Текст книги "Ушли клоуны, пришли слезы…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

15

– Я сообщил вам обо всем, что брат Така, Киоси, рассказал фрау Десмонд и мне, – сказал Барски.

Было без четверти десять вечера, и он сидел во главе длинного стола в большом конференц-зале. По правую руку от него сидела Норма, по левую – Сондерсен, который и настаивал на этом совещании, как бы поздно оно ни началось. Некоторые коллеги Барски не успели даже переодеться и сидели в белых халатах: высокий голубоглазый блондин-израильтянин Эли Каплан, маленький хрупкий японец Такахито Сасаки, англичанка Александра Гордон, с зачесанными назад и собранными в пучок каштановыми волосами, и приземистый Харальд Хольстен с наметившейся уже лысиной и с подергивающимся веком левого глаза. Барски рассказал и о том, как они с Хольстеном встретили родителей Тома и отвезли к нему на квартиру…

– Мы объяснили им, что вскрытие продлится до завтра, а затем тело будет немедленно кремировано – чересчур, мол, велика опасность передачи инфекции. Разумеется, все мы придем на похороны. Они еще благодарили нас – ведь мы столько сделали для их бедного мальчика… Мать меня поцеловала. Это был самый ужасный момент. А господин Сондерсен получил тем временем разрешение положить в урну чужой пепел – к нашему счастью!

Будем надеяться, что к счастью, подумала Норма. Будем надеяться, обойдется без последствий…

– Короче говоря, брат Така считает, что в его клинике есть предатель и что у нас, поскольку Гельхорн проявил мужество и твердость, вскоре появится свой предатель, – вернулся к теме Барски. – Господин Сондерсен, которому я об этом сказал, просил меня передать это вам всем. После всего случившегося у нас мнение брата Така – как ни больно говорить об этом – абсолютно логично. Дела у нас обстоят прескверно.

– Да уж куда хуже! – сказал Хольстен, усталый и злой.

Остальные выглядели свежее его, но взвинчены были все. Один Эли Каплан сидел, откинувшись на спинку кресла, и преспокойно покуривал трубку.

– Я считаю предположение Киоси чудовищным и оскорбительным, – сказал он. Хольстен и Гордон согласно кивнули. – Что себе позволяет твой брат? Пусть не сует нос в чужие дела! Ну, допустим, он думает, будто у него в Ницце кто-то продался, предал. Это его личное дело. Но как он смеет подозревать в чем-то подобном нас?

– Есть немало фактов… – осторожно проговорил Барски.

Норма посмотрела на него. Как он серьезен! Посмотрела на Сондерсена. Тот с величайшим интересом вглядывался в лица всех присутствующих.

– Кто-то, скорее всего, выдал тему, над которой мы с вами работаем. Иначе профессора Гельхорна не шантажировали бы…

– Да откуда тебе известно, шантажировали его или нет? – воскликнула Гордон. – Это всего лишь предположение брата Така! И не сомневаюсь, господина Сондерсена тоже, а?

– Я ничего не предполагаю, фрау доктор. Я только складываю мозаику. Многих камешков недостает. Моя обязанность найти их. Это мой профессиональный долг. И за помощь, даже самую незначительную с виду, я буду очень благодарен.

– Вы будете благодарны нам! – возмутился Хольстен. – Благодарны! Как вы себе это представляете, господин Сондерсен? Какую помощь вы ожидаете от команды, где отныне каждый будет подозревать каждого, видя в нем потенциального предателя или даже прямого виновника кровавой бойни в цирке? Иначе и быть не может! Теперь мы все глаз друг с друга сводить не будем, если не сказать, что будем просто шпионить – все за всеми! Прежде мы были не только коллегами, но и друзьями, господин Сондерсен. С сегодняшнего вечера с этим покончено. Благодаря твоему брату, Так!

А веко не дергается, подумала Норма. Хотя он наверняка очень нервничает.

– Оставь моего брата в покое, слышишь? – сказал Такахито Сасаки. – Несколько часов назад мы говорили с ним по телефону. И он сумел во многом меня убедить.

– Ах вот как? – изумилась Гордон. – Какое трогательное совпадение взглядов. Да это и понятно. Братья, они братья и есть.

– Как понять твои слова, Александра? – поднялся с места Такахито.

– Сядь и не ломай комедию! – сказал Барски.

Но тот не сел.

– Я хочу знать, что она имеет в виду, черт побери!

– Почему-то ты не слишком торопился поделиться с нами этой идеей о предательстве! – не сдержалась Гордон.

– Вот-вот! – поддакнул Барски.

– Почему же? Сразу после разговора с братом и поделился.

– Весной в институте твоего брата вскрыли сейф и похитили результаты его последних исследований. Как нам теперь известно со слов Яна и господина Сондерсена, взломщик был из той же фирмы «Генезис два», что и человек, который стрелял во фрау Десмонд, – гнула свою линию Гордон.

– Ну и что? Ну и что?! – грохнул кулаком по столу Такахито. – Откуда мне было знать, из какой они оба фирмы? Ведь все это только сейчас выяснилось!

Но Гордон не унималась:

– А сам ты к мысли о возможной связи событий в институте твоего брата и у нас не додумался?

– Нет, черт побери! Здесь у нас перестреляли кучу людей. У моего брата украли несколько дискеток. Какая тут связь? У нас украли что-нибудь? Нет!.. Знаете, с меня хватит! У меня до сих пор комом в горле стоит наш разговор с Яном. Он, видите ли, считает, будто мы с братом замешаны в каком-то колоссальном свинстве. По-моему, Ян пришел к выводу – как и вы все сейчас, – что мой брат упомянул о предателях для того, чтобы напустить туману. И более того – предатели, дескать, сами часто трубят о возможном предательстве! Старая, дескать, история…

– Мысль вовсе не дурна, – сказал Каплан, вынимая трубку изо рта.

– И ты решил на меня наброситься, Эли? А ведь я тебя считал своим верным другом. Ничего не скажешь, очень мило с твоей стороны. – Вдруг он перешел на крик: – Ну тогда давайте, давайте, давайте! Перед вами человек, повинный в смерти многих людей! – Он вытянул руки и повернулся к Сондерсену. – Почему вы медлите, господин криминальоберрат? Где же наручники? – Он закашлялся, на глазах появились слезы.

– Так, – тихо произнес Барски. – Не ломай комедию. Замолчи и сядь наконец!

– И не подумаю! – Сасаки обращался теперь прямо к Сондерсену. – Я хочу вам кое-что объяснить, господин криминальоберрат. Когда американцы – да благословит Господь этот достойнейший народ! – шестого августа сорок пятого года сбросили первую атомную бомбу на Хиросиму, двести шестьдесят тысяч погибло, а сто шестьдесят тысяч пропали без вести или получили ожоги и ранения. Тогда мои родители еще не были знакомы. Я родился в пятьдесят пятом. К этому времени большинство раненых уже умерло – из-за этого проклятого радиоактивного облучения. Но и по сей день в больницах множество пациентов с лучевой болезнью. Почему, спрашивается, я здесь, в Гамбурге? Потому что, когда подрос, решил непременно выучиться на врача. И заниматься наукой, которая ищет средства против лейкемии, против рака вообще, против болезней, вызываемых радиацией. Тогда я и представить себе не мог, что мне когда-нибудь придется заниматься рекомбинированной ДНК. И брат мой ни о чем таком не помышлял. Радиация разрушает наследственную субстанцию. Мой брат готовился бороться с этим. Вот каким путем он пришел к ДНК. Будь оно все проклято – мы оба хотели и хотим помочь людям! Помочь, поймите! А вы осмеливаетесь подозревать нас в желании навредить людям, если не убить. Не знаю даже, в каких мерзостях вы нас подозреваете! Зато вы отлично знаете!..

– Ну вот что, – сказал Сондерсен. – Поговорили, и хватит. Сядьте на свое место, доктор Сасаки. – Такахито колебался. – Сядьте немедленно! – повысил голос Сондерсен, и маленький японец опустился в кресло. – Не сомневаюсь, все собравшиеся руководствуются только желанием помочь людям – как и ваш брат в Ницце. У каждого есть помимо всего прочего свои личные побудительные мотивы, пусть и другого характера, чем у вас с братом. Однако в данной ситуации подозреваются все. В равной степени, никто не больше и никто не меньше остальных. Это плохо. Но погибшие люди – это куда хуже…

– Прошу извинить меня за неуместную нервозность, – совсем тихо проговорил Такахито Сасаки, по его щекам катились слезы.

Каплан похлопал его по плечу.

– Нам нужно держаться друг друга, – сказал он. – Не то мы все свихнемся. Давайте рассуждать с точки зрения элементарной логики. Что делал каждый из нас после смерти Тома?

– А вдруг предателем был как раз Том? – предположила Гордон.

– Не исключено. Тогда он дорого заплатил за свое предательство, – сказал Каплан.

– По-моему, это исключено, – сказал Хольстен. – Гельхорна застрелили после того, как Том заболел.

– Чисто теоретически Том мог предать до того, как подцепил эту болезнь, – сказал Каплан. – Вернемся все-таки к тому, что делал каждый из нас после его кончины. Кто был у него? У него были мы с Харальдом. Кто незадолго до этого звонил в Ниццу Яну и просил его немедленно вернуться в Гамбург? Харальд. Во время телефонного разговора я стоял рядом с ним. Кто занимался выпиской свидетельства о смерти и разрешением на вскрытие?

– Я, – сказал Хольстен.

Теперь веко опять дергается, отметила Норма.

– Я же написал его фамилию на бирке и привязал ее к большому пальцу на ноге Тома.

Норма встала и подошла к окну. Ясная и теплая сентябрьская ночь, звездное высокое небо. Какая благодать, подумалось ей. Вот они сидят за моей спиной, солидные и достойные люди. Все хотят делать добро. И все же один из них скорее всего повинен в стольких смертях и муках! И все же один из них – пусть и невольно – убийца моего сына…

Высокий светловолосый израильтянин сказав:

– All right.[25]25
  Хорошо (англ.).


[Закрыть] Снова моя очередь. Как только Харальд оформил документы, он передал их мне. А после того, как привязали бирку, я сказал, чтобы он позаботился о Петре. В операционной находились еще несколько человек. Это я на тот случай, если потребуются свидетели, господин Сондерсен.

Тот кивнул.

– Потом появились два санитара со специальной жестяной ванной и завернули тело Тома в пленку. Им я сказал, чтобы тело немедленно перенесли в отделение патологии. Они прошли через шлюз, где тело подверглось стерилизации, и покинули инфекционное отделение через подвальное помещение.

– Ты сам видел? – спросила Гордон.

– Только до шлюза. Дальнейшее нет.

– Фамилии санитаров знаешь?

– Нет. – Каплан выбил пепел из трубки. – Но при встрече я их непременно узнаю.

– Это Карл Альберс и Чарли Кронен, – сказал Сондерсен. – Мои люди их и допросили.

– Ну и?.. – спросил Каплан.

– Их показания полностью совпадают с вашим рассказом, доктор, – Сондерсен безучастно посмотрел на него. – Они утверждают, что пронесли ванну через подвальное помещение прямо в отделение патологии.

– Вот видите.

– Погодите-ка… Оба они показали, что передали ванну с телом покойного патологоанатому доктору Клуге. И получили от него соответствующую справку, которую отнесли в главный секретариат. Там она и находится. Мои люди убедились в этом. На справке подпись Клуге. Что он и подтвердил.

– А я о чем толкую. – Каплан принялся снова набивать трубку.

– Не торопитесь с выводами, – сказал Сондерсен. – Человек, который лежал в ванне, когда ее выносили из инфекционного отделения – не из шлюза, этого мы не знаем, – был доктором Томасом Штайнбахом. А человек, которого вынул из ванны доктор Клуге со своим ассистентом в подвале патологического отделения, им не был. Вместо Томаса Штайнбаха в ней лежал Эрнст Тубольд, умерший в кардиологическом отделении.

– Значит, тело Тома подменили в четко ограниченный промежуток времени: после того, как его доставили в шлюз, и перед тем, как оно оказалось у доктора Клуге, – сказала Гордон.

– Пожалуй, да, – сказал Сондерсен.

– Разве существует другая возможность? – спросила Норма, успевшая тем временем сесть на свое место.

Она посмотрела в сторону Сондерсена, но тот отвел взгляд. Посмотрела на Барски. Тот тоже отвел взгляд. Что такое опять происходит? – подумала она. И ощутила полную опустошенность. И испугалась, когда догадалась о причине этого чувства. Ей вдруг пришло на ум, что и Барски может оказаться тем, кто… Ну, положим, предал не он, подумала она, но вдруг он в чем-то все-таки замешан?

Прежде я даже мысли такой не допускала. Потому что не могла себе этого представить. Да, но разве твоя жизнь тебя ничему не научила? Мало ли чего тебе и во сне не снилось, зато случалось наяву. Нет, пусть хотя бы на нем не будет и тени вины, с тоской подумала она. Ну, пожалуйста!.. Кого все-таки я прошу? Ведь у меня, кроме Пьера и моего сына, никого нет. А их просить – напрасный труд, подумала она. О-о, взмолилась она, сделайте так, чтобы на Барски не было вины! Простите меня! Как мне быть, если Барски в чем-то замешан? Как мне тогда быть?

– Другие возможности? – попытался тем временем ответить на ее вопрос Сондерсен. – Отчего же? Найдутся и другие, не сомневайтесь. Совсем другие. Какие? Не знаю. Потому что неизвестно, кто предатель.

– Я протестую… – на самой высокой ноте начал Сасаки.

Но Сондерсен не дал ему договорить:

– Тихо! Потому что, повторяю, неизвестно, кто предатель. Потому что мы не знаем, каковы его планы и цели. Именно в постановке этого вопроса весь смысл нашей встречи. Не я поджег фитиль под пороховой бочкой в вашем дружеском кругу. Это сделал один из вас. И вы не должны допустить, чтобы он натворил новых бед. Каким образом, спросите вы? Признаюсь: без вашей помощи мне придется туго. Я нуждаюсь в вашем сотрудничестве и поддержке. Хотя вы, доктор Хольстен, и скажете, что я не вправе на это рассчитывать. А тем более – требовать. – Он ненадолго умолк. В конференц-зале стояла немая тишина. – Другая возможность? – произнес Сондерсен наконец. – Конечно, есть. Кто-то ведь выкрал тело Эрнста Тубольда из морга кардиологического отделения? Кто-то должен был похитить и увезти тело Томаса Штайнбаха? Кто-то должен был позаботиться о том, чтобы в соответствующий момент под рукой оказался третий труп – тот самый, который под именем Эрнста Тубольда был доставлен к Гессу, а оттуда в крематорий. Труп человека, о котором нам в данный момент ничего не известно.

– Он не из Вирховского центра, – сказала Александра Гордон. – У нас ни один труп не пропал. Во всех отделениях проведена строжайшая проверка.

– Секундочку! – сказал Сасаки. – А каким образом, собственно, ты, Александра, оказалась в патологии? Зачем ты туда пошла?

– Меня попросил об этом Харальд.

– Это правда, – подтвердил Хольстен, бросив на Гордон сердитый взгляд. – Я должен был позаботиться о Петре, а тут явились Ян с фрау Десмонд. Поэтому я попросил Александру принести мне пробы головного мозга из патологии.

– Так быстро вскрытие не делается, – сказал Сасаки. – Или ты хотела дождаться вскрытия черепной коробки Тома, Александра? Тебе прекрасно известно, что они не с черепа начинают.

– Харальд попросил меня присутствовать при вскрытии от начала до конца, – процедила сквозь зубы Гордон. – И проследить, не обнаружатся ли изменения и в других органах.

– И когда ты увидела, что это не Том, сразу позвонила Яну?

– Слава Богу, да, – сказал Барски и повернулся к Сондерсену. – Будьте уверены, господин оберрат, мы полностью отдаем себе отчет в необходимости этого разговора. И каждый из нас готов оказать вам помощь в любом случае.

– За одним исключением, – сказал Каплан, прижимая большим пальцем табак в чубуке.

– Да, за одним исключением, – кивнул Барски. – Я представляю, господин Сондерсен, работы у вас невпроворот. Вдобавок подозревается каждый из нас. Плюс санитары, конечно. Как их зовут?

– Карл Альберс и Чарли Кронен.

– По сути дела, подозреваются все, кто в нашем Центре имеет допуск к моргам, правда?

– Естественно, – подтвердил Сондерсен.

– Дай вам Бог здоровья! – сказал Каплан. – Это никак не меньше пятидесяти человек.

– Знаю, – ответил ему Сондерсен. – Но не беспокойтесь. Мы занимаемся тем, чем положено. И не только здесь, в клинике. Пока безуспешно. Однако не будем торопить события…

– В вашем распоряжении достаточно сотрудников?

– Я попросил в Карлсруэ прислать мне еще несколько человек. Но если вы и ваши коллеги, доктор Каплан, поможете мне, мы установим истину – раньше или позже.

– Вы хотите сказать: виновный от вас не уйдет? – сказал Хольстен.

– В точности так, – подтвердил Сондерсен голосом твердым и властным.

У него лицо борца, подумала Норма. Да, он был и остается борцом.

– Я говорю не только о виноватых из вашего круга, – продолжил свою мысль Сондерсен. – Я говорю и о тех, кто стрелял в цирке. И о тех, кто им это поручил.

Как хорошо, что он есть, этот человек, подумала Норма. Уж я-то помогу ему, где и чем смогу. Он, его люди и я – мы найдем убийц, у которых руки по локоть в крови.

Сасаки повернулся к Барски.

– А мне вот что вспомнилось. Когда убили Гельхорна и его семью, ведь это ты выбрал похоронное бюро Гесса, я не ошибаюсь?

– Да, – сказал Барски. – Мы часто имели дело с Гессом. Первоклассное заведение. А в чем дело?

– Ни в чем, – ответил Сасаки. – Я к тому, что теперь, когда мы плюхнулись в зловонную лужу, нам придется опять иметь дело с Гессом. То есть в Гамбурге немало похоронных учреждений с общими катафалками, к нам же опять заезжал катафалк Гесса. Совпадение? Чистая случайность?

– Ну давай, выкладывай! – проговорил Барски.

– О чем ты?

– Что, ты считаешь – или хочешь, чтобы другие считали, – будто я продался, будто предатель – я?!

– Нет, никогда… – начал было Сасаки, но тут зазвонил телефон.

Барски подошел к письменному столу, снял трубку.

– Да. Он здесь. Минутку. – Он взглянул на Сондерсена. – Это вас. По срочному делу.

– Слушаю, – несколько секунд спустя проговорил слегка удивленный Сондерсен. – Когда? – переспросил он. – Подождите у телефона! – и взглянул на Барски. – Могу я поговорить без свидетелей?

– Можно переключить разговор на секретариат. Это вон за той дверью. Выключатель справа.

Худощавый сотрудник ФКВ быстро прошел туда, зажег свет.

– Закройте за собой дверь! – сказал Барски. – Она звуконепроницаемая. Когда на аппарате в левом углу загорится красная лампочка, снимайте трубку.

Он вдруг покраснел. Какая наивность! Советовать Сондерсену, как обращаться с телефоном.

– Благодарю, – ответил тот как ни в чем не бывало.

В конференц-зале никто не произнёс ни слова. Никто не обменялся взглядом. Над зданием прогрохотал самолет, то ли перед посадкой, то ли набирая высоту. Эли Каплан положил свою трубку в пепельницу. А Сасаки остановился у окна и вглядывался в темноту.

But only yesterday.[26]26
  Еще вчера (англ.).


[Закрыть] Норме вспомнилась эта шекспировская строчка. Еще вчера. Еще вчера все они были друзьями, все, сидящие здесь. Нет, если среди них есть предатель, это неправда. Тогда он и вчера не был их другом. Да кто заглянет в душу человека? Кто знает другого? Никто никого не знает. Глубокой ночью каждый одинок…

Дверь секретариата открылась, и Сондерсен вернулся к ним. Все ждали чего-то особенного. И не ошиблись.

– Нашлось тело Томаса Штайнбаха, – сообщил он спокойно, словно речь шла о самом обыкновенном деле.

– Где? – вскинулся Барски.

– В Ольсдорфе. В крематории.

Странно, подумала Норма. Никто не вскочил с места. Никто не вскрикнул. Или нервничают все, но стараются не подать виду?

– Как он туда попал? – спросил Сасаки, не отходя от окна.

– Понятия не имею, – ответил Сондерсен.

Как пристально, хотя и почти незаметно, наблюдает он за всеми и каждым, подумала Норма.

– Директору крематория – его фамилия Норден – позвонил кто-то из ночной смены. Норден позвонил в полицай-президиум по моему телефону. Ему ответил один из моих сотрудников, который и перезвонил сюда. Норден уже выехал в Ольсдорф. Двое служителей из ночной смены спустились примерно полчаса назад в подвал за очередными гробами для кремации. И тут, прямо посреди помещения, на полу увидели новый. Не заметить его было невозможно. С наклейкой и номером две тысячи сто один. Служитель, которому потом позвонил Норден, справился по журналу, и оказалось, что номер две тысячи сто один должен лежать в нише и без моего разрешения прикасаться к нему запрещено.

– После чего служитель отправился в морг, к нишам, – подсказал Сасаки.

– Точно. Стал искать гроб с номером две тысячи сто один. Не нашел, гроб из ниши исчез. Вместе с неизвестным пока покойником, к ноге которого была привязана бирка с именем Эрнста Тубольда.

– Стоп, стоп! – прервал его Хольстен. – Я хотел вам кое-что сообщить еще раньше! Но от волнения забыл… Я, во всяком случае, надписал только одну бирку. На имя Штайнбаха. Потом я видел ее в подвале отделения патологии привязанной к пальцу ноги человека, в котором жена и сотрудники отделения кардиологии опознали Эрнста Тубольда. – И вдруг он закричал: – Никакой второй бирки я не надписывал. Я надписал одну-единственную! Эли стоял рядом и все видел. Подтверди, Эли!

– Я стоял рядом с тобой, когда ты надписал одну бирку, – сказал Каплан, сделав ударение на число.

– Что это значит? – крикнул Хольстен, вскочил, подошел вплотную к израильтянину, схватил за плечи. – Что это значит, сукин ты сын! Что я потом надписал другую?

– Не надо…

– Что «не надо»?

– Убери руки! Я этого терпеть не могу. Убери, слышишь?

Хольстен отступил на шаг.

– Значит, ты так думаешь?! – Он еще больше повысил голос.

– Ничего я не думаю и не утверждаю. Я сказал только о том, что видел, как ты надписывал одну бирку. Только и всего. Перестань паясничать, это отвратительно.

Хольстен вдруг донельзя смутился и стоял с опущенными руками как потерянный. Обвел глазами присутствующих. Все избегали встретиться с ним взглядом.

– Я очень сожалею, – пробормотал он, вернулся на свое место и сел.

– Могу предположить, что вскрытие тела Тома уже состоялось, – сказал Каплан.

– Да, – сказал Сондерсен. – Его вскрыли. Все внутренние органы – сердце, печень, почки, мочевой пузырь и прочее вынули. Как и костный мозг… Вскрыли черепную коробку. Изъяли мозг. Вскрыли сзади и потом сшили кое-как, так что при перевозке шов разошелся. Но лицо не тронули, – сказал Норден.

– Какие почтительные воры, – проговорил Сасаки.

– Дурак! – сказал Каплан. – Зачем им рисковать и самим производить розыск второго неизвестного покойника? Все очень просто… Я прав, господин Сондерсен?

– Может быть. Пока нельзя сказать ничего определенного.

– Но как это могло случиться? Неужели никто не видел людей, которые привезли гроб с Томом? Как они туда попали? – спросила Гордон.

– Выясняем, – ответил Сондерсен. – Господа Барски и Хольстен, несмотря на поздний час, я вынужден просить вас поехать со мной в Ольсдорф. Я должен быть уверен на все сто процентов, что это действительно тело Томаса Штайнбаха.

Барски тихонько спросил Норму:

– Вы разрешите мне после этого на несколько минут заглянуть к вам?

– Уже поздно… Ваша дочь…

– Она давно спит. Итак?

Норма кивнула.

Барски, Хольстен и Сондерсен вышли из конференц-зала, не произнеся больше ни слова. Вскоре встал и молча вышел Эли Каплан. За ним, сжав губы, Сасаки. Потом Александра Гордон. И никто ничего не сказал. Никто не посмотрел друг на друга. Каждый сам по себе, каждый из них одинок, подумала Норма.