Текст книги "Ушли клоуны, пришли слезы…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

2

Мандариновые деревья. Лимонные. Агавы. Платаны. Сосны. Эвкалипты. Целые стены в цветах бугенвиллий. Дрок. Горошек. Коровяк. Гвоздики. Мимозы. Желтофиоль. И дивный воздух. Дивный! И дивный свет. И там, далеко внизу, море. Огромное количество белых парусов – словно бабочки со всех сторон слетелись! Я уже была здесь однажды, подумала Норма, прогуливаясь по аллеям парка клиники в сопровождении Барски и Сасаки. Огромная клиника, с большим центральным зданием и четырьмя корпусами. На авеню Белланда. Поначалу это название мне ничего не сказало. Но когда мы потом ехали сюда на такси из нашего отеля «Хиатт редженси», что на Английском бульваре, в этот район Симьез, во мне крепло ощущение, что я все это уже видела. Я была здесь с Пьером. Мы часто бывали в Ницце, и всегда в спешке. Только однажды никуда не торопились. И в тот раз оказались здесь, в районе этой клиники, и провели тут чудесный день. Это случилось поздним летом, когда все цвело, сияло и благоухало, как сегодня.

Вон там, где растет много-много оливковых деревьев, мы сидели на камнях и смотрели на далекие горы, на сад виллы «Аарен» и на внушительные руины римских бань. Каким же громадным выстроили некогда амфитеатр! На много тысяч зрителей. Но в тот день мы были здесь одни. И мы любили друг друга на горячих камнях. Мы были так счастливы здесь! Так же, как в Бейруте. Счастливы, как везде, где бывали вместе. Вместе. Вместе. Мы побывали на вилле «Арен», мы с Пьером. Она чуть подальше, отсюда ее не увидишь. Но я все отчетливо помню. Там собраны античные сокровища Симьеза. А на первом этаже – музей Анри Матисса. Здесь, наверху, в Симьезе он прожил свои последние годы. Сколько замечательных картин… А портрет обнаженной девушки – краски так и обжигают! И старуха, которая сидела перед портретом на скамеечке, и все смотрела, смотрела. Старая, древняя старуха с пергаментным лицом. Она доживала, наверное, последние дни, а вот поди ж ты, сидела в музее и любовалась портретом девушки, молодости и красоты. Глаз не отводила! Мы заговорили с ней. «Это я, – сказала старуха, указывая на девушку. – Я прихожу сюда каждый день и смотрю на себя. Ведь это я, мадам и месье». Она не была сумасшедшей. Она рассказала, что когда-то давным-давно позировала Матиссу. Позировала для этой картины обнаженной, и поэтому она осталась молодой девушкой, осталась навсегда, и она вечно будет юной, красивой и обжигающе соблазнительной, даже когда ее бренное тело станет прахом. Да, мы долго беседовали со старухой. Я уже была здесь однажды…

– Присядем, пожалуй, у бассейна! – предложил маленький элегантный японец. – Я должен вам рассказать о наших опытах по оплодотворению in vitro.[18]18
  В пробирке (лат.).


[Закрыть] Сами лаборатории – вон там. – Он вялым жестом руки указал на двухэтажное здание за старыми платанами. Все здесь построено со вкусом, шикарно – денег, видно, не жалели. Дорожки между зданиями выложены фантастической по красоте узоров мозаикой. Перед центральным зданием на белом песке стоят машины самых дорогих марок. – Лабораторию я вам, к сожалению, показать не смогу. Там мы проводим секретные опыты. Туда же, кстати говоря, и вломился этот охранник.

Они стояли у бассейна. Как и многое вокруг, он был сооружен из мрамора, и от синей окраски дна вода в бассейне казалась темно-лазурной. Бассейн окружало море цветов. Чуть поодаль Норма увидела японский сад с маленьким журчащим источником, ажурными мостиками и поросшими мхом камнями.

Сасаки поймал ее взгляд.

– Это мое хобби, – сказал он. – Сад разбит по моему проекту. А многое в нем я сделал собственными руками… Видите попугая на высокой пальме? Он живет здесь целых тринадцать лет. А по вечерам насвистывает песенки. Фрэнка Синатры. Я люблю Синатру и часто ставлю его пластинки. Поэтому Орижин их и насвистывает – он слышал их Бог знает сколько раз.

– Орижин – это попугай, – повторила Норма, наклонившись над магнитофоном.

– Да, Орижин – попугай. Мадам, хочу предупредить вас, что фотографировать и здесь запрещено.

Вокруг бассейна расставлены удобные белые кресла, шезлонги, столы, пестрые тенты.

– Прошу садиться! – сказал Сасаки. – Вода в источнике моего японского сада – я позволяю себе некоторую дозу ностальгии – поднимается наверх насосами, потом падает вниз и снова подается наверх – вечный круговорот, да, да. – Он снова погладил манжету, слегка коснувшись кончиками пальцев золотой запонки. – Здесь я часто выпиваю с дамами по прощальному бокалу шампанского – с теми, кому я вернул утерянное было счастье. И не забываю предупредить, что в ближайшие девять месяцев таких бокалов должно быть выпито как можно меньше, ха-ха! Думаю, глоток вина и нам не повредит. Как насчет «Князя Шампани»?

– Я вина не пью, – сказал Барски. – Минеральную воду с лимоном – с удовольствием.

– Превосходно, – Сасаки взял в руки радиотелефон, нажал несколько кнопок и произнес: – Раймонд? Принесите, друг мой, два бокала шампанского. И стакан минеральной воды со льдом и лимоном. К бассейну. Благодарю.

Когда он поставил аппарат на место, Барски достал из кожаного бумажника фотографию и протянул Сасаки.

– Это Антонио Кавалетти, человек из «Генезис два», которого застрелили в Гамбурге. Я вам о нем рассказал по телефону. Вы его когда-нибудь видели?

Сасаки уставился на фотографию. Затем решительно проговорил:

– Никогда.

– Вы совершенно уверены?

– Абсолютно.

– Как звали человека, который взломал сейф в вашем институте, доктор? – спросила Норма.

– Пико Гарибальди. Мне его порекомендовали в «Генезис два». – Тут маленький доктор даже подскочил на стуле. – Вот это да! Они оба – люди «Генезис два!» Нет ли здесь прямой связи?..

– О чем и речь, – кивнула Норма. – Этот Гарибальди… он похитил из сейфа всю документацию?

– Самую важную. Все, что было записано на дискетах. С тех пор территорию клиники и всех нас охраняют полицейские.

– Знакомая ситуация, – сказал Барски, бросив взгляд на Норму. Та кивнула. Она уже давно заметила двух мужчин, которые с нарочито равнодушным видом стояли у голубого «ситроена» перед входом в клинику. Один читал газету, другой покуривал.

– Поэтому мы и приехали к вам, господин Сасаки, – продолжал Барски. – Нас тоже встревожила эта взаимосвязь – не говоря уже о самих преступлениях! И поэтому нас интересует, чем вы в вашей клинике занимаетесь. Брат наверняка поставил вас в известность, над чем в настоящий момент работаем мы. С рекомбинированной ДНК вы дела не имеете?

– Нет. То есть… что касается самих исследований, то да, вполне – и даже очень, при любых обстоятельствах, целиком и полностью, в любом случае, в полном объеме, как только возможно, всецело…

– А точнее? – спросила Норма.

– Видите ли… Нет, я должен объяснить вам подробно, почему нас интересует в том числе и рекомбинированная ДНК.

Появился молодой человек в белом. Куртка напоминала офицерский китель со стоячим воротничком. На тележке, которую он катил, в серебряном ведерке со льдом стояла бутылка шампанского. Раймонд, как Сасаки назвал слугу по телефону, осторожно открыл бутылку и налил немного Сасаки в фужер на пробу. Тот кивнул. Раймонд наполнил фужеры до половины, а перед Барски поставил стакан с минеральной водой. Затем расставил на столике тарелочки с соленым миндалем и оливками.

– Мерси, Раймонд!

– К вашим услугам, мсье директор.

Молодой человек удалился, и Сасаки поднял фужер:

– За вашу красоту, мадам!

– Вы очень любезны, доктор, – сказала Норма.

О нет, подумала она. Что со мной происходит? Тогда, в тот восхитительный день, когда мы были здесь с Пьером, мы тоже пили шампанское в ресторане под пальмами. Да, мы пили с Пьером шампанское. И одеты были совсем легко, как мы с Барски сегодня. И у Пьера был такой же бумажник, как у Барски, – вот странно! А через год его не стало. А я вернулась сюда. Почему все это происходит? Почему?

Норма смотрела мимо бассейна, лужайки, стоянки для автомобилей и ближайших домов – на море, сияющее, волшебное море. Стайка бабочек – белых яхт – была словно совсем рядом, и белизна их парусов слепила глаза. Потом Норма отвернулась и перевела взгляд на свой магнитофон. Вот-вот придется менять кассету. Да, сейчас. Вставив новую, Норма опять включила запись. Тогда, подумалось ей, море было таким же сияющим и грандиозным. Тогда… Нет, сказала она себе, довольно! Не думай об этом! Слушай, что рассказывает маленький японец.

Норма наклонилась вперед. Мне нужно собраться с мыслями, подумала она.

– Я читала документы, из которых следует, что врачи стерилизуют женщин уже, можно сказать, в массовом порядке, извлекая совершенно здоровые яичники.

– Поверьте, мадам, я не понимаю, куда вы клоните.

– Отлично понимаете. Очень часто – я сама проверяла – перед операциями на матке появляются специалисты по трансплантации органов. Они предлагают гинекологам вместе с маткой удалить и яичники. Это стало прибыльным делом. Настолько прибыльным, что у этих специалистов появилось даже устойчивое прозвище. Вы знаете, какое?

– Представления не имею.

– Противники таких операций называют их «яйцекрадами».

– Ваши обвинения не по адресу, мадам. – Доктор Сасаки снисходительно улыбнулся. – «Яйцекрады»! Подобные действия мне всегда претили!

– Откуда же вы получаете яйца для ваших предварительных опытов?

Сасаки просиял.

– А-а, вот видите! Я никогда не нарушал принципов морали. И разработал удивительную по чистоте и безопасности для здоровья методику. Женщины получают некий гормональный препарат. После чего в их яичниках вызревает очень много яиц.

– Что-то вроде таблеток для повышения потенции?

– Да, в этом роде.

– И тем самым вы опустошаете женщин!

– Опустошаете! Еще одно пренеприятнейшее слово! Вы уж меня извините, мадам! Судите сами: у нормальной женщины примерно четыреста тысяч яйцеклеток. И лишь триста восемьдесят созревают в течение жизни для оплодотворения. Вполне резонно спросить, для чего тогда нужны остальные триста девяносто девять тысяч шестьсот? Может быть, – он доверительно подмигнул Барски, – сама природа позаботилась таким образом о «яйцекрадах», не забывающих о морали. Благодаря моей гормональной методике я прекрасно обхожусь: после выращивания в яичниках дюжины или чуть больше яиц, я извлекаю их в течение одной-единственной операции. Это происходит вон там, – он указал в сторону центрального здания клиники. – Хотя можно, конечно, оперировать и в любой другой операционной…

Норма слушала его с величайшим вниманием. Но мысли ее постоянно возвращались к прошлому. Она старалась воспротивиться этому. Тщетно. Как хорошо было тогда, опять подумала она. И я любила Пьера, я так его любила…

– …потом яйца попадают в крохотные лабораторные сосуды. Даже если окружить яйцеклетку тысячами сперматозоидов, она будет оплодотворена только в том случае, если их подвергнуть воздействию особого химического вещества, которое находится в женском яйцеводе. Если же оплодотворение произошло in vitro, то клетки делятся и умножаются на строго рассчитанном питательном материале. Его состав должен точно соответствовать биохимическим требованиям роста и развития эмбриона.

Пьер сказал тогда: «Вот здесь, на Лазурном берегу, мы и поселимся, когда нам не нужно будет работать. Здесь мы будем счастливы. Купим себе дом не на побережье, где полным-полно туристов. Может быть, в Сен-Поль-де-Вансе. Там, где живут Курт Юргенс и Марк Шагал. А когда я умру, здесь меня и похоронишь». Юргенс умер, и гениальный Марк Шагал умер, а Пьера убили. Все произошло так быстро. Как говорила жена Барски? У нас мало времени. У нас мало времени.

Попугай на пальме начал насвистывать. Сасаки донельзя удивился:

– Этого Орижин никогда прежде днем не делал… никогда… Нет, вы только послушайте: это песня Фрэнка «Звезды в ночи».

С ума сойти, подумала Норма. Бред. Она схватила обеими руками свою репортерскую сумку. Мне нельзя больше пить. Ах, как же славно мы напились тогда перед возвращением в отель. Не в «Хиатт редженси», мы с Пьером жили тогда в «Негреско». И тела наши пылали, когда мы любили друг друга.

Попугай насвистывал, а Сасаки напевал: «… and ever since that we’ve been together lovers at first sight…»[19]19
  «…и с той ночи мы не разлучались, полюбив друг друга с первого взгляда» (англ.).


[Закрыть]

3

Красный огонек магнитофона по-прежнему светился.

– А кто ваши клиенты? – спросила Норма.

– О-о, их много, очень много! – Сасаки наклонился к ней. – Возьмем вашу страну, Федеративную республику. От десяти до пятнадцати процентов супружеских пар не имеют детей, хотя и желали бы. Либо отец недетороден, либо мать. У тридцати процентов женщин нарушены функции яичников. Поверьте, это едва ли не самая страшная человеческая трагедия! Или возьмите лесбиянок, инвалидов, вдов. Или мертвых. В некоторых случаях они тоже могут стать генетическими родителями. Припоминаю, – тут лицо Сасаки осветила улыбка, – случай с одной женщиной, которую мы после смерти ее мужа искусственно оплодотворили его спермой. Я ведь показывал вам, как мы ее замораживаем, не правда ли? Ну, ее муж был чрезвычайно занят по работе, ни минуты свободного времени. И на заботу о потомстве. Все откладывалось на потом. Но на тот случай, если с ним что-то случится, он оставил у нас свое замороженное семя. Сколь мудрым оказалось его решение! Вдова чуть не на коленях целовала мне руки. Не какое-то чужое семя, а ее горячо любимого мужа! – Сасаки, казалось, был сам потрясен благородством своей миссии, однако довольно быстро овладел собой и привычно улыбнулся. – А подумайте о женщинах-инвалидах, которые не способны ни забеременеть, ни выносить ребенка! Разве такие женщины не имеют права на материнство? Или: женщина до такой степени загружена на работе, что получить ребенка может только таким способом? Мало ли женщин, помешанных на карьере? – Сасаки поправил манжеты. – Вот случай со знаменитой голливудской кинозвездой. У нее каждая минута расписана на несколько лет вперед. И она, представьте, взяла «наемную мать», которая и выносила ей эмбрион. Когда пресса раструбила об этой истории, «Пекинская народная газета», орган коммунистов, написала вот что – я цитирую дословно: «Если можно иметь детей, не вынашивая их, то трудящейся женщине незачем будет брать отпуск по беременности и отсутствовать на производстве. Это отличная новость для женщин». Вот как об этом судят правительственные круги! Теперь вы представляете, чего мы добились? Совершили, достигли, сделали реальностью, осуществили, создали, устроили, пробили… я бы мог привести еще дюжину синонимов.

Норма посмотрела на Барски, и тот не отвел глаз. Что и говорить, по сравнению с этим книга Олдоса Хаксли «Прекрасный новый мир», написанная в тридцатых годах, – шутка, не больше.

А японец не унимался:

– В Америке это превратилось в развитую, мощную индустрию. Адвокаты разрабатывают и продают специальные документы, ибо с самого начала следует в законном порядке оговорить, что такой ребенок в любом отношении равноправен с естественно зачатым, в том числе имеет все права на наследство. – Сасаки говорил с неподдельным возбуждением, то и дело снимая и снова надевая свои великолепные очки. – Да, в США в эту индустрию вкладывают миллиарды. Вообще это истинное благодеяние для человечества!

– Впечатляюще, – сказала Норма.

– Благодарю, – церемонно поклонился Сасаки. – Выпьем еще по глотку! За ваше здоровье!.. Да, вернемся, однако, к теме «наемных матерей». Нобелевский лауреат микробиолог Джеймс Уотсон тонко заметил: для того, чтобы найти «наемных матерей», вовсе не обязательно прибегать к методам насилия, принятым в тоталитарных государствах. Уже в феврале семьдесят седьмого года – представляете! – в газетах появились первые объявления с предложениями, обращенные к «женщинам, согласным выносить эмбрион». А теперь, насколько я знаю, в Лос-Анджелесе за искусственное осеменение или вынашивание эмбриона «наемным матерям» предлагают пятьдесят тысяч долларов. В Калифорнии сегодня «бэби-бизнес» стал настолько выгодным, что власти опасаются, как бы за дело не взялась мафия – если уже не прибрала его к рукам! Взяться за дело, прибрать к рукам – управлять, организовать, обладать, захватить, охранять, иметь абсолютно все права. Гм-м!

Сасаки снял очки, надел и снова снял.

– Пока мы замораживаем только сперму. Специалисты-ветеринары пошли дальше нас. Они овладели искусством замораживать эмбрионы. Первая корова, «родившаяся» из морозильного контейнера, была названа Фрости-Зимкой. Опытнейший и остроумнейший зообиолог Хафек – тот самый, который предсказал, что вскоре целые стада элитного скота будут доставляться за океан в чреве одной-единственной крольчихи, ставшей как бы термосом и «наемной матерью» одновременно, – он же предсказал, что в ближайшем обозримом будущем женщина просто-напросто сможет купить себе крохотный замороженный эмбриончик – очень возможно – в супермаркете, ха-ха! – пойти к врачу и затем вынашивать плод, будто он ее собственный. Конечно, при покупке она получит гарантийный сертификат: в этом эмбрионе, дескать, нет никаких генетических дефектов. Покупательнице будет известно, какого цвета будут глаза и волосы ее ребенка, мальчик родится или девочка, какого приблизительно роста и каким примерно будет – при нормальном ходе событий – уровень его интеллектуального развития.

– Ну, это уже научная фантастика, – сказала Норма.

– Да? Вы считаете? – Сасаки вежливо улыбнулся. – Даже когда речь идет о том, кто родится, мальчик или девочка?

– Я знаю только, что в Индии растет число женщин, которые идут к врачу, чтобы тот определил, какого пола зародыш, – сказала Норма. – Если женского, они предпочитают сделать аборт. В такой бедной стране, как Индия, девочки для родителей в тягость – какая от них помощь в хозяйстве? Сыновья – другое дело! На них вся ставка – и надежда на помощь в старости. Если бы все индийские женщины были такого мнения, Индия скоро выродилась бы!

– Тогда моя методика – реальный выход из положения. Что-то вроде панацеи, – снова улыбнулся Сасаки.

– Вряд ли, – сказала Норма.

– О чем вы?

– Я вот о чем: тут надо иметь в виду самые разные факторы. Голод. Как страшно голодают люди в Индии! Или облучение. Вспомните о Чернобыле!

– Мы с вами, мадам, словно не слышим друг друга. Что от меня не зависит – за то я не отвечаю. Однако я целиком отвечаю за то – сегодня с гарантией на девяносто восемь из ста, – что мой клиент получит то, что пожелает: мальчика или девочку. – Он уже в который раз принялся поправлять манжеты и нежно поглаживать запонки. – И все-таки я сегодня не могу не думать о завтрашнем дне. И послезавтрашнем. Кто именно проявляет столь острый интерес к тому, чтобы можно было не только предопределить пол новорожденного, но и производить заранее определенные типы людей с совершенно определенными нормами поведения? Производить – изготовлять, строить, конструировать, выращивать, вырабатывать, мастерить? А теперь мы оказываемся в вашей области, уважаемый коллега, – мы переходим к рекомбинированной ДНК.

– И опускаемся в глубины научной фантастики, – поддела его Норма и, обратившись к Барски, спросила: – Вы не вспомните по этому поводу еще какое-нибудь высказывание Чаргаффа?

– Еще бы, – ответил Барски. – Чаргафф любил повторять слова сэра Артура Хэлпса, секретаря королевы Виктории. Сэр Хэлпс изобрел глагол «desinvent» – разызобретать – и писал, что с удовольствием разызобрел бы телеграфную связь. Отталкиваясь от этой мысли, Чаргафф написал: «Будь я моложе, я был бы счастлив основать клубы разызобретателей и ассоциации первозакрывателей новых научных идей».

4

– Я все же позволю себе возразить вам, мадам, насчет научной фантастики. Видите ли, события приняли странный оборот. Область науки, в которой мы работаем, пользуется репутацией весьма нелестной. Но виноваты в этом не ученые, а – извините! – журналисты. И еще режиссеры и сценаристы научно-фантастических фильмов. И еще – писатели-фантасты. Они выставляют нас обманщиками, авантюристами и шарлатанами – если не хуже! Ничего похожего! Хотя все измышления на наш счет преследуют одну цель: выставить нас в самом неприглядном свете, исказить и опорочить наши намерения до последней степени. А ведь идея о «человеке по мерке» настолько грандиозна, что захватывает все больше светлых голов. Возьмите ваш самый серьезный журнал – «Шпигель». За короткое время в нем напечатаны три подборки материалов по генным исследованиям.

– Предубежденность существует, и немалая, вы правы, – подтвердил Барски. – Не забывайте также, что на стороне прессы оказываются иногда и выдающиеся ученые. Знаменитый биолог Адольф Портман сказал в шестьдесят восьмом году на симпозиуме в моем присутствии: «Мы переживаем сейчас в науке мрачное средневековье, когда наряду со многими другими страшными проектами планируется и биотехническое разведение людей». Нет-нет, фрау Десмонд, в этом отношении я совершенно согласен с доктором Сасаки. На его область знаний клевещут достаточно много. И никакая научная фантастика тут ни при чем.

– Вот видите, мадам! – повернулся к Норме Сасаки. – Вернемся на круги своя: кто же все-таки проявляет столь жгучий интерес к нашим исследованиям? Общество? Какое? Что это за общество? Общество – это очень немногие, зато самые богатые люди в мире, которые готовы финансировать все что угодно, лишь бы разбогатеть еще больше и никому не уступить власть. Возьмем Флеминга и его пенициллин! Он создал его в двадцать восьмом году. Никто и бровью не повел, пока американцы не вступили в сорок втором году в войну и огромному количеству раненых не потребовалось это лекарство. И сразу же оказалось, что есть много корпораций, готовых выложить миллиарды на производство этого антибиотика…

– А вас лично кто финансирует? – перебил его Барски.

С тех пор, как мы познакомились, он день ото дня мрачнеет, подумала Норма. Я понимаю, что в нем происходит. Он и без того всегда всерьез относился к предостережениям Чаргаффа…

– Считайте, я вашего вопроса не слышал, – улыбнулся Сасаки. – Мы с вами коллеги. И мы слуги человечества, а не его враги и не преступники, разве не так? Я объяснил вам, над чем мы работаем. Мы делаем все возможное, чтобы люди были здоровыми и счастливыми. Не станете же вы оспаривать, что мы ставим перед собой исключительно благородные цели, а?

– Да. Исключительно благородные. Всегда, – проговорил Барски отрешенно.

– И тем не менее в каждом из зданий, куда вы нас не допустили, вы с вашими сотрудниками пытаетесь добиться изменений в наследственности с помощью рекомбинированной ДНК? – спросила Норма.

– Да, – сказал Сасаки.

– И вы не испытываете никаких угрызений совести, никаких? Хотя делаете попытку нарушить разумную эволюцию развития жизни, длящуюся миллионы лет? – повысил голос Барски. – Не боитесь, что в дурмане уголовно наказуемого высокомерия – вы уж извините! – нанесете всему сущему ущерб, который никогда ничем не возместишь?

– Да бросьте вы в конце-то концов, дорогой коллега! – снова разглядывая манжеты, сказал Сасаки. – Все сущее! Венец творенья! Чье творенье-то? Господа Бога, да? Давайте, пожалуйста, не забывать, что не Бог создал людей, а люди создали себе Бога. Уверяю вас: все, над чем мы работаем, о чем размышляем, что, возможно, благодаря нам осуществится в будущем, – все послужит человеку…

– Ну конечно. Еще бы… – с горечью проговорил Барски.

– Вы хотели сказать – послужит богачам и их корпорациям! – воскликнула Норма.

Огонек магнитофона светился, подрагивая, – запись шла.

– Не принимайте всего близко к сердцу и не переживайте так, мадам! – сказал Сасаки. – Кстати, о Боге; мне вспомнилась одна история – вспомнилась, пришла на ум, пришла на память, всплыла в памяти, припомнилась. Итак: некий раввин объясняет ученикам, почему Бог всемогущ. «Господь, – говорит он, – столь могуч, что может слепить руками скалу величиной с огромный дом и забросить ее далеко-далеко, на много километров. Да, – продолжает он восторженно, – даже целая гора для него все равно что горошина. – И, приходя уже в полный экстаз, восклицает: – Из ничего, из пустоты Бог может сотворить такой монолит, что даже сам будет не в силах поднять его! – И тут же испуганно умолкает и бормочет себе под нос: – Но разве Он тогда всемогущ?»