Текст книги "Ушли клоуны, пришли слезы…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)

– Да, – сказала Норма. – Ян, пойдем! Я остаюсь в клинике. И прими таблетку! Мы все примем. Пожалуйста, прими!

Барски взял лекарство, которое протянул ему врач, проглотил и запил водой.

– А Миле дай две таблетки, – сказал врач. – И в восемь утра еще две. Ей будет необходимо. – Кивнув всем, он вышел.

– Выходит, мы абсолютно бессильны, – сказал Сасаки.

– Да, надеяться нам не на что, – сказала Александра. – Нет, сдурела я, что ли, – будем надеяться, что Еля спасется.

Каплан бегал по кабинету, как тигр в клетке.

– Проклятье, – сдавленно проговорил он. – Не может быть, чтобы никакого выхода не было.

– Выхода нет, Эли, – сказал Сасаки.

– Выход всегда отыщется, – упрямо проговорил израильтянин. – Надо только найти его.

Алвин Вестен встал и пошатнулся.

– Господин министр! – подбежал к нему Каплан. – Вам нехорошо?

– На воздух! – сказал старик. – Мне нечем дышать. Проводите меня, пожалуйста!

Петра Штайнбах села на кровати, услышав в коридоре чьи-то шаги. В ее комнате в инфекционном отделении загорелся свет.

– Эли! – поразилась Петра. – Что ты здесь делаешь?

Каплан прошел к ней через шлюз. Он был сейчас в защитном костюме.

– Не сердись на меня, Петра, что я разбудил тебя в такую пору. Мне очень нужно с тобой поговорить.

Для начала он начал убирать со стола на подоконник эскизы, чертежи, выкройки, газеты и журналы. Петра спрыгнула с постели и в ночной рубашке подбежала к нему:

– Что ты такое делаешь? Мне все это завтра утром понадобится. Ты все перепутал, как я теперь разберусь! Обалдел ты, что ли, Эли!

– Когда-то это был стол Тома, – сказал он.

– Да, и что с того? Когда это было?

Не обращая внимания на Петру, Каплан сел на стул, включил компьютер-терминал и вложил в него дискету. Быстро заколотил по клавишам. Аппарат тихонько загудел.

– Вот это мне нравится, – сказала Петра. – Целыми днями никто из вас ко мне не заглянет. Я хочу сказать, в последнее время. И вдруг ты являешься посреди ночи, будишь меня. Нет, я правда рада всем, кто ко мне приходит. Но ты, по-моему, рехнулся. – Она принялась складывать эскизы в стопочку. – Моя новая летняя коллекция. Нет, вы только подумайте! Я тут сижу, голову себе ломаю, разработала все варианты: и морской, и домашний, и деловой, и ностальгический. А вот смотри, идеальный летний костюм: блузка-жилетка и юбка – расклешенная, но на пуговицах…

– Петра!

– Что, Эли? Нравится тебе?

– Высший класс, – сказал он, не поднимая головы. – Колоссально. Но прошу тебя, ради всего святого, ложись в постель, будь умницей и помолчи.

Терминал гудел и гудел.

– Я уже все слезы выплакала, – сказала Мила примерно в час ночи. – Плачь не плачь, не поможет. Остается только молиться. Ну как он, Всевышний, допускает такое, ума не приложу! Прости, Господи, меня грешную! Ох, сударь, где же наша бедная крошечка? Никакие они не люди, изверги эти. Звери они дикие. Что это за жизнь такая? Нет, никакая это не жизнь, лучше б мне умереть, глаза б мои этого не видели. Поставить кофе?

– Вам лучше прилечь сейчас, Мила, – сказала Норма.

– А по чашечке кофе?

– После таблеток нельзя, – предупредил Барски.

– Тогда чай, – сказала Мила.

Когда она принесла на подносе чашки и сахарницу (Норма с Барски сидели в кабинете), зазвонил телефон. Барски схватил трубку – и тут же включился магнитофон.

– Ага, теперь трубку сразу снимаете, – услышал он искаженный мужской голос. – Уже лучше. Вы хотели услышать голос вашей дочери… – Через несколько секунд в трубке прозвучал сдавленный и дрожащий голосок Ели:

– Ян, Ян, они подарили мне книгу сказок! И сказали, что если ты сделаешь, что они от тебя хотят, угостят меня мороженым. Клубничным и шоколадным. Сколько я захочу.

И тишина.

– Вы хотели убедиться, жива ли она? Убедились? – проговорил незримый собеседник. – Она получит мороженого сколько пожелает, если вы не заупрямитесь. А если заупрямитесь – сами понимаете, что будет… – и связь прервалась.

– Это моя крошечка? – воскликнула Мила. – Вы, сударь, с моей крошечкой говорили?

– Да, она.

– Значит, живая! Дай Бог здоровья моей крошечке! И прости меня, дуру старую, за мои слова. Прости…

– Да замолчите вы наконец! – выкрикнул Барски.

Мила уставилась на него, вся дрожа от страха. Таким она его никогда не видела. Зазвонил телефон. Мила перекрестилась.

– Алло! – Барски прижал трубку к уху. – Вы засекли?.. Да, да, я подожду.

– Они знают теперь, откуда звонили? – спросила Норма недоверчиво.

– Да.

– Всевышний услышал мои молитвы! – воскликнула Мила.

– Откуда он говорил?

– Из телефонной будки на станции метро «Любекерштрассе». Со всех сторон туда слетаются патрульные машины. Мне велено ждать.

Ждать пришлось всего пять минут. После чего Барски снова услышал знакомый голос полицейского:

– Увы!.. Пусто.

– Но ведь вы сказали… станция метро «Любекерштрассе»?

– Да, сказал. Но когда мы подъехали, в будке никого не было. Трубка лежала на подставке, а рядом с ней стоял маленький мощный передатчик. По нему этот тип с вами и говорил. Телефонную будку он использовал как станцию-реле. Таких хитрецов я еще не встречал!

– И то правда, – сказал Барски.

Когда несколько минут спустя телефон зазвонил вновь, искаженный голос принялся его отчитывать:

– Сондерсен обещал мне, что розыску дали отбой. А сейчас к будке съехались шесть патрульных машин.

– Я за это не отвечаю!

– Передайте Сондерсену, что если мы убьем вашу дочь – вся ответственность будет на нем. Понятно?

– Да.

– А теперь слушайте меня внимательно! Пора передать материал нам. И как можно скорее. Позвоните Сондерсену и сразу же отправляйтесь в институт. Скажите вахтеру, что в семь часов утра к вам придет один молодой человек по имени Ханс Хегер. Повторите!

– Ханс Хегер.

– Он приедет на «мерседесе-500». Пропуск у него есть. Он его предъявит.

– Я никому никакого пропуска не давал.

– Я вас умоляю! У Хегера будет пропуск. Вахтер свяжется с вами. И вы скажете, чтобы Хегера пропустили. Мы будем за ним постоянно наблюдать. Если он, вахтер, хоть раз бросит на нашего человека косой взгляд, вашей девочке конец, понятно?

– Да!

– Институт в такое время еще закрыт. Я про вашу клинику… Когда вахтер позвонит, скажете ему, чтобы открыл Хансу Хегеру входную дверь. Он возьмет у вас плату с материалом о вирусе и вакцине. Со всем материалом, поняли?

– Да!

– Конечно, когда вы извлечете ее из компьютера, она станет непригодной. Поэтому в девять утра вы поедете в филиал Дрезденского банка и возьмете из сейфа копии. Обе, которые вы там храните! Хегер поедет с вами, ему и передадите. Если Сондерсену вздумается вмешаться, мы убьем вашу дочь через три минуты. И это понятно?

– Да.

– В случае любых непредвиденных обстоятельств мы вашу дочь убьем.

– Господи ты Боже мой, я же на все согласен!

– Не кричите! Как только мы получим копии из банка, мы вашу девочку отпустим. Сондерсен отозвал всех своих людей. Это мы знаем. Ваша машина стоит у подъезда. Садитесь и поезжайте!

И снова в трубке короткие гудки. Барски позвонил Сондерсену в полицейское управление.

– Вы все слышали?

– Да.

– Если вы хоть что-то предпримете, на вашей совести будет смерть моего ребенка.

– Я не намерен ничего предпринимать.

Барски встал.

– Мне нужно в клинику, – сказал он Норме.

– Я с тобой.

– Исключено. Ты должна остаться здесь. Соображаешь, почему?

– Да, – сказала Норма.

Три минуты спустя она увидела через окно, как его «вольво», стоявший перед синим «гольфом», отъехал от дома. Улица в этот час была темной и безлюдной.

Аппараты в комнате Петры гудели. Эли Каплан сидел перед терминалом и время от времени нажимал на клавиши. Поглядывая на наручные часы, менял дискеты и опять нажимал на клавиши.

– Скажешь ты мне или нет, зачем ты сюда заявился? – крикнула Петра, лежавшая в постели. – Не молчи же, Эли!

Он не ответил. Компьютер тихонько гудел.

– Знаешь, как мне хочется с тобой поговорить. Если ты не обратишь на меня внимания, я закричу, да еще как!

– Миленькая моя, успокойся, помолчи!

– Ну как знаешь.

Телефонный звонок.

Норма сняла трубку.

– Да?

– Здравствуйте, фрау Десмонд, – сказал человек с железными нотками в голосе. – Я только хотел убедиться, уехал ли он один.

– Он уехал один. – И Норма почувствовала, как сердце ее бешено заколотилось. – Слушайте… слушайте… обменяйте нас!

– Что?

– Обменяйте меня на Елю! Скажите, что я должна сделать? Сондерсен нас слышит. За мной никакой слежки не будет, потому что иначе вы убьете ребенка. Я поеду, куда вы скажете. Возьмите меня и отпустите ребенка. Я вас умоляю!

– Почему вы хотите пожертвовать собой?

– Потому что я люблю Яна. Потому что, если с Елей что-нибудь случится, он этого не переживет. Я не только о вас говорю, мало ли что может случиться с ребенком, – зачастила Норма.

Мила Керб смотрела на нее и бормотала себе под нос что-то по-чешски.

– Барски тоже любит меня. В моем лице вы будете иметь заложника не менее важного, чем девочка. Девочка понятия не имеет, в чем дело. А я… я…

– Ну же! Ну!

– Моего мальчика убили в цирке. Я не могу примириться с мыслью, что погибнет еще один ребенок. Если вам так нужно, умру я… Но не дети, не дети!

– Один момент.

Норма села в кресло у письменного стола, прижимая трубку к уху. Она ждала ответа. И снова раздался голос неизвестного:

– Мы согласны. Мы вас обменяем. Выезжайте немедленно. И чтобы никто за вами не следил. Никто!

– Нет… нет…

– Вы в Гамбурге прекрасно ориентируетесь. Поезжайте по Зивекингсаллее до Хорнер Крайзель. У выезда на Любекскую автостраду остановитесь у первого виадука. Вы меня поняли?

– На шоссе у виадука.

– Правильно.

– А кто гарантирует, что вы не убьете нас обеих?

– Никто. Так едете вы или нет?

– Да.

Норма вскочила и побежала к двери.

– Фрау Десмонд! – воскликнула Мила Керб в отчаянии. – Фрау Десмонд! Сударыня!

Дверь квартиры захлопнулась за Нормой.

41

Она ехала по Бармбеккерштрассе на юг.

Ребенок, думала она, дитя, нет, пусть больше не гибнут дети!

Пусть случится что угодно, только не это. Нельзя, чтобы погибла Еля. Я люблю Яна. Я хочу помочь ему. Ему и его ребенку. Едет кто-нибудь за мной? Нет, на шоссе ни души, ни машины. Светофоры знай себе помигивают. В жизни всякое случается, думала она.

Знаменитый врач сказал мне однажды: человек многослоен. Да, поди разберись в человеке, подумала она. Я – репортер, об этой страшной истории мне известно очень много. Но я хочу знать больше, хочу знать, кто и где поставит точку. Что из того, если я погибну. В нашей профессии это не фокус. Ты всегда должна видеть, куда что может привести, говорил Пьер. Только жалкий репортер сдастся перед самым концом, если почувствует, что дело пахнет керосином. Что значит опасность? – любил повторять Пьер. «Жизнь всегда опасна для жизни», – цитировал он Эриха Кестнера.

Перекресток. Красный. Желтый. Зеленый глазок светофора. Да, человек многослоен. И нет смысла делать вид, будто ты лучше, чем есть на самом деле! Ты хочешь узнать, чем все кончится. И хочешь написать об этом. Значит, ты должна идти до конца.

И еще кое-что. Я люблю Яна, и поэтому мне страшно. Какое-то время я ничего не боялась. А теперь снова обрела страх. Страх перед этой любовью. Потому что знаю, что́ влюбленным на роду написано. Потому что я поклялась себе никогда больше не влюбляться. Ни в кого. А теперь я думаю, что если все кончится хорошо, и я не погибну, и он не погибнет, и Еля не погибнет, – пусть она будет, эта любовь. Рискнем! Хотя ты знаешь, чем это обычно кончается. Все равно рискнем. А если не суждено – пусть уж лучше погибну я. Пусть первой жертвой нашей любви буду я. И моим мучениям настанет конец. После смерти ничего не бывает. Ни счастья, ни горя. Как звучит, а?

Вот и автострада Любек-Берлин.

Скоро будет виадук, подумала она и вырулила в правый ряд.

Тишина. Какая тишина! Она откинулась на спинку сиденья и глубоко вздохнула. Обратного пути нет, подумала она. Я люблю, когда все ясно и просто, когда обратного пути нет. Какая звездная ночь! Завтра опять будет чудесный день. Так, здесь надо остановиться.

В ветровое стекло постучали. У машины стоял человек в куртке с наброшенным на голову капюшоном, в котором были прорези для глаз и рта. Взмахнув рукой с пистолетом, он как бы дал ей понять: давай вылезай!

Она вышла из машины и увидела позади «гольфа» второго, тоже в куртке с капюшоном. А на обочине стоял грузовик. Второй подозвал ее к себе и слегка подтолкнул пистолетом в спину, она пошла к грузовику и сама забралась в кузов. Ей заломили руки за спину и защелкнули наручники. При этом никто не проронил ни слова. Норма сидела на полу спиной к боковому борту. Кто-то завязал ей глаза, хлопнула дверца кабины шофера, кто-то трижды постучал. Взревел мотор, и машина тронулась с места.

В клинике у Барски зазвонил телефон.

– Да?

– Сударь, сударь! Слава Богу, наконец-то! Я уже три раза звонила! Это Мила говорит.

– Я звонил по другому телефону вахтеру, Мила. Я только что вернулся сюда. Что у вас?

– Фрау Десмонд пропала.

– Что значит «пропала»?

– Только вы, сударь, уехали, опять телефон, опять звонок. Какой-то мужчина. Хотел проверить, дома ли фрау Десмонд. Или с вами поехала.

– И?..

– И фрау Десмонд стала умолять, чтобы они поменялись.

– Чтобы что?

– Чтобы они нашу крошечку на нее поменяли.

– Боже правый!

– Они чего-то там подумали, а потом ей сказали, что ладно, мол, они поменяют.

– Откуда вы знаете?

– Ну как, потому что фрау Десмонд такая счастливая была. И все время повторяла «спасибо», «спасибо». И сразу убежала. И в машину. И уехала. Сударь, они правда отдадут нашу крошечку?

– Не знаю, Мила.

– Пресвятая Богоматерь, вы не верите?

– Ну почему, верю, может быть…

– Тогда они поменяют. Я вас больше беспокоить не стану, сударь. Подожду, может, чего узнаю. Храни вас Господь, сударь. И крошечку нашу. И фрау Десмонд. Спаситель наш! Сжалься над ними!

И положил трубку. Норма, мысленно обратился к ней Барски, думаешь, от этого мне стало легче?

Автострада, догадалась Норма. Мы едем по автобану. Это я чувствую, слышу. Уже примерно час двигаемся по автобану. По какому? Понятия не имею. Тот тип, что надел на меня наручники и завязал глаза, сидит вместе со мной в кузове. Я чувствую это.

Он не шевелится. Я даже не слышу его дыхания. Но он здесь. Я знаю. Кто-то сел в мой «гольф» и увел его с шоссе. Мне уже завязывали глаза. Два раза в жизни. Оба раза во время интервью.

Один раз с шиитским шейхом в Бейруте. Другой раз – с противником «Бэби Дока» на Гаити. Сейчас водитель снижает скорость. И съезжает с автобана. Да, поворот, резкий поворот, еще один, и мы выехали на другую дорогу. Здесь другое покрытие. Более жесткое. Хотя это вполне может быть шоссе. Но с автобана мы точно съехали. Я начинаю терять чувство времени. Уже?..

Телефонный звонок. Барски бросил взгляд на часы. Ровно семь.

– Да?

– Господин доктор Барски?

– Да.

– Это Виллемс, ночной вахтер. Вы сказали, что в семь к вам придет господин Хегер.

– Верно.

– Он у меня. Пропуск при нем.

– Проводите его до двери. Скажите, что я сейчас спущусь и открою.

– Хорошо, господин доктор.

Сейчас мы едем по проселочной дороге. Она мягкая, скорее всего в лесу. И довольно круто спускается вниз. Водитель замедлил ход. А сейчас опять поднимаемся. Я как будто чувствую запах сосен – или мне только кажется? Нет, пахнет смолой. Это точно.

Запах смолы и вонь бензина.

Вахтер сел рядом с Хансом Хегером, худощавым мужчиной лет сорока. Он был в дорогом костюме, сшитом явно на заказ. И вел машину очень осторожно. Он не хотел допустить ни малейшего риска – в багажнике лежала плата из компьютера, негодная, но тщательно упакованная. Хегер был осторожным, предусмотрительным человеком.

Сейчас мы снова выехали на шоссе, подумала Норма. Оно идет мимо леса, безусловно мимо леса, потому что я слышу пение птиц.

Значит, уже рассвело.

Все остановились. Меня вытаскивают из кузова, ставят на землю. Да, точно, лес недалеко. Как легко здесь дышится после спертого воздуха кузова. Так, теперь они подсаживают меня на скрещенные руки и куда-то несут. Да, я сижу у них на руках. Наверное, они поднимаются в гору. Потеют. Сильно потеют. И тяжело дышат. Теперь мы в каком-то здании. Пахнет бетоном. По́том и бетоном. Они спускаются вниз по лестнице. Три ступеньки. Четыре, пять. Теперь несут, наверное, по коридору. Теперь открыли дверь, протискиваются вместе со мной. Шаги звучат все более гулко. Наверное, мы в пустом огромном помещении. Снова что-то вроде двери. Где мы? В старом бункере. И снова протискиваемся в какую-то дверь. Застоявшийся запах табака. Они опускают меня на пол. Потом усаживают на стул. Пол под ногами – бетонный. Пахнет прелым. Оба уходят. Я остаюсь одна.

Я одна. Довольно долго одна. А как долго? Десять минут, два часа? Не могу сказать точно.

Наручники натирают мне запястья. Слышу чьи-то шаги. Они приближаются. Они близко. Совсем близко. Мужской кашель. Этот человек снимает с меня наручники. Видно, он следит за собой – пахнет дорогим одеколоном.

– Здравствуйте, фрау Десмонд, – произносит этот человек. – Мы с вами знакомы. Во всяком случае, знаем голоса друг друга.

Норма молчит.

– Здесь не слишком-то удобно. Сожалею. Но ничего другого предложить вам не могу. Не могу я, к сожалению, и снять повязку с ваших глаз. Сейчас вам принесут кофе и кое-что поесть. Я ваши чувства понимаю, для нас это тоже непривычная ситуация. Нам придется кормить вас. Причем с ложечки. И отводить вас в туалет. По-другому не получится. Вы уж извините. Здесь есть походная кровать. Видеть вы не сможете, но прилечь – пожалуйста, когда захотите. Насчет того, чтобы помыться, – это вряд ли.

Хочу вас проинформировать: доктор Барски во всем идет нам навстречу. Плата из института уже в наших руках. Код он нам тоже передал. Мы ждем теперь копий с результатами опытов из банковского сейфа. Разумеется, сначала наши специалисты проверят, тот ли это материал. Если захотите курить, скажите, вам дадут сигарету.

– Что с ребенком? – было первым вопросом Нормы.

Небольшой продовольственный магазин, принадлежащий супругам Августу и Дитлинде Аммерсенам, находился на Люнебургерштрассе в пешеходной зоне района Харбург, что на левом берегу Эльбы. Отсюда рукой подать до Черных гор, отрогов Люнебургской пустоши…

Август Аммерсен открыл магазинчик как обычно – ровно в семь утра. И к половине восьмого в зале собралось довольно много покупателей. У прилавка толпились мужчины и женщины, которых обслуживали сам Аммерсен и две молоденькие продавщицы.

Сначала никто не заметил девочку, вошедшую в магазинчик. Вид у нее был удрученный, она нетвердо держалась на ногах. Одна из стоявших у прилавка женщин резко и как-то неловко повернулась, столкнулась с девочкой, и та упала, тихонько вскрикнув.

Женщина опустилась рядом с ребенком на колени.

– Ох, извини меня, малышка, я не хотела… Ты откуда? Как тебя зовут? Боже, что у тебя за вид?

Бледная-бледная, с кругами под глазами, с всклокоченными волосами – вот как выглядела девочка. Она лежала на спине с широко открытыми глазами, потеряв от страха дар речи.

– Говори же! – воскликнула женщина, стоявшая рядом с ней на коленях. – Хоть слово скажи! Не бойся! Тебя никто не обидит.

Вокруг ребенка, лежавшего на цементном полу, собрались почти все покупатели.

– Она не из местных…

– Как тебя зовут?..

– Откуда ты пришла сюда?

– Скажи, как тебя зовут!

– Фрау Аммерсен, фрау Аммерсен, позвоните в полицию!

– И врача надо вызвать! Девочка не в себе! Посмотрите на нее!

– Ужасно! Бедная крошка!

– Наверное, она из семьи «гастарбайтеров»! Иначе не шлялась бы по улицам в такую пору!

– О Боже, Боже, она плачет!

– Смотрите, на запястье у нее запекшаяся кровь!..

– Я же говорю, она не в себе!

– Фрау Аммерсен, что же вы!..

– Звоню, звоню!..

– Меня зовут Еля Барски, – сказала маленькая девочка. – Пожалуйста, найдите папу.

– А ты номер телефона помнишь?

– Да.

– Говори!

Девочка ничего не сказала, а горько расплакалась.

– Какой номер телефона? Скажи нам! Какой номер телефона?

42

– Фрау Десмонд! – У ее кровати стоял мужчина.

– Да? – Она по-прежнему была в наручниках и с завязанными глазами.

– Сейчас мы вас отправим.

– Вы отпустите меня?

– Да. – От него пахло крепким мужским одеколоном.

– Каким же это образом? – удивилась она. – Вы же сказали, что потребуется оценка материалов специалистами.

– Мы ее получили.

– Какой сегодня день?

– Среда.

– А какое число?

– Восьмое октября.

– Восьмое октября? Утром восьмого вы привезли меня сюда. Сейчас что, день или вечер?

– Поздний вечер… Но перед отправкой мы должны сделать вам один укол. Поди сюда! – Послышались шаги, они все ближе, ближе – и Норма не на шутку испугалась. – Это не больно… – проговорил надушенный мужчина. – Времени у нас в обрез… Ну, давай!

Чьи-то руки ощупали ее, нашли молнию на юбке, расстегнули ее, сняли юбку, а потом и трусики.

– На живот, на живот лягте! – Она откатилась чуть в сторону и уткнулась лицом в подушку.

Кто-то дрожащей рукой протирал ей кожу на ягодице влажной ватой. И вот она ощутила укол.

– Все, проехали. Вы храбрая дама!

Она вдруг почувствовала жар во всем теле.

– Вам жарко, да?

Норма кивнула.

– Хорошо, значит, подействовало. – И, обратившись к делавшему укол, повысил голос: – Сматываемся! Все! Передай остальным! Мы с тобой последними. Через пять минут она уснет.

Я усну, подумала Норма, а тело ее будто свинцом наливалось.

– Будьте здоровы, мадам. И извините нас за несколько сомнительное обращение с вами. Другого выхода у нас не было.

«Сомнительное обращение». «Другого выхода у нас не было». Что они сейчас со мной сделают? Куда меня…