Текст книги "Ушли клоуны, пришли слезы…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

20

– Пожалуйста, пойдемте со мной на кухню! – попросила Норма. – А то мне будет скучно, там поговорим.

Она встала, ее взгляд упал на большую фотографию женщины с девочкой в массивной серебряной рамке.

– Это его жена и дочь? Они погибли в автомобильной катастрофе?

– Скорей всего, – сказал Вестен и долго не сводил глаз с фотографии. – После их смерти он стал все чаще уединяться, пока не переехал сюда. Мысли о близкой кончине не оставляли его…

– Он вам об этом говорил? – Норма первой прошла в просторную кухню.

У двери, ведущей из кухни в сад, стоял охранник.

– Да. Но не в прямой связи с этой потерей. Однажды мы с ним говорили о смерти вообще. Выяснилось, что он так же высоко ставит книгу Цицерона «Катон Старший в старческом возрасте», как и я. В ней говорится о мудрости, которой достигаешь лишь перед самой смертью. «Я заранее рад этой зрелости, говорит Катон, ибо, приближаясь к смерти, полагаю, что вижу берег и после долгого путешествия по многим морям наконец войду в гавань». Что ж, Милленд достиг своего. Хотя что это за гавань… Вот, возьмите коробочку с чаем! – Вестен протянул ее Норме.

Они быстро обжились в чужой кухне и нашли все необходимое.

Барски положил на поднос ложечки. Из сада доносился опьяняющий запах цветов. День стоял чудесный. А ведь всего сорок часов назад убили человека, который жил в этом маленьком раю у моря, подумала Норма.

– Я люблю читать Цицерона, – сказал Вестен. – Я не сомневаюсь, что мое путешествие тоже близится к концу. Тем не менее я просил Господа Бога позволить мне еще немного побыть на судне. Нет, сам я жизнью сыт по горло, это ради тебя, Норма, ты знаешь. – Она нежно поцеловала его. – Теперь появились вы, доктор, – тихо проговорил бывший министр. – В случае чего вы позаботитесь по крайней мере о том, чтобы это дитя время от времени обедало.

– Не умирай никогда, – сказала Норма.

– Знала бы ты, до чего я устал.

– Я прошу тебя об этом не только из чистого эгоизма. Разве мало людей доживают до девяноста и девяноста пяти лет? Даже если Ян будет со мной, ты мне очень нужен и дорог. И Яну ты нужен. Ты нужен всем людям.

– Всем людям? – проговорил старик. – Вот был бы ужас. К счастью, ты ошибаешься. Я нужен тебе, Норма, – а кому еще? И, voila, не забудьте, пожалуйста, сахарницу! – он достал ее из буфета. – Вы странный человек, – обратился он к Барски. – Норма как-то рассказала мне, что вы знаете почти все о церквах и монастырях, в которых вам ни разу не приходилось бывать. А как обстоит дело с местными церквами и монастырями?

– Что ж, попытаюсь вспомнить, – совершенно серьезно начал Барски. – Церковь на рю де л’Эглиз, куда поехал Сондерсен, самая старая из маленьких церквей. Ее строительство было закончено, кажется, в тысяча сорок восьмом году. В ней есть хоры и поперечный неф. Рядом с северным входом – обитый железом ящик со святыми мощами, сработанный из цельного дубового ствола.

Норма поймала себя на том, что смотрит на Барски с нежной улыбкой. А ну-ка брось, сказала она себе. Не забывай о том, что все несчастья начинаются с этого слабоумия – с состояния влюбленности.

– На маленьких островах пролива есть чудесные церквушки, – продолжал Барски, прислонившись к двери, ведущей в сад. – Например, в Ле Вобелете, где находился подземный госпиталь вермахта, стоит миниатюрная церковь. Знаменита она не своими размерами, а тем, что и снаружи, и изнутри изукрашена пестрыми ракушками, мозаикой и фарфором. – Он смущенно улыбнулся. – Или возьмите храм в Миллбруке на острове Джерси. В этой церкви все из стекла: и алтарь, и крест, и скамейка между центральным нефом и хорами. И стена перед статуей Девы Марии, и огромной величины ангелы. Стеклянная купель – единственная в своем роде в Англии…

Барски стоял сейчас на фоне окна, обрамленного плющом. Ян в цветах, подумала Норма. Как на старинной картине. Все! Хватит! Довольно! Все несчастья начинаются с этого слабоумия.

Засвистел чайник.

Конечно, не всегда любовь – слабоумие, подумала Норма. Нет. Не всегда.

21

– Никто из вас, конечно, не поверил, что я приехал сюда из-за эпитафии? – сказал отец Грегори.

Они сидели вместе у камина за чаем. Отец Грегори оказался толстеньким господином с едва начавшей седеть гривой волос. На его розовом лице выделялся огромный нос пьяницы. Он попросил чай «с чем-нибудь горяченьким», причем плеснул себе в чашку порядочную порцию виски. И не один раз, а дважды. Отец Грегори был по крайней мере на пять лет старше Вестена.

– Они сегодня днем побывали у меня, – сказал священнослужитель, напоминавший фигуру из романов Чарльза Диккенса, и запахнул свою черную сутану. В эту жару он весь вспотел. На ногах у него были сандалии и, похоже, под сутаной на нем ничего больше не было. – Когда я поехал в город заказывать гроб – ведь у Милленда-то родственников не было!

– Кто у вас побывал?

– Ну, людишки из тех, что здесь все переворошили, – сказал отец Грегори. – Из тех, что любят пострелять. Они у меня тоже перевернули весь дом и разбросали бумаги. Вернулся – а там как после землетрясения. Моя экономка уехала во Францию к родственникам. Так что эти мерзавцы испугали только кур. Изумительный чай! Позвольте еще чашечку… О-о! Вы очень любезны, мадам. И может быть, опять… ах, как вы милы! Благодарю, благодарю вас, дочь моя, Господь вас вознаградит. У меня три дюжины кур, – сказал отец Грегори не без гордости. – Каждое утро свежие яйца. Я их продаю. Еще я овощи выращиваю. Раз в неделю ко мне приезжает крестьянин, у которого лавка на базаре, и забирает у меня салат, помидоры, капусту, просто все-все!

Отец Грегори несколько рассеянно оглядел собравшихся у камина.

«Здесь лежит человек, делавший работу дьявола». Разве я против? Вовсе нет! Церковь учит нас, что дьявол, совращающий и терзающий людей, подчиняется Отцу нашему, а Господь предвидит все сатанинские искушения и допускает их – значит, и прощает, правда?

– «Nullus diabolus – nullus redemptor», – сказал Вестен.

– Совершенно верно, – обрадованно кивнул Грегори, – «Нет дьявола, нет и Спасителя!» Регенбургский епископ Грабер задал однажды вопрос: «Мог ли Господь создать человека, это исчадие ада, единственно повинное в существовании Освенцима? Нет, не мог. Ибо Бог – это доброта и любовь».

Доброта и любовь, подумала Норма. Двадцать лет подряд я только это и наблюдаю.

– «Не будь дьявола, не было бы и Бога», – сказал тот же регенбургский епископ Грабер.

Хитрые они, подумала Норма. Вот хитрецы! Этот Войтыла, папа римский, как раз сейчас сказал в своей речи, что дьявол действительно существует. Ясно почему.

– Я, наверное, произвожу впечатление человека веселого? – сказал отец Грегори.

– И даже очень, святой отец, – ответил ему Вестен.

– Что ж, так оно и есть. Но я не весельчак. Я благодарю Господа за то, что он исполнил желание моего друга и взял его к себе. Он был до того несчастен, что был готов вот-вот поверить в Бога. Видите ли – нет, правда замечательный чай, наш, английский, хотя его приготовила дама из Германии, – видите ли, есть высшая степень одиночества и отчаяния, когда человек готов поверить в Бога. И мой друг Генри дошел до этой черты.

А что несколько лет назад сказала Марлен Дитрих? – подумала Норма. Высшее существо? – сказала она. – Чепуха! Бред! Никакого высшего существа нет, а если оно есть, то оно безумно.

– История повторяется, – сказал отец Грегори. – Бывает, что люди никогда в Него не верили, а очень хотели бы. Почему вы так странно посмотрели на меня, моя красавица? Ведь так оно и есть.

– Эти подонки ничего у вас не нашли? – спросила Норма.

– Нет, будь я проклят. То, что они ищут, спрятано не в моем доме.

– А в доме Милленда, – подсказал Барски.

– А вы проницательный человек! – Отец Грегори был не только рассеянным, иногда он забывал, с чего начал и куда клонит.

– Конечно, мне сегодня очень грустно, – сказал он вдруг серьезно. – Невероятно грустно. Генри был моим добрым другом, он так хорошо играл в шахматы. И у него всегда нашлась бы для меня бутылка виски.

– А что они искали? – подстегнула его Норма.

– Не знаю, – ответил отец Грегори. – Знаю только, что Генри чувствовал себя несчастным очень давно.

– Из-за этой катастрофы? – предположил Вестен.

– Вы хотите сказать – когда погибли его жена и дочь?

– Да.

– Нет, не по этой причине, – покачал головой отец Грегори. – То есть я хочу сказать, не только по этой. Во всяком случае не из-за нее он уединился на Гернси.

– Откуда вы знаете?

– Он мне сам говорил, – ответил священник. – Вскоре после того, как мы познакомились. Да, он был в отчаянии, по-другому не скажешь. Он разочаровался в людях. «Святой отец, – говорил он мне, – от Ницше мне блевать хочется. Но он был гениальный, то, что он написал, – изумительно. Насчет того, что безумие у отдельных людей – исключение, зато у отдельных групп, наций и целых эпох – правило».

– Воистину так, – согласился с ним Вестен. – У групп, наций и эпох безумие – правило.

– Самое большое несчастье Генри было связано с его профессией, – сказал старик священник.

– И об этом он тоже вам сказал? – спросил Барски.

– Да, но не сразу, а через несколько лет после нашего знакомства, всего пару дней назад. – Вдруг отец Грегори спросил: – Вы уверены, что нас никто не слышит?

– Совершенно уверен. Мои люди «прослушивали» дом своими приборами целых полдня, – ответил Сондерсен.

– Генри говорил мне, что собирается написать вам и пригласить сюда, господин Вестен. И то, чем он собирался с вами поделиться, вопрос такой необычайной важности, что он боялся, как бы его перед вашим приездом не убили. Я посоветовал ему обратиться в полицию – чтобы те охраняли его дом.

– А он?

– А он сказал: «Последний день каждого предопределен свыше. И отринуть судьбу невозможно». – «Хорошо, – говорю. – Тогда напишите на бумаге, что считаете важным, Генри. И дайте мне, я спрячу». – «Я не желаю подвергать вашу жизнь опасности, – сказал он. – Не имею права, и все». – «Ладно, напишите, спрячьте письмо и скажите мне только куда», – говорю.

– И он согласился? – спросил Сондерсен.

– Да, с этим он согласился. – Отец Грегори встал и подошел к секретеру в стиле Людовика XV, ящик которого был кем-то выдвинут.

– Там они тоже искали, – сказала Норма.

– Но тайника не обнаружили, – отец Грегори подтянул сутану и тяжело опустился на пол. – Живет здесь у нас один человек, служивший прежде у парижского ювелира. Большой специалист по тайникам и разным сигнальным системам. Иногда его приглашают на материк и теперь. Вот он-то и позаботился, чтобы у Генри тоже был тайник. – Отец Грегори указал на деревянный пол под нижним ящиком секретера.

– Вы ни о чем не догадываетесь?

– Нет, – ответил Вестен.

– Да-а, – протянул отец Грегори. – Вот так пол! Надо найти только нужную дощечку. Если вы ее знаете и слегка нажмете на нее, – он сделал, что сказал, – тогда пол и разойдется. – И действительно, поднялся целый квадратик паркета. Стало видно небольшое углубление. – Все приводится в действие с помощью пружины. Особой пружины, которая повинуется нажатию…

Отец Грегори нагнулся еще ниже и достал из тайника несколько исписанных страниц.

Сондерсен так и вскочил с места. Отец Грегори протянул ему их, а криминальоберрат передал Барски.

– Я сейчас же вернусь, проверю только, как охраняется дом; что бы там ни было написано, прочтем немедленно.

Он выбежал, и было слышно, как он негромко переговаривается о чем-то со своими подчиненными. Взревело несколько моторов. Машины окружили дом, как изгородью. Его люди выпрыгнули из них с оружием в руках. А Норма щелкала и щелкала камерой.

22

– «Дорогой господин Вестен! – Бывший министр начал медленно и отчетливо читать последнее послание Генри Милленда… – Я пишу эти строки в двадцать два часа пятьдесят минут двадцать девятого сентября, исполненный страха, что со мной случится несчастье прежде, чем мы встретимся. Полчаса назад уехал мой друг отец Грегори, настоятель здешней церкви. Он знает тайник и передаст Вам эти странички. Он один может достать их и передать Вам, если мои опасения оправдаются и к Вашему появлению я уже отправлюсь в мир иной. По-моему, я действительно нашел решение дилеммы. Однако необходимо объяснить Вам, как по планам обеих сверхдержав будет разыграна Soft War. Хочу, чтобы вы знали: я предпочел уединенную жизнь на этом острове не только после страшного удара судьбы – смерти любимой жены и любимой дочери, – но и в равной степени потому, что некое ответственное лицо проговорилось в моем присутствии о возможных предстоящих событиях, и меня охватило такое отвращение и отчаяние, что я не смог больше ни работать в институте, ни встречаться с большинством из коллег. Об аморальности политиков и военных мы с Вами немало беседовали, так что повторяться не стану…» – Вестен опустил страничку на стол и оглядел всех собравшихся у камина долгим взглядом. – «…Погоня, настоящая охота за идеальным вирусом длится уже много лет. Судя по тому, с каким зверством было произведено нападение на людей из гамбургского института и на сам институт, его сотрудники близки к цели. Либо уже нашли вирус. Вы упомянули, что один из ученых испытывает на себе вакцину. Каждая из сверхдержав рада заполучить и вирус, и вакцину. Строго говоря, при всех обстоятельствах с них хватит одного вируса. Опытные биохимики довольно скоро найдут соответствующую вакцину. Тогда одной из сверхдержав удастся целиком и полностью завладеть вирусом, в чем я нисколько не сомневаюсь. Став обладателем вируса и вакцины, эта сверхдержава – все равно какая – поступит следующим образом: акцию по его применению отложат до осени. Ежегодно осенью – как на Востоке, так и на Западе – десятки миллионов людей проходят вакцинацию или получают уколы против очередного штамма гриппа. Среди тех, кто автоматически проходит через это, находятся все политики, все высшие военные чины, но также и солдаты всех родов войск, студенты и школьники, то есть целые профессиональные группы. Опасаясь эпидемии, большая часть населения добровольно идет на это. Таким образом, существует возможность сделать прививку вируса Soft War миллионам людей, причем и политики, и военные знают, что от двадцати до двадцати пяти процентов населения обеих стран от прививки откажутся и тем самым будут незащищенными. Военные с радостью одобрили эту цифру: ведь в случае атомной войны потери могли бы дойти до девяноста процентов. Кроме того, они выдвигают убедительный, с их точки зрения, аргумент: те, кто беззащитен перед вирусом, не погибнет. Просто изменится его человеческая сущность. И такого человека проще всего превратить в рабочую пчелку. Это что касается этики и морали властей предержащих. Как только наиболее важные профессиональные группы людей, а также все остальные – кроме двадцати пяти процентов населения – пройдут прививку и тем самым смогут вируса не опасаться, достаточно всего-навсего одного инфицированного человека перебросить на вражескую территорию, чтобы вызвать там цепную реакцию заболевания. (Потребуются огромные количества вакцины и минимальные – вируса.) Один из моих информантов, человек с юмором, сказал мне: „Вы же не раз были свидетелями этих театрализованных постановок, когда обе стороны обмениваются крупными шпионами. Держава, обладающая вирусом, заражает в тюрьме вражеского шпиона вирусом и обменивает его на собственного шпиона. Вот этот один-единственный шпион станет причиной гибели собственной сверхдержавы“. Это я так, к примеру. Или, если хотите, шутки ради… А на практике поступят, конечно, куда проще: сделают по какому-нибудь поводу прививки группе иностранцев, находящейся на их территории. Предположим, балетной труппе, оркестру, участникам международного конгресса и так далее. Несколько недель или месяцев спустя таким образом будут заражены целые континенты. Вот как будет проистекать Soft War. Тихая, беззвучная, мягкая война, которая принесет мир человечеству, превратив половину населения земного шара в безвольных животных, с которыми можно поступать как кому в голову придет. Когда мы с Вами встретились, я смотрел на мир мрачно, ни на что больше не надеясь. А теперь мне мерещится некая идея, и состоит она в том, скажите Вашим гамбургским друзьям…»

Вестен опустил руку с последней страничкой.

– Это все, – сказал он, – больше ничего нет. Наверное, Милленд услышал шаги в саду или постучали в дверь. Странно, что он нашел время спрятать хотя бы эти листки. Да, его недобрые предчувствия оправдались. Выйдя в сад, он через минуту-другую был убит.

– И теперь мы ничего не узнаем о том, какой выход он нашел, – с тяжелым чувством проговорил Барски.

– Да, – сказал Алвин Вестен. – Боюсь, узнать это нам теперь не суждено.

23

Отель «Бо Сежур» находился в конце Кембриджского парка, между Кэнди-Гарденс с его южными деревьями и цветами, гернсийским городским музеем и картинной галереей.

Сопровождаемые охранниками, Норма, Барски и Вестен прошли по широким застекленным галереям, где в лучах заходящего солнца растения поражали воображение яркостью красок, где стояли памятники королеве Виктории и Виктору Гюго. На пьедестале его памятника были высечены несколько строк, которые, по словам Вестена, послужили эпиграфом к роману «Труженики моря»:

«ГОСТЕПРИИМНЫМ И СВОБОДОЛЮБИВЫМ СКАЛАМ, УГОЛКУ ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛИ НОРМАНДСКОЙ, ЗАСЕЛЕННОМУ МАЛЕНЬКИМ И ГОРДЫМ ПРИМОРСКИМ НАРОДОМ, СУРОВОМУ, НО РАДУШНОМУ ОСТРОВУ ГЕРНСИ, МОЕМУ НЫНЕШНЕМУ УБЕЖИЩУ – БЫТЬ МОЖЕТ, МОЕЙ БУДУЩЕЙ МОГИЛЕ».

Последнее письмо Генри Милленда Сондерсен бросил в камин дома «Крыло ангела».

– Если бы он указал нам выход, мы бы его сейчас знали, а предатель – нет, – сказал он. – Мы столь же далеки от возможности предотвратить катастрофу, как и до нынешнего дня… Скоро стемнеет… Поскольку рейсовых самолетов сегодня больше не будет, нам следует переночевать на Гернси. Лучше всего в столичном отеле. Я отвечаю за вашу безопасность и потому считаю, что там вам ничто угрожать не будет. Одному Богу известно, кого сегодня принесло на остров! Не говоря уж о парнях из спецгруппы, от которых пока ни слуху, ни духу.

– Может быть, один из них и застрелил Милленда, – сказал Барски, – чтобы тот не успел поделиться с господином Вестеном своей догадкой о том, как избежать худшего.

– Что должно было толкнуть его на такие действия? – спросил Сондерсен.

– Вы сами сделали однажды ударение вот на чем: задача спецгруппы состоит в том, чтобы новое оружие попало в руки американцев. Узнай мы способ притупить – или обезвредить! – новое оружие, американцам оно не потребовалось бы. А вот в этом руководители спецгрупп никак не заинтересованы.

– Почему вы сводите проблему к акциям спецгрупп? – вставил Вестен.

– Не вы ли рассказывали со слов вашего боннского приятеля, будто эти профи презирают и ненавидят любые системы власти, ибо каждая работает не на человека?

– Допустим. И дальше?

– Их одно интересует: деньги! За деньги они пойдут на все. Безусловно, правительство их щедро оплачивает. А если кто-то другой предложит больше?

– Вы считаете, агент спецгруппы способен за особое вознаграждение перекинуться на сторону противника? – спросила Норма.

– Почему нет? В его положении, при его образе мышления и презрении ко всем системам власти – отнюдь не исключено. Особенно если от суммы захватывает дух. Вы поражены?

– Вовсе нет, – сказала Норма. – Что-то в этом роде мне мерещилось. Захват власти всегда обходится дорого.

– Слушать вас – занятие прелюбопытнейшее, – холодно проговорил Сондерсен. – Но тут убили человека. На очереди один из вас. Вот о чем необходимо помнить. И вам, и в первую очередь мне!

Они поселились в суперсовременном отеле «Бо Сежур» в Кембриджском парке. Поужинали вместе – и все без аппетита. Разговор не клеился, и Норме почудилось, что каждый из них сидит за столом в полном одиночестве – другие куда-то подевались.

Потом они разошлись по своим номерам. И действительно оказались наедине с собой. Норма открыла окно. В комнату буквально хлынул теплый воздух, напоенный пряным и сладковатым запахом цветов, Норма, укладываясь спать, подумала: как все же странно, что именно ночью цветы так благоухают. Сон не шел, и она решила принять ванну. Потом снова легла в постель, голая, как любила делать летом, чтобы капли воды постепенно испарялись с кожи.

Ей было грустно и тяжело на душе. Она сама не знала почему.

Скорее всего, из-за Яна. Ему, безусловно, особенно трудно. Он ожил, надеясь услышать от Генри Милленда, как разрубить гордиев узел. А теперь с каждым часом несчастье накатывает на них, подобно неумолимому року, подумала Норма, и каждый новый день – шаг к пропасти. Сколько осталось ждать? Когда они как следует возьмутся за Яна? Вакцина подействует, я уверена. Так не ошибся в расчетах, предчувствие меня не обманывает. Но вопрос не в вакцине, они могут обойтись и без нее. Вирус – вот что они хотят заполучить любой ценой! Мне часто удавалось предугадать развитие событий, да, довольно часто. Ян откажется выдать им результаты опытов с вирусом – как отказался Гельхорн. И что тогда? Они убьют Яна, как убили Гельхорна. Может быть, и меня заодно с ним. Легче мне от этого? Нет, со мной у них ничего не выйдет, думала она, вслушиваясь в тишину ночи. Когда я была с Пьером, у них тоже ничего не вышло. И я не умерла раньше его, как мечтала, и не умерла с ним вместе. Я осталась в живых и начинаю забывать Пьера. Моя жизнь продолжается. Когда-то, конечно, придет и моя очередь. Но прежде меня умрет Ян и, конечно, Алвин; так уж оно заведено у людей, которые любят друг друга. Люблю я Яна? Боюсь, что да. Несмотря на все мои ухищрения и попытки убежать от самой себя. И если я люблю Яна, я хочу, чтобы он жил, не ведая страха, не впадая в отчаяние, не чувствуя себя несчастным. Я хочу, чтобы он был счастлив – и я вместе с ним.

Пока до этого далеко. Он лежит в своей комнате, как в тюремной камере, а я в своей, как в одиночке. Почти все люди на земле засыпают с этим чувством, и когда они спят, они спят тяжелым сном заключенных, потому что каждый, пусть и бессознательно, ощущает, что близится последняя катастрофа. Она все ближе, ближе, ближе. Кольцо сужается… В саду заквакали лягушки. Наверное, в парке есть пруд… Наше время истекает. А кольцо сужается. С каждым часом.

Она встала и босиком зашлепала в ванную комнату. Люди Сондерсена купили в ее отсутствие все необходимое: ночную рубашку, домашние туфли, зубную пасту, щетки и прочие мелочи. На случай, если она пожелает пойти в бассейн – купальный костюм и два махровых халата. Норма надела один из них, завязала витой поясок и сунула ноги в домашние туфли. Выйдя в коридор и закрыв дверь номера на ключ, прошла мимо двух охранников, которые играли в карты за небольшим столиком, обтянутым зеленым сукном, автоматы лежали рядом, под рукой. Один из охранников поздоровался, и Норма ответила на его приветствие, удивившись, до какой степени ей безразлично, что они глядят ей вслед и увидят, как она войдет в номер Барски. Да, безразлично. То, что я делаю, подумала она, чистейшее безумие – но и это мне безразлично. Он совсем один, он в отчаянии, я тоже, и наше время истекает. А все, о чем я говорила и думала раньше, больше недействительно.

Она нажала на ручку двери. Не заперто. Она прошла через холл в спальню и увидела его лежащим на постели обнаженным, как и она сама недавно, и снова услышала квакающих в пруду лягушек.

– Норма? – тихо произнес он.

– Да, я, – и она подошла к постели поближе.

Сначала его глаза загорелись от желания и радости, потом они странным образом затуманились, словно она чем-то огорчила его, и вдруг в них появилось выражение смущения и даже неприятия. Он приподнялся, оперся о спинку кровати, накрылся простыней и молча уставился на нее. Улыбку словно ветром сдуло.

Смену настроений и его поведения она регистрировала с бесстрастностью репортера, девиз которого «я – камера, я – пишущая машинка». Плюс реакция женщины, рассчитывавшей на иной прием. Оба были в сильнейшем смущении. В наступившей тишине слушать вдобавок ко всему лягушачий концерт было просто невыносимо.

– Я никак не засну, – проговорила она.

А сама подумала: к чему пустые слова? И почему я села? Почему немедленно не ушла? Потому что не хочу уходить, ответила она себе. Хочу остаться здесь. У него. С ним.

Барски молчал, глядя мимо нее.

– Не спится мне, – снова начала она и, как ни злилась на себя, продолжала оправдываться: – Мне страшно. Страшно до ужаса. А тебе разве нет?

Какой позор, подумала она. Стыд и позор. Ну и пусть стыд и позор. Мне все равно. Мне все едино!

– Тебе – нет? – повторила она свой вопрос.

– Мне тоже, – ответил он.

Не стану я больше ничего говорить, подумала Норма, а сама сказала:

– Вот я и решила пойти к тебе. Если мы будем вместе, мы, может, забудем о наших страхах. На время… Хотя бы ненадолго…

Она смотрела на него и думала: а ведь я его умоляю. Никогда в жизни со мной не случалось ничего похожего. А теперь мне все равно. Теперь мне все едино.

– Норма, – проговорил он на удивление сухо. – Нам предстоит тяжелый день. Нам потребуются все наши силы, наше самообладание. Лучше всего постараться заснуть.

Конец, подумала она. Для меня разговор окончен. И от него я ничего больше выслушивать не намерена. Она кивнула, встала и направилась к двери. Шаг, и еще шаг, и еще шажок. В ее ушах гремел лягушачий концерт. Барски сидел на постели и безучастно смотрел ей вслед. Еще шаг. Она перед дверью. Нажала на ручку. И тут услышала его голос:

– Норма!

– Да? – она не оглянулась.

– Ты же знаешь, что ты для меня значишь? – сказал он. – Знаешь, да?

Она не ответила, вышла в коридор, и дверь за ней захлопнулась. Направилась прямиком в свой номер, снова кивнув охранникам, продолжавшим играть в карты. При виде ее они вежливо наклонили головы. «А-а, думайте что угодно». В номере она упала на постель и уставилась в потолок. Идиотка проклятая, подумала она. Этой своей дешевой сентиментальностью я все испортила. С чего вдруг я взяла, что он чувствует себя одиноким, что он в отчаянном положении, что я обязана помочь ему и не смею оставлять одного? Ему наедине с собой очень даже неплохо. Это тебе было невмоготу. Тебе потребовалось чье-то участие, на тебя свалилось горе, именуемое любовью. Ты хотела помочь себе, со стороны именно так оно и выглядело.

Со мной никогда ничего подобного не случалось, удивилась она.

У меня были мужчины, когда я хотела. И не стеснялась прямо сказать им об этом. Насытиться, утолить жажду – чувство для человека естественное. И я себе в этом не отказывала… Все одинокие люди так поступают. Сегодня – совсем другое дело. Не к телесной близости я стремилась, ничуть не бывало. Если бы!..

Нет, я позволила себе роскошь обзавестись чувствами, вознамерилась утешать и одарять! Пришла, чтобы он забыл о своих бедах… Тупость, и больше ничего! А что ты болтала? Теперь расплачивайся, поделом тебе! Ты поставила крест на всем хорошем, что возникло между вами. Выбрала самый простой путь – тот самый, который неумолимо влечет в пропасть. И как быть теперь? Да никак…

Она пошла в ванную и долго держала лицо под струей ледяной воды, пока не ощутила боли и не заломило зубы. Вернувшись в просторную спальню, в окно которой заглядывала полная луна, она некоторое время бегала по комнате туда-сюда, потом легла на постель, уткнувшись лицом в подушку. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой жалкой. Она не сумела заставить себя уснуть, успокоиться и снова забегала по комнате. Из бара взяла маленькую бутылочку коньяка, выпила – не помогло. Не подействовала и вторая, и она опять начала метаться по номеру. Не раз и не два оказывалась у окна, в которое вливался лунный свет, и однажды ей почудилось, будто на лужайке перед маленькой рощицей она видит силуэты двух мужчин. Сначала она не придала этому никакого значения – мало ли вокруг отеля охранников и полицейских? Но что-то все же смутило ее, и она вгляделась попристальнее. И действительно, за коротко подстриженными кустами роз стояли и разговаривали двое. Заметив их, Норма инстинктивно пригнулась. Не может быть! – подумала она.

Медленно подняла голову над подоконником – они по-прежнему стояли и разговаривали, облитые лунным светом, а в пруду квакали лягушки. Поближе к рощице – Сондерсен, шагах в двух от него – тот самый человек с мертвенно-бледным лицом и в очках без оправы. Человек, которого она знала под именем Хорста Лангфроста.