Текст книги "Ушли клоуны, пришли слезы…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

33

– Прошу внимания! – прозвучал из репродукторов высокий женский голос. – Суиссэр объявляет, что рейс пятьсот сорок семь в Гамбург с посадкой в Дюссельдорфе задерживается на один час. Просим принять наши извинения.

Потом это объявление повторили на двух других языках.

В зале международного аэропорта «Кот д’азюр» столпилось множество авиапассажиров. И на другой день после бури светило ласковое солнце, и все, кто мог, помогали в уборке улиц города. Но пожары еще бушевали, и туристы спешили оставить Лазурный берег, где после черного дождя опять начали просыпаться удивительно пахучие цветы. В Лионе же городские власти готовились к назначенному на завтра третьему визиту во Францию папы римского.

– Поднимемся в бар! – предложил Сондерсен.

Он проводил Норму и Эли Каплана в аэропорт. Формальности, связанные с арестом Сасаки, заставили его задержаться в Ницце. Патрик Рено вернулся в Париж накануне вечером самолетом Эр интер. Они прошли в противоположный конец зала и поднялись на эскалаторе на второй этаж в ресторан.

– А можно подняться еще выше, в ресторан «Лазурное небо», – сказал Каплан. – Оттуда красивый вид и вообще там поспокойнее.

– Нет, – сказала Норма. – Лучше останемся здесь. Вон в том маленьком уютном баре.

Она чувствовала себя прескверно. «Лазурное небо», подумала она. Этого еще не хватало!

И они направились к стойке, где два бармена склонились над раскрытой газетой «Нис-матэн» и обсуждали шансы фаворитов на скачках в будущее воскресенье.

– Окапи д’Ор в первую тройку ни за что не попадет, – сказал один. – Паршивый жеребец, ленивый.

– А смотри, в «Прогнозах» шансы Окапи выше всех, – возразил другой, похлопывая ладонью по спортивной странице газеты.

– В их «Прогнозы» только слабоумные верят, Андре, – сказал первый бармен.

– Почему же ты каждый день в них заглядываешь?

– Да, заглядываю. Каждый день, хоть они и для слабоумных, – сказал тот, которого звали Андре. – Как и ты. Так уж человек устроен. Можешь ставить на кого хочешь. Мой расклад – на первом месте Син Ди. На втором – Нарцисс Викинг, на третьем Рев де Мэ. Бонжур, мадам, бонжур, мсье. Что желаете заказать?

Сондерсен и Каплан заказали вино «Рикар», Норма – «Кампари». Пока бармены наполняли бокалы, они сели в углу за стойкой.

– Поверьте, фрау Десмонд, я собирался вас во все посвятить, – проговорил Сондерсен с несчастным видом. – Но ведь наше соглашение остается в силе, правда?

– Ясное дело, – кивнула Норма. – Не переживайте, все в порядке.

– Не заводи меня со своим дурацким Окапи д’Ор! – громче обычного проговорил первый бармен. – Пардон, мадам! Пардон, мсье! – он поклонился гостям, словно прося прощения. – Как тут не распсиховаться! – пробормотал он, не вдаваясь в подробности.

– Ничто человеческое и нам не чуждо, – сказал Каплан.

Снаружи донесся рев вырулившего на взлетную полосу лайнера.

– Почему вы не говорите, что вы оба подозревали Яна? Яна и меня, разве не правда? – поставил вопрос ребром Каплан.

– Правда, – сказал Сондерсен.

– Да ведь на это и был весь расчет! – Каплан перевел взгляд на Норму. – На этом все построено! – Он покачал головой. – Все разыграно как по нотам, фрау Десмонд. Вы же знаете Яна! Он все придумал так, чтобы вы его заподозрили. Другого выбора у него не было…

Зато он был у меня, подумала Норма. Там, этажом выше, в то самое утро… Мне надо было больше верить в Яна. Я своим вечным скептицизмом только усложняю себе жизнь. Хотя чаще всего мои самые пессимистические прогнозы сбывались.

– Теперь мы знаем, кто предатель. Человек, повинный в смерти вашего сына, – не он один, правда, – вам известен, – сказал Каплан.

– Радоваться мне, что ли? – спросила Норма. – Или утешиться этим?

– В какой-то мере, да.

– Не слишком-то серьезное утешение, – возразил Сондерсен, наливая в стакан с «Рикаром» немного холодной воды.

– На что вы намекаете? – спросил Каплан.

– Сасаки предатель, он сам сказал. Но сейчас я абсолютно убежден, что есть и второй предатель. Его просто не может не быть.

– Почему вдруг? – полюбопытствовал Каплан.

– Стоило случиться чему-то, как тут же звонил человек с металлическими нотками в голосе, – сказал Сондерсен. – Всегда и везде. В Гамбурге, в Берлине, на Гернси. Он всегда на все сто процентов посвящен в наши дела. А сейчас? В Симьезе? Когда мы были у Сасаки? На сей раз он не позвонил! Впервые не позвонил – хотя я счел бы его звонок вполне уместным.

– Что верно, то верно, – озадаченно проговорила Норма. – Вы совершенно правы, господин Сондерсен. Почему он не позвонил к Киоси Сасаки?

– Потому что на сей раз его никто не проинформировал? – спросил Каплан.

– Или он был проинформирован, но имел вескую причину не звонить, – сказала Норма.

– Должны быть и другие объяснения, – повторил свою любимую фразу Сондерсен, потирая лоб. – Нет, я уверен, что есть другой предатель, и каждый его последующий шаг предсказать невозможно. После ареста Сасаки вся эта история вступила в критическую фазу. Впервые я просто-напросто… – он оборвал себя на полуслове и допил вино.

– Я тоже, – сказала Норма. – Я очень боюсь.

34

Самолет, в котором летели Норма и Каплан, приземлился в гамбургском аэропорту Фульсбюттель в четырнадцать пятьдесят.

По-прежнему было очень жарко и душно, и Норме показалось, что она в последний раз побывала здесь не три дня, а три года назад. Вместе с молодым израильтянином они прошли паспортный и таможенный контроль. В зале ожидания авиапассажиров встречали друзья, знакомые и родственники. Норма втайне надеялась, что увидит здесь Барски. Расстроенная, она шла рядом с Капланом, который нес свои и ее вещи.

– Норма! – услышала она тонкий детский голосок.

Она оглянулась. У выхода, несколько в тени, в белом платьице стояла Еля, улыбалась и махала ей рукой. Норма ощутила, как ее охватывает удивительно светлое и теплое чувство радости и благодарности. Девочка подбежала к ней, Норма нагнулась, обняла ее и прижала к себе.

– Вот, Норма, пожалуйста! – Еля протянула ей букет красных роз.

– Спасибо тебе, – сказала Норма. – Какие красивые!

Каплан остановился в некотором отдалении.

– Это от меня и от Яна, – уточнила Еля.

– Где же Ян?

Еля неопределенно махнула рукой в сторону стоянки машин:

– Где-то там.

– А почему не пришел сюда?

– Сказал, чтобы я одна вас встретила. Это, мол, будет для вас сюрпризом.

– Понимаю, – сказала Норма.

Ах, Ян! – подумала она.

– Если ты не против, пойдем сразу в «Альстерский павильон». Мне ужас как хочется мороженого. Шоколадного и клубничного! Ты ведь не против, а?

– Я – за! – сказала Норма.

– Помнишь, как я с тобой сидела там?

– А как же!

– У-у, как давно это было! Правда?

– Страшно давно, – сказала Норма.

Серебристо-серый «вольво» Барски остановился перед ними. Как только они вышли из здания аэровокзала, Барски улыбнулся Норме.

– Привет, – сказал он.

– Привет! – и бросилась ему на шею.

– Ладно, будет, будет, – успокаивал он ее.

– Я не знала, что и подумать…

– На твоем месте я подумал бы то же самое.

– Правда? – тихо проговорила Норма.

– Я же сказал тебе. Забудь об этом, – ответил он несколько жестко и, увидев подошедшего Каплана, обменялся с ним рукопожатием.

– Разве я не предсказывал вам?.. – сказал молодой израильтянин. – Я тоже поеду с вами полакомиться мороженым. Ванильным. Обожаю ванильное! Я от него без ума!

– Вы ребята что надо, – сказала Норма. – Оба!

– А что! Возражать не будем! – отшутился Каплан.

И поехали. Все боковые стекла опустили, машину продувал теплый ветер. Норма сидела рядом с девочкой на заднем сиденье, и у нее было такое ощущение, будто после долгих странствий она вернулась к близким и дорогим ее сердцу людям.

– Ты заметила? – спросила Еля.

– Что заметила?

– Что я надела мои любимые туфельки. Сине-белые.

– И правда, – сказала Норма. – Специально надела, потому что пойдем в кафе-мороженое?

– Специально для тебя, – сказала Еля. – Я не сама придумала, это Ян мне посоветовал.

Какой прекрасной может быть жизнь, подумала Норма. Конечно, лишь изредка и на короткое время. Зато как хорошо тогда!

Несколько позже они сидели за столиком в павильоне у реки.

От воды веяло прохладой, к причалу подходили одни теплоходы, а другие отходили. На палубах было много народа, опять звучала музыка – старые сентиментальные шлягеры. Еля с Капланом наслаждались мороженым, Норма пила охлажденный чай, а Барски – лимонад. Над водой поднимался первый осенний туман, и Норма вспоминала обо всем, что несколько часов назад в Ницце говорил ей Сондерсен, и страх не оставлял ее. Алые розы она поставила в вазочку.

– «C’est si bon»,[38]38
  Как хорошо (франц.).


[Закрыть] – пел Ив Монтан.

– Звонил Патрик, – сказал Барски Каплану. – Похоже, они действительно серьезно продвинулись вперед с помощью идей Тома.

– Выходит, мои предсказания сбылись, – заметил Каплан. – Я отдал Патрику все оставшиеся после Тома бумаги. Конспект его методических разработок, по которым Так составил вакцину. Через несколько дней мы узнаем, подействовала ли она.

– Возможно ли это? – спросила Норма. – Я в том смысле, что Патрик и его друзья в Париже работают с радиоактивными изотопами, а вы – с вирусами.

– В том-то и сила методики Тома, – сказал Барски, – это, так сказать, философское обоснование возможностей применять и вирусы, и радиоактивное облучение.

– «…bras dessus, bras dessus, en chantant des chansons»,[39]39
  Под ручку, напевая песенки (франц.).


[Закрыть] – пел Ив Монтан.

– Видишь ли, – объяснял Барски, – Том как бы создал исходные материалы – никогда он не работал столь продуктивно, как во время своей болезни; поверь, я знаю, что говорю. Это мне и Эли стало ясно сразу же, когда мы познакомились с разработками Така. Пользуясь методикой Тома можно составлять самые разные вакцины. Просто и гениально.

– Да, Том – гений, – сказал Каплан. – Мозг его работал с четкостью электронного компьютера. Фантазия так и бурлила. Да и руки у него были золотые. И вдобавок он всегда был готов рискнуть… Вкусное мороженое? – спросил он маленькую девочку.

Еля даже причмокнула от удовольствия.

– Супер! Я всегда говорила, ничего лучше шоколадного и клубничного на свете не бывает.

– И еще ванильного, – сказал Каплан. – Да, фрау Десмонд, Том был всесторонне одаренным человеком. Есть много ученых, которые ставят поразительные эксперименты и приходят к удивительным результатам. Одно только «но»: в большинстве случаев они не знают, как свои открытия применить. Возьмите ученых, занятых передачей наследственности. Сколько незаурядных результатов. А дело – ни с места. Уже лет сто. Пока в Кембридже не появились два высокомерных юнца, которые до того ничем, кроме тенниса и французских красоток, не интересовались, пока, значит, Фрэнсис Крик и Джеймс Уотсон в припадке немыслимого величия не нашли двойной геликс ДНК. Вот как бывает. Перед своей смертью Том сделал открытие ничуть не меньшей важности. Так и мои коллеги по редакции просиживают целые дни в одном кабинете со мной. И болтают. И расслабляются: отдыхают между одним происшествием и другим. Между двумя перестрелками. Между смертью и жизнью, жизнью и смертью.

– Большинство из нас, – говорил Барски, – за всю жизнь ничего гениального создать не успевают. Работаем, стараемся. Только одного старания мало. А Том перед смертью сделал фантастическое открытие. Вот почему я и отослал все его разработки Патрику – в надежде, что они пригодятся в Париже в поисках вакцины против злокозненного вируса, вызвавшего новую разновидность рака. И Патрик сообщил мне, что дело, похоже, идет на лад.

– «…Ca vant mieux qu’un million. Tellement, tellement c’est bon»,[40]40
  Это дороже денег. И прекрасно, (франц.).


[Закрыть] – пел Ив Монтан.

Еще раз вступил оркестр, прозвучало соло саксофониста, и песенка кончилась. За ней последовал медленный вальс.

– А ты однажды разорался на Тома за то, что он позвонил Патрику и рассказал, на каком этапе вы находитесь. Сам же передаешь Патрику весь материал, – сказала Норма.

– Да, – сказал Барски. – Смешно, правда?

– Круги, – сказал Каплан.

– Что-что?

– Мы движемся по кругу. По все новым кругам, – сказал израильтянин.

Странно, подумала Норма, Алвин говорил то же самое.

– Чем дольше работаешь, чем дольше живешь, тем больше кругов проходишь. Если проживешь достаточно долго и убедишься, что прошел по многим кругам, значит, прожил хорошую жизнь.

Раздался писк, потом несколько раз повторился с небольшими промежутками. Барски достал из кейса металлический аппарат величиной со спичечный коробок. Сигнал сделался отчетливее.

– Извините, – сказал он, – мне необходимо позвонить, – и вышел из-за стола.

– Это такая европищалка, – сказала Еля Норме. – Ян всегда носит ее с собой. Если что-то в клинике случилось и его ищут, хотят что-то важное передать, то связываются с центральной телефонной станцией, а оттуда дают сигнал на его европищалку – вот она и пикает.

К столу подошел один из охранников, сопровождавший их от самого аэропорта.

– Господин Барски уже пошел звонить? – спросил он. – Только что мы в машине получили сообщение, что он немедленно должен связаться с институтом.

– Вот видишь! – сказала Еля Норме.

Когда Барски вернулся, Каплан спросил:

– Ну, что слышно?

– Это Александра. Хочет немедленно показать нам что-то. Мне очень жаль, Еля, но ничего не попишешь. Мы подвезем тебя до дома. Не сердись.

– Сердиться? Я рада, что мои туфельки так подействовали на вас. Да и мороженого я уже наелась. Больше не влезет.

Когда Барски подозвал официанта, чтобы расплатиться, Каплан спросил:

– Что там у Александры горит?

– Хочет показать нам лично. И чтобы Сондерсен обязательно при этом присутствовал. Я ей объяснил, что он задержался в Ницце.

– Поехали в институт! – сказал Каплан.

– Нет, не в институт. Нам нужно в Бендешторф.

– Куда?

– В редакцию «Мир в кадре», – сказал Барски.

35

В жарких лучах послеполуденного солнца воздух над полями подрагивал. По обе стороны шоссе – красно-фиолетовые поля и луга. Барски поставил свой «вольво» перед высоким зданием. Здесь чудесно пахло свежескошенной травой и осенними лесами, со всех сторон окружавшими маленький городок.

В холле было прохладно. Александра Гордон сидела в кресле напротив молодого бородатого мужчины в очках с никелированной оправой. При появлении Барски, Нормы и Каплана оба встали. Молодой человек представился:

– Карл Фрид. Я замещаю Йенса Кандера.

– А где сам Йенс? – спросила Норма.

Розы она взяла с собой – в машине слишком жарко, завянут.

– Уехал, – сказал Фрид. – Уехал.

– Что за чудеса? – удивилась Норма. – Он мне ни о каком отъезде ни словечком не обмолвился. И далеко уехал?

– Да, довольно далеко, – сказал бородатый молодой человек. – Не подниметесь ли ко мне? Все уже готово.

Вскоре они все сидели в кабинете Кандера. Фрид включил телевизор, задернул гардины, сел за письменный стол и набрал по внутреннему телефону трехзначный номер.

– Фрид, – назвался он. – О’кей, Чарли. Включай!

– В чем, собственно, дело? – спросил Барски.

– Сейчас увидишь, – сказала Александра.

Норма вспомнила, что в этом кабинете она однажды была уже в подобной ситуации, когда Кандер прокручивал для нее видеокассету второй программы с похоронами семьи Гельхорнов. И снова на черном мерцающем экране появились цифры: 5, 4, 3, 2, 1, потом раздался щелчок. И появились кадры, снятые в каком-то саду в яркий солнечный день.

– Это снято в Париже, за зданием госпиталя имени де Голля, – сказала Александра.

Камера отъехала от клумб с пышными цветами и показывала теперь Патрика Рено в белом халате. Все так и впились в экран: руки Патрика, его лицо и уши были, казалось, только что покрашены яркой золотистой краской.

– Почему у него такой вид, Александра? – спросил Барски.

– Подожди, подожди, – ответила та.

На экране новая картинка. Большой двор внутри больничных зданий, тоже залитый солнцем. Здесь прогуливается другой человек в белом халате.

– Это… – начала Александра.

Норма перебила ее:

– Профессор Кайоль! Президент наблюдательного совета «Еврогена» в Париже. Он вместе с другими зарубежными гостями был на похоронах Гельхорна и его семьи на Ольсдорфском кладбище, я его хорошо знаю по фотографиям в газетах.

– Да, – сказала Александра. – Это профессор Робер Кайоль. Его снимали скрытой камерой, и он ничего не заметил.

Среднего роста кряжистый мужчина приблизился к камере. Его лицо, уши и руки были такого же ярко-золотистого цвета, как и у Патрика Рено. Кайоль медленно прошел мимо камеры и исчез из кадра.

– Черт побери, Александра, что сей сон значит? – спросил Каплан.

– Техники сделали из этой ленты кольцовку, – сказала англичанка. – Сейчас все повторится сначала. Вот, пожалуйста…

И снова на экране появился Патрик с золотистыми руками и лицом, а за ним – профессор Кайоль в таком же виде.

– Достаточно, – сказала Александра бородатому молодому человеку в очках с никелированной оправой.

Тот снял телефонную трубку, набрал трехзначный номер и проговорил:

– Спасибо, Чарли. Конец! – Встал, выключил телевизор и отдернул гардины.

– Видите ли, с самого начала, когда фрау Десмонд сказала, что пленка первой программы телевидения о похоронах пропала, я почуяла неладное. Я про видеозапись. А ведь пленка второй программы цела и на месте. Впоследствии исчезли и две пленки французских телевизионщиков о пресс-конференции по поводу загадочных раковых заболеваний в «Еврогене». Я предполагала, что долгое время фрау Десмонд считала, будто отсюда пленка похищена из-за одной известной нам теперь личности.

– Я заблуждалась, – призналась Норма. – Потому что этот человек на пресс-конференции в Париже не присутствовал, и тем не менее обе пленки были украдены еще до первого их показа.

– Вот в этом вся соль, – заметила Александра. – Я себе просто места не находила. Снова и снова рассматривала все снимки похорон в газетах. На них попали абсолютно все присутствовавшие. Значит, если бы на пленке телевизионщиков оказался снятым кто-то, кто не должен был попасть на экран, его не было бы и на снимках – ведь их делали с телеэкрана. Помните, фотографов на кладбище не допустили? Поэтому я задала себе вопрос: а вдруг электронные камеры – а снимали только такими – зафиксировали что-то, чего фотоаппаратом не возьмешь?

– Например, некоторые изменения цвета кожи, – предположил Каплан.

– Например, да, – сказала Александра. – Я думала о том, что и мы, и парижане движемся в одну сторону. Мы и они пытаемся найти средство против некоторых разновидностей рака. Мы делаем это с помощью энзимов, вирусов и разрезов, они – с помощью радиоактивного облучения. Скорее всего, никто из вас не заметил, но я-то точно помню, что в одном месте передачи о похоронах Гельхорна по первой программе – когда показывали его зарубежных коллег – возникла незапланированная техническая перебивка кадров. И не всех показали. Был слышен только голос диктора.

– На пленке второй программы их можно увидеть, – сказала Норма. – Мне несколько раз прокручивали ее записи.

– Я ее тоже просмотрела, – сказала Александра. – Да, коллеги Гельхорна на ней есть. Кроме одного. Может быть, он выражал в этот момент соболезнование родственникам. Как бы там ни было, на пленке второй программы его нет. Зато по первой программе в передаче «Мир в кадре» его показали.

– Ты хочешь сказать, что пленку «Мира в кадре» украли потому, что на ней был профессор Кайоль? – спросил Каплан.

– Да, и по этой же причине произошла техническая перебивка, – сказала Александра. – Подожди, не мешай! Я, значит, позвонила Патрику в Париж и сказала: «У тебя ведь в „Теле-2“ есть приятель, оператор Феликс Лоран, у которого украли пленку с пресс-конференцией в Париже. Попроси его снять тебя электронной камерой. И профессора Кайоля тоже. Но скрытой камерой, чтобы он ничего не заметил». Ну и вот, пленку вы видели. У них, снятых электронными камерами, совершенно неестественный цвет кожи. Он изменился под влиянием тех препаратов, которые они там у себя, в «Еврогене», применяют.

36

– Разве это возможно? – спросил Барски бородатого молодого человека.

– Вы только что сами убедились.

– Нет, я вот о чем спрашиваю: разве можно такие детали увидеть на телеэкране?

– М-да, все зависит от обстоятельств. Если на место выезжает опытный редактор, он один с мониторной стены выбирает то, что ему понравится. И затем уже эту пленку передает на телевидение, к нам, где мы ее перезаписываем. Потом редактор монтирует ее в соответствии с отведенным ему временем и наговаривает комментарий. Затем готовую к передаче пленку без всяких проверок передают режиссерам вечерних передач, а те пускают ее в эфир в назначенное время. В Ольсдорфе у нас был один из наших самых опытных редакторов. Вальтер Грютер.

– Где он сейчас?

– Понятия не имею, – ответил Фрид.

– То есть? – переспросил Барски.

– То есть понятия не имею. В тот день, когда должны были передавать репортаж о похоронах, Грютера послали в Афины. Снять репортаж для «Еженедельного обозрения».

– И дальше?..

– Из Гамбурга он улетел, но в Афины не прилетел, – ответил молодой бородач.

– Скрылся? Бежал, да? – спросила Норма.

– Да. Его некоторое время искали, а потом бросили. И вот что он прислал нам сегодня и передал через вахтера. – Фрид положил рядом с магнитофоном кассету. – Слушайте. – И он включил магнитофон. Послышался приятный низкий мужской голос:

– Добрый день. Меня зовут Вальтер Грютер. То есть так меня звали, когда я еще работал в редакции «Мир в кадре». Для вас не имеет значения ни мое настоящее имя, ни где я в настоящее время нахожусь. Я из спецгруппы. Можете спросить обо мне у господина Сондерсена. Он будет готов ответить на многие ваши вопросы. Посылаю вам сегодня эту кассету, поскольку мне стало известно, что фрау доктор Гордон получила из Парижа некую пленку. Вы знаете, что в день похорон меня послали в Ольсдорф снять передачу. Потом я смонтировал ее и при этом впервые заметил, что у профессора Кайоля лицо и руки ярко-золотистого цвета. В автобусе у меня еще не было магнитной записи. В телестудии в тот день черт знает что творилось. Передавались и комментировались важные события. Тогда я позвонил одному из руководителей спецгруппы и сообщил о замеченном мной феномене. Он приказал, чтобы в том месте, где профессора Кайоля можно увидеть рядом с американским, английским и советским коллегами, я сделал техническую перебивку или затемнил кадр. После чего я должен незамедлительно переправить в безопасное место весь материал, то есть видеопленку. Попросту говоря, похитить ее. – Он помолчал недолго, затем продолжил: – Вас, конечно, заинтересует зачем. Подумайте хорошенько! В Париже журналисты к этому моменту уже пронюхали кое-что о загадочных заболеваниях раком в «Еврогене». Правительство сделало все, чтобы это происшествие осталось в тайне.

Если бы в пленке, которую я смонтировал, осталось все как есть, я передал бы ее в эфир без помех, а вырезать то самое место из магнитной пленки невозможно по техническим причинам. Французские журналисты получили бы сенсацию каких мало, из первых рук. Ну, допустим, это мелочи. Но для людей, которые увидели бы пленку «Мира в кадре» в программах своих стран, началась бы паника не только не меньшая, но даже большая, чем при объявлении о распространении СПИДа. Как объяснить, почему руки и лицо профессора Кайоля имеют золотистый оттенок? После всего случившегося в Париже никто ни в какие доводы не поверил бы. Не забывайте и о террористическом акте в цирке «Мондо»! Вы знаете одну из наших основных задач: ни при каких обстоятельствах не вызывать панику! Что я и сделал. Когда пленку дали в эфир, я, находясь за режиссерским пультом в кабине, в нужный момент вызвал искусственные помехи. Никто ничего не заметил. Уничтожив материал, мы вошли в контакт с нашими французскими коллегами. Профессор Кайоль со своими сотрудниками были обязаны присутствовать на пресс-конференции в Париже. На пленке электронных камер их лица и руки опять вышли ярко-золотистыми. Чего мои французские коллеги, сами понимаете, никак допустить не могли, следовательно… До свидания, дамы и господа.

Фрид выключил портативный магнитофон.

– Вот вам и объяснение, – сказал он. – Догадка доктора Гордон полностью подтвердилась.

Когда трое ученых и оба журналиста несколько минут спустя шли по холлу, бородатый молодой человек отвел Норму в сторону:

– Я должен кое-что сообщить вам, фрау Десмонд. Когда вы приехали, я солгал вам, будто замещаю Йенса Кандера, потому что он в командировке.

– Не понимаю. Он что, никуда не уезжал?

– Нет. Или, если угодно, да. Он уехал очень далеко. Из таких путешествий не возвращаются.

– С ним что-нибудь случилось? – нервно воскликнула Норма.

– Он повесился, – сказал Фрид. – В своем кабинете, у окна. Страшный способ уходить из жизни. Но надежный.

– Когда?..

– Четыре дня назад. У него было ночное дежурство. Ночью в редакции практически никого нет. Мы нашли его только утром. Сначала я подумал, что это имеет какое-то отношение к истории с пропажей пленки, но он оставил прощальное письмо жене, просил простить его, но жить он больше не в состоянии.

– «Но жить он больше не в состоянии…» – повторила Норма последние слова.

– Да, никто ничего не понимает. Он был здоров. Имел интересную работу. Красивую жену. И брак был счастливым. Купил красивый дом неподалеку отсюда, в деревушке. Я живу по соседству с ними. Да, в браке он был счастлив, правда. И люди любили его.

На маленьком деревенском кладбище собралась вся деревня, когда его вчера хоронили. В газеты мы ничего не сообщали о самоубийстве. Вы давно были с ним знакомы, фрау Десмонд?

– Очень давно, – сказала Норма.

Йенс Кандер мертв. Бедный Йенс, он так мучился, не находя смысла жизни. Ни в какой жизни смысла нет. Зачем мы существуем, всегда спрашивал он, если все, что мы делаем, необратимо. И непоправимо! Зачем тогда вообще рождаться? Он спрашивал меня об этом во время нашей последней встречи. К чему все наши муки, если мы ничуть не умнеем, не становимся порядочнее или хоть чуть-чуть добрее? Или не можем быть не такими злыми? Взял веревку и повесился. Бедный Йенс Кандер!

Словно издалека донесся до нее голос Карла Фрида:

– …вы говорите, что давно и хорошо знали его, фрау Десмонд. Вы не догадываетесь, почему он покончил с собой?

– Нет, – ответила Норма.

Я знаю, подумала она, но говорить тебе не стану. Я не сумела помочь Йенсу и, значит, любое объяснение веса не имеет.

– Нет, я ничего не понимаю, я потрясена. Говорите, кладбище недалеко от вашего дома?

– Да.

– Возьмите эти розы, – сказала Норма. – И положите, пожалуйста, на его могилу! Он был моим добрым другом и добрым человеком.

Она направилась к остальным. О чем говорил Каплан совсем недавно в «Альстерском павильоне»? О том, как мы ходим по кругу.

Вот еще один круг пройден.

– Норма!

Она испуганно вскинула глаза.

– Что? Что?! – вне себя вскричала она, словно предчувствуя новую беду.

Навстречу ей бежал Барски:

– Твоя газета… – Он тяжело дышал. – Только что позвонили твоему издателю… Угрожают взорвать здание… Через полчаса оно взлетит на воздух!