Текст книги "Ушли клоуны, пришли слезы…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

21

Редактор передачи «Мир в кадре» Йенс Кандер сказал:

– Я съездил на уик-энд в Дюссельдорф. Специально, на премьеру новой программы в «Ком(м)ёдхен».[29]29
  «Ком(м)ёдхен» – театр политического кабаре в Дюссельдорфе.


[Закрыть] Лоре Лоренц стала еще более великой, а все тексты для нее написал Мартин Морлок. От одного я просто оцепенел. Когда рождается ребенок, говорит Лоренц, является ангел и касается его губ руками – так сказано в Талмуде. Поэтому у каждого человека две полоски, идущие вниз от носа. Ты меня слушаешь?

– А как же, Йенс! – сказала Норма.

Она сидела в его кабинете на диванчике, обтянутом искусственной черной кожей. Как он бледен, подумала Норма. И вид у него куда более несчастный, чем в прошлый раз. Почему, собственно, он позвонил и сказал, будто у него есть важные новости, если сидит и восторгается новой программой этого кабаре? Видно, он попал в какую-то передрягу.

– И что дальше? – подстегнула она Йенса.

– Лоренц объясняет зрителям: ангел делает это, чтобы дитя забыло об истине. В момент рождения каждый ребенок якобы знает всю правду о мире и о себе. Вот почему появляется ангел и слегка касается его лица и губ – чтобы он забыл правду, иначе вся его предстоящая жизнь станет невыносимой пыткой. От этой мысли меня всего затрясло, веришь? Слушай дальше! Лоренц играет сценку: ангел, дескать, совсем рядом с ней. И она хочет прогнать его. Говорит: «Fly home ward, angel!» – «Воспари в небеса, ангел!» Сказок, мол, много, а времени у нас мало. Все мы в цейтноте. Не тревожься, ангел, мы обойдемся без тебя. «Кыш, кыш!» – хочет она его прогнать. «Ну, улетай же! Будь послушной птичкой!.. Так… Нет, не туда… Да, молодец…» Тебе правда интересно?

– Еще бы, – кивнула Норма.

А что ему скажешь, подумала она. Господи, что с Йенсом? Какая у него беда?

– Продолжай, почему замолчал? – поторопила она его с невинным видом.

– Ну да, а ангел никак от нее не отстает, понимаешь? Ей это противно. Потому что, говорит Лоренц, несколько простеньких истин об этом мире она уже разузнала.

Резко распахнулась дверь. В кабинет буквально влетел лысый толстячок и раздраженно закричал:

– Кто, мать-перемать, делает материал о Вальмане? Ты, Йенс?

– Не-ет…

– Обалдеешь с вами! – заорал толстяк. – А кто, скажи?! Трое наших операторов уже там! – и с силой захлопнул за собой дверь.

– Что это за история с Вальманом? – спросила Норма.

– А-а, он заявил сегодня в Бонне, будто проверка качества продуктов у нас в последнее время пошла на спад. За редкими исключениями… Это после аварии в Чернобыле-то!

– Ну и что?

– С одной стороны – ему не верят. А с другой – проверить не дают! Вечная история! Плюс наш собственный бедлам: одна редакция не знает, чем занята другая… Так на чем я остановился?

– На Лоренц. Когда она говорит, будто парочку истин уже узнала.

– Точно. – Лицо Кандера приобрело отрешенное выражение. – Она сказала, будто ей удалось выяснить, что именно является движущей силой в нашем мире. Сначала она думала – Глупость. Но она никого не подстегивает, она скорее сдерживает. Потом, говорит Лоренц, я по очереди внушала себе, что это Зависть, Страх, Ненависть или Жадность. Но и они всего лишь побочные явления. И уж никоим образом прогрессом не движет Любовь. В это не верят даже господин Войтыла и его слуга Хеффнер.[30]30
  Господин Войтыла – папа римский Иоанн Павел II; его слуга Хеффнер кардинал, член папской курии. Ироническая параллель с названием пьесы Б. Брехта «Господин Пунтила и его слуга Матти».


[Закрыть] В глобальном смысле Любовь вообще ни на что не влияет. Любовь – личное дело. Прекрасное, очень важное, но это чувство ни на что не влияет, повторяет Лоренц. Настоящая движущая сила этого мира, говорит актриса, таинственная власть, которая скрывается за всем, что нам известно, это…

– Ну! – не удержалась Норма. – Заканчивай!

– Ты реагируешь точь-в-точь так же, как и все, сидевшие в зале! – грустно улыбнулся Кандер. – Но Лоренц ничего больше не сказала. То есть не назвала эту движущую всем и вся силу.

– Почему?

– Потому что… Она провела рукой по своему лицу и прошептала: «Сейчас ангел коснулся меня… Так что я хотела сказать? Не помню, не знаю…» Понимаешь, Норма? Ангелу в конце концов удалось коснуться пальцами ее губ – и она забыла о главном… А если все так и происходит? Забывает человек о главном, и привет! Иначе я знал бы, почему я не знаю, кто я такой. А те, которые утверждают, будто бы они знают, кто они в действительности, – лжецы.

Ну, Кандер завел свою шарманку, подумала Норма. Осознать, кто ты и зачем ты? Что такое человек? Почему он так создан? Каждый несчастен по-своему…

– Я считаю, этим все и объясняется: почему сделанного не переделаешь, не исправишь и не улучшишь, почему никто не знает, зачем он явился на белый свет и почему все происходит так, а не иначе. Да?

– Скорее всего, Йенс, – сказала Норма.

Сил моих нет возражать ему, подумала она.

– Только по этой причине мы и миримся с нашей жизнью, – продолжал Кандер. – Потому что стоит нам вопреки воле ангела узнать хоть крохи правды, как мы сразу о ней забываем. Потому что мы не извлекаем никаких уроков ни из чего. Ни из чего!

– Что-то в этом есть, – кивнула Норма.

А у меня такое чувство, подумала она, что с годами многие из нас все глубже и тоньше постигают ужасающую правду жизни. Во всяком случае, я могу это сказать о себе.

– И тогда остается вопрос необыкновенной важности. – Худощавый мужчина, сидевший за письменным столом напротив Нормы, даже повысил голос: – Зачем мы вообще живем? Зачем все эти муки, если мы не способны ни поумнеть, ни стать приличными людьми, чуть более дружелюбными и менее озлобленными? Почему, Норма? Почему?

– Ай, Йенс, я тоже этого не знаю, – проговорила Норма с тоской. – Но неужели ты не можешь думать ни о чем другом? Не можешь перестать мучить себя и других?

– Нет, – ответил он обиженным тоном. – Чего не могу, того не могу.

– Ты сам себя губишь, дружок, – сказала Норма. – Это чистой воды безумие. Успокойся! Всем известно, что мы живем в собачьем мире. И ты не в силах ничего изменить. И я тоже. Никто не в силах!

– Но ведь мы просто обязаны что-то делать, Норма! – простонал он. – Иначе зачем мы живем?

– Да не знаю я, Господи ты Боже мой! – выкрикнула Норма, сама устыдившись своей внезапной истеричности. – Извини, Йенс, я не хотела тебя обидеть. Ты, конечно, прав.

У каждого свой пунктик, подумала она. Он желает знать, кто он такой, хочет улучшить этот мир. А для меня главное – докопаться, кто убил моего сына. Каждый зациклен на своем. Но ведь Йенс долгие годы был репортером, как и я. И каждый день нос к носу сталкивался с жизнью без всяких прикрас. Как он сохранил свою наивность и простодушие?

– Перестань, Йенс, – проговорила она резко. – Перестань заниматься самоедством. Не то еще свихнешься.

Он опустил голову и долго молчал.

– Не обижайся, – сказал он наконец. – Ты же знаешь, я зануда.

– Ты мой друг, – улыбнулась Норма. – Скажешь ты мне или нет, друг дорогой, зачем ты меня пригласил?

Кандер встал и принялся ходить по кабинету взад-вперед.

– Если помнишь, у нас из «Мира в кадре» пропал весь материал о похоронах профессора Гельхорна и его семьи.

Норма не сводила с него глаз.

– С тех пор нас постоянно навещают полицейские чины. Все они имеют вид big boss,[31]31
  Большой хозяин (англ.).


[Закрыть] Сондерсен тоже наведывался. Ты с ним, конечно, знакома.

– Да. Я ему эту историю и рассказала.

– Так я и думал. Но ни он, ни его люди у нас ничего не разнюхали.

– Знаю.

– Ну да, а теперь выясняется, что то же самое случилось в Париже.

Черные глаза Нормы сузились.

– Что еще случилось в Париже? И где?

– На обеих крупнейших телестудиях, «Премьер шен» и «Теле-2». Мы, европейские репортеры, почти все знакомы между собой, сама понимаешь. Мой старинный приятель Ален Перье работает на «Премьер шен» в таком же отделе, как и наш. Вчера вечером он позвонил мне. Не сюда, по домашнему телефону. У них, мол, случилось то же самое, что и у нас. В «Теле-2» тоже. Пропали пленка и кассеты.

– Какая такая пленка?

– Ну, для вечерней передачи теленовостей.

– И кошке понятно. С каким материалом, я тебя спрашиваю?

– Тебе что-нибудь говорит название фирмы «Евроген?»

– Да, – Норма тяжело поднялась со стула и тоже прошлась по кабинету.

«Евроген» – ведь об этой фирме упоминал Барски. На память мне пока жаловаться не приходится, подумала Норма. У них работает этот Патрик Рено, которому бедолага Том Штайнбах, уже больной, собирался передать всю документацию о последних опытах группы Гельхорна.

– Итак, «Евроген?» – напомнила она.

– У них неприятности. Да еще какие! Несколько месяцев они помалкивали, а потом кто-то не выдержал и устроил скандал. Ничего не попишешь, пришлось им созвать пресс-конференцию. Образовали комиссию для проверки всех фактов. Набежала куча журналистов. Задавали самые немыслимые вопросы. Пресс-конференцию снимали команды с «Премьер шен» и «Теле-2». И через час с небольшим весь материал исчез и в «Теле-2», и в «Премьер шен». Все французские воскресные выпуски только об этом и трубили. А сегодня, особенно, сказал Ален. Ты еще не слышала?

– Когда? Я только приехала в редакцию, как позвонил ты.

– Возьми «Фигаро», «Матэн» и прочее. Огромные анонсы: «Правительство пытается прикрыть преступников. Оно позволило похитить пленку».

– Господи ты Боже мой! Что у них там в «Еврогене» стряслось?

– Давай по порядку. Лаборатории находятся на территории госпиталя имени де Голля. Ребята из госпиталя держали язык за зубами до последнего. Короче, выясняется, что пятеро сотрудников «Еврогена», которые занимались рекомбинацией ДНК, заболели. И трое из них уже умерли. Остальных двоих ждет та же участь.

– Чем заболели?

– Неизвестной разновидностью рака, – сказал Йенс Кандер.

22

На столе в кабинете Барски лежала кипа французских газет. Жирные заголовки так и бросались в глаза:

ТАИНСТВЕННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В ГОСПИТАЛЕ ИМЕНИ ДЕ ГОЛЛЯ.

ПЯТЕРО – ЖЕРТВЫ ГЕННЫХ МАНИПУЛЯЦИЙ?

СЛУЧАИ ЗАБОЛЕВАНИЯ РАКОМ В ГОСПИТАЛЕ ИМЕНИ ДЕ ГОЛЛЯ.

СЛУЧАЙНОСТЬ ИЛИ ЗАКОНОМЕРНОСТЬ?

«ПРИЧИНА СМЕРТИ – ОШИБКИ В МАНИПУЛЯЦИИ» – УТВЕРЖДАЮТ ПРОФСОЮЗЫ.

ЧТО ПЫТАЕТСЯ СКРЫТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВО?

ЧТО ПРОИСХОДИТ В ЛАБОРАТОРИЯХ «ЕВРОГЕНА»?

Примерно два часа спустя, около тринадцати пополудни. Три человека углубились в чтение газет и не произносят ни слова: это Барски, Норма и Сондерсен.

– Господин Сондерсен, – прерывает общее молчание Норма. – Вам было что-либо известно об этих заболеваниях и смертях?

– Нет, – отвечает он, и в голосе его звучат печаль и гнев.

– Выходит, вы не знали об исчезновении материалов пресс-конференции в «Премьер шен» и «Теле-2» – как и в студии «Мир в кадре» после похорон Гельхорна?

– Нет.

– Удивительно, – безжалостно говорит Норма. – Я-то полагала, что, расследуя преступление, подобное нашему вы поддерживаете постоянный контакт с зарубежными коллегами.

– Вы не ошиблись, – ответил Сондерсен и отошел к окну.

– Как вас понять? – спросил Барски.

Сондерсен повернулся к ним спиной и ничего не ответил.

– Господин Сондерсен! – громко окликнула его Норма.

– Да.

– Доктор Барски задал вам вопрос.

По-прежнему стоя к ним спиной, сотрудник ФКВ глухо проговорил:

– Информацию я, конечно, получаю. Но, как я вижу, неполную. Послушайте. – Он резко повернулся к ним, и в глазах его появился недобрый блеск.

– Мы вас слушаем, – сказала Норма.

Мне, положим, жаль тебя, я тебе сочувствую, но так дело не пойдет. Если я тебе помогаю, помогай и ты мне. Или аннулируем наш договор, и я пойду своим путем – как всегда.

– Я… Я…

– Ну, ну! Что – вы? – криво улыбнулась Норма.

Надо натянуть узду, подумала она, не то пиши пропало!

– Вы вчера намекнули мне, фрау Десмонд, что я скрываю от вас какие-то сведения.

– Да, а вы ответили, что так оно и есть, но вы, дескать, не в состоянии пока ничего объяснить.

– И сегодня я в том же положении.

– А как насчет зла, с которым необходимо биться не на жизнь, а на смерть?

– Я так и поступаю, – сказал Сондерсен. Его руки сжались в кулаки.

– Однако боитесь сказать мне, кто мешает вам, – неумолимо гнула свою линию Норма.

– Норма, пожалуйста…

– Нет, Ян. Давайте говорить начистоту! – Она посмотрела Сондерсену прямо в глаза. – Если вы не имеете права сказать мне этого, то я имею право сказать вам: пользуясь своим влиянием, французское правительство позволяет похитить пленку, а не просто закрывает глаза на совершенное преступление. Когда вы приступили к расследованию, вы тоже получили определенные указания из правительственных кругов – что можно, чего нельзя. Кого вы имеете право преследовать, а от кого должны держаться на пушечный выстрел. Разве я не права, господин Сондерсен? Я достаточно долго занималась журналистикой, чтобы не сопоставить факты, которые налицо.

Сондерсен промолчал.

– Вы не обязаны отвечать. Все и без того ясно. Оба правительства действуют согласованно. И, догадываюсь, хорошо осведомлены и другие правительства, по крайней мере, некоторые. Французы в данном случае слегка промахнулись. Бонн был похитрее. Кто бы мог подумать! Хотя гадать на кофейной гуще тут не приходится: в вашем лице государство обрело абсолютно лояльного криминалиста, господин Сондерсен. На человека вашего склада Бонн может вполне положиться!

Я хотела довести тебя до бешенства, подумала Норма, чтобы ты вспылил и раскололся в конце концов. Не удалось. Даже мои последние слова тебя не задели. Что же это за грязная история, если ты намертво стиснул зубы?

– Поверьте, я вам симпатизирую от всей души, – сказала она. – Бедный господин Сондерсен! Вы останетесь лояльным при любой погоде, да?

Заходить дальше я не имею права, подумала Норма. И без того он стоит передо мной как оплеванный.

Сондерсен поднял на нее глаза. Лицо его казалось безучастным.

– Ладно, тогда послушайте, что я вам скажу. Я говорила, что восхищалась вами, потому что вы борец… Нет, дайте мне высказаться до конца! Вы и есть борец. И я продолжаю восхищаться вами. Даже больше, чем прежде. Но мне-то Бонн ничего не запрещал! Да я и не смирилась бы ни с какими запретами. Я в более выгодном положении, нежели вы. Пока они меня не убьют, я не оставлю попыток вывести террористов на чистую воду. И разобраться в том, кто их хозяева. Потому что это они убили моего сына. В силу этих обстоятельств я обещаю вам с сегодняшнего дня взять на себя то, что не можете или не имеете права сделать вы. Обещаю вам то же и от имени доктора Барски. Вы согласны, Ян?

Тот кивнул.

– Макс Планк сказал однажды: «Истина никогда не побеждает. Просто умирают ее противники». Какая мысль! Но мы не можем ждать, пока они вымрут. Чересчур долго ждать. Не доживем мы до этих времен. Мы не можем ждать, пока победит истина. Однако схватить негодяев за шиворот мы можем! И найти их хозяев тоже! У земного зла есть имя и адрес. Я не я буду, если не назову эти адреса!

– Прекрасно сказано, – одобрительно кивнул Сондерсен.

– Бросьте вы, – махнула рукой Норма.

В дверь постучали, и на пороге появилась фрау Ванис, секретарша Барски, та, что постарше. У нее был совершенно растерянный вид.

– Прошу прощения, – проговорила фрау Ванис, – тут один посетитель… Я объяснила ему, что вы никого не принимаете, господин доктор. Он и слышать ничего не хочет, не уходит. Говорит, что… – В этот момент ее отодвинули в сторону и мимо нее в кабинет прошел высокий мужчина атлетического сложения. Оглянувшись на фрау Ванис, он проговорил по-немецки с отчетливым французским акцентом:

– Выйдите отсюда! И закройте за собой дверь.

Фрау Ванис с ужасом уставилась на Барски.

– Выйдите, прошу вас, – сказал тот.

Секретаршу словно ветром сдуло.

– Кто вы такой? – спросил Барски.

Высоченный широкоплечий мужчина с внешностью боксера-профессионала с вызовом проговорил:

– Мое имя для вас пустой звук. А вы, значит, доктор Барски?

– Он самый.

– Предъявите документы!

– Что, что?

– Документы предъявите, слышали? Какая-нибудь бумажонка у вас да найдется. Кредитная карточка. Водительские права.

– Сначала предъявите свои документы.

– Не валяйте дурака, – рявкнул великан. – Либо вы их мне предъявите, либо не получите письмо от вашего приятеля Патрика Рено.

– Один момент, – выступил вперед Сондерсен. – Я из федерального криминального ведомства. Моя фамилия…

– Плевать я на нее хотел, – отрезал атлет. – Желаете получить письмо, доктор? Тогда покажите документ.

Барски достал из внутреннего кармана пиджака водительское удостоверение и протянул великану. Тот внимательно изучил его, сравнил фотографию с оригиналом, бросив на Барски свирепый взгляд, и махнул рукой.

– Порядок. Вот! – Он вернул Барски удостоверение вместе с письмом. – Мадам, месье… – и прежде чем кто-то из троих успел отреагировать, он покинул кабинет.

А Барски сейчас же вскрыл конверт и громко прочел вслух:

«Париж, четырнадцатое сентября восемьдесят шестого года.

Мой дорогой Ян, податель этого письма – наш друг, и ты можешь полностью на него положиться. Почтовому ведомству я имею основания не доверять. Звонить тебе мне запретили. Однако нам необходимо посоветоваться. Письмо ты получишь завтра, в понедельник, около полудня. Прошу тебя приехать вместе с фрау Десмонд в Баденвейлер не позднее, чем во вторник, шестнадцатого сентября – при любых обстоятельствах. Остановитесь в отеле „Ремербад“. Там я найду способ выйти на вас. Ты догадываешься, о чем пойдет речь.

Всегда твой Патрик.

P. S. Когда прочтешь письмо, сожги его».

– Узнайте немедленно у вахтера, как этот человек сюда попал. Мои люди, которые дежурят перед больницей, наверняка видели его на входе и сумеют встретить.

Барски набрал номер телефона вахтера. Описал внешность великана.

– Да… Это был он… Что?.. Из службы срочной доставки медикаментов?.. И что?.. Кровь и сыворотку?.. Куда? В хирургию? Обратите на него внимание, когда он будет возвращаться и зажгите контрольную лампочку над входом… Что? Уже прошел? Не может этого быть! Не мог он так быстро… Нет, нет, все в порядке. Благодарю вас. – Барски положил трубку. – Он только что вышел из здания. Номер машины вахтер не запомнил. И что теперь?

Сондерсен медленно проговорил:

– Сожгите письмо вашего друга, доктор. И постарайтесь первым же поездом уехать в Баденвейлер вместе с фрау Десмонд.

– Почему он выбрал именно Баденвейлер? – спросила она.

– Мать Патрика живет в Кольмаре. Это на другом берегу Рейна. Наверное, он сейчас там… Вы будете под защитой моих людей. Мы, конечно, присмотрим и за Рено, – сказал Сондерсен. – Обещаю вам. Если не смогу это пробить, я устрою наверху неслыханный скандал. Ничего, не беспокойтесь – пробью!

– Спасибо за Рено, – сказала Норма. – Все в порядке. В чем я и не сомневалась.

– Да, я тоже благодарю за Патрика, – присоединился к ней Барски.

– Чтоб их черти разорвали! – неизвестно в чей адрес выругался криминальоберрат Сондерсен.

23

– «В Южном Шварцвальде находится небольшой курорт Баденвейлер, – читала Норма рекламный проспект. Они с Барски сидели в медного цвета гостиной отеля „Ремербад“. – Он соотносится с Баден-Баденом примерно так же, как Камерный театр соотносится с Большим драматическим. Все в нем дышит уютом и покоем. С лесных тропинок можно заглянуть в Швейцарию и в Эльзас. Здесь я любил разбить палатку и вдыхать полной грудью смолистый воздух…» – Норма опустила проспект. – Это написал Рене Шикеле. С двадцатого по тридцать второй год он жил в Баденвейлере. А потом из-за нацистов эмигрировал. Поселился на время в Южной Франции, в «царстве света», как он пишет, – совсем тихо проговорила она.

– Мы с вами тоже там были, – так же тихо ответил он.

Норма кивнула.

– Шикеле умер в сороковом в Ницце. Нет, честное слово, в Ницце, вот написано. Впоследствии прах перевезли сюда, в дорогой его сердцу Баденвейлер. И теперь он покоится совсем неподалеку отсюда, на кладбище маленькой деревеньки Липбург. Будь оно проклято, нацисты изгнали и убили лучших из лучших! И видит Бог, не только евреев!

Барски даже руками развел.

– Норма, дорогая, о чем вы? Тогда как же быть нам, полякам? Нужно уметь прощать. Забывать – никогда. Но прощать! Иначе жить нельзя.

– Вы правы, Ян, – сказала Норма. – Только я так не умею.

– Ничего, научитесь. Должны научиться. Мне тоже пришлось. Я помогу вам, идет?

– Идет. – Она улыбнулась.

Он на мгновенье положил свою руку на ее.

– Не прогуляться ли нам немного? До встречи с Патриком еще есть время.

Они поднялись и вышли из «Ремербада». Это было в начале четвертого, 16 сентября 1986 года. В Штутгарт они прилетели из Гамбурга рейсовым самолетом, а там Барски взял напрокат машину. До Баденвейлера они быстро доехали по федеральному шоссе Штутгарт – Базель.

– Какие дивные места! – сказал Барски.

Они любовались маленьким городком с его уютными кварталами в старонемецком стиле и красавцем-отелем «Ремербад». Это внушительное здание с белым фасадом представляло собой что-то вроде музея прекрасных вещей: старинной и ультрасовременной мебели, картин и разного рода дорогих безделушек. Номера, заказанные по телефону, были обставлены с тонким вкусом, как и весь отель, который с первого для своего существования находился в собственности одной семьи, это им доверительно сообщил портье.

Сейчас они неторопливо прогуливались по большому парку, обошли бассейн, вокруг которого под голубыми тентами сидели за столиками гости Баденвейлера, миновали теннисные корты и другие спортивные площадки, ненадолго остановились перед сказочной красоты домиком для детских игр, на котором висела табличка: «Вход для взрослых – только в сопровождении детей». Они шли рядом молча, и Норма думала: как великолепен этот мир, как он прекрасен – несмотря ни на что, да, несмотря ни на что.

Вернувшись в отель, они выпили по чашечке чая в Голубом салоне. Снаружи доносились радостные возгласы детишек и стук теннисных мячей – здесь царили мир и покой. Иногда ощущение незыблемого покоя испытывали и мы с Пьером, подумала Норма. Где именно это было, не суть важно. Правда, ощущение это всегда бывало мимолетным. И вдруг все, что ее окружало: тишина, мир и покой, красота отеля и природы – показалось ей эфемерным, нереальным. Она словно вернулась в действительность с далекой звезды – и сразу успокоилась. В некотором смущении взглянула на Барски, а тот как раз протянул ей свежий номер «Нью-Йоркера», открытый на предпоследней странице, и указал на рисунок: два премилых черно-белых медвежонка-панды озабоченно оглядывали друг друга. Подпись под рисунком гласила: «Сомневаюсь, что это подходящий мир, чтобы в нем стоило жить».

Перелистав еще несколько газет, Барски вдруг неожиданно нервно бросил:

– Скажите на милость, Франция временно приостанавливает въезд без виз для всех иностранцев, кроме граждан стран СЭВ и Швейцарии.

– Из-за террористических актов в Париже? – спросила Норма.

– Да. Хотя у террористов почти никогда не бывает поддельных документов.