Текст книги "Ушли клоуны, пришли слезы…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

16

Турбовинтовой лайнер Люфтганзы рассчитан на сорок четыре пассажира. Но больше половины мест в салоне оказались незанятыми. Норма сидела рядом с Вестеном, за ними устроились четыре охранника. Сейчас самолет летел над Нормандией. Широкая равнина была залита светом заходящего осеннего солнца. Воздух чистый, прозрачный. Вылет рейсового самолета из Франкфурта задержался, так что им неожиданно крупно повезло.

– Как ты себя чувствуешь, Алвин?

– Преотлично, дорогая моя. – Пожилой господин улыбнулся.

А она подумала: эта улыбка, этот шарм присущи ему одному.

– Жизнь идет кругами, – сказал он. – Когда ты стареешь, когда совсем состаришься… ты все равно что ходишь и ходишь по кругу. И возвращаешься к самому началу. Возьми Гернси! Мальчишкой я прочел один роман, который меня буквально потряс. Если бы меня спросили о моих пяти любимых книгах, я обязательно назвал один из романов Хемингуэя и эту книгу.

– Какую?

– «Труженики моря» Виктора Гюго. – Вестен по-прежнему улыбался. – Ты ее не читала?

– Нет. Вообще-то я думала, что знаю всего Виктора Гюго. Непростительное заблуждение, правда?

– Нет тебе прощения! Хотя подучиться никогда не поздно… Да, когда я ее читал мальчишкой, у меня уши горели. А сейчас мы летим туда, где она была написана. Ты ведь знаешь, что Гюго, будучи депутатом парламента, выступал как левый реформатор. И после провозглашения Второй империи вынужден был бежать.

– Это я помню, – сказала Норма. – В изгнании ему пришлось прожить, по-моему, лет двадцать. С тысяча восемьсот пятьдесят первого по тысяча восемьсот семидесятый. И большую часть этого долгого времени – Господи помилуй, ну, конечно, – на Гернси.

– У тебя прекрасная память, – похвалил он.

А она подумала: как же я люблю его. Он один из самых утонченных людей в мире.

– Годы на Гернси были временем расцвета его творчества – здесь, в эмиграции, он написал немало книг, в том числе и «Тружеников моря». Герой романа – сын француженки, который после поражения революции эмигрировал на Гернси. Его зовут Жильят. Одинокий человек, он трогательно любит дочь судовладельца Дерюшетту. Гюго показывает, как человек борется против всесилия моря. Как он стремится подчинить себе воду, огонь и воздух в своей отчаянной попытке спасти машину с выброшенного на берег парохода. Эту его попытку Гюго назвал Илиадой одиночки. Борьба одинокого человека против стихии… Упрямцы – это сильные духом, – писал Гюго. – И только те, кто способен сражаться до конца, – только они и живут полной жизнью.

Она взяла его за руку. Со смертью этого человека умрет целая эпоха, подумала она. Он и есть сам Жильят. Он всегда боролся не зная устали. И будет бороться не зная устали до самой смерти. И ее охватило острое чувство тоски и глубочайшего уважения.

– Жильят спасает машину, – продолжал бывший министр, – но в любви ему не повезло. Пока он борется с природой, его Дерюшетта влюбляется в молодого пастора из рыбацкого селения, в Эбенезера Кодре. «Море отдаст, но женщина не отдаст, – написал Гюго в письме одному другу. – Во имя любви Жильят идет на все. Эбенезер красив душой и телом. И ему достаточно появиться во всем блеске этих качеств, чтобы победить. Жильят тоже обладает этими качествами, но все это у него скрыто под маской вечного труженика. И величие становится причиной поражения…»

Турбины напевали свою тихую песню. Сейчас самолет летел над золотистыми и темно-зелеными полями, над густыми лесами, небольшими городами.

– Да, причиной его поражения, – повторил Вестен. – Перед восходом солнца недалеко от рифа, куда выбросило пароход, Дерюшетта поклялась Жильяту в любви. И теперь Жильят опасается, что, если он напомнит ей об этом, она будет несчастлива вдали от Эбенезера. Он помогает им тайно обручиться и покинуть Гернси, хотя после потери Дерюшетты жизнь его становится пустой и бесцельной… – Вестен понизил голос. – Вблизи острова есть утес, – продолжал он, глядя вниз на цветущие долины. – Но добраться туда можно только во время отлива…

Как далеки отсюда его мысли, подумала Норма. Он словно перенесся в давно прошедшие времена.

– …и там в скале пещера… В ней часто подолгу сиживал Жильят… И вот сейчас он снова сидит в пещере – это уже перед самым концом – и смотрит вслед судну, на котором уплывают Дерюшетта и Эбенезер. Начинается прилив, вода все прибывает, а он сидит, словно окаменев, и смотрит вслед судну, а вода все поднимается и поднимается, и вот уже не видно ничего, кроме накатывающих на берег острова волн и ровной поверхности моря…

Вестен умолк.

Чуть погодя послышался голос из динамика:

– Уважаемые дамы и господа! Через несколько минут мы пролетим Сен-Мало и достигнем Ла-Манша. Вы увидите острова Гернси, Олдерни и Сарк, а также несколько островов-утесов. В пятнадцать двадцать мы точно по расписанию приземлимся на аэродроме Гернси. Благодарю вас за внимание.

– Знаешь, что особенно порадовало Гюго, когда книга вышла в свет и имела огромный успех? – спросил Вестен. – Поздравления английских моряков. Они благодарили его за то, что он так точно и подробно описал их жизнь. Гюго ответил пространным письмом. – Вестен снова понизил голос. – Я точно не помню, но смысл был вот какой: я один из вас. Я тоже моряк, сражающийся с пучиной. Мое чело тоже освежает морской ветер. Меня знобит, я весь продрог, но я улыбаюсь и иногда, как и вы, пою песню – песню, исполненную горечи… Я – потерпевший крушение лоцман, который не ошибался, доверяя компасу, но которого перехитрил океан…

Да, подумала Норма, это ты, Алвин.

– Но я сохраняю выдержку, я не сдаюсь…

Да, да, да, Алвин.

– …я не знаю страха перед деспотами, не страшусь бурь. Пусть вокруг меня воют все волки тьмы – я выполню свой долг…

Да, в этом ты весь, весь, всю свою долгую, трудную жизнь, подумала Норма. Сейчас она опять держала его за руку. Когда они пролетели Сен-Мало, Норма посмотрела вниз и увидела, что они уже над Ла-Маншем – вода слепила с такой силой, что она невольно зажмурилась.

17

Пройдя по небольшому летному полю, они вошли в холл маленького аэровокзала. Проверка документов отняла много времени. Стоя перед застекленной стеной, Норма видела старые пальмы в большом парке, лимонные деревья и пинии, здесь росло множество фуксий, камелий, гортензий и других цветов. Ей вспомнилась Ницца, цветы и деревья под изумительным небом Лазурного берега, и снова ее охватило это удивительное чувство уединенности и сладкого головокружения. Чему ты удивляешься, дуреха, все это растет и цветет здесь потому, что рядом протекает Гольфстрим. А все-таки странно, подумала она, та же пышная красота, то же неистовство красок.

Мужчины ходили здесь в беретах, как французы, наряду с английским здесь объяснялись по-французски и вдобавок на каком-то напоминающем французский диалекте.

К ним подошел какой-то человек в костюме цвета хаки.

– Вам, очевидно, потребуется такси, – весьма любезно и в то же время не допускающим возражения тоном проговорил он. – У нас их много. Рекомендую взять японский «лендровер». Места для всех хватит!

Он перехватил чемодан у Вестена и направился впереди всех к хромированной машине на высоких колесах. У него были повадки британского офицера и джентльмена, сходство довершала манера подкручивать кончики своих пышных усов.

– Роджер Хардвик, – представился он, когда они попросили отвезти их к «Крылу ангела». – А, вы гости мистера Милленда, – сказал он, подкручивая усы. – Он ваш друг?

– Да, – сказал Вестен. – Он пригласил нас в гости. Скажите, какой, в сущности, на острове официальный язык?

– В общем – английский, – ответил Хардвик. – Но совсем недавно это был французский, и до сих пор во время официальных церемоний и в судебных инстанциях документы подписываются на французском языке тоже. А в церквах после английских молитв их читают и по-французски.

– А что это за странный диалект, на котором здесь разговаривают?

– Патуа, – ответил Хардвик. – Это патуа. Можно сказать, пережиток тех времен, когда здешние жители были подданными нормандского герцога. Norman French. Средневековый французский. Здесь, на юге Гернси, многие говорят на патуа. Особенно в пабах и пивных. В последние годы на Гернси образовались целые группы людей, говорящих исключительно на патуа. Кто-то фрондирует, а кто-то искренне хочет вернуть к жизни древнюю культуру и традиции. Делают одно, а стремятся к разному. Вы – немцы?

– Да, – подтвердил Вестен.

– Ну и заваруха здесь была во время войны, при немцах, – сказал Хардвик. – Мы жили в оккупации. Сами представляете. А с конца сорок четвертого года фрицы у нас так голодали, что до мая сорок пятого им помогал продуктами Международный Красный Крест. Они были совершенно отрезаны от всякого снабжения. Вы не обижаетесь, что я так говорю?

– Ничуть, – ответил Вестен. – А теперь у вас много немецких туристов, не так ли?

– Хватает, – сказал Хардвик. – Учтите, что налоги у нас не превышают двадцати процентов. Так что иностранной публики здесь предостаточно. Многие живут на маленьких островах. Кроме того, есть масса подставных фирм. Да, а сейчас мы выезжаем на одну из самых красивых улиц, рю де л’Эглиз. Между прочим, – продолжал словоохотливый водитель и гид, – когда война закончилась, Ричарду Хьюму был всего год. Нам война обошлась в мировую империю, а вам – в раздел страны и «экономическое чудо». Похоже, проигравшие в этой войне оказались в выигрыше. У нас никто против немцев ничего не имеет, что было, быльем поросло. Да и то сказать, эти солдатики к нам не по своей воле пришли. Правда? Может, только некоторые… Э, война – самое пакостное дело в мире. У вас есть великий поэт – Брехт. То-то вы удивились, что я его знаю? А? Вот, и Брехт написал, что война не сама по себе приходит, как дождь, а ее делают те, кто хочет на ней нагреть руки. Великий он человек, Брехт.

– О да, – согласилась Норма.

– Вы что-то начали о Ричарде Хьюме? – спросил Вестен.

– Ах да, – спохватился Хардвик. – Он еще мальчишкой начал собирать брошенное немецкое оружие. Фрицы оставили в пещерах и закопали в ямах много совсем нового оружия. У них здесь был даже подземный госпиталь. Ну, Ричард таскал отовсюду помаленьку. Видите эти два маленьких коттеджа за кладбищем? Это, между прочим, Музей немецкой оккупации. Хьюм оттащил туда тридцатисемимиллиметровую зенитку и даже башню французского танка фирмы Рено. Это я вам только парочку крупных экспонатов назвал.

– Башню французского танка? – удивился Вестен. – А как он сюда попал?

Хардвик рассмеялся.

– После победы над французами немцы перевезли сюда и французские танки, и много разного другого добра. А теперь все собрали в музее. Смешные люди, правда?

– Смешные? – переспросила Норма. – Скажите лучше – сумасшедшие.

– О’кей, пусть будет – сумасшедшие, – кивнул Хардвик. – Я не против, мэм.

Через несколько минут они оказались на берегу. Море слепило глаза.

– Прекрасный вид отсюда, да? – сказал Хардвик. – Будь я проклят, если не прекрасный!

Над маленькой рыбачьей гаванью Бон-Репо и над водой кружили тучи птиц. От их крика не было ничего слышно на расстоянии нескольких шагов. Чуть поодаль – прибрежные укрепления, построенные солдатами вермахта. Норма даже испуганно вздрогнула при их виде. И на сей раз Вестен положил свою руку на ее и посмотрел в глаза, словно желая утешить. Она взяла его руку, прижала к своей щеке и подумала: как же я люблю его! И как мало ему осталось жить, как коротка жизнь вообще, и сколько злых дел за столь краткое время успевают совершить множество людей!

Дома городка были построены из камня, ограды сложены из каменных блоков; Норма видела мужчин, которые чинили сети или возились у своих лодок, балующихся детей и старых женщин в черных одеяниях и черных платках, которые торопливо семенили по узким переулкам. За маленькими столиками уличных кафе рыбаки играли в кости. Сколько вокруг пальм, фиалок, роз, фуксий и кустов дрока! Хардвик выехал из рыбачьего поселка. Дорога вела к западной части острова.

– Вот там риф, куда выбросило пароход, Норма, – тихо проговорил Вестен. – Там «труженик моря» спас с погибшего судна дорогую машину. Дороги туда нет, но мы поднимемся на гору, на Монт-Эро. С Монт-Эро мы увидим то, о чем рассказал Гюго: место битвы Жильята с силами природы. И тот самый утес, на котором он сидел у входа в пещеру, пока море не поглотило его.

– О’кей, мы на месте, – сказал Хардвик. – Это и есть «Крыло ангела».

Они остановились перед большим садом без ограды, в глубине которого стоял дом, построенный в типично английском стиле. На всех четырех углах крыши – дымоходы от каминов. И здесь в саду полным-полно цветов, а перед самым входом, как верные часовые, стояли три могучих дуба. Их ветви свешивались над домом.

Перед ним – с десяток машин, у которых переминались с ноги на ногу несколько местных полицейских и людей в штатском. Некоторые из них – с автоматами в руках.

– Боже милосердный, – проговорил Вестен и, не выдержав, крикнул: – Доктор Милленд!

К нему подошли Норма с телохранителями, которые достали свое оружие. Над головами кружило множество чаек, тоже, казалось, чем-то встревоженных. Хардвик, не сказав ни слова, уехал на своем «лендровере». Из дома вышло двое мужчин.

– Вот они! – сказал Карл Сондерсен.

А второй мужчина крикнул издали:

– Привет, Норма! Это я!

– Ян! – поразилась она. – Вы же сказали, что из клиники вы ни шагу? И вы то же самое сказали, господин Сондерсен! Как вы нас опередили?

– На самолете ФКВ, – ответил Сондерсен. – Из Гамбурга – прямо сюда. Примерно через полчаса после разговора с вами, фрау Десмонд.

– А где Милленд? – прервал его Вестен. – Неужели с ним что-то случилось? Несмотря на вашу охрану?..

– Да, – сказал Сондерсен, злой и удрученный. – Его застрелили. Здесь, под дубом, перед собственным домом.

18

Они вошли в большую гостиную. Охранники остались снаружи. Мебель в комнате солидная, стильная. Перед огромным камином – мягкие кресла, справа от окна – бар, на стенах красивые литографии в рамках. Дверцы всех книжных шкафов распахнуты, ящики письменного стола выдвинуты. По всей комнате разбросаны документы, деловые бумаги, конверты.

Вестен с трудом добрался до широкого дивана. Лицо у него стало мертвенно-бледным.

– Алвин! – воскликнула Норма. – Ты себя опять плохо чувствуешь?

Он улыбнулся.

– Дай мне пару таблеток. Тех, что ты взяла у врача в Гамбурге. И запить принеси. Только не воду, пожалуйста, виски! Там, в баре, наверняка стоит несколько бутылок виски. Милленд их приготовил для встречи, я знаю…

Норма поспешила за стойку бара, перед которым выстроилось шесть высоких табуретов. Взяв бутылку, налила немножко виски в узкий стакан.

– Побольше налей, дорогая, – проговорил бывший министр, у которого лоб покрылся испариной. Проглотив таблетки, отпил виски из стакана. Он стал вытирать лоб, остальные озабоченно на него смотрели. – Подождите минутку, – проговорил Вестен, пытаясь вздохнуть полной грудью.

– То, что вы сделали, просто безобразие, по-другому не скажешь. Вам нужно в больницу! – возмутился Сондерсен.

– Совершенно с вами согласен, – сказал Вестен. – Безобразие и безответственность.

Он сидел не шевелясь и старался дышать спокойно и ровно. Никто не произносил ни слова. Примерно через минуту лицо Вестена порозовело. И он привычно властным голосом спросил:

– Как это могло произойти?

– Доктора Милленда убили раньше, чем здесь появились мои люди.

– Что это значит? Когда же они вылетели? – удивилась Норма.

– Как только мы узнали о возможной встрече между господином Вестеном и Генри Миллендом. То есть сегодня утром.

– И?..

– И когда они приземлились днем, он уже давно был мертв. Его домоправительница – она живет в рыбачьем поселке – нашла его убитым вчера утром. Он лежал под дубом. Полицейский врач установил, что Милленда застрелили ночью между двадцатью одним и двадцатью четырьмя часами. До прихода домоправительницы он был мертв не менее девяти-тринадцати часов. Так что снова кто-то нас опередил. Задолго до того, как вы, фрау Десмонд, меня оповестили. Паршиво, хуже некуда.

– О чем вы?

– Что вы не сообщили мне сразу, как только господин Вестен получил письмо.

– Я запретил ей это, – сказал Вестен.

– Почему? – злобно спросил Сондерсен.

– Потому что хотел спасти его жизнь. Я подумал, что если сразу позвоню вам, то предатель – а мы в который раз убедились, что он есть, что его не может не быть, – тотчас проинформирует своих людей, и они убьют Милленда.

– Как вы могли?.. – махнул рукой Сондерсен.

– Боже ты мой, я все-таки не представлял себе, что предателю становится известно все до последней детали! Я подумал, что Милленда необходимо, конечно, охранять, но по возможности попозже… Я подумал… лучше всего попозже… потому что как только здесь появятся ваши люди, это будет сигналом для наших врагов. Этот предатель… в голове не укладывается, как ему удается все узнавать? Буквально все!

– Никто этого не понимает, – сказал Сондерсен. – Сколько мы ни ломаем голову… Когда мои люди оказались сегодня здесь и узнали о случившемся, они сразу связались со мной по радио. Из самолета Люфтганзы. Другие мои люди охраняли вас с того самого момента, как вы сели в самолет в Гамбурге, и до того, как приземлились здесь. Один из них привез вас сюда на «лендровере».

– Роджер Хардвик? – спросила Норма. – Он тоже один из ваших людей?

– Да.

– Просто невероятно. Ведь он знает Гернси как свои пять пальцев. Он нам столько рассказывал о здешнем языке, об истории и немецкой оккупации…

– Он и был одним из солдат-оккупантов, – сказал Сондерсен. – Высадился вместе с десантом третьего июля сорокового года, а оставил Гернси двенадцатого сентября сорок шестого. Шести лет как-нибудь хватит, чтобы узнать людей, язык, обычаи и историю острова, разве нет?

– Тогда его, конечно, зовут не Хардвик, – сказала Норма.

– Конечно нет. Этот человек оказался для нас находкой, но, к сожалению, Генри Милленду он ничем помочь не смог Когда со мной связались по радио, я передал доктору Барски, что немедленно вылетаю на Гернси, а он попросил меня взять его с собой.

– Зачем? – спросила Норма.

– Из-за вас, – ответил Сондерсен. – А вы что думали?

– Ян! – несколько неуверенно проговорила Норма. – Вы оставили клинику, фрау Хольстен…

– Да.

– …и Така в инфекционном отделении…

– Да.

– А похороны?..

– Завтра. Эли и Александра на месте. Я так боюсь, как бы с вами чего не случилось. Я не мог не прилететь сюда!

– С каждым что-то может случиться. В любую минуту, – тихо проговорила Норма.

– Не сомневаюсь. Но я хочу быть рядом с вами. Я вас одну не оставлю. Ни на минуту. Я… – Барски смущенно оглядел присутствующих. – Извините, но фрау Десмонд… для меня… такой близкий человек…

– Для меня тоже, друг мой, – сказал Вестен. – И я на вашем месте бросил бы все и молнией прилетел сюда. Вам не за что извиняться.

19

– Благодарю вас, – почти неслышно произнесла Норма, – благодарю вас, Ян!

– Все сначала! – сказал Вестен, обращаясь к Сондерсену. – Сегодня у нас первое октября, среда, – он взглянул на часы. – Половина третьего дня. По данным полицейского врача Милленд был убит в ночь с понедельника на вторник, тридцатого сентября, между девятью часами вечера и полуночью. Верно?

– Верно.

– Двадцать седьмого сентября Милленд прислал мне депешу. Двадцать девятого, в понедельник, мне ее вручили. Днем я показал ее Норме. – Та кивнула. – Примерно в это же время умер доктор Хольстен, а ночью застрелили Милленда. К этому моменту предатель уже предупредил своих людей, что Милленд назначил мне на сегодня встречу, считая, что нашел выход из критической ситуации. Выходит, против нас действует система, работающая с точностью электронных часов. Вы подключили людей из спецгруппы. Как они могли провалиться? Ведь они – первоклассные специалисты!

– Представления не имею как, – сказал Сондерсен. – У меня никакой связи с людьми из спецгруппы нет. Это мне строжайшим образом запрещено начальством. Они связываются со мной, когда им потребуется. Но в данном случае меня ни о чем не оповещали. – Полицейский сглотнул слюну. – Я полностью отдаю себе отчет в том, что радиус моих действий кем-то умышленно сужается. Моя свобода действий ограничена. Если не во всем, то во многом. Но когда дело заходит столь далеко, это так оскорбительно, что трудно описать.

– Очевидно, по-другому они действовать не привыкли, – сказал Вестен. – Попробуем подвести итоги, господин Сондерсен! В ночь с двадцать девятого на тридцатое сентября между девятью вечера и полуночью убили Милленда. Перед его собственным домом, под дубом. Почему не в доме?

– Возможно, он вышел прогуляться перед сном?

– У него был прострел. Именно поэтому, если судить по письму, он не мог встретить меня в аэропорту. Боли были такие, что он едва двигался, – так я предполагаю…

– Возможно, он услышал снаружи какой-то неясный шум и выглянул посмотреть, что случилось. Убийством занимается местная полиция. И, разумеется, топчется на месте.

– Генри Милленд мертв уже более сорока часов.

– Верно, – снова сказал Сондерсен. – И давно лежит в морге. Вскрытие сделано, пули извлечены. Их было три – стреляли из стандартного немецкого «карабина 98-К». Одна пуля попала в грудь, другая – в сердце и третья – в живот. Стреляли с расстояния примерно три метра. Полиция рассматривает этот случай как обыкновенное убийство. Оно и понятно: никому из них не известно то, что знаем мы. Тем временем к расследованию приступили и мои люди, и англичане. Перекрыт въезд и выезд из города, проверяют документы, багажники машин, кое у кого сделан обыск – все, что хотите. Естественно, результат – ноль. Рутина, вот как это называется. У убийцы или у убийц была целая ночь в запасе, чтобы убраться с Гернси, прежде чем домоправительница обнаружила труп.

– Они перевернули весь дом? Все комнаты выглядят так, как эта? – Вестен указал на выдвинутые ящики, на горы бумаг на полу.

– От подвала до чердака, – сказал Сондерсен. – Что искал убийца? Или убийцы?.. Ведь Милленд вызвал вас потому, что полагал, будто нашел выход. Не так ли?

– Ну и что?

– А вдруг он зафиксировал свои мысли на бумаге?

– Совершенно исключено.

– Те, что перевернули здесь все вверх дном, думали иначе. Конечно, возможно, что они ничего не нашли.

– Остались следы, отпечатки пальцев? – спросила Норма.

– Отпечатков пальцев сколько угодно. Милленда, домоправительницы, священника…

– Какого еще священника?

– Мне рассказали, Милленд вел затворнический образ жизни, – сказал Сондерсен. – Два-три раза в неделю ходил в деревенский паб, выпивал несколько кружек пива, беседовал с рыбаками. Они его уважали. Настоящих друзей у него было мало. Один адвокат из Сент-Питер-Порта, столицы Гернси, геолог-океанолог из Кре, художник из Билль Амфри и отец Грегори из церкви на рю де л’Эглиз. Вы проезжали мимо нее по пути сюда.

– Да, – сказала Норма, – припоминаю. Хардвик еще обратил наше внимание на нее. И на Музей немецкой оккупации за маленьким кладбищем.

– С отцом Грегори Милленд играл в шахматы. Священник часто приходил сюда. Я уже упоминал, что мы обнаружили отпечатки его пальцев. А вот другие отпечатки идентифицировать пока не смогли. Те, кто здесь похозяйничал, обработали кончики своих пальцев какой-то жидкостью. Так что рассчитывать на успех в этом отношении нам не приходится.

Зазвонил телефон. Аппарат стоял на удивительно красивом секретере, судя по стилю – времен Людовика XV. Чтобы снять трубку, Сондерсену пришлось переступать через горы бумаги.

– Алло! – он посмотрел на Норму. – Ваш неизвестный друг! Как я по нему соскучился! Требует вас…

Она встала, и он протянул ей трубку.

– Норма Десмонд, – назвалась она, и тут же услышала знакомый измененный мужской голос с металлическими нотками.

– Здравствуйте, фрау Десмонд! Вы появились в доме мистера Милленда минут пятнадцать назад. Извините, что я помешал вашей беседе с господами Сондерсеном, Вестеном и доктором Барски. Мне очень жаль, что нам пришлось убрать доктора Милленда.

– Вам?

– Да, фрау Десмонд… Попросите, чтобы господа не прерывали нашего с вами разговора. Потом вы все им передадите дословно. Скажите им!..

Норма громко проговорила:

– Он просит не перебивать. Потом я передам вам содержание нашего разговора.

– Спасибо, – поблагодарил ее неизвестный. – Да, фрау Десмонд, мы. В данной экстремальной ситуации потребовалось нечто вроде мирного сосуществования. Или временного перемирия, если угодно. Нам удалось убедить другую сторону, что в случае с доктором Миллендом нам надо быть заодно.

– Заодно? Почему?

– Не глупите, фрау Десмонд! Доктор Милленд послал господину Вестену депешу. Содержание письма вам известно. Нам тоже.

– А откуда?

– Сколько раз мне повторять вам, что у нас есть доступ к любой информации. Нам известно все, все, понимаете? Всегда и обо всех. Продолжу: мы ненавидим кровопролитие. Но на сей раз нам пришлось согласиться с агрессивной стороной, что этого человека нам необходимо общими усилиями убрать.

– Почему?

– Прошу вас, фрау Десмонд, не считайте меня идиотом.

– Ответьте все-таки, почему. Я хочу это услышать от вас!

– Доктор Милленд написал, что видит выход из – гм-гм – дилеммы, перед которой бессильны доктор Барски и его сотрудники. Конечно, он выразился витиевато. Пригласил господина Вестена попьянствовать целую неделю. Видите, нам все известно. Незачем ходить вокруг да около. Обе стороны не заинтересованы в том, чтобы в последний момент появилось нечто вроде «выхода из дилеммы». А посему – к моему великому сожалению – этот необыкновенный человек и ученый должен был как можно скорее уйти со сцены. Честь имею, мадам. Желаю вам и всем остальным приятно провести время на Гернси.

Норма положила трубку и пересказала разговор присутствующим. Барски вскочил и начал бегать перед камином.

– Кто же он, этот предатель? Всеведущий, всесильный и всемогущий, способный проинформировать этого неизвестного абсолютно обо всем, в том числе и о том, что происходит сейчас в этой комнате?

– Каждый из нас может оказаться им, – сказал Сондерсен.

– Что-что? – уставился на него Барски.

– Любой из нас может оказаться этим предателем, – сказал Сондерсен. – За исключением первого звонка, всякий раз, когда он звонил, мы были в этом же составе. Каждый из нас мог незадолго перед встречей проинформировать его о ней – равно как и обо всем другом. Вы, фрау Десмонд, господин Вестен и я.

– Вы? – переспросила Норма. – Вы не рождены для предательства.

– Дорогая фрау Десмонд, – сказал Сондерсен, – не недооценивайте способностей и хитроумия других людей.

Снова зазвонил телефон, и снова трубку снял Сондерсен.

– Да? – Он улыбнулся. – О-о, отец Грегори! Добрый день… Да, я знаю, вы с ним были друзьями. Да, да, мы тоже скорбим… Погодите, святой отец. Скорей всего наш разговор подслушивают. При данных обстоятельствах – почти наверняка… Почему это вам безразлично?.. Пусть каждый слышит, что вы скажете? – Некоторое время он молча слушал. – Он выразил желание, чтобы его непременно похоронили на вашем кладбище? Ага. Ну и что? – Он снова некоторое время слушал священника не перебивая. – Странная эпитафия. Почему странная?.. «Дело рук дьявола»? Нет, я тоже не понимаю, святой отец. Я с удовольствием приеду к вам… Пожалуйста, если вы хотите приехать сюда… На чашку чая, очень хорошо… Нет, ни в коем случае не на велосипеде, ни в коем случае! Я за вами заеду. Через четверть часа… Потому что я вас очень прошу!.. Хорошо, спасибо… – и он положил трубку.

– Отец Грегори во что бы то ни стало хочет поговорить с нами. Причем обязательно приехать сюда на велосипеде. Якобы из-за эпитафии на могильном камне, которую заказал себе Милленд. Странная эпитафия, между нами говоря: высечь на камне не его имя, а только слова: «Здесь лежит человек, делавший работу дьявола». Ладно, поеду к нему на «лендровере». Ваши охранники, господин Вестен, останутся здесь. Мои люди тоже. Ни в коем случае не выходите из дома. Не приготовите ли вы в самом деле чаю, фрау Десмонд?

– С удовольствием, – сказала Норма.

– Ладно, до скорого, – Сондерсен направился к двери.

– Оппенгеймер. Это его слова… – сказал Барски.

Сондерсен остановился.

– О чем вы? – спросил он.

– Это довольно известная цитата, – сказал Барски.

– О чем вы все-таки говорите?

– Не о чем, а о ком! О Роберте Оппенгеймере, одном из отцов атомной бомбы. В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году он предстал перед пресловутой комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. Оппенгеймер был так же раздавлен своим открытием и его последствиями, как Чаргафф манипулированием ДНК. – Барски повернулся к Норме и Вестену. – Помните, когда мы в первый раз сидели в «Атлантике» и я рассказывал вам, что случилось у нас в институте, я упомянул и о том, что незадолго до гибели профессор Гельхорн читал протоколы комиссии Маккарти. И там, во время допроса, Роберт Оппенгеймер сказал: «Мы сделали работу дьявола».