Текст книги "Слабое звено (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

С теми же девицами произошел другой инцидент, когда в условиях тотального дефицита топлива студенты дружно перестали нагревать воду и мылись чем придется. Выпрыгивая из-под ледяного оката в мягкие объятия мохнатого полотенца, блондинка, будучи наименее закаленной среди своих сверстников, на следующее утро проснулась с симптомами простуды. На плечи брюнетки легла ответственная миссия – как можно скорее поставить свою напарницу на ноги. Им временно разрешили отдаляться друг от дружки на более приличное расстояние, чтобы брюнетка имела возможность продолжать посещать лекции, заниматься физической подготовкой, в коротких перерывах в одиночку готовить обеды на шесть персон и успевать лечить напарницу травяными отварами, солевыми растворами и горячим чаем. С больной так же приходилось делиться кривым конспектами, своими закорючками и сокращениями больше похожими на стенограмму, и периодически жертвовать драгоценное время на их расшифровку. Их спальня превратилась в карантинную зону, и брюнетке приходилось спать снаружи в палатке, завернувшись в два слоя спальников, чтобы с комфортом пережидать ночь на скальной поверхности. Все ради того, чтобы не подхватить заразу, ведь по правилам если они обе напарницы одновременно окажутся нетрудоспособны, их обеих просто эвакуируют воздушным транспортом, и курс высотной подготовки не будет считаться завершенным.

Спустя еще два дня произошла очередная серия выстрелов из пушек орбитального снабжения, и с небес вновь выпали скупые осадки в виде редкого града из капсул с припасами. К тому моменту студенты уже начали привыкать к разряженному воздуху и к собственному удивлению распотрошили капсулы значительно быстрее и увереннее, используя для транспортировки горючего все те же остатки от срезанного парашюта. Свежая партия топлива ознаменовала новый период шика, в котором можно было снова себе позволить облиться ведром-другим теплой воды и вспомнить, что такое цивилизация. Спустя еще день блондинка объявила себя здоровой, и распорядок дня вернулся в привычное русло.

Роль инструкторов сводилась в основном к тому, чтобы усложнять студентам жизнь. Пока они гоняли своих подопечных и всеми силами заполняли их графики лекциями и рутинными обязанностями, студенты сами должны были вертеться и думать, как им зубами и ногтями вырвать хоть какое-то подобие комфортного режима из таких условий. С каждым днем уровень их самоорганизации становился все выше, время и припасы расходовались все рациональнее, а неуспевающих становилось все меньше. Группа так и не обрела четкую иерархию, но лестница приоритетов быстро сформировалась: на нижней ступеньке находились назначенные ранее пары, среднюю ступеньку занимали интересы дома, крыша которого объединяла под собой шестерых человек, и на самой вершине находилось само воплощение закона – подробный график работ и дежурств, висящий на самодельной доске объявлений, составленный при помощи старого доброго жребия и периодически переживающий коррективы.

На третьей неделе в устоявшемся коллективе образовалась небольшая трещина – ранее известный дуэт брюнетки и блондинки подошел к инструктору и практически хором пропел о небольшом перераспределении пар, поскольку им «до задницы осточертело общество друг дружки». Создалось впечатление, что инструктор очень давно ждал подобной просьбы, поэтому он облегченно вздохнул, словно бы его никогда и не мучил разряженный воздух, и с упоением вызвал по радио конвертоплан. Когда летательный аппарат прибыл, выгнав из домов шумом своих винтов даже самых смертельно измотанных студентов с атрофированным чувством любопытства, инструктор, не вдаваясь в объяснения, публично втолкнул двух девчонок в кабину, взял с собой их рюкзаки и улетел вместе с ними к самому основанию Лазарева пика, откуда и начиналось их восхождение. Как только конвертоплан нашел удобную площадку для посадки, инструктор поставил возмутительниц спокойствия перед выбором – отправляться домой любым транспортом на свой вкус или вернуться в лагерь своим ходом. Он вслух назвал это «выбором», но для двух студенток пятого курса, прошедших через такое, о чем и не рассказать в двух словах, никакого выбора в этом не было. Они спрыгнули с конвертоплана, взяли свои рюкзаки и начали повторное восхождение наедине друг с дружкой. Прилив кислорода на низкой высоте придал им сил, и спустя двадцать километров они совершили то, чего не могли себе позволить в лагере, – неистово набросились друг на дружку и, наконец-то, в полной мере выговорились до ссадин, синяков и разбитых губ. Позже брюнетка с гордостью будет вспоминать, что она выговорилась сильнее, а пока перед ними были еще многие километры каменистой тропы, вытоптанной тысячами пар ног тех людей, которым не сиделось на твердой земле, а тянуло в космос.

Кто бы мог подумать, что подъем в космос начнется пешком?

Во время ночевки они нашли в своих рюкзаках радиомаяки, и в них обеих вскипела общая обида за недоверие инструктора к их способностям взобраться в гору без дополнительного контроля. Радиомаяки тут же случайно вышли из строя, не выдержав столкновения с камнями, а спустя десять минут инструктору доложили о потере обоих сигналов, и он, разочарованно цокнув языком, отдал своей ассистентке проигранные в споре деньги.

Когда они вернулись в лагерь, никто не стал у них интересоваться, что случилось с их лицами. Все и так все прекрасно понимали, однако не побрезговали отпустить пару колкостей и обвинить их в разрушении общественной гармонии. Пока они бродили почти три дня по горным тропам, население их домика, сокращенное до четырех человек, вынуждено было срочно перестраивать свои графики и подстраиваться под новый режим. Конца света не произошло, но осадочек остался, и провинившихся не стали принимать с распростертыми объятиями. Не дав им отдохнуть от штрафного восхождения, инструктор вызвал их в свой кабинет и прочел им длинную лекцию о том, что в будущем им никто не позволит выбирать, с кем работать, и посреди космоса у них не будет такой роскоши, как смена сослуживцев. Трижды удостоверившись, что они усвоили урок, он наградил их штрафными санкциями за поломанные маяки в виде утяжелителей, которые крепились на запястьях и щиколотках, отягощая каждое движение конечностями. Несмотря на заметные осложнения в подвижности эти утяжелители были ничем по сравнению с наручниками и воспринимались скорее как символическое наказание или позорное клеймо. Спустя положенные сутки утяжелители были сняты, и провинившиеся студентки вернулись в нормальный тренировочный ритм. Казалось, их сожителей такое наказание устроило, и те даже поделились конспектами с пропущенных лекций, в которых рассказывалось о том, как важно «держать варежку закрытой, когда у тебя к коллеге какое-то особое отношение».

После штрафного восхождения, когда легкие вновь вкусили кислорода, тренировки в лагере значительно отяготились. Нельзя было понять, то ли одышка вернулась, то ли она никуда и не уходила, а просто стала настолько обыденным явлением, что ее научились не замечать. Головные боли, тошнота и постоянная усталость начали возвращаться, но уже через пару дней снова ушли куда-то на второй план, уступив место самозабвенному испытанию на прочность, которое должно было испытуемых закалить или доломать. Но доламываться никто не торопился. Разбитая губа на лице брюнетки с длинной косой неохотно заживала, превращаясь в напоминание о том, как важно уметь сосредоточиться на нужных вещах, и она упорно гналась за результатом, переставая обращать внимание на протесты своего деревенеющего тела.

Откуда-то с небес раздалась череда глухих ударов, но никто не отреагировал, продолжая крутить скакалки в рваном ритме, давая себе перевести дыхание и не давая проголодавшимся легким взорваться. В такие моменты для студента вся вселенная сжималась до точки где-то в его груди, и он забывал, зачем он здесь и что делает. Нехватка кислорода в крови выветривала из головы все мысли и заставляла тело работать на барахлящем автопилоте. Облегченный разум улетучивался куда-то вдаль, и это было чем-то сродни медитации. Постепенно накатывало ощущение, что дыхание дается легко, и казалось, что воздух больше не нужен.

С небес раздалась новая серия ударов, и мир погрузился во тьму.

Ирма лениво приоткрыла глаза, щурящиеся от света, и растерянно оглянулась. Почему ее разбудил стук, а не горн? Почему все ее тело чем-то сковано? И где ее светловолосая соседка по комнате?

Сквозь щиток гермошлема на нее смотрело знакомое мужское лицо на фоне интерьеров челнока, и оставшийся налет сонного дурмана сдуло с нее порывом воспоминаний о последних событиях. Она рефлекторно попыталась размять затекшее тело, но движения давались ей с трудом из-за повисшего на ее конечностях груза.

Костяшки пальцев в третий раз постучали по щитку, и затем послышались шорохи. Раздался щелчок, и Ленар освободил ее голову от гермошлема.

– Ты что, спала в скафандре? – спросил он, положив гермошлем рядом.

– Я все еще не разговариваю с тобой, капитан Велиев, – вяло промолвила она, стараясь не сталкиваться с его строгим нависающим взглядом, и просто устремилась в какую-то абстрактную точку за потолком.

– И не надо, – равнодушно выплюнул он, и его руки начали расстегивать на Ирме скафандр, – Тебе пора. Работа есть.

– Какая работа? – попыталась она приподняться, но тяжесть скафандра уперлась ей в грудь.

– Работа в техношахте, помнишь? Там требуются маленькие люди, не боящиеся скафандров. Насколько я понял, теперь ты подходишь по обоим критериям.

– Как в техношахте? – она растерянно оглянулась в наивной надежде нащупать взглядом часы, – Сколько я тут проспала?

– Сейчас посмотрим, – Ленар взял ее за руку и посмотрел на стрелку нарукавного манометра, – Думаю, часа два или три.

– Но это ведь получается, что моя смена наступает только завтра.

– Планы изменились. Теперь твоя смена наступает сегодня, – серией щелчков он освободил пленницу из скафандра и помог ей подняться на ноги, набитые иголками.

– А разве сейчас не очередь Вильмы?

– Да, сейчас должна быть очередь Вильмы, – замялся Ленар, перемещая свой вес с ноги на ногу, – Тут у нас так все нехорошо получилось… В общем, с Вильмой случились проблемы.

15. Проблемы с Вильмой

Буксиры линейки «Гаял» были ярким примером технологического застоя, когда каждая новая модель отличалась от предыдущей преимущественно внешними данными. Где-то другой изгиб корпуса, где-то переборки окрашены немного другим оттенком серого, где-то кресла мягче, а где-то поменялись периферические элементы управляющего интеллекта. В целом это был тот же самый корабль в новой упаковке, и порой их сходство могло казаться чем-то сверхъестественным. Цеха корабельного оборудования, производящие детали для сборки «Гаялов», за полторы сотни лет не поменяли и четверти стандартов производства.

Прогуливаясь по цепочке буксиров, Радэк все чаще натыкался взглядом на общие конфигурации, архитектурные решения, звуки и запахи. Если бы не человеческий фактор, благодаря которому каждый корабль был как-то по-своему обшарпан, отдекорирован или обжит иными способами, было бы не сложно по ошибке зайти в чужое машинное отделение, поэтому техник всегда проверял, на месте ли его памятки, выстроившиеся прямой линией вдоль переборок на уровне глаз и содержащие в себе ту информацию, которая выталкивалась из головы избыточным давлением более насущных мыслей. В последние дни он даже ловил себя на рефлексе проверять, его ли почерком были написаны эти памятки, и лишь затем спокойно заступал на свой пост.

Рядом с терминалом на посту Эмиля Марвин настойчиво подмигивал ему желтой лампочкой, настойчиво привлекая к себе внимание. Радэк озабоченно втянул носом маслянистый воздух машинного отсека. Между ним и терминалом была воображаемая черта, разделяющая зоны ответственности, и Радэк совсем не обязан был подходить к нему и нажимать на кнопку, но он переступил эту условную черту просто потому что точно знал, что покажет ему экран. В каком-то смысле он ждал этого вот уже целый час, прошедший со встречи на буксире Ноль-Семь, где Ковальски замучил его жонглированием имен в рабочем графике, и под самый конец, когда Радэк от словесного блуждания по сороковому кругу уже не был уверен, что сможет удержать слюну во рту, Ковальски отпустил слова, прозвучавшие как приговор:

– А теперь перейдем к следующей теме.

Существует доза адреналина, которая может взбодрить, а так же доза, способная убить. Слова, сказанные Ковальски, были где-то посередине, и Радэк резко выпрямил спину, готовый взорваться от распирающего чувства, что он не на своем месте. Пока он устало тер шею, Ковальски пригласил в кают-компанию своего техника, отчетливо произнеся в интерком имя «Андрюс», и его носитель зашел, блеснув своей полированной головой, практически без задержки, словно все это время стоял где-то за дверью и ждал команды к выходу на сцену. После обмена рукопожатиями Радэк позволил себе смутить местных хозяев хрустом, с которым ржавчина хлопьями отслаивается с затекших плеч, и единственный вопрос, который в тот момент его по-настоящему интересовал:

– Вы уверены, что я здесь нужнее?

Он был готов к тому, что ответ ему не понравится, но Андрюс не стал тратить время на лишние слова, а просто протянул руку куда-то к переборке. Лишь через несколько секунд, когда Радэк смог успокоить сердце, едва не выпрыгнувшее из груди, он отметил про себя, что рука поздоровалась с датчиком движения, выглядывающим из переборки крошечной черной точкой, а затем серебристая панель резко перекрасилась в белый цвет и обросла черными линиями, заставившими уставшего техника отшатнуться в сторону в порыве первобытного ужаса.

– Вы что, никогда не видели электрокинетических панелей? – вопросил Андрюс, присаживаясь за стол и приглашая испуганного коллегу последовать своему примеру.

– Видел, – выдохнул Радэк, возвращаясь на стул, не успевший остыть после предыдущего насыщенного впечатлениями разговора, – Но не такого размера… не такого качества… не так близко… и не в живую. У вас много таких?

Андрюс запустил руку под столешницу и что-то нащупал.

– Всего два, – подобным рисунком из строгих линий куском недоеденного торта оброс его сегмент столешницы, и локоть Радэка в рефлекторном испуге соскочил с края стола. К мебели, меняющей свои цвета и рисунки без посторонней помощи он еще не привык.

Ковальски молча сидел в дальней части стола и наблюдал за двумя техниками, растопырив уши. Было не ясно, что он хотел услышать, но его безмолвное присутствие за спиной нервировало даже сильнее, чем его речи в зоне видимости. Ему хотелось обернуться и еще раз задать Ковальски насущный вопрос, но он ненадолго потерял дар речи, когда столешница отозвалась на касание кончика пальца, нарисовав на своей глади символьно-цифровую клавиатуру.

– Она еще и сенсорная.

– Дизайнеры решили не загромождать стол аналоговым пультом управления, – Андрюс бесшумно касался абсолютно гладких и плоских кнопок, выросших на столе почти осязаемой глазом текстурой, – Должен сказать, мне и самому потребовалось время, чтобы привыкнуть к ней. Однако, для наглядных презентаций штука незаменимая.

– И вы хотите показать мне…

– Вот это, – акцентировано ударил он пальцем в последний раз, выдав в себе привычку к аналоговым клавиатурам, и на переборке выстроилась диаграмма, по которой проползла тонкая черная змея, в нескольких местах сломавшая себе хребет. – Сегодня эти показатели немало встревожили нашего Марвина. Знаете, что это?

– Это диаграмма, – выдал Радэк экспертную оценку, все еще заворожено разглядывая строгие черные линии, которыми себя окрасили два квадрата переборки. Он точно знал, как это работает, но в живую это казалось практически магией. Это была столь же красивая, сколь и бессмысленная игрушка, и он устыдился собственного восхищения.

– Это вырезка из журнала работы термоядерного двигателя.

– Вы ведь понимаете, что я специализируюсь на космических энергосистемах? Я не особо хорошо разбираюсь в двигателях.

– В данном случае это имеет не такое большое значение, – равнодушно ответил Андрюс, наблюдая за реакцией Радэка, – Термоядерный реактор и двигатели работают по схожим принципам и завязаны друг на друге общим плазмопроводящим каналом…

– Уверен, вы не хуже меня в этом разбираетесь, – бесцеремонно прервал его Радэк, устав смотреть на диаграмму, – Что же вы от меня хотите?

– Услышать вашу профессиональную оценку.

– Этот диаграмма изображает сдерживающую магнитную индукцию в одной из реакционных камер, я прав?

– Абсолютно.

– Тогда моя профессиональная оценка вам и так известна. Все плохо, и надо вырубать двигатели.

– Поверьте, мы бы не стали вас беспокоить по этому поводу, если бы ожидали от вас столь очевидных ответов, – наконец-то заговорил Ковальски.

– Хотите, чтобы я вам дал менее очевидный ответ?

– Мы и без того в курсе, что двигатель пора отключать. Сейчас нас очень интересуют сроки.

– Сроки? – сделала Радэк вид, что задумался, – Предлагаю отключить двигатели прямо сейчас.

– Это будет контрпродуктивно.

– Андрюс, вы точно специализируетесь на двигателях?

– Я понимаю ваше недоумение, – коснулся Андрюс нескольких символов на столе, и рисунок ломаной диаграммы слегка размасштабировался, – Но нам действительно надо выжимать пользу из каждой прошедшей секунды.

– Тогда вам самому следует изучить то, что вы мне сейчас показываете, – Радэк поднялся со стула, подошел к экрану, и его палец начал торопливо ползти вдоль изломов, – Вот тут произошел сбой магнитного контроллера. Затем он повторился через час и двадцать четыре минуты. А третий произошел уже через час и восемнадцать минут. Я, конечно, понимаю, что существуют всякие выбросы и погрешности, но мы сейчас не в том положении, чтобы позволять себе оптимизм. Магнитное поле в реакционной камере начинает опасно колебаться, и не делайте вид, что для вас это неожиданность. Как инженер я бы сильно удивился, если бы этого не произошло.

– Мы собираемся заглушить двигатели в любом случае, – поднялся Андрюс со стула, не в силах смотреть на то, как его коллега стоит перед ним, а его руки пчелами летают по воздуху в жестикуляции, – Но нам нужно определиться со временем.

– Это уже не вопрос времени. Мы износили наши силовые установки, и если мы поскорее не проведем техобслуживание и не заменим израсходовавшие ресурс узлы, магнитный контроллер даст критический сбой, и тогда могут сработать предохранители.

– Постойте-ка, – поднялся Ковальски, – Что значит «могут сработать»?

– Марвин не умеет предсказывать сбои в работе сдерживающего поля, – пояснил Андрюс, – В случае критического спада индукции он должен продуть реакционные камеры, но эти колебания непредсказуемы и теоретически могут произойти так внезапно, что Марвин просто не успеет принять необходимые меры.

– Вот именно, – оттопырил Радэк указательный палец, – Вы должны осознать, что термоядерные реакционные камеры представляют из себя что-то вроде взведенной паровой бомбы, только значительно круче. Может случиться так, что вышедшая из-под контроля плазма просто разнесет их на куски, именно поэтому Марвин и бьет тревогу. Он предупреждает нас, чтобы мы не доводили все до крайностей.

– Андрюс, почему ты мне об этом не сказал?

– Потому что таких прецедентов в коммерческом космоплавании еще не было, – развел он руками, – Опасность есть, но колебания не настолько критические, чтобы просто взять и дать полноценную брешь в сдерживающем поле.

– Есть одна очень важная причина, по которой прецедентов до сих пор не было, – Радэк присел обратно на свой стул, выдержав паузу для драматического эффекта, – До сих пор в отрасли коммерческого космоплавания не встречалось таких дураков, которые игнорируют предупреждения управляющего интеллекта из-за того, что им интересно, что будет дальше.

– Я просто хочу как можно меньше времени провести в дрейфе, – устало произнес Ковальски и бросил неуверенный взгляд на диаграмму, – Поэтому просто представьте, что кто-то приставил к вашему горлу нож и заявил, что очень не хочет останавливать двигатели.

– Ну, если вы ставите вопрос таким образом… – протянул Радэк и тоже принялся разглядывать диаграмму, словно та таила в себе зашифрованный ответ на все вопросы, – Я бы сказал, что во благо моего выживания силовая установка сможет потерпеть еще пару дней.

– Спасибо. Это мы и хотели услышать.

– Почему вы не зададите все эти вопросы более компетентному человеку? Почему не спросите к примеру Эмиля?

– До господина Эмиля очередь тоже дойдет. Мы решили провести опрос всех техников, знакомых с устройством реакционных камер, чтобы взвесить их суммарное мнение и окончательно определиться со сроками. Всех сразу, как вы понимаете, опросить не получается.

– Спасибо хоть на том, – едко ответил Радэк, осторожно отступая к выходу и опасаясь обстрела новой очередью неожиданных вопросов, – А то могли бы еще поинтересоваться мнением у гидропонных грядок.

– Надеюсь, до этого не дойдет.

– А я надеюсь, что вы понимаете, что у людей есть свой предел сговорчивости, – напоследок сказал Радэк, открывая дверь, – Мультисостав остановится не тогда, когда решите вы, а тогда, когда решит человек, наименее желающий взрывать двигатели своего корабля.

– Наиболее слабонервный, вы хотели сказать?

– Нет, я хотел сказать, наиболее благоразумный.

– И вы себя к таким относите?

– Это не важно, – бросил он на прощание, когда закрывающаяся дверь уже обрубала их разговор, – Я всего лишь инженер космических энерг…

Этот разговор продолжал крутиться у Радэка в голове, когда он стоял в машинном отделении и глядел в черноту экрана терминала. Нажав на кнопку, экран вспыхнул белой диаграммой с прямой линией, разделенной пополам резким изломом посередине.

«Гаялы» были слишком похожи друг на друга. При схожих нагрузках они даже ломались почти одновременно. Радэк обводил завороженным взглядом сломанную линию, словно врач, разглядывающий плохую кардиограмму, и пытался понять, чем может обернуться это заболевание, если немного затянуть с лечением. В лучшем случае они через два дня отключат двигатели и проведут техобслуживание силовой установки. В худшем случае один из четырех буксиров схватит небольшой сердечный приступ, и одна из восьми двигательных реакционных камер взорвется, прихватив с собой на тот свет спаренную камеру, тем самым полностью разрушив одну из четырех силовых гондол.

Это было все равно, что коту отрезать одну из четырех лап.

Это могло произойти и с Ноль-Девять, и это тревожило Радэка, заставляя насос в его груди болезненно сжиматься в сырой тефтель. Однажды, будучи слегка под градусом, он в порыве эйфории поклялся на разводном ключе, что будет чтить и отстаивать работоспособность своего корабля, и пусть момент клятвы он помнил урывками, но относился к ней с серьезностью человека, заключившего брачный контракт, а обручальным кольцом ему служил тот самый разводной ключ. Однако был и другой контракт, который он заключил многими годами ранее и на гораздо более высоком уровне, обязывающий его работать на благо экспедиции. И вот наступил момент, когда контракты начали вступать во что-то, издалека напоминающее конфликт, и Радэка изнутри в такт с желтой лампочкой начало клевать неприятное чувство, будто он сейчас что-то предал.

– Кто-нибудь сейчас есть на борту? – заставил его вздрогнуть голос Эмиля, выстреливший из интеркома, и Радэк погасил экран терминала.

– Я в машинном отделении.

– Отлично. Ты не мог бы подойти в челнок Б?

– Эмиль, у нас тут сейчас есть более важные проблемы, чем возиться с челноками.

– Дело не в челноке, – ответил Эмиль, сделав задумчивую паузу на поиски нужных слов, – У нас тут проблемы с Вильмой.

Радэк с Вильмой были отличными друзьями. Отличными в той степени, в которой в принципе могли отличиться друзья, однажды едва не переспавшие друг с другом. С тех пор между ними сохранилось некоторое напряжение, однако кодекс поведения экипажа был прописан четко, недвусмысленно, и предписывал не выражать к кому-либо из сослуживцев особого отношения, и они оба решили больше не перечить кодексу, ведь они оба являлись профессионалами… По крайней мере Радэк очень на это надеялся, и каждый раз, когда он слышал в одном предложении слова «Вильма» и «проблемы», он понимал, что в глубине души ожидал любого сочетания этих слов и тихо боялся, что кто-то произнесет их вслух. Но их все же произнесли, и Радэку оставалось лишь с головой нырнуть в эти проблемы, потому что любая альтернатива значила бы перечить кодексу поведения. У кого-то должна быть на плечах холодная голова, и голова Радэка стремилась к абсолютному нулю до тех пор, пока он не нажал на кнопку, и шлюзовая дверь отъехала в сторону.

– …и первый указ, который я издам в качестве президенши Обединенного Созвездия… О, привет, Радэк, присоединяйся! Так вот, это будет снабжение всех буксиров дальнего следования свежими апльсинами.

Радэк ловко и почти незаметно для окружающих уронил и моментально подхватил в полете свою челюсть. Челнок Б оставался все тем же челноком Б, но что-то изменило саму его суть, словно осквернило его и выветрило из него всю рабочую атмосферу. Возможно, это был едкий запах, забивающий ноздри, но с гораздо большей вероятностью это был источник запаха, находящийся в неуклюжей женской руке, окруженной не то синяками, не то пятнами от таинственного красного напитка, бьющегося о стеклянные стенки стакана, словно Вильма пыталась написать им каждое произнесенное слово. Она сидела на палубе, покачиваясь сломанным метрономом, ее губы были покрыты высохшими красно-лиловыми пятнами, потускневшие глаза смотрели на мир сквозь пелену дурмана, а язык путался в звуках, словно в плохо прожеванном мясе. Эмиль, стоящий рядом с ней и не знающий, чем занять свои руки, еще никогда не выглядел таким беспомощным. Его лицо выражало озадаченность, озабоченность и еще много слов, начинающихся на О, а вошедшего коллегу он вдобавок к этому встретил немым взглядом, умоляющим о помощи.

Не имея в голове четкого плана действий на этот случай Радэк побоялся приближаться. Вместо этого он схватил Эмиля за рукав, насильно подтянул его поближе к себе и злостно зашипел ему на ухо:

– Это что еще такое?

– Это Вильма, – последовал растерянный ответ, и Эмиль бросил неуверенный взгляд на штурмана, словно пытаясь удостовериться, что он правильно ответил.

– Спасибо, что напомнил, – зашипел Радэк еще громче, – Я спрашиваю, что за балаган здесь творится?

– Я не знаю, – развел он руками, – Я искал аварийные ключи, зашел сюда и нашел ее уже в таком состоянии. По-моему, она чем-то отравилась…

– Отравилась? Да разуй же ты глаза, – указательный палец гневно оттопырился в сторону Вильмы, – Она напилась в доску!

– Чем?

– Эмиль, ты тоже что ли выпил? – заглянул Радэк в глаза коллеге, и увидел в них практически все, кроме порочной пелены алкогольного дурмана.

– Нет.

– Тогда разуй глаза еще шире – у нее в руке стакан вина.

– Нет-нет-нет, – нервно улыбнулся Эмиль, отведя глаза, – Я тоже сначала по ошибке так подумал…

– Мущины, я тут вообще-то тоже хочу поучаствовать в разговоре…

– …но затем я пришел к выводу, что у нее в руках вовсе не вино.

– А что же это, если не вино? – выжал Радэк слова сквозь зубы, сжатые остатками терпения.

– Мущины, ну я же здесь, не игнорируйте меня…

– Это что-то другое. Не знаю, может какой-то штатный напиток, о котором мы не знали.

– Я даже знаю, как этот напиток называется.

– Как?

– Вино, Эмиль! – почти прокричал Радэк.

– Это не может быть вино, – скорчил Эмиль задумчивую гримасу, – Вино на борту межзвездного судна в межзвездном пространстве без ведомства таможенной службы просто не может находиться, точно так же, как человек не может дышать в вакууме, рыба не может летать, а деревья не могут разговаривать. Крайне важно помнить об этом, если ты не хочешь полететь с этой работы.

– Тогда почему она пьяна в стельку?

– Я пьяна совсем чут-точку, – икнула штурман.

– Я не знаю. Может, она отравилась, а может это какой-то эффект плацебо.

– А почему тогда я сейчас чувствую острый запах вина?

– Я не знаю, – повторил Эмиль, в точности сохранив интонацию, – Может, у тебя синестетическая реакция.

– «Синестетическая реакция», – передразнил его Радэк, – Слов-то каких умных нахватался, а сам не можешь дедуктивно определить, в чем Вильма себя промариновала.

– Я просто отбросил все невозможные варианты. Разве не это называется дедукцией?

– Это называется «закрывать глаза на очевидные факты».

– Хорошо, – начал Эмиль сдаваться под напором фактов, – Допустим, что это вино. Допустим! Если опустить кучу вопросов, которые следуют из этого допущения, то как минимум один мы точно не можем проигнорировать: что нам сейчас делать-то?

– Вам ничего не надо делать, – начала Вильма неуклюже подниматься с палубы, и наконец-то мужчины вновь удостоили ее своим вниманием, – А мне в скором времени надо будет лезть в этот чертв компресссссссионный костюм и чинить эту чертву шахту…

– О, нет, – бросился к ней Радэк и схватил ее за плечи, – В таком состоянии, ты никуда не пойдешь. Эмиль, ну-ка забери у нее эту игрушку.

– Какую?

– Вот эту, – указал Радэк носом на полупустой стакан, с каждым неуклюжим движением грозящий разлить по палубе колдовское зелье, – Немедленно забери у нее это «не вино».

Она не стала возражать, но и добровольно отдавать тоже не стала. Эмилю пришлось приложить усилия, чтобы вырвать стакан из ее цепких пальцев, и произошло то, чего молча опасались все трое.

– Проклятье! – выругался Эмиль, разведя руки в стороны и оглядывая мокрое пятно на своем комбинезоне, – Только недавно его выстирал.

– Ничего, постираешь еще раз, – Радэк в несколько танцевальных движений вынудил Вильму спятиться и практически опрокинул ее в кресло пилота, – Нам нужно что-то с ней делать.

– Я в порядке, не пережвайте.

– Может, ее надо отвести к фельдшеру?

– Ты что, – вновь перешел Радэк на шипение, – предлагаешь сейчас провести пьяную в стельку женщину через половину мультисостава? Совсем сдурел?

– Согласен, – досадливо крякнул Эмиль, натирая тряпкой темное пятно на одежде, – Ерунду спорол. Но так все оставлять нельзя. Надо его поскорее в стирку. Если это и правда вино, то нужно засыпать солью с содой…

– Эмиль! – взвыл Радэк.

– И пригласить фельдшера сюда совсем не помешает.

– О, нееет, – протянула Вильма, усмехнувшись, – Фельшера звать сюда вы точно не захотите. Фельшер-то у нас маньяк…

– Что она несет? – зачем-то спросил Радэк у Эмиля, и тот в ответ лишь пожал плечами.

– Я сама могу за себя отвечать.

– Вильма, что ты несешь?