Текст книги "Ушли клоуны, пришли слезы…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

Книга третья

1

Сандра была мертва.

Ее нашли в кустах парка Клайн-Флоттбека, эльбского предместья Гамбурга. На теле обнаружили сорок восемь ножевых ран. Сандре было десять лет. Ее убийц звали Клаус и Петер. Клаусу одиннадцать, а Петеру четырнадцать лет. Днем двадцать шестого сентября их допрашивали в уголовной полиции. Они успели уже проболтаться в школе и после ареста сразу во всем признались.

– Мы хотела поглядеть, как она умрет, – сказал Клаус.

– Да, как девчонка откидывает копыта, – добавил Петер. – Мы об этом давно мечтали.

Примерно в это же время Такахито Сасаки, японец хрупкого телосложения, проговорил:

– Я пригласил вас в комнату Яна, потому что должен кое-что вам сказать. Немедленно. Прямо сейчас.

Он сидел за большим столом в кабинете Барски на четырнадцатом этаже здания больницы имени Вирхова. Здесь же находились Харальд Хольстен, Александра Гордон, Эли Каплан, Барски и Норма. Оба последних вместе с Елей, старушкой Милой и Вестеном вернулись из Берлина дневным рейсом. Накануне вечером Норма в присутствии Вестена и Барски подробно рассказала криминальоберрату Сондерсену о встрече с конфликтологом Беллманом. Они пришли к выводу, что исследовательской группе в Гамбурге сообщать об этой беседе не следует – чтобы предотвратить возможное предательство. Сондерсен был сдержан, немногословен. Как он поступит теперь, когда он знает все, подумала Норма. Ей с трудом удавалось сосредоточиться. Мысли ее постоянно возвращались к событиям в Берлине. Пусть и всего на несколько секунд. За несколько секунд подчас удается продумать очень много.

Сондерсен внимательно посмотрел на нее:

– Вас, фрау Десмонд, интересует, что я намерен предпринять?

– Да.

Они снова сидели в холле номера Вестена в «Кемпински».

– Пока не знаю. Мне необходимо проконсультироваться с Висбаденом. В одной из моих машин есть блокировка, так что разговор не подслушают. Извините меня пожалуйста! – и он уходит.

Барски смотрит прямо перед собой невидящими глазами.

– Надо полагать, народы извечно боролись за право первенствования в мире, – сказал он. – И грандиозные планы приобретали при этом все более грандиозный характер. В нашем благословенном столетии впервые всерьез взялись за искоренение целых народов. Сначала храбрецы-турки набросились на армян. Мало, не то! Тогда свои возможности испытали нацисты – на евреях, цыганах и так далее, что унесло миллионы жизней. Все еще недостаточно! Сегодняшние планы триумфаторов могут, по-моему, привести к тому, что популярный эксперимент увенчается успехом. Следует принять во внимание, что неспособность людей жить в мире друг с другом усугубляется стремительным ростом населения планеты. Уничтожение ста или даже пятисот миллионов человек – предприятие малоэффективное, все равно что капля воды, упавшая на горячий камень. Нет, уничтожить достаточное количество людей не удастся ни с помощью атомных, ни водородных, электронных или нейтронных бомб! Не убивать, а изменять людей с помощью вируса – вот глобальная идея наших дней. Вот так – и только так! – можно стать на веки вечные номером один, и да исполнится эта светлая древняя мечта homo sapiens. Homo sapiens – человек разумный!.. – Барски резко вскакивает со стула. – Пойду посмотрю, как там Еля, – говорит он.

– Конечно, – соглашается Вестен. – Идите, доктор! – Оставшись наедине с Нормой, пересаживается к ней на диван. – Авраам Линкольн был не прав, – говорит он.

– О чем ты, Алвин?

– Да все о том же, – говорит старый господин. – Ведь это Линкольн сказал однажды: «Можно некоторое время водить за нос всех, а некоторых – всегда. Но всех всегда – нельзя». Замечательная мысль. Увы, неверная. На самом деле можно всегда водить за нос всех нас, – и он с потерянным видом опускает голову.

Она обнимает его за плечи, и они долго сидят молча. И снова над крышей отеля гудят самолеты.

Наконец возвращается Барски.

– Спит, – говорит он с улыбкой. – Мила тоже спала. Я разбудил ее, когда постучал. Еля немножко поела, сказала Мила, но была до того удручена, что обо мне даже не спросила. К ней приходил доктор Тума, хотя мы его не вызывали. Просто хотел убедиться, действительно ли все в порядке. Все-таки хороших людей много.

– О да, – отозвался Вестен. – И все они совершенно бессильны что-либо изменить.

Несколько позднее возвращается Сондерсен.

– Ну, и?.. – спрашивает Норма.

– Я доложил им о положении дел, – начал Сондерсен. – Оно безрадостно. Выяснилось, что отпечатки пальцев «монахини» у нас не зарегистрированы. Никаких сведений о его личности нет. Может быть, это все же удастся выяснить. Во что я, по правде говоря, не верю. Пославшие его – хитрецы первостатейные. Хотя сам он вовсе не из хитрецов. Другая сторона обошла его на повороте. И поэтому он мертв, как мышка. Пресс-секретарь ФКВ через два часа сообщит газетчикам, что следы преступников пока не обнаружены. Не беспокойтесь, фрау Десмонд, в утренние газеты эта новость не попадет. Мотивы, двигавшие «монахиней»-убийцей, неясны. Никто не позвонил и не взял вину на себя. Нет и подметного письма от какой-то группы. ФКВ подозревает, что между террористическими актами последних месяцев есть некая тайная связь, возникшая в результате новой стратегии: не убивать, как прежде, известных промышленников, политиков или судей, а устрашать и терроризировать, вызывая всеобщий страх. Отсюда покушения на ученых, экспертов, относительно неизвестных лиц. Пресс-атташе подтвердит, что это новая тактика несомненно приносит плоды, и что мы в какой-то мере бессильны ей противостоять. Мы не можем дать защиту каждому гражданину. Мы не знаем, где произойдет следующее преступление и кем оно планируется. Отсюда все наши трудности. Пресс-атташе обратится, конечно, к населению с просьбой о помощи. Даст подробное описание машины, на которой скрылась «монахиня», назовет ее номер. Где она была похищена? Ну, словом, обычная рутина.

– Но ведь преступники знают, что нам точно известно, что и почему произошло, – говорит Норма.

– Естественно, – соглашается Сондерсен. – Однако если мы публично признаемся в этом, возникнет массовый психоз. Вот и получается… Поэтому я прошу поддержать нашу версию, фрау Десмонд. Если вы согласны, ваша газета получит право первой ночи… то есть первой публикации. Впоследствии вы, конечно, сможете рассказать всю правду – если нам повезет.

– Вы же не верите всерьез, что нам повезет.

– Ни на грош, – говорит Сондерсен. – Это я так, по глупости ляпнул. Фрау Десмонд никогда не напишет правду – для нее это было бы самоубийством.

– Не уверена, – отвечает ему Норма.

– В чем вы не уверены?

– В том, что не напишу, – если не помешаю тем самым вашему расследованию, господин Сондерсен. До сих пор я писала обо всем, о чем хотела, – и, как видите, живу.

– О подобных событиях вы никогда не писали, – возражает ей Сондерсен. – О событиях такого масштаба – никогда!

– Тем более стоит попытаться, – говорит Норма.

– Безнадежный случай… Я имею в виду вас, фрау Десмонд, – разводит руками Сондерсен. – Однако наша договоренность остается в силе. Я передаю вам всю имеющуюся у меня информацию, вы мне – свою. Несомненно одно. Эта история будет иметь для нас все более и более тяжелые последствия. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ваша охрана была на высоте. Я усилю ее. – Он переводит взгляд на Барски. – Это, конечно, относится и к вашей дочери, доктор.

– Я уезжаю завтра в Бонн, – говорит Вестен.

– А я в Висбаден.

Криминальоберрат ФКВ наклоняется вперед и обхватывает голову руками.

– Вы устали, – говорит Вестен. – Вы выдохлись, вы растеряны, вы в отчаянии.

Сондерсен выпрямляется.

– С чего вы взяли? – говорит он. – Я свеж, я отдохнул, я в форме и абсолютно уверен, что мы раскроем преступление и предотвратим возможную катастрофу.

Никто с ним не соглашается, но никто и не возражает.

– Ну ладно, – машет рукой Сондерсен. – Это я сделал маленькую попытку развеселить вас. Но вы не хотите, чтобы вас развеселили.

В комнате Барски горел неоновый свет: за окном почти совсем стемнело. По стеклу хлестали дождевые струи, сверкали молнии и гремел гром. На Гамбург обрушилась непогода. Еще во время полета они заметили вдали грозовые тучи. Когда самолет сел, в здании аэровокзала на Норму и Барски с самыми разными вопросами набросились встречавшие – друзья и журналисты. Прибывшие придерживались опубликованной в «Гамбургер альгемайне» версии пресс-секретаря ФКВ…

– А зачем вы вообще летали в Берлин? – спросил Хольстен.

– Из-за Ели: она участвовала в детской дискуссии в церкви Поминовения, – сказал Барски.

– А Вестен?

– Он оказался в Берлине с нами и хотел на этой дискуссии присутствовать. Вот и пошел.

– Ты не врешь? – усомнился Хольстен.

– Не веришь мне, что ли?

– Верю, – сказал Хольстен. – Конечно верю. Всегда и во всем. И все тебе верят. Что бы ты ни сказал.

– Послушай, Харальд, ты думаешь, тебя обманывают? Думаешь, обманывают, да? Неужели кто-то из вас так считает? Ну давайте, выкладывайте! Я хочу услышать это!

– Да успокойся ты, Ян! – сказал Эли Каплан. – Не обращай внимания на этого сукиного кота Харальда с его идиотскими выходками. Ладно, начинай наконец. Так. Зачем ты пригласил нас? – Он принялся раскуривать трубку.

– Здесь присутствует фрау Десмонд, – проговорил Сасаки, поправляя очки. – Ян сказал, что отныне она как бы член нашей группы, что мы можем абсолютно доверять ей. Сказанное при ней дальше не уйдет.

– Совершенно справедливо, Так.

– Вы хотите, чтобы я ушла? – спросила Норма.

– Нет, оставайтесь здесь, – сказал Барски. – Я за вас поручился. Этого довольно. Пока что руководитель группы – я.

Японец почему-то смутился.

– Ты не рассердишься, Ян?

– Хочешь в чем-то покаяться? – вопросом на вопрос ответил Барски.

– Нет, я только хотел сказать… Налей Александре большую рюмку коньяку. Ты ведь знаешь: она ужасно боится грозы…

Англичанка с тщательно зачесанными назад волосами сидела бледная и явно нервничала. При каждом раскате грома и вспышке молнии вздрагивала. Все тучи собрались, казалось, над крышей их института.

Барски достал из стенного шкафа бутылку «Реми Мартэн» и коньячный бокал, который налил до половины.

– Глотни! – Он протянул бокал Александре.

– Спасибо, – и она одним махом выпила весь коньяк. – Мне стыдно, правда, – сказала она. – Но ничего не попишешь! В любую грозу я пугаюсь до полусмерти. Налей-ка мне еще. Вот, теперь сойдет.

– Начинай, Так! – напомнил Барски.

– С тех пор как бедный Том в апреле заболел, мы постоянно ищем вакцину против этого проклятого вируса, – и Так повернулся к Норме. – Мы работаем по совместному плану, но каждый сам по себе.

Норма кивнула.

– За одним исключением: я в своей области по совместному плану не работал, – сказал японец. – Точнее говоря, я работал не только по этому плану. Я работал и по плану – и по методической концепции Тома.

Кабинет осветила яркая вспышка молнии. И тут же громыхнуло – словно бомба разорвалась. Александра провела ладонью по лицу.

– Том умер, – сказал Каплан. – Что за чушь ты несешь?

– Никакую не чушь, – ответил японец. – Том работой загнал себя до смерти, верно? Причем в последнее время он занимался исключительно своей методической концепцией. Мы беседовали с ним по переговорному устройству в стеклянной стене, иногда часами. Мы все навещали Тома. Чтобы он не чувствовал себя изгоем. Раньше мы с ним сотрудничали особенно тесно. Ну и в инфекционном отделении я его одного не оставлял. Могу сказать вам прямо: весь ход его мысли, вся его концепция – это не просто фантастика, это гениально!

– И ты ею воспользовался? – спросил Хольстен.

– Да.

– А нам ни слова? Даже Яну ни полслова?

– Да.

– Почему, черт побери?

– Дурацкий вопрос, Харальд, – сказала Александра. Неприязнь к Хольстену заставила ее забыть о страхе перед непогодой. – Потому что методическая концепция бедного Тома была, очевидно, лучше того, что придумали мы. Потому что Так рассчитывал в одиночку – и первым! – получить спасительную вакцину!

– Это противоречит всем правилам коллегиальности, – сказал Хольстен.

Нерв под правым глазом у него снова дрожит, подумала Норма.

– Ах, Харальд, – проговорил молодой израильтянин и слабо улыбнулся.

– Что, что, что такое «ах, Харальд!»?

– Получи ты возможность вырваться вперед с помощью методики Тома, упустил бы ты ее?

– Какая наглость! – возмутился Хольстен. – Я не воспользовался бы ею ни при каких обстоятельствах! Мы – одна команда. Мы работаем вместе. И если добьемся успеха, это будет наш общий успех.

– Глупости! – сказал Каплан. – Каждый из нас мечтает стать первым. Каждый из нас честолюбив. Во всем мире так. Ты согласен со мной, Ян?

По-прежнему гремел гром и сверкали молнии, дождь лил стеной, но постепенно небо светлело. Небесная канцелярия смилостивилась.

Они разговаривают на чересчур повышенных тонах, подумала Норма. Орут друг на друга. Нет, никакая они не команда. Может быть, раньше были. Прежде чем узнали, что один из них – предатель. С той поры с командой покончено. Не раньше, чем с той поры.

– Я считаю, надо дать Таку высказаться до конца, – сказал Барски. – Итак, ты начал работать по методике Тома.

– По его идее, да. И по его записям. Я простерилизовал их в шлюзе, тайком унес с собой, сделал фотокопии и положил на место. После его смерти я поступил таким же образом со всеми его бумагами, которых мне недоставало. И наряду с этим работал по нашей общей программе. Все мои отчеты – у Яна.

– А другая программа? По концепции Тома? – спросил Хольстен. – Ее ты тоже заложил в компьютер?

– Попытаюсь объяснить вам смысл вопроса, – обратился к Норме Барски. – У каждого из нас на рабочем месте стоит компьютер-терминал. И все характеристики, формулы и результаты опытов закладываются в него. Отсюда с помощью автоматического кода они переводятся на главный компьютер, который собирает всю информацию на одну плату. Получить информацию может только тот, кто знает код главного компьютера. У всех остальных подхода к накопленной информации нет. Две другие дискеты мы держим в банковском сейфе – на случай непредвиденной катастрофы!

Норма кивнула.

– Я спросил, где результаты твоей работы и материалы по вакцине? Передал ты их на главный компьютер? – допытывался Хольстен.

– Нет, – ответил японец.

– Значит, они пока на дискете в твоем терминале, Так? – спросил Барски.

– Да.

– Где она?

– Я дам тебе ее. Сейчас же. Я не упоминал о ней до тех пор, пока работал по методике Тома. – И узкие глаза Такахито засияли. – Мне кажется, я нашел!

– Нашел… вакцину? – Каплан вынул трубку изо рта.

– Да, Эли. То есть… я так думаю. Во всяком случае, Сузи, Коко, Аннибелла, Рози и целая компания других, которым я впрыснул вакцину, к вирусу невосприимчивы. Да, это я докажу со стопроцентной гарантией. Я испробовал все известные на сегодняшний день способы прививок – без малейших положительных показателей. А в контрольной группе, где вакцина не впрыскивалась, все симптомы заболевания налицо. И у Микки, и у Джилла, у Марлен, Мутценбахера, Магдалены – у всех до одного.

– Не может этого быть! – проговорил Хольстен, тяжело дыша.

Японец пожал плечами.

– Пойдемте в мою лабораторию! Сами убедитесь.

Каплан встал и поклонился, чем явно озадачил Такахито.

– Эли, ты что? – спросил японец.

– Я преклоняюсь перед тобой, дурачина, – сказал Каплан. – Поздравляю! Браво!

– Марлен, Джилл, Сузи, Коко, Рози – кто это? – спросила Норма.

– Мышки, – ответил Барски. – У нас в лаборатории полным-полно подопытных мышек и морских свинок. Мы однажды здорово выпили на работе и дали всем им имена. И еще окрасили спинки. Ты говоришь, Так, в опытах на животных – успех стопроцентный?

– Стопроцентный, Ян! – Сасаки был настолько взволнован, что начал заикаться. – Аб-со-лют-но стопроцентный. Том своего добился. Это он до всего додумался. А я только работал по его записям. Решение проблемы нашел Том!

Заговорили все разом, перебивая друг друга. А дождь почти утих, и небо посветлело еще больше.

Они нашли вирус, подумала Норма. А теперь, похоже, и вакцину против него. С ними будет покончено. Но, кроме Яна, никто этого не знает. И еще они не знают, что покончено будет не только с ними, но с половиной человечества. Нет, подумала, я опять ошиблась! Один из них все-таки знает. И знает точно. Кто он? Кто предатель?

2

Барски встал и, выключив неоновый свет, сказал:

– У тебя все данные осмотра, Так? Все до единого, по всем пунктам?

– Я ждал до тех пор, пока не соберу все. Вчера я получил последние. И хотел сегодня вам доложить. Я ждал только твоего возвращения, Ян.

– Хорошо, пойдемте все к Таку, – предложил Барски.

Он не подает виду, подумала Норма, он ничем себя не выдал. Говорит и ведет себя как обычно. Предатель читать мысли не умеет. Предателю неизвестно, что знает Ян, что знаю я, Вестен и Сондерсен. Или все-таки?.. О Боже, подумала она, откуда мне известно, что знает и чего не знает предатель. Этого не может знать никто. Все возможно.

– Поздравляю, Так! – Барски пожал японцу руку, улыбнулся, похлопал по плечу. – Ты молодчина! Добился своего!

– Это заслуга Тома, – сказал Сасаки. – Тома!

Том мертв, подумала Норма. Тому хорошо. Вот еще один, кому повезло. В сущности, счастливы только мертвые. Счастливы мертвецы, и проклят мир. Нет, подумала она. Не мир проклят, прокляты живущие.

– Конечно, опыты на животных – это всего лишь опыты на животных, – добавил Барски.

– Безусловно, – согласился Сасаки.

Он испытывал явное облегчение от того, что его сообщение было воспринято столь благосклонно, что его ни в чем не упрекали.

– Я понимаю, опыты на животных – первый этап. Теперь надо идти дальше, кардинально изменив систему опытов. И не только из-за общественного мнения… Следовательно: я поставлю опыт на себе.

Все уставились на него.

– Что вы вытаращились? – удивился Сасаки. – Да, я подошел к этой черте. И намерен идти дальше. Вы не посмеете остановить меня! Ну, пожалуйста! Суньте меня в инфекционное, введите вакцину, а потом впрысните супердозу вируса, о’кей?

Никто ему не ответил.

– О’кей? – В голосе Сасаки звучала мольба.

– Мы не можем этого сделать, Так, – сказал израильтянин.

Хоть и слабая, но надежда пока остается, подумала Норма.

– Почему? Почему не можете, черти полосатые? А, Эли? Сколько опытов на себе уже сделали сотрудники института?! Сколько великих медиков и биологов испытывали вакцины на себе!

– А тебе не дадим! – сказал Каплан. – Я изобью тебя до полусмерти, Так, а не дам.

Есть еще надежда, подумала Норма. Ой ли?

– Это моя жизнь, – сказал Сасаки. – Это мое здоровье. Запретить мне ты не вправе – не то я удеру отсюда, найду укромное местечко, где вы меня не найдете, и сделаю это там.

Он фанатик, подумала Норма. Или мечтает о будущих почестях? О славе? Что творится в душах ученых в такие моменты? Исследователи должны исследовать. Делать все, что положено. Может быть, это честолюбие? Проявление подавленных прежде чувств? Когда в тридцать восьмом году Отто Гану впервые удалось расщепить ядро и он вскоре представил себе возможные последствия своего открытия, он якобы воскликнул: «Бог этого не хотел!» Но разве Ган испрашивал у Бога разрешения на опыты? Разве Бог поведал ему, что Он этого не хотел? Наверняка и в данном случае, когда речь идет о вирусе и вакцине, Он постарался бы уклониться от принятия решения. Сейчас, когда до открытия буквально рукой подать. Я бы тоже уклонилась. Но Ему хорошо, Ему лучше нас всех. Его нет.

– Ян! – умоляюще проговорил Каплан. – Скажи слово! Отговори его, сумасшедшего!

– Его не отговорит никто, – вставил Хольстен.

Почему он это сказал? – подумала Норма.

Тут впервые вмешалась в спор Александра Гордон.

– У меня предложение! Мы проголосуем. И ты подчинишься воле большинства.

– Никому и ничему я не подчинюсь, – сказал Сасаки. – Либо вы поможете мне и я сделаю все в институте, либо я сделаю все тайно. Одно из двух. Разве что ты изобьешь меня не до полусмерти, а до смерти, Эли.

Он не может быть предателем, подумала Норма. Хотя – почему нет? Может быть, именно он. Может быть, он непременно должен удостовериться, во что бы то ни стало должен, должен! Может быть, он фанатик, который из фанатизма рискует собственной жизнью, чтобы потом предать? Вспомни о Бейруте, сказала она себе. Вспомни о международном терроризме. Предательство или желание проявить себя, прославиться? Как часто одно вырастает из другого! В Никарагуа. В Ирландии. В Афганистане. В Пакистане. В Шри Ланке. В Иордании. Во всем проклятом Богом мире. Она перевела взгляд на Барски. Тому пришлось дважды прокашляться, прежде чем он проговорил:

– Мы проголосуем, Так. И ты подчинишься воле большинства, – повторил он слова Александры.

Последняя попытка, подумала Норма.

– Ну! – сказал Барски.

Сасаки молчал.

– Говори же, сукин ты кот! – воскликнула Александра.

– О’кей, – сказал Сасаки. – Проголосуем. У меня, конечно, тоже есть голос. А у фрау Десмонд нет. Извините, фрау Десмонд, я против вас лично ничего не имею. Но полагаю, что голосовать имеют право только члены нашей группы. Уверен, так же считают остальные. Вы согласны со мной? И не обидитесь?

– Да, – ответила Норма. – А об обиде и речи быть не может.

– Благодарю. И вот еще что: пусть ни у кого не возникнет никаких комплексов вины. Голосование будет тайным, согласны?

– Согласны, – сказал Хольстен.

Почему он выскакивает первым, подумала Норма. А сейчас нерв у него не дергается…

– А вы?.. – спросил Сасаки, возбужденный до предела.

– Пусть будет так, – сказала Александра.

– Эли?

– К чему голосовать, если ты все равно поступишь по-своему? – спросил Каплан. – Если ты решил сделать это во что бы то ни стало. Зачем ты согласился с голосованием?

– Потому что я не герой, – сказал японец, поправляя очки. – Потому что я наложу в штаны при одной мысли о том, что вы – против, а я… я должен сделать это, не знаю даже где… Я… я чувствую себя уверенным, когда со мной рядом вы. Здесь, в клинике, я в полнейшей безопасности. Все вы будете заботиться обо мне. И сделаете все необходимое, если я ошибся в расчетах. Но ничего такого не случится. Вот увидите!

– Все-таки ты побаиваешься, – сказал Каплан.

– Еще бы, – улыбнулся Сасаки. – Но я… у меня будет легче на душе, если большинство проголосует «за» и я смогу остаться в клинике.

– Nebbich,[33]33
  Вряд ли (иврит).


[Закрыть] – сказал Каплан. – Если для тебя так лучше, давайте проголосуем.

– Спасибо, Эли. А ты, Ян?

– Я того же мнения, что и Эли, – сказал тот. – Помешать тебе поступить, как ты задумал, мы не в силах. У тебя свои права. Весь фокус в том, что у нас тебе действительно будет лучше, Так.

А Сасаки уже разрезал лист бумаги на полоски.

– Вот! – сказал он. – Каждый берет по полоске и пишет на ней «да» или «нет». Фрау Десмонд собирает их в своей косынке. Нас пятеро. Ничейный исход исключается.