Текст книги "Ушли клоуны, пришли слезы…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

– Здорово, – согласилась Норма. – А что, кстати, с вашим магазином антиквариата в Дюссельдорфе?

– Ах, с этим! – махнула рукой Петра. – Продала. На корню, как говорится. Теперь в нем торгуют сладостями. Конечно, миллиона, который растратил мой управляющий, я за него не выручила. Пришлось продать нашу квартиру – тоже на корню, со всей обстановкой. Тут нужная сумма и собралась. И даже кое-что осталось, – Петра удовлетворенно покачала головой. – Так говорит, все вышло как нельзя удачно. И теперь у меня нет никаких забот. А зачем мне квартира? Она мне никогда больше не понадобится. Том умер, я тоже умру здесь. Квартира мне теперь ни к чему. Так выразился иначе, но смысл был тот же. Раз он посоветовал, я колебаться не стала.

Петра смотрела на Норму сияющими глазами. «Раз он посоветовал, я колебаться не стала». Слов нет, подумала Норма, это идеальный вирус для Soft War.

– Я безумно рада, что никогда не выйду отсюда, – продолжала Петра. – Здесь меня никто и ничто не тревожит. Для работы – все условия, я могу писать, рисовать, шить, словом, делать все, чему душа радуется. И мне за это еще и денежки идут. Причем немалые. Забот – никаких. Ни готовить не надо, ни по магазинам ходить, ни убирать. Какие здесь милые, доброжелательные люди! Во всем идут мне навстречу. Попрошу газету, принесут любую. Телевизор поставили, видик. Так приносит мне кассеты. Честное слово – о лучших условиях я даже не мечтала. Так тоже считает, что жаловаться мне не приходится.

Честолюбивый Так, подумала Норма. Работает как часы. Какую великолепную подопытную морскую свинку он обрел в лице Петры. Раньше у него было их две. Одна умерла. Он хотел знать все до мельчайших нюансов о воздействии вируса на организм человека. Петра ему и демонстрирует. А идею и методику для создания вакцины создал и как бы завещал ему Том.

– Когда я представляю, что мне пришлось бы вернуться к прежней жизни, мне даже страшно делается, – сказала Петра.

Психологи называют подобное состояние «отмиранием раздражителей», подумала Норма. И поскольку отсутствуют внешние раздражители, пропадает и желание обладать чем-то и к чему-то стремиться. О чем, к примеру, рассказывали мне заключенные в тюрьмах? Те, кто получил пожизненное, и те, кого вот-вот должны были выпустить. Если получивший пожизненное просидел достаточно долго, он рассуждал в духе Петры. Они довольны. Всем довольны и ни на что не жалуются. Прелестей свободы им никто не предлагал уже столько времени, что они о ней и думать забыли. И не страдали от того, что сидят в одиночках, в неволе. Обзаводились каким-нибудь хобби. Рисовали. Мастерили. Дрессировали мышку. И жили с ней или хотя бы с канарейкой, как с близким другом. Каждому нужен кто-то живой… А те, кому предстояло вскоре выйти – все без исключения, – испытывали страх перед жизнью на воле.

– Конечно, – говорила Петра, – когда мы жили с Томом, я тоже не жаловалась. Но сколько было разных забот и хлопот! Сколько нервотрепки! А теперь Том умер. Со мной остался Так, он обо мне заботится, он мне только добра желает – и я довольна решительно всем.

11

Норма опоздала.

Когда она вошла в коридор, ведущий к комнате доктора Такахито Сасаки, она увидела Барски. Он стоял перед стеклянной стенкой в зеленом защитном костюме.

– Извини, Ян, я заболталась с Петрой.

– Так уже вышел.

– Вышел? Куда? – Она оглядела комнату.

– Сейчас он делает себе прививку.

– Как? Где?

– После опытов с мышками у него осталось достаточное количество вируса в виде аэрозоли. Вы знаете, мы обнаружили в выделениях Тома вирус и изолировали его. А потом поместили в питательную среду и сделали жидкие растворы, чтобы работать над вакциной. Так перелил жидкость в сосуд со специальным газом, и получилось нечто вроде аэрозоли – как в баллончиках-пульверизаторах. Когда он три дня назад переехал сюда, он поставил маленькую «бомбу-баллончик» в лабораторный холодильник. Сейчас он возьмет маленькую «бомбу» из холодильника, пойдет в одну из барокамер, сунет голову в специальное отверстие и впрыснет себе в рот все содержимое «бомбы». Это лучший способ инфицироваться. Через пару минут он вернется.

Барски умолк. Отошел от стеклянной стенки, прислонился к косяку двери. Лицо его казалось безжизненной маской.

Норма не спускала с него глаз. Я знаю, о чем он сейчас думает. Я думаю о том же. Чего ему пожелать Таку, чего пожелать самому себе? На что надеяться? Что вакцина подействует, Так выздоровеет и вирус окажется беспомощным перед вакциной?

Барски не шевелился. Смотрел и смотрел на пустую комнату Така.

Он рассказывал мне, что знаком с Таком много лет, подумала Норма. Они подолгу работали вместе. Вместе веселились, ругались и просиживали ночи напролет в лаборатории. Надеяться мне, молиться, чтобы вакцина подействовала и Так выздоровел? Что произойдет, если Так не выздоровеет? Она по-прежнему не сводила глаз с Барски. Он поймал на себе ее взгляд.

– Да?

– О чем вы задумались, Ян?

– А вы над чем?

– Над тем же самым, – сказала Норма.

Он ничего не ответил.

Что, если Так выйдет из клиники здоровым? Остальные похлопают его по плечу, поздравят, восхитятся его мужеством. Особенно обрадуется один из них – предатель. А если Так сам предатель? Но кто бы им ни оказался, он немедленно проинформирует своих, как всегда поступал до сих пор. Если Так выздоровеет и докажет тем самым действенность вакцины, они станут первыми обладателями оружия для Soft War.

Норма стала у стены рядом с Барски. Теперь она больше на него не смотрела.

А что, если вакцина не подействует? Тогда Так заболеет, подобно Тому, и никогда отсюда не выйдет. Как Петра. «Отмирание раздражителей». Так тоже будет говорить, что вполне доволен своим пребыванием здесь. Будет вести жизнь узника тюрьмы. Будет трудиться, как пчелка, не зная страданий, тоски и боли, лишившись агрессивности. Это будет жизнь с крайне ограниченными человеческими потребностями. Черт побери! Они просто обязаны найти вакцину! Чтобы сделать прививку всем, кто имеет дело с вирусом. Просто чудо, что пока никто, кроме Тома и его жены, не заболел. Несмотря на все меры предосторожности, в любую минуту это может случиться с каждым, в том числе и со мной. А получив вакцину, думала Норма, они дадут сверхдержавам шанс начать производство Soft War и до такой степени изменить личные качества людей, что их судьбами можно будет распоряжаться как угодно. Это будут довольные всем пожизненно заключенные в своих невидимых простому глазу камерах.

Она заметила, что Барски как-то странно взглянул на нее, но не стала придавать этому значение.

Остается выбор между большой бедой и сравнительно небольшой. Сравнительно небольшой бедой будет, если вакцина не подействует, если лекарство никогда не будет найдено и если с течением времени заболеет не только Так, но и все мы, здесь присутствующие. Может быть, еще несколько человек. Но не половина человечества. Не торопись! – подумала она. Кому позволено решать, в чем большая, а в чем меньшая беда? Ян наверняка размышляет сейчас о том же. Разве позволительно принимать решения подобного характера? Способен ли Ян желать того или иного исхода, молить Бога прийти на помощь? Способен ли он торговаться со своим Богом о болезни или выздоровлении отдельных людей? О чем говорил Беллман в Берлине? О двух путях, каждый из которых ведет в смертельную западню.

Не глядя на Барски, Норма коснулась его руки, слегка прислонилась к нему, потом прижалась покрепче. Сейчас они нужны друг другу. Им друг без друга не обойтись.

– Привет, друзья! – послышался голос Сасаки.

Норма подбежала к стеклянной стенке. Хрупкий японец вернулся в свою комнату, он потирал руки.

– Ну вот, я проглотил всю эту штуковину!

– Тьфу, тьфу, тьфу! – проговорил Барски, силясь улыбнуться.

Эх, бедолага, подумала Норма. А кто не бедолага в этом паршивом мире? Великие и могучие, подумала она. Будь они прокляты на веки вечные.

– Мы – твои самые верные болельщики, – сказал Барски.

– Болейте себе на здоровье, – сказал Такахито Сасаки. – Но не забывайте о моих мышках! Они у меня молодчины. Все. Дело сделано. Оно, как говорится, в шляпе. Заказывайте шампанское!

– Смотри не сглазь! – сказал Барски.

Сасаки трижды постучал по столу.

– Зайдешь ко мне днем?

– А как же! Сейчас мне нужно заглянуть к Харальду. Если я тебе понадоблюсь, сразу же звони.

– Обязательно. До свидания, друзья. Будьте умничками! А если не можете, будьте хотя бы поосторожнее!

И он помахал им рукой. Они ответили на его приветствие и пошли к выходу по бесконечно длинному коридору. Вдруг Барски остановился.

– Что случилось?

– Я кое-что вспомнил, – сказал он. – Один фильм, который недавно видел. Его герой – молодой храбрец, один из «неуязвимых», – каким-то образом проникает в систему центрального компьютера всеамериканской системы обороны. Этот компьютер постоянно проигрывает всевозможные варианты начала и хода атомной войны. И предлагает парню сыграть с ним в эту игру – как будто в шахматы. Герой соглашается и настраивает программу компьютера. Настраивает, только и всего. Он даже не догадывается, что запустил тем самым полную программу всемирной атомной войны: от маловразумительного ее начала до того момента, когда обе сверхдержавы принимают игру за подлинную угрозу. События развиваются неумолимо. Конечно, в последний момент атомную войну все-таки удается предотвратить. И компьютер анализирует конечную ситуацию. Весь мир погибает. Проиграли обе стороны. И компьютер выдает людям такую фразу: «Единственная возможность выиграть игру – это не играть в нее».[36]36
  Речь идет о фильме «War games» («Военные игры»). Позднее вышла новеллизация фильма Дэвида Бишофа (David Bischoff). В русском переводе – «Недетские игры». (прим. ред. FB2).


[Закрыть] – Барски пожал плечами. – А мы давно уже начали играть в нее.

12

– Я стал настолько осторожным, что побоялся встретиться с тобой внизу, в баре, – сказал Алвин Вестен.

Он сидел с Нормой в гостиной своего номера на втором этаже отеля «Атлантик». Было три часа пополудни того же дня. Вот уже несколько недель, как стояла немыслимая для этого времени года жара. Но в гостиной было прохладно.

– Ты сказал мне по телефону, чтобы я немедленно приезжала. А почему – не объяснил.

– Вдруг нас подслушивают?

– С гарантией! Можешь не сомневаться, – сказала Норма. – Хотелось бы знать, кто именно? Честное слово, мы имеем на это право. После твоего звонка я сразу выехала из института.

На ней было белое платье, ткань которого переливалась мягкими полутонами.

– Послушай, дорогая! – сказал Вестен. – Во время моих авиапутешествий с Беллманом, когда мы мотались туда-сюда по белу свету, я познакомился в Вашингтоне с одним биохимиком, доктором Генри Миллендом, выдающимся специалистом. Его во всем мире знают. Фигура просто трагическая. Он занимал одну из руководящих должностей в институте генетики Кембриджского университета. Лет ему примерно шестьдесят пять, он очень высокий, очень худой, словом, настоящий англичанин. Пять лет назад потерял в автокатастрофе жену и дочь. После чего ушел со службы. И ведет сейчас затворнический образ жизни. У него дом на острове Гернси. Это самый большой остров посреди Ла-Манша. На его южной оконечности. Прямо у моря, вблизи рыбачьей гавани Бон-Репо. Мы с ним обменялись визитными карточками. Изредка он летает в Лондон или навещает старых коллег в Америке и во Франции. Он, как говорится, потенциальный нобелевский лауреат. А какой он грустный, даже описать не могу. Более грустного человека я в жизни не видел. Я рассказал ему о цели наших с Беллманом визитов. У него примерно то же настроение, что и у Ларса, – никакого выхода не видит. Если бы он увидел выход, сказал он мне, то целую неделю пропьянствовал бы как безумный. По две бутылки виски выпивал бы ежедневно. У него этого добра на Гернси хватает. И меня пригласил бы составить компанию. Две бутылки он выпьет, две бутылки я. Целую неделю пропьянствуем. Я с удовольствием согласился. А теперь смотри, какую срочную депешу мне принесли два часа назад! – Он протянул Норме листок бумаги.

Она прочла короткий текст, напечатанный на машинке:

«Энжелс Винг, 27 сентября 1986.

Дорогой мистер Вестен,

по-моему, нам пора выпить немного виски. Предлагаю встретиться в среду первого октября. Из Франкфурта к нам ежедневно летает самолет Люфтганзы. (Рейс в 13.25, посадка у нас в 15.20). Я был бы рад встретить Вас в аэропорту, но у меня прострел. Возьмите такси, до моего дома недалеко.

Жду Вас. Надеюсь, виски придется Вам по вкусу.

Сердечный привет, Ваш Генри Милленд».

Норма положила листок на стол. Когда она заговорила, голос ее прозвучал хрипловато:

– Может ли это значить, что он нашел выход?

– Да, – ответил экс-министр, – вполне может быть, дорогая Норма.

13

Примерно в то же время Барски говорил:

– Я, Ханни, проконсультировался с твоим врачом. Ты пока что держишься на ногах нетвердо, у тебя слабость, но он настоятельно советует тебе гулять во дворе клиники, это полезно для кровообращения. Пойдем погуляем. Сперва навестим Харальда.

Ханни Хольстен, женщина лет тридцати с небольшим, сидела на своей постели в отдельной палате психиатрического отделения. Красивая женщина. Брюнетка с карими глазами, чувственным ртом и фигурой, которая заставляла мужчин оглядываться. Ханни любила пошутить и посмеяться, у нее была светлая гладкая кожа, и вообще она выглядела намного моложе, чем была на самом деле. Но сейчас, в халате, шлепанцах на босу ногу, непричесанная, она походила скорее на семидесятилетнюю старуху. Волосы всклокочены, глаза потухли, под ними большие черные круги, кожа пожелтела, а щеки ввалились.

– Кто меня к нему пустит? – сказала Ханни.

– Не беспокойся! Спустимся на лифте в подвал, пройдем по коридору и поднимемся на другом лифте. Ты ведь хотела увидеть Харальда?

– Ну да, а как же? Тем более, ты говоришь, что он себя плохо чувствует. Я буду молиться день и ночь, чтобы он выздоровел… Я обязательно должна его видеть.

– Вот именно. А потом я провожу тебя обратно.

– Я так плохо выгляжу…

– Глупости! Какие пустяки. Мало у нас других забот, что ли? Или хочешь сначала пойти к парикмахеру?

Он думал: врач, с которым я переговорил, прежде чем зайти к Ханни, сказал, что на нее чрезвычайно сильно подействовал транквилизатор. Но это даже неплохо в данной ситуации, потому что она воспринимает действительность как бы через дымчатую пелену. Увидев мужа, в таком состоянии она не все поймет. И сейчас самое подходящее время сказать ей правду. Если Харальд умрет, это не будет для нее полной неожиданностью.

– Ладно, Ханни, вставай, пошли! – сказал Барски.

– Ты настоящий друг, Ян!

– Не мели ерунды!

– Выйди на секундочку, пожалуйста, – сказала Ханни, – правда на секундочку. Хочу хотя бы немного привести себя в порядок.

Он вышел в коридор. Ханни появилась несколько минут спустя. На голове у нее было что-то вроде тюрбана, губы она чуть-чуть подкрасила. Но руки ей подчинялись не вполне, и она размазала помаду.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказал Барски. – Погоди!

Он взял носовой платок и стер помаду с губ.

– А сейчас – хоть на съемку. Какие у тебя тонкие духи!

– Мне их Харальд подарил, называются «Вомэн пур», их Джил Сандер составила, – ее губы задрожали. – Ты ведь знаешь, он такой внимательный, он всегда делал мне подарки. Цветы, духи или новые книги. А эти он мне привез в пятницу. Накануне… – И она заплакала.

– Не надо, – сказал Барски. – Не надо плакать, Ханни! Прошу тебя, успокойся.

И он принялся вытирать ей слезы. Они с Харальдом были великолепной парой, наблюдать за ними было одно удовольствие. Да, Норма права, подумал Барски, стоит двум людям полюбить друг друга, можно сразу заключить пари, что один из них заболеет, погибнет или умрет.

– Вот и все в порядке, – сказал он. – Возьми себя в руки. Ты ведь у нас храбрая. И Харальд всегда хотел видеть тебя только такой. Пошли потихоньку. Не спеши. Перед нами вечность…

В лабиринте цокольного этажа довольно прохладно. Они шли по коридору мимо входов в отдельные клинические отделения, специальные лаборатории и кабинеты администрации. Навстречу им – санитары, осторожно двигавшие каталки с тяжелобольными. Торопливо пробегали врачи, мужчины и женщины, медсестры. В неоновом свете все они казались больными. А действительно больные выглядели как умирающие.

Ханни очень устала. Время от времени она останавливалась и отдыхала. Она не жаловалась. Лишь однажды с тяжелым вздохом проговорила:

– Почему Харальд? Почему именно Харальд?

Почему именно Бравка, подумалось Барски. Не надо, сказал он сам себе, перестань! Немедленно прекрати думать об этом.

– Не знаю, Ханни, – сказал он. – И никто не знает.

Не утешай! И не говори ей, будто дела у него не так уж плохи. Толковый он врач, этот, из психиатрии. «Она под сильным действием транквилизатора. Увидев мужа, в таком состоянии она не все поймет… Но его смерть не будет для нее полной неожиданностью…» Толковый он врач, ничего не скажешь. Будь оно все проклято, подумал Барски.

Когда он вместе с молодой женщиной свернул в коридор, ведущий в хирургическое отделение, она тяжело повисла на его руке. Вот они перед закрытой белой дверью. Барски позвонил. На вешалке слева от них висела дюжина белых халатов. В пластиковой ванне примерно на сантиметр в дезинфицирующей жидкости стояли столько же пар белых пластиковых туфель. Табличка на двери предупреждала о необходимости надеть халат и эти большие белые туфли. «Вход только с разрешения лечащего врача. Детям вход запрещен».

– Подожди-ка, Ханни!

Барски снял с крючка халат и помог ей облачиться в него. Он застегивался на спине на два крючка. Помог надеть белые туфли, а потом сам надел такие же и набросил на плечи халат. Дверь открыла молодая медсестра с раскосыми глазами и загорелым лицом.

– Добрый день, сестра. Это фрау Хольстен. А я доктор Барски. Я звонил и предупредил, что мы придем. Мы договорились с профессором Харнаком.

– Да, он предупреждал. – Девушка, скорее всего уроженка одной из азиатских стран, говорила по-немецки с трудом.

Они вошли в просторную приемную. Здесь было несколько столов и с десяток стульев. Двое мужчин в белых халатах кивнули им. Барски знал их. Это были люди Сондерсена. Пожилая полноватая сестра подняла голову:

– Да, слушаю вас?

– Все в порядке, сестра Агата, – сказал один из них. – Это доктор Барски и фрау Хольстен.

Из приемной небольшой коридорчик вел к палатам. Несколько сбоку, подальше, они увидели что-то вроде стеклянного куба, напомнившего им диспетчерскую аэропорта. Здесь перед мониторами сидели три медсестры, которые внимательно наблюдали за желтоватыми и красными зигзагами и синусоидами, за цифрами и вспыхивающими точками, которые показывали состояние жизненно важных органов пациентов. А те лежали за дверями, каждый был подключен к сверкающей металлом аппаратуре проводами или шлангами, фиксированными на груди пациентов, на руках или во рту.

На Ханни, которой никогда раньше не приходилось попадать в реанимационное отделение, увиденное произвело страшное впечатление. Она без сил опустилась на стул.

– Какой ужас!

– Здесь за Харальдом ведется круглосуточное наблюдение. Чуть что, сразу вызывают врача. Посиди, отдохни.

– Боже милосердный, – едва слышно прошептала Ханни. – Боже милостивый.

Сестры бесшумно сновали туда-сюда, исчезали за дверью и снова появлялись. А трое в стеклянном кубе, не отрываясь, следили за показаниями мониторов.

Открылась дверь. В защитном халате и белых туфлях из коридора вошел Эли Каплан. При виде Барски он быстро подошел к нему, чтобы что-то сказать. Но Барски покачал головой, указав подбородком на Ханни. Каплан хотел было поздороваться с нею, но она его не заметила.

В конце коридора медсестры устроили уютный уголок отдыха, поставили столики, стулья, на подоконниках – вазы с цветами. Четверо молодых женщин в белом отдыхали с чашечками кофе в руках и о чем-то болтали. Время от времени одна из них начинала хихикать.

Каплан отвел Барски в сторону и прошептал на ухо:

– Постарайся побыстрее увести Ханни отсюда! А сам немедленно возвращайся!

– Что-нибудь случилось?

– Да.

– Что?

– Нам необходимо срочно что-нибудь предпринять.

– Да говори же!

– Нет. Уведи сначала Ханни. И поторапливайся. Я жду тебя здесь.

Медсестра в углу снова захихикала. Барски повернулся к Ханни:

– Ну, пойдем же, хорошая моя, моя красавица!

Они переступили порог палаты номер три. Здесь стояло пять кроватей. На трех лежали пациенты. Один, не переставая, стонал. Рядом с ним стояла сестра и аккуратно списывала показания приборов. Второй пациент лежал неподвижно, подключенный к аппаратуре искусственного дыхания. Увидев мужа, Ханни так и отпрянула.

Торс Харальда Хольстена был обнажен. На груди закреплено множество электродов. Рядом с постелью стояло много разной аппаратуры, несколько металлических ящиков неизвестного ей назначения были установлены над головой больного. Лицо – бледное-бледное, выступили скулы, из носа к прибору у стены тянулся серебристый проводок.

Барски не удержал Ханни, и она в полуобморочном состоянии осела на пол. Он с трудом поднял ее и посадил на стул.

– Харальд! – всхлипывала она. – Харальд!

Ее муж не открывал глаз и, по-видимому, не слышал ее.

– Харальд!

– Слишком круто, – проговорил вдруг Хольстен. – Вы с ума сошли! Да еще по кругу!

– Харальд, милый, это я. – Ханни склонилась над его лицом.

– Кто знает, чем он занимается, – сказал Хольстен. И нерв под его левым глазом дернулся. – Ничего не выйдет Почему клубника? Нет, я не хочу… Никакой клубники… Клубники ни в коем случае.

– Харальд. Боже мой, Харальд!

– Как Герпес? – сказал Харальд. – Как Герпес? Ничего не получится. Смена скорости движения, семь, три, один, девять, девять, три. Почему все зеленое?

Когда Хольстен начал называть цифры, Барски оцепенел и схватился за спинку кровати.

– О Харальд, Харальд! – всхлипывала Ханни.

– Рейган тоже говорил… Жидкости нет… Да, вакцину мы получили… Все закодировано… Иди, прижмись к моему сердцу. Я хочу опять быть с тобою… Сейчас они поют… Как когда-то в мае… Как когда-то в мае… Смена скорости движения, семь… три… один…

– Позволь, Ханни, – попросил Барски. – Я хочу попытаться…

Теперь он наклонился над Хольстеном совсем низко и тихо, проникновенно проговорил:

– Доктор Хольстен, каков код?

– Смена скорости движения, семь, три, один, девять, девять, три, – совершенно отчетливо ответил Хольстен. И снова начал бредить: – …Мне непременно нужно сегодня уехать. В Лондон… В Лондоне я вам все покажу… Нет, в декабре… В конце декабря… И такой самолет… Прямо в дом… Все горит, сверкает… Снег… Каштаны… Как рано все расцвело… Зимой…

– Харальд! – в отчаянье воскликнула Ханни.

– Бессмысленно обращаться к нему, – сказал Барски, мучимый страшной догадкой. – Он ничего не соображает…

– О чем ты его спросил?

– Это такой тест. Пока он действительно в очень тяжелом состоянии… Я ведь говорил тебе, положение критическое…

Мужчина на соседней койке громко застонал.

– Что это за проводок у Харальда в носу? – прошептала Ханни. Она сжимала руку Барски, и ее ногти впивались в мякоть его ладони. – Вот этот вот…

– Кислород, чтобы легче дышалось. У стены аппаратура для подачи кислорода, видишь?

– «Вдова Клико»… – проговорил Хольстен. И еще: – С золотыми часами…

– А провода из этого ящичка? – спросила Ханни. На передвижном столике рядом с кроватью стоял черный аппарат.

– Стабилизатор сердечной деятельности, – ответил Барски.

– Стабилизатор?

– Пусть отойдет от окна… Не подходит так близко… Вы упадете… С такой высоты, – бредил Хольстен, и нерв под его глазом дергался.

Запикал аппарат. Тут же в палате появилась медсестра и подбежала к постели неподвижно лежавшего пациента.

– У Харальда перед операцией нарушилась сердечная деятельность, Ханни. В этом вся сложность! Не могут же они вставить ему стабилизатор прямо в грудь. Поэтому и поставили выносной стабилизатор.

– Ну только после того… нет, все равно не буду, – пробормотал Хольстен.

– Уйдем отсюда! – взмолилась Ханни. – Я больше не могу.