалобным звоном просит несколько глотков крови. Она осмотрела себя и выбрала для кровавой росписи правое плечо. Кто-то должен был рассказать правду об Игоре, и если это будет не она, то пусть это будет ее труп. Полоснув себя ножом по плечу, она поняла, что не чувствует боли, и продолжила росчерк. Кровь потекла вдоль руки и начала рубинами срываться с кончиков пальцев, но Ирма не останавливалась. Злость и обида заставляли ее получать от полосования собственной плоти едва ли не мазохистское удовольствие, и она уже фантазировала, насколько круглыми будут глаза Игоря, когда ему предъявят тело, на котором написано его имя.

«Меня у…»

Ее рука задрожала, противясь продолжать вырезать на коже слово «убил». Это было простое слово, состоящее из четырех знаков, так почему же она так боится всех его проявлений? Ответ был прост – тело продолжало бороться и ни на секунду не допускало мыслей о том, чтобы сдаться. Оно наотрез отказывалось расписываться в собственной беспомощности, да еще и на собственной плоти. Рука отказалась подчиняться, и в яростной схватке отчаявшегося разума против бунтующих инстинктов тряслась и описывала в воздухе хаотичные узоры. Пальцы разжались, и нож звякнул о палубу.

Остался самый последний и самый отчаянный вариант, который она еще не испробовала.

Она окончательно потеряла счет времени, силам и крови, выпущенной через различные раны. Она даже забыла, что происходит, и лишь абстрактно понимала, что если немедленно что-то не предпримет, то бесславно умрет посреди космоса по какой-то невероятно плохой причине. Отхлестав себя ладонями по щекам, она ощутила прилив бодрости, необходимой для отчаянного шага, и полезла обратно в скафандр.

Технические шлюзы были родственны техношахтам – тоже тесные, тоже для крайних случаев и тоже полагающиеся на механику, поэтому заблокировать их с расстояния не мог никто, даже такой криминальный гений, как Игорь, который, как могло показаться, предусмотрел все. Как он смог все это организовать, в голове попросту не укладывалось, ведь для этого ему нужны как минимум две вещи: допуск к системам Ноль-Девять второго уровня и навык работы с Марвином. Насколько она знала, ни того, ни другого у него не было, а даже если бы и было, то ему потребовалось бы учесть еще кучу нюансов, вплоть до отсутствующих на складе режущих инструментов. Кто-то ему помог, но кто это мог быть, она не успела даже предположить, потому что сразу же после того, как в гермошлеме загорелся индикатор, обозначающий герметичность, она прыгнула в технический шлюз, спешно захлопнула за собой люк и сожгла тем самым за собой мосты.

– Скафандр мой друг, – повторяла она на каждом выдохе, ожидая конца шлюзования, – Скафандр мой друг. Этот скафандр мой друг.

Она попыталась представить, что сейчас внутри скафандра болит вовсе не ее тело. Она отреклась от своего тела, отказываясь слушать его сигналы, и просто продолжала повторять, что скафандр ее друг, заполняя свою голову звуком своего голоса.

Шлюз открылся, и наружу выплыла громоздкая фигура, от которой тянулся страховочный трос, словно пуповина. Трос свободно скользил у нее на поясе и на обоих концах оканчивался карабинами. Карабины требовалось поочередно пристегивать и отстегивать от выступающих из обшивки страховочных рымов, а это требовало концентрации, которая почти целиком уходила за распев священной мантры:

– Он мой друг. Он мой друг. Он мой друг.

Она чувствовала себя канатоходцем, и каждое сложное действие грозило сбросить ее в пропасть безумия. Где-то на самом краю своего сознания она пыталась сплести план дальнейших действий, но весь план оканчивался лишь на моменте, когда она огибает корабль и через дорсальный шлюз входит на первую палубу. Что ее там ожидает, она уже даже не пыталась представить, а просто перебирала магнитными подошвами пластины деформационного корпуса и периодически наклонялась, чтобы произвести операцию с карабином.

– Скафандр мой друг, – повторяла она, глядя на звезды, и боялась вдохнуть полной грудью, разрезая кислородную смесь на мелкие порции, – Он мой друг.

Самый короткий путь от вентрального шлюза к дорсальному составлял около полутора сотен метров, но ей показалось, что она вышагала детскими шажками марафонскую дистанцию и потратила на нее добрую половину своей жизни. Аварии, заправки водой, переломы и выращивание растений остались где-то в далеком прошлом, настоящее было наполнено пустотой и неопределенностью, а будущее скрывалось где-то в дорсальном шлюзе и не вызывало ничего, кроме чувства первобытного страха перед неизвестностью. Она вдруг поймала себя на мысли, что не хочет, чтобы ее дорога кончалась. Она хочет подольше задержаться в настоящем, где никто ей не угрожает, никто не приказывает, никто не пытается ее убить и никто не напоминает ей о том, что она, возможно, худший космонавт в истории. Это был секундный момент ясности, и она переехала его товарным составом одинаковых фраз:

– Он мой друг. Он мой друг. Он мой друг.

Любой шахматист знает, что нервное напряжение порой может утомить человека не хуже физического. Ирма не была шахматисткой, но быстро усвоила эту истину. Постоянная концентрация на каждом движении выпивала из нее жизненные соки, заливала потом ее лицо и сковывала в ее теле даже те мышцы, о существовании которых она и не подозревала.

Настал момент, когда пришла пора в последний раз отстегивать карабин и открывать дорсальный люк. Корабль поприветствовал ее нишей, залитой красным освещением, и она без тени сомнений погрузилась в нее, закрыв за собой люк. Шлюз начал наполняться воздухом, и лишь услышав приглушенное шипение Ирма разглядела открывающиеся перед ней перспективы: ей предстояло взойти на первую палубу, из которой нет других выходов, и столкнуться лицом к лицу с человеком, который пару миллионов лет назад пытался отравить ее азотом.

Шлюзование закончилось, и камера выпустила скафандр на первую палубу. Дальше управление над ее телом взяли инстинкты, и она лишь смутно припоминала, как сняла гермошлем, увидела лица Игоря и Ленара, а так же лицо Игоря, разбитое брошенным в него гермошлемом.

13. Пинок под зад

В дальнем космосе не было острой необходимости следить за своей внешностью. Существовали лишь общие рекомендации, согласно которым космонавты должны носить чистую одежду, причесываться по утрам и хотя бы раз в неделю брить лицо. Согласно мнению психологов, в условиях длительной изоляции у космонавтов могут начать атрофироваться чувства порядка и дисциплинированности, а минимальный уход за собой является чем-то вроде профилактики. Этих рекомендаций придерживались практически все, но кое-кто заходил гораздо дальше.

Вильме по натуре был свойственен некоторый нарциссизм, проявляющийся в склонности к самолюбованию, когда она в тайне ото всех крутилась перед зеркалом и восхищалась увиденным. Вслух она не обнаруживала в себе эту черту характера, однако пары открытых глаз на лице было достаточно, чтобы увидеть ее странную озабоченность собственной внешностью. В то время, как самые смелые женщины не решались отпускать волосы ниже плеч, золотые кудри Вильмы струились и извивались вплоть до лопаток, где их рост достиг своего предела. Она натиралась увлажняющими кремами, периодически красила ногти в контрастные цвета, замазывала тональным кремом шрамы на лице, удаляла лишние волоски на бровях, потела в войне с коварным врагом, растущим на ее боках, и все эти усилия Вильма прилагала исключительно во имя Вильмы. Ей нравилось себе нравиться, и в какой-то степени у нее был роман с самой собой. Это отчасти роднило ее с капитаном Урбаном, который, казалось, проработал с гирями больше времени, чем пролежал в криостазе, и явно преследовал цель занять собой как можно больше пространства.

По иронии судьбы ее красота обернулась для нее проклятьем в тот день, когда Игорь Соломенников выдал ей страшный диагноз – годна. Стройная фигура оказала ей медвежью услугу, сделав ее подходящей для работ в условиях техношахты. Ей казалось, что она знает, на что идет, и приняла задачу с энтузиазмом, но через некоторое время очнулась летящей камнем в бездонную пропасть, находящуюся между понятиями «знать» и «испытать». Ей очень хотелось ныть, стонать, жаловаться – в общем, принимать меры, обезболивающие неизбежную участь, но в какой-то момент она поняла, что нытье обезболивает очень плохо, и научилась прикусывать свой невероятно красивый язык – последнюю часть тела, которая не была пропитана едкой болью. Она концентрировалась на мысли, что делает важную работу, выполнить которую просто надо, и никаких «но», и даже гордилась тем, что попала в «список шахтеров», пока не начала снимать с себя компрессионный костюм и не обнаружила на своем теле россыпь пятен всех оттенков от помидорно-красного до сливово-черного. Болевые ощущения подсказывали примерно то же, что и проявившиеся отметины, – кто-то все последние три часа избивал Вильму толстой арматурой. Снимать компрессионный костюм было подобно сдиранию шкуры с убитого зверя, и пока капитан Октавия Сабо помогала ей освободиться от крепкой хватки обжимающего термоусадочного материала, Вильма отсчитывала полученные синяки и кривила лицом от досады.

– Скоро кровоподтеки станут еще ярче, – прокомментировала Октавия, заметив два раздутых ужасом голубых глаза, – Если хотите, чтобы они быстрее сошли, рекомендую контрастный душ.

– Это ерунда. Подумаешь, пара синяков… – пренебрежительно выплюнула Вильма, неуверенно махнула рукой для подкрепления своих слов и разрыдалась.

У нее было много причин для слез. Они выбивались из графика, ремонтные работы продвигались медленно, где-то на носу танцевали надвигающиеся штрафные санкции, все ее тело жутко болело, впереди было еще неопределенное число рабочих смен в техношахте, а она льет слезы из-за того, что ее кожа теперь неоднородного окраса. Она прекрасно осознавала, насколько это все глупо, и разрыдалась еще сильнее, дав волю маленькой девочке внутри нее, для которой конец света мог приобретать самые неожиданные формы. Октавия пыталась ее успокаивать, неся какой-то непонятный бред про перепады настроения после работы в условиях физического стресса, но Вильма не слушала ее и продолжала омывать пятна на руках соленой водой, словно это поможет их смыть.

Лишь когда слезные железы пересохли, в Вильме вновь заговорила взрослая женщина. Она утерла ей лицо, заставила спрятать разукрашенную кожу под одежду и подняться на ноги. Каждое движение она делала с осторожностью, чтобы не потревожить мышцы, все еще находящиеся в шоке после вылазки.

– Такое бывает с непривычки, – сказала Октавия, провожая Вильму до ее корабля. Рукав, который им предстояло пройти, издевательски тянулся, изгибался и морщился под ногами, заставляя контролировать каждый шаг. – Ваши мышцы не достаточно тренированны и при нагрузке рефлекторно сопротивляются компрессионному эффекту, провоцируя спазмы.

– А я думала, что это все от плохой подгонки.

– И от нее тоже. Идеальной подгонки на универсальной модели добиться невозможно, поэтому она часто может где-то что-то пережать или наоборот ослабнуть. Так уж получилось, что часть кровоподтеков на вашем теле – это засосы.

– Теперь я понимаю, почему их до сих пор не выпустили на потребительский рынок… – она сморщила лицо, потревожив не ту мышцу, и, прикрыв глаза, остановилась, – Это будет долго болеть.

– Да, но поверьте, второй раз вам дастся легче. Просто тело должно привыкнуть к компрессионному костюму.

– Ваше, я смотрю, уже привыкло, – оглядела она Октавию с ног до головы и не смогла найти признаки болезненности, – Вы уже пользовались компрессионными костюмом?

– Конечно, еще вчера, – кивнула она.

– Нет, до этого, – мотнула Вильма головой, – Вы очень хорошо осведомлены о последствиях и о том, как с ними бороться. И, кажется, пользуетесь этим костюмом довольно уверенно. Откуда у вас такой опыт?

– Я не всегда работала на «Туда-Обратно», – ответила Октавия, опустив взгляд, – Всего лишь двенадцать лет назад я была обслуживающим техником на ТБДС в компании «Белые линии». Эта компания не пользовалась государственной поддержкой, зато состояла в консорциуме под названием «Вектор». Слышали про нее?

– Да, – протянула Вильма, порывшись в памяти, – Читала о них в журнале. Их зона влияния так и не вышла за пределы рукава Ориона.

– Все верно. Так уж получилось, что «Вектору» понадобились полевые тесты новых прототипов универсальных компрессионных термоусадок, и в качестве испытателей им нужны были люди, работающие непосредственно в глубоком космосе и имеющие за плечами большой опыт внекорабельной деятельности. Два прототипа выдали моей команде, и во время испытаний я ощущала примерно то же самое, что вы испытываете сейчас.

– И как, испытания прошли успешно?

– А вы как думаете? – задорно усмехнулась Октавия себе под нос, – Каждый психически здоровый человек начинал ненавидеть эти костюмы после первой примерки. Со временем тело к ним немного привыкает, но их эксплуатация все равно является сплошным мучением. Они называются универсальными, но на деле это обозначает, что они всем одинаково не подходят. Люди слишком разные, нельзя просто взять термоусадочный гигроскопичный полимер, антропоморфировать его и заявить, что он прекрасно ляжет на все фигуры.

– И как тогда они оказались у вас? – прищурилась Вильма.

– Я их выкупила, когда узнала, что их собираются отправить на утилизацию.

– Выкупили? – ее прищур наполнился недоверием, – Вот так просто? Вам отдали неудавшиеся прототипы, которые подлежали уничтожению, как грязное пятно на репутации консорциума?

– Я очень хорошо попросила, – пожала Октавия плечами и вздернула уголок рта, – Шестое чувство вдруг сказало мне, что однажды они мне очень сильно пригодятся. Кажется, оно меня не подвело.

Чем больше слов соскальзывало с ее языка, тем меньше доверия они вызывали. Шестое чувство могло обозначать что угодно, от экстрасенсорных способностей до банального подсознательного понимания языка тела, лицевой мимики и неровностей в интонации. Сейчас шестое чувство нашептывало Вильме, что ей в уши заливают какую-то не совсем складную ложь, и на какое-то время она даже забыла о том, что совсем недавно из нее вырвали несколько кусков мяса, отбили молотком и зашили обратно.

Вильма смущенно оглянулась в поисках смены темы для разговора, и ее взгляд уперся в темнеющее в конце белого туннеля пятнышко.

– Почти пришли, – выдохнула она, указав на шлюзовую дверь, и продолжила перебирать ногами клавиши рояля, исполняя симфонию из боли разных тональностей вместо нот.

– Если хотите, можете опереться на меня.

– Я не уверена, что мне от этого станет легче.

– В таких ситуациях я просто напоминаю себе, что иногда наша работа – это боль. Мне помогает.

– Спасибо, но мне сейчас нет совершенно никакой необходимости это напоминать, – кисло поморщилась Вильма, – Простите, что я устроила эту глупую истерику в шлюзе. Вы не могли бы никому об этом не рассказывать?

– Без проблем.

– Пришли, – облегченно вздохнула Вильма, обведя взглядом контуры шлюзовой двери Ноль-Девять, и накормила своим пропуском считывающее устройство. Дверь распахнулась, приглашая взойти на борт, и Вильма ползком забралась на палубу, скованная опасениями, что в таком состоянии искусственная гравитация ее попросту раздавит. Взмахнув руками, Октавия запрыгнула следом и помогла Вильме подняться на ноги. – Спасибо.

Внешняя дверь закрылась, внутренняя открылась. Ноги Вильмы нащупали ровную поверхность и освободились от оков страха споткнуться на ровном месте, пополнив тем самым богатую коллекцию синяков. Женщины направились по поперечному коридору к шлюзу правого борта, разнося по неловкой тишине отзвуки шагов.

– Давно вы с Ленаром знакомы? – разбавила Октавия тишину.

– Его к нам назначили шесть лет назад, – быстро посчитала Вильма, – А вы?

– Познакомились только на Нерве. Во время званного ужина.

– Странно. Мне показалось, что вы с ним знакомы гораздо больше.

– Нет, просто он оказался очень напористым мужчиной, способным при желании сильно форсировать знакомство, – закатила Октавия глаза и углубилась в воспоминания, – Он был очень гордым, волевым и целеустремленным. Он был способен свернуть горы, чтобы добиться принцессы.

– Кажется, я понимаю, – протянула Вильма сквозь улыбку, – Этой принцессой были вы?

– Что-то вроде того, – ответили скривленные губы, – Он позвал меня на свидание, и я ему отказала. Мне показалось, что он отреагирует на это спокойно, но он даже и не подумал сдаваться.

– Забавно, – улыбнулась Вильма еще шире, – Не могу представить себе Ленара, бегающего за юбками.

– И не надо. Он не бегал за мной, а скорее преследовал. Он не из тех, кто будет умолять, стоя на коленях, а скорее из тех, кто возьмет свое силой.

– И он взял, что хотел?

– Нет, – мотнула Октавия головой, – К счастью, он вовремя потерял ко мне интерес.

Дверь распахнулась, впустив женщин в предшлюзовой холл, и их взгляды обескураженно разбились вдребезги о фигуру Ленара, посреди помещения стоящего на коленях. Он драил палубу губкой, окуная ее в пластиковое ведро с водой, и в голове Вильмы одна за другой рождались остроты, мечтающие быть брошенными в капитана, словно дротики в доску для дартса.

– Октавия, – своим дежурным недовольным тоном хрипло произнес он, вставая с колен, и губка выпрыгнула на свободу из его разжавшейся ладони, – Я уже два дня мечтаю с тобой серьезно поговорить. Наедине.

– Прости, но давай в другой раз, – сухо произнесла она, направившись к шлюзу, но ее остановила упершаяся ей в грудь вытянутая рука.

– Вильма, ты не могла бы подняться наверх.

Ленар выпроваживал ее, словно ребенка, мешающего разговаривать двум взрослым, и в ней забило тревогу чувство гордости. Она наполнила легкие воздухом, глаза возмущением, а ответ язвительными комментариями, но ее приоткрывшийся рот тут же озадаченно захлопнулся, когда где-то на краю поля зрения начали манить к себе внимание темнеющие пятна, прячущиеся в тени. Она наклонилась в сторону, дав путь льющемуся с потолка свету, и на палубе проявилось что-то красное и напоминающее по форме человеческую руку. Она не знала, чего именно испугалась, но испуг заставил ее отскочить с места преступления и испустить болезненный вскрик от неосторожного движения.

«Иногда наша работа – это боль».

– Что это такое?! – рассек воздух ее предательски надорвавшийся восклик, – Кто-то ранен?

– Это я тебе потом объясню.

– Я никуда не уйду, пока ты мне не объяснишь.

Октавия присела на корточки и внимательно обвела взглядом рваные контуры багрового отпечатка. Он был неполным, но подушечки пальцев были четкими, и перепутать этот рисунок нельзя было ни с чем. Воображение легко дорисовывало недостающие фрагменты ладони и, разогнавшись, начало бешено рисовать картины раненого человека, обессилено ползущего по полу. Два вопросительных взгляда одновременно атаковали Ленара, и тот озабоченно вздохнул.

– Ладно, Октавия, значит в другой раз.

– Если кто-то серьезно ранен, я могу позвать фельдшера.

– Фельдшер уже был здесь и совсем недавно ушел через эту дверь, – указал Ленар на шлюзовую дверь, и на кончике его оттопыренного пальца блеснул жирный намек, – Как раз на его счет я и хотел с тобой побеседовать, и если ты сейчас не готова кое-что мне разъяснить, тогда рекомендую как можно скорее последовать его примеру и убраться отсюда!

Воздух затрещал от напряжения между двумя капитанами, и Вильма уже готова была поклясться, что источником этого напряжения было что-то гораздо серьезнее несостоявшегося свидания на Нерве. У нее на языке уже выстроилась армия вопросов. Она их прожевала, скатала в монолитный лаконичный комок и выплюнула емким вопросом:

– Да что тут происходит?

Но никто не спешил давать ответы, и воздух застыл в неловком молчании. Трое людей замерли в мексиканской дуэли, обмениваясь взглядами и ожидая, кто выстрелит первым.

– Разберись с тем, что происходит на твоем собственном корабле, – произвела Октавия вялый выстрел в Ленара и ткнула пальцем в кнопку у шлюзовой двери, – А потом мы серьезно побеседуем.

Вильма присела за стол с такой медлительной аккуратностью, словно на стуле ее поджидали невидимые иголки, и обхватила обеими ладонями банку с разогретым томатным супом. Припав губами к острому краю банки, она сделала три обжигающих глотка и на несколько секунд ощутила вожделенное чувство, будто парит в пустоте, и вся вселенная была лишь вчерашним страшным сном. По нутру разлилось тепло, успокаивающее боль и отвлекающее от клокочущего внутри вороха впечатлений, но чувство самозабвенности быстро дало несколько трещин где-то в районе ребер. Почесав раздраженное место, она облизнула верхнюю губу, вновь направила внимание на противоположный край столешницы и лениво произнесла:

– Кажется у тебя проблема, – томно вздохнула она, разгоняя по воздуху исходящий из банки пар, – Ты спятил.

– Ты вправе так думать.

Ленар отвечал равнодушным голосом, словно только что рассказал Вильме о том, как он увлекательно выбросил мусор, и это не могло вызывать ничего, кроме чувства раздражения, на которое у Вильмы уже заканчивались силы.

– Если бы ты не сказал, что фельдшер во всем этом замешан, я бы сейчас порекомендовала тебе обратиться к нему.

– Он хирург, а не психотерапевт.

– О, поверь, теперь я это знаю, – саркастично протянула Вильма, – И как вам пришло такое в голову? А если бы с ней что-то случилось?

– Она лицензированный космонавт, и все, через что я ее прогнал, ее должны были прогонять еще во время обучения в этом ее… «ААПЛ», – сказал Ленар передразнивающим тоном.

– А азот? Хочешь сказать, что азотом ее тоже травили во время обучения? – широко распахнула Вильма глаза, словно собралась слушать ими.

– Я же тебе уже говорил, – развел руками Ленар, – что не было никакого азота. Все это был спектакль.

– Она мне только что клялась, что чувствовала симптомы азотного отравления.

– Ну разумеется чувствовала, в этом-то и весь смысл. Ты с ней не первый день знакома и сама прекрасно знаешь, как она легко подвергается внушению. С этого-то и начался этот ее страх задохнуться в скафандре.

– Это ты говоришь, как дипломированный психолог?

– Нет, это я говорю как человек, который смог вправить ей мозги, – перешел Ленар на раздраженное шипение, – Если ты не заметила, мы сейчас не в том положении, чтобы позволять кому-то брать больничный. Нам нужно как можно скорее восстановить на Шесть-Три хотя бы репульсионные проекторы, чтобы снизить вероятность повторного столкновения с еще каким-нибудь сюрпризом! У нас каждая пара рук на вес золота, а с учетом последних событий руки эти должны еще и крепиться к кому-нибудь маленькому и юркому. Ты сегодня ползала по шахте и сама не хуже меня это знаешь.

– Значит, ты прогнал Ирму через весь этот ад только лишь с целью загнать ее в другой ад? – спросила Вильма и почесала бедро.

– Только не надо утрировать. У нас работа такая, и нам тут совсем не до сюсюканий.

– Не до сюсюканий, – согласилась Вильма, почесав кожу в районе живота, – Но ты так же грубо нарушил устав, в котором есть четкие указания по поводу допустимых рамок общения между членами экипажа. Нельзя угрожать жизни или другими средствами совершать психологическое давление на сослуживцев.

– Да, в идеале все так и работает, но в нашей работе нельзя предсказать всего, и в случае нештатных ситуаций мы вынуждены работать не на устав, а на результат. И результат у нас есть, а пострадавших, как видишь, нет…

– Пострадавших нет? – перебила его Вильма, и банка с супом возмущенно ударилась о столешницу, – Ты хоть видел ее? Она же себе руку ножом изрезала.

– Да, – упал его взгляд куда-то вниз, – Признаюсь, такого я совсем не ожидал. Это очень некстати получилось.

– Некстати?

– Да, – Ленар облокотился на столешницу и вернул взгляд на Вильму, – Очень некстати. В компрессионный костюм с ранами лучше не лезть. Если они откроются в условиях вакуума, костюм может просто выжать ее, словно помидор. Ей придется отдохнуть пару дней, пока раны не начнут затягиваться, а потом мы просто зальем их медицинским клеем. Заодно у нее будет время прийти в себя.

– И все? – почесала Вильма поясницу, – Такой вот холодный прагматичный расчет? А о чьих-нибудь чувствах ты хоть иногда задумываешься?

– Конечно задумываюсь, и знаешь, что я недавно узнал про Ирму?

– Любопытно послушать.

– Мне один верный источник донес, что она влюблена.

– В кого?

– А вот это уже самое смешное, – Ленар описал рукой окружность, – Она влюблена во все вот это.

– Не поняла, – моргнула Вильма.

– Она влюблена в эту работу. И боится ее потерять.

– Этого я и боялась, – устало вдохнула Вильма и потерла зудящие глаза, – Ты со своими «спектаклями» повредил ей психику.

– Нет, я узнал об этом еще до спектакля.

– Значит, она еще наивнее, чем мне казалось, – у Вильмы что-то зачесалось под лопаткой. Она закинула руку за спину в попытках зачесать насмерть источник зуда, но мышца в ее предплечье взревела болью, и рука обессилено плюхнулась на столешницу, – Как можно любить эту работу?

– Не знаю, да мне это и не интересно. Если человек любит дело, которым он занимается, но с которым не справляется, знаешь, в чем он сильнее всего нуждается?

– В дружеском совете?

– В хорошем пинке под зад! – сотряс Ленар воздух, словно произносил непреложную истину, – Пойми же, это как в боксе. Не важно насколько ты любишь этот вид спорта, по-настоящему твои отношения с ним определятся лишь после того, как тебе на спарринге хорошенько набьют морду, и сегодня я набил ей морду на всю жизнь вперед… фигурально выражаясь.

– Так вот что произошло между тобой и Октавией? Она тебе отказала, и ты «набил ей морду»?

– Нет! – убежал взгляд Ленара куда-то подальше от неудобных вопросов, – С ней все было совсем по-другому, и тебя это вообще не касается. Вы что, обсуждали меня?

– Перекинулись парой слов, – Вильма не выдержала и начала тереться спиной о стул.

– Да помойся ты уже! – буркнул Ленар.

– Я уже мылась.

– Помойся еще раз, но в этот раз как следует потрись мочалкой. От контакта с вакуумом у тебя кожа пересохла и уже начала шелушиться.