Текст книги "Улыбка гения"
Автор книги: Вячеслав Софронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)
Глава пятая
…В университете его место оказалось занятым, и он остался без возможности найти себе должность в одном из столичных учебных заведений. Тогда он решился поступить на службу в какое-нибудь столичное министерство, но, проведя в стенах казенного учреждения почти день, вышел, брезгливо плюясь, и язвительно заявил:
– Нет уж, лучше на каторгу, чем в чиновничий кабинет. Не дождутся!
Была у него и другая мысль: открыть фотоателье, необходимую аппаратуру он привез с собой, и у него получались неплохие снимки, но не было средств на приобретение оборудования. И тогда он пошел на риск, узнав о возможности получить Демидовскую премию за написание учебника по органической химии. Засел за работу и в нужный срок сдал рукопись на конкурс. Конкурсная комиссия высоко оценила его труд, и престижная премия была вручена Менделееву.
Все время, находясь за границей, он поддерживал переписку в Феозвой Лещевой, которая не оставляла его своим вниманием. Но он видел в ней не более как друга. Именно она познакомила Дмитрия с девушкой, которая едва не Стала его женой.
…Это было еще до его поездки в Германию. Но тогда словно сама судьба была против этого шага, выбрав своему избраннику иное предназначение.
А дело было так: инициатором знакомства с его несостоявшейся невестой была не кто иная, как Феозва Никитична Лещева. Поскольку она была на шесть лет старше своего друга, то есть Менделеева, потому относилась к нему словно старшая сестра.
– Не узнаете нашу тобольскую знакомую? – спросила она Дмитрия, указывая на стоящую у противоположной стены Соню Каш.
– Да как-то пока не припомню, – развел он руками. – Давно это было…
– Не так давно, – подала голос Соня, – мне тогда только восемь годиков исполнилось. И в гимназии, где мой отец служил, во время танцев меня с вами определили.
– Честное слово, не помню, – не сдавался Менделеев.
– Но как же? Вы тогда что-то сказали учителю и танцевать со мной не захотели.
– Не помню, извините, – стоял он на своем.
– Зря, зря. А вот Сонечка была в ту пору весьма на вас обижена. Так ведь, Сонечка? – поддержала девушку Феозва.
– Истинно так, – поспешила согласиться та, – обиделась и даже заплакала. Ничего не придумываю.
– Что, так до сих пор с прежней обидой и проживаете? – с иронией спросил Дмитрий.
– Уже нет, но всё помню.
– Да на здоровье. Но как вы подросли и, главное, похорошели! Слов нет…
– Истинно так, – поддержала его Лещева, – и уже невеста. Подумайте, Дмитрий.
– А что тут думать. Нужно жениха искать для девушки.
– А как невеста считает? – с улыбкой поддержала его Лещева. – Будем ей жениха искать?
– Не знаю. Мне этого не надо.
– Вот так поворот, – рассмеялся Дмитрий, – невеста есть, а замуж идти не желает. Так не бывает. У нас, по обычаю, девушек о том не спрашивают. И кто же будут ваши родители? Судя по фамилии, ваш отец – тот самый тобольский аптекарь Каш?
– Он и есть, – согласилась девушка.
– И где же он сейчас?
– Как где? Здесь, в Петербурге. У него и сейчас своя аптека.
– Что-то подобное я и предполагал. А живете вы где? Не в аптеке, надеюсь?
– Нет, конечно. Здесь, неподалеку.
Она подошла к окну, и Дмитрий вслед за ней, после чего показала на дом, угол которого был виден из окна дома Протопоповых.
– Надо понимать, тем самым вы приглашаете меня к себе в гости? – полушутя поинтересовался Дмитрий насмешливым тоном.
– Гостям мы завсегда рады. А о вас папаше обязательно скажу.
– Скажите, скажите, обязательно буду. Еще и поближе к вам переберусь. Очень вы мне по душе пришлись. Поглядим, как всё повернется. И вас, Феозва Никитична, особо благодарю за знакомство с прелестной девушкой, – поклонился он Лещевой.
– Чем могла, душевно рада, – ответила та сдержанно, но было видно, что ответ её прозвучал неискренне.
И действительно, на другой день Дмитрий с коробкой дорогих конфет и букетом цветов стоял у подъезда дома, где жило семейство Каш. Самого Марка Ефимовича дома не оказалось. Дмитрия приняла его жена Екатерина Христиановна. В середине разговора, когда только начали вспоминать тобольских общих знакомых, к ним заглянула Соня. Смутилась и тут же убежала обратно.
– Соня, Сонечка, куда ты? У нас такой гость, зайди к нам, – позвала ее мать.
Но девушка не отозвалась на ее просьбу и молча сидела, закрывшись в своей комнате.
Когда появился хозяин дома, то и он был удивлен гостю и, лишь узнав, кем тот является, поспешил спросить:
– Вы, как слышал, недавно закончили учебу в институте. И куда определились?
– Остаюсь на кафедре. Хотя это пока не точно.
– Значит, будете преподавать? Похвально, весьма похвально. Учителя, они всегда нужны и среди прочих служащих завсегда в почете бывают…
Менделееву не оставалось ничего другого, как согласиться, но он тут же поспешил перевести разговор на другую тему:
– Как вы смотрите, уважаемый Марк Ефимович, если мы с Соней немного прогуляемся?
– Надеюсь, недолго. А так не возражаю. Куда идти надумали? Никак к реке?
– Вы угадали, – подыграл ему Менделеев, – до Невы – и сразу обратно. Вот на ходу и поговорим с ней обо всем.
– Соня, собирайся, тебя ждут на прогулку, – позвал тот дочь.
В ответ последовало долгое молчание. Озадаченный Менделеев нерешительно поинтересовался:
– Она вас слышала?
В ответ Каш кивнул и, тяжко вздохнув, пояснил:
– Что вы хотите, она совсем ребенок, тем более вы первый мужчина, пригласивший ее на прогулку
Менделеев никак не прокомментировал ответ отца, а про себя подумал: «Кто ж, как не родители, виноваты в том, что молодая девушка не знает, как себя вести в подобных случаях? Впрочем, это даже хорошо, придется самому заняться ее воспитанием. Времени у нас впереди предостаточно».
Он все больше укреплялся в своем, пока еще не произнесенном вслух, решении просить руки Сони Каш и, женившись на ней, воспитать из девушки послушную и преданную жену. Впрочем, он хорошо понимал, что опыта у него на этот счет никакого. Но, зная историю женитьбы своих родителей, понимал, просто не будет и ему придется приложить немало сил и стараний, прежде чем он достигнет желаемого результата. Но вот как раз на свои силы он надеялся вполне, еще не понимая, насколько их бывает маловато в некоторых непредвиденных ситуациях.
Наконец Соня спустилась в гостиную. На ней было серое пальто, достающее почти до пола, черная шляпка с вуалью, коричневые полусапожки и, несмотря на теплую весеннюю погоду, замшевые коричневые перчатки.
Когда они шли по улице, то встречающие их прохожие невольно оглядывались на выделявшуюся в любой толпе пару. Оно и немудрено: он был высокий, плечистый, с курчавой, пшеничного цвета бородкой, а она хоть доставала ему лишь до плеча, но зато была изящна и смотрела на мир широко открытыми голубыми глазами. И действительно, этой парой нельзя было не залюбоваться, настолько они были хороши и как никто подходили друг другу.
Так они дошли до Невы и остановились, опершись на гранитный парапет. Рядом стояла тумба с театральными афишами, и Дмитрий поинтересовался у своей спутницы:
– Соня, а какой театр вы предпочитаете?
Но в ответ она лишь громко засопела и отвернулась. Он повторил свой вопрос и услышал:
– Я не была в театре, потому не знаю, что ответить.
– Не может такого быть, – не поверил он, – как это – не были в театре? Или вас никто не приглашал? Извините, я уже сам не рад, что задал столь бестактный вопрос.
– Я много раз спрашивала у папеньки о театре, так вы думаете, что он мне ответил: говорит, мол, там плачут и смеются. А я совсем не хочу плакать или смеяться. Зачем?
– Всё так. Бывает, слезы сами на глаза наворачиваются. А иногда смеешься до упаду. Зато потом жизнь предстает совсем в ином свете.
– Это в каком же, ином?
– Нет, право, словами это не передать. Так что я обязательно приглашу вас в театр. Вы что предпочитает: оперу или театральную постановку?
– А мне страшно там не будет? – робко поинтересовалась она.
Дмитрий замолчал, не зная, что ответить.
– Чем же вы занимаетесь дома?
– Так у меня своя комнатка. Там цветы и птички разные. Мне с ними хорошо, – не задумываясь, ответила она.
– А вы любили когда-нибудь?
– Я и сейчас люблю и папеньку и маменьку, и всех, всех на свете.
– А меня? – невольно спросил он и замер, ожидая ответа.
– Про вас ничего не скажу… Как это – полюбить чужого мужчину? Неужели такое бывает?
– А как же! Еще как бывает, – засмеялся он. – Я вот почему-то уверен, когда вы меня получше узнаете, то обязательно полюбите. Вот я уже влюбился в вас по уши.
– Почему это «по уши»? – удивилась Соня.
– Не знаю, но так обычно говорят.
– Странно, – повторила она, – «по уши»…
– Так полюбите или нет? – не унимался Дмитрий.
– Может быть. Нужно у папеньки спросить: прилично ли девушке любить чужого мужчину
– Да что вам папенька?! – вспылил молодой человек. – Он вам про мужчин вряд ли что ответит, скорее маменьку свою спросите.
– Нет, она со мной об этом говорить не станет.
– Не пойму я вас никак, – проворчал он, – как можно говорить с папенькой о любви… Впрочем, пора нам возвращаться домой.
Так они гуляли несколько раз, и всегда, едва Дмитрий заводил разговор о любви, Соня терялась, отвечала сбивчиво, а он тут же заводился и боялся, как бы не наговорить ей колкостей и не восстановить тем самым против себя. Поэтому их прогулки с каждым разом становились все короче, а потом Соня, ссылаясь на нездоровье, совсем не выходила к нему.
Правда, когда он купил билеты в театр и отправил к ней с посыльным, она не спала всю ночь, переживала, как всё пройдет. И в театре в самом деле расплакалась в конце второго акта, и он был вынужден уйти со спектакля, чтоб отвести девушку домой, где она продолжала лить слезы, запершись в своей комнате и никого туда не пуская.
А летом вся семья Каш отправилась на дачу в Финляндию. И Дмитрий несколько раз наезжал к ним туда. Там он и попросил у Марка Ефимовича руки его дочери. А тот, предвидя это, неоднократно требовал от Сони дать свое согласие на брак, уверяя ее, что Дмитрий Иванович будет любящим и верным мужем.
Потому, когда он позвал ее и сообщил о предложении Менделеева, она лишь сдержанно кивнула в ответ и тут же убежала к себе.
– Будем готовиться к свадьбе, – решил отец, а Дмитрий тем временем открыл бутылку шампанского, наполнил бокалы и провозгласил тост:
– Чтоб всё случилось так, как задумано.
Когда семейство Каш вернулось в Петербург, Дмитрий уже договорился с одним священником о венчании в храме. Трудность состояла в том, что он исповедовал православие, а Соня, как и родители, считала себя лютеранкой. И далеко не в каждом храме совершался подобный обряд. Одним словом, трудности возникали на ровном месте, но он словно не замечал их и ждал, когда же сможет остаться с Соней наедине и заключить ее в свои объятья. При этом он ждал, что рано или поздно она спросит его о прежних увлечениях, и не знал, сможет ли рассказать обо всех невинных шалостях, опасаясь, как она это воспримет.
В назначенный день с кучей подарков в заказном экипаже Дмитрий подъехал к дому родителей невесты. Но никто его не встретил, не выказал радости, не обнял. Когда он вошел в ставшую для него привычной гостиную, родители, тот и другой, в смущении отводили от него взгляд и повели разговор, он даже не запомнил, о чем, но отнюдь не о предстоящей церемонии.
– А где же моя невеста? – шутливо поинтересовался он, еще не осознав до конца необычность происходящего.
– Сейчас, сейчас, – поспешил успокоить его Марк Ефимович и громко позвал:
– Сонечка, дорогая, спустись к нам. – Но девушка словно не слышала его, и отец крикнул еще раз, потом, нервно потирая руки, поднялся по лестнице, постучал в дверь к дочери. Молчание. Наконец дверь открылась, и он вошел внутрь.
Дмитрий ничего не понимал. «Может, она неожиданно заболела? Тогда следует вызвать врача?» – думал он про себя.
Не выдержав долгого ожидания, он было рванулся к лестнице, но тут как раз из комнаты дочери, вышел обратно отец невесты и начал медленно спускаться вниз.
– Что происходит? – слегка заикаясь от волнения, спросил его Дмитрий.
– Прошу меня извинить, но… Соня не желает выходить за вас замуж. Так она мне объяснила свой поступок. Извините нас…
– Ну почему? Ведь всё было решено!
– Она передумала. Я вас о том предупреждал. Она же совсем еще девочка, рано ей становиться чьей-то женой. – И он вновь извинился.
– Какой позор, – только и смог произнести Дмитрий и пошел прочь, ни с кем не простившись.
…Три дня он не выходил из своей комнаты, украшенной по случаю подготовки к свадьбе цветами, куда готовился привести невесту. Много курил и пил только воду. Не желал ни с кем встречаться. Но потом, набравшись сил, все же отправился в дом Кашей, чтоб проститься с ними накануне своего отъезда в Германию.
На этот раз Соня ненадолго вышла к нему, отводя взгляд в сторону. Но не произнесла ни слова. Лишь молчала и вернула все его подарки, а затем, словно опасаясь чего-то, стремительно убежала к себе.
Дмитрий и не заметил, как слезы сами потекли по щекам. Он горестно махнул рукой стоявшим возле двери родителям несостоявшейся невесты, но все же произнес негромко несколько слов:
– Вы даже не представляете, как мне тяжело. Прошу вас, никому о том не рассказывайте. Я постараюсь молчать. Больше вы меня никогда не увидите…
Это всё случилось более двух лет назад. Где-то теперь Сонечка Каш? Неужели все так же сидит, запершись в своей комнате с цветами и птичками? Дмитрию неожиданно пришла в голову мысль – вот так, без приглашения заглянуть к ним. Хорошо. Придет, а что потом? Опять просить эту дурочку и дикарку выйти за него замуж? Ну уж нет! Теперь он имел кой-какой опыт на любовном поприще. Агнесса многому его научила. Он знал, далеко не все женщины могут сделать его счастливым, и Соня, судя по всему, относится к этой категории. Да и не хотелось ему лишний раз испытывать унижение, услышав очередной отказ. Судьбой своей несостоявшейся невесты он вполне может поинтересоваться у вездесущей Феозвы Лещевой. С ней он поддерживал переписку все годы, находясь в Германии. И даже посвящал ее в свои тайны относительно Агнессы, писал о том, как был признан отцом ее ребенка. Так что она знает буквально обо всем. Даже имена тех белошвеек и прачек, с которыми он провел всего одну ночь и имена их забыл уже на другой день. Но в письмах к Феозве сообщал и об этом. Такова привычка: фиксировать все, что случалось с ним. Зачем? А кто знает, вдруг да понадобится когда-нибудь?
Глава шестая
Вот именно к Феозве он и направился, проведя ночь в ставшем для него уже родным Петербурге. В доме Протопоповых, где жила Феозва, его не признал в лицо даже лакей, прежде хорошо знавший Дмитрия. Не узнала и прислуга, и сами хозяева. От него так и веяло чем-то заграничным, ненашенским, включая модную шляпу, трость и новомодный узел на галстуке.
Как выразилась пожилая хозяйка дома, после возвращения из-за границы он весь как-то возмужал, заматерел, даже взгляд и голос сделались другими. Тетушка Феозвы, вглядевшись в него, отметила:
– Совсем другое дело: был юноша со взглядом дикой серны, а теперь – мужичок, иначе не скажешь. Возмужал. Чего, Физа, стоишь? Привечай гостя. Так понимаю, он ни к нам – к тебе пожаловал.
От ее слов Дмитрий невольно смутился и робко прошел в гостиную, где присел у края большого стола, огляделся. Ничего не изменилось за время его отсутствия, разве что книг в книжном шкафу прибавилось. Физа, проследив за его взглядом, кивнула:
– Да, много наших русских авторов напечатали. К примеру, Гончаров. Именно русский писатель, иначе не скажешь. Надеюсь его «Обыкновенную историю» вы читали?
– Да, конечно. Мы, помнится, еще с вами спорили, как бы сложилось судьба Саши Адуева, если бы его дядя был другим человеком. Стал бы Александр писателем или поэтом? Или должен был, как его дяденька, карьеру делать?
– Верно, – согласилась Физа, – но вот только каждый остался при своем мнении. Разве нет? Или вы поменяли с тех пор свои взгляды? Неужели не помните тех наших споров?
– Да, что-то припоминаю. Вон сколько всего случилось за этот срок. А какие новости у вас? Чем занимались, пока меня не было в России? – спросил Дмитрий. – Рассказывайте, мне все интересно, слушаю…
– Да мне, собственно говоря, нечего рассказывать. Лучше уж вы расскажите, как там, в Германии?
– Про Германию я вам писал, а вот здесь, в Петербурге, меня избрали в университете приват-доцентом. В этом качестве я и в Германии очутился. А как вернулся, узнал, ставка моя другим человеком занята. Увольнять его никто не собирается. Одним словом, средств к существованию у вашего покорного слуги никаких. Я вот что думаю: из Германии привез хороший фотографический аппарат, можно было бы ателье, или, как его еще называют, студию, открыть, да тоже деньги нужны для этого. Думал, думал, тут кто-то мне подсказал, будто бы в одном министерстве место имеется.
– Уж лучше бы студию открыли, чем на службу в министерство идти, – высказала свое мнение Феозва. – По своим братьям знаю, как им служится, не приведи господь, – добавила она.
– Согласен, – поспешил кивнуть он, – но вы все же послушайте, как я в то министерство попал. Прихожу, значит, туда, мне дежурный вопрос задает: «К кому направляетесь и по какому такому вопросу?» Я ему: «На службу желаю определиться». – Он на меня эдак зыркнул, словно я мимо проходил да и решил погреться зайти, но впустил, сказал, куда идти следует. Захожу, значит, в кабинет, огромный такой, а там десять человек за столами сидят, кто-то и у конторки спиной к прочим стоит, и все, как один, перьями скрипят, голов от бумаги не отрывают. На меня никакого внимания. Ну, я постоял, постоял, кашлянул для порядка. Один повернул башку ко мне и вопрошает: «Чего тебе нужно? Не видишь разве, что мы делом заняты?» Я и сказал, мол: «Служить к вам хочу пойти». Тут они все, как один, головы подняли, на меня уставились, будто я зверь какой невиданный.
При этих его словах Феозва начала неожиданно хохотать, словно услышала какую-то шутку. Менделеев даже слегка смутился, но продолжил:
– Вот тогда один, видно, старший, спросил: «И что делать умеешь? На какую должность согласен?» А я и не знаю, что ответить, говорю: «Могу, как и вы, бумаги писать, никак институт закончил, в Германии на стажировке был». Тут они все писать и вовсе бросили, на меня глядят вовсю, уж не знаю, как на кого. А который старший и говорит: «Тогда не к нам, коль образованный будешь. Шагай на третий этаж, там спросишь Николая Ефремовича, он тебя дальше проводит». А тут один из служителей с коридора к ним заскакивает да как заорет во весь голос: «Кто бумагу о подлоге документов на наследство писал? Мигом в кабинет к его высокопревосходительству!» Ну, один из тех писарей лицом мигом спал, вышел вон этак понурившись… – Менделеев при этом изобразил, как понурившись вышел писарь, и Феозва вновь принялась хохотать. – Ну, я следом за ним, мне интересно, что дальше-то будет. Гляжу, идет, согнувшись весь, будто десяток пудов на плечах несет. У кабинета, где их начальник сидит, весь напрягся, подобрался, воздуху в грудь набрал, плечи расправил, голову назад откинул, руки по швам – и вперед шагнул. Как уж он дверь открыл и не знаю, может, головой или другим чем.
Постоял я, знаете, постоял и думаю: «Неужели и мне вот так, как он, ходить придется? Нет уж, не бывать тому». Никуда больше не пошел, а сразу домой. Такая вот со мной министерская история вышла, Феозва Никитична. А вам, как вижу, смешно это слушать, – заключил он.
– Еще бы, смешно и занятно, – согласно кивнула она, – только вот кажется мне, не для вас эта министерская служба.
– Почему это вдруг? – встрепенулся он. – Неужели статью не вышел или иным чем? Думаете, не справился бы с обязанностями?
– Может, и справились бы, как знать. Только не для вас такая служба. Никак вы к ней не расположены, вполне серьезно говорю.
– Интересно, весьма интересно, – насупился он, – и что же вы мне присоветуете? Уж скажите, коль речь начали. Слушаю вас. Вы, помнится, меня когда-то с Сонечкой Каш свели, теперь уже на службу какую определите. Как мне все это понимать?
– Да как хотите, – не задумываясь, ответила Лещева и тут же адресовала ему свой нелицеприятный вопрос: – Что это вы вдруг Сонечку вспомнили? Не иначе забыть ее никак не можете?
– Как можно?! – воскликнул он в сердцах и даже соскочил со своего места. – Выставила тогда меня ваша Сонечка перед всем светом на посмешище. Такое не забудешь.
– Вот в чем дело. Да, неловко для вас вышло. Такой молодой, красивый, надежды подающий, и вдруг ему посмела отказать какая-то девчонка! Представляю, как вы страдали, – изобразила она горестную гримасу.
– С вашей подачи с ней мое знакомство началось. Неужели забыли? Теперь понимаю, вы все просчитали заранее, знали, что мне откажут. Как же я сам сразу не догадался.
– Куда там вам было тогда догадаться. Вы, как молодой бычок, к ней кинулись. Видели бы вы себя со стороны! Насколько были смешны и… – она сбилась, подыскивая нужные слова, потом добавила: – Наивны, как ребенок. А с такими девушками нужно вести себя решительно и спуску не давать. А уж коль не совладали, нечего на кого-то пенять. Упустили свое счастье, ох, упустили…
Менделеев слушал ее и удивлялся, как верно Феозва все излагала и находила объяснения.
«Может, и вправду, – думал он, – нужно было с отца Сониного слово взять, а саму девушку и вовсе не слушать. Мало ли что девке может на ум взбрести, а там, как говорится, все по старой поговорке: перемелется – и мука будет».
– Да, вы, Физа, как всегда, правы. Дал промашку. Теперь чего говорить? Поздно. Ладно, наука для меня на будущее. А вот был бы я с ней счастлив, то бабушка надвое сказала.
…После того разговора с Лещевой он как бы пересмотрел результат своего неудачного сватовства. И решил, что ни делается, наверняка к лучшему. Зато теперь он свободен и может выбрать любую, на кого его взгляд упадет.
На душе стало легче, но какая-то тупая, застарелая заноза все равно сидела внутри и побуждала торопить события. Он понимал, жениться все одно придется рано или поздно. Да, он страстно хотел обзавестись семьей, квартирой и вести жизнь, как это делают миллионы людей. Чем он хуже? Вот именно эта червоточина и не давала ему покоя. А жениться рано, понимал он, поскольку долгов на нем после возвращения из Германии висело предостаточно. Вот с ними-то он должен расплатиться в первую очередь.
Тем же летом ему на глаза случайно попала публикация в «Петербургских ведомостях», где сообщалось об объявлении конкурса на получение Демидовской премии за написание на русском языке учебника для университетов и гимназий на любую близкую автору тему.
И он решился подготовить учебник по органической химии. Подал заявку. Ее утвердили. Не оставалось ничего другого, как приняться за работу. В прошлом остались и Соня, и Агнесса, да и Физа Лещева, с ее шутками и подколами, тоже была забыта, Начав работать, он словно исчез из этого мира и жил своей, отличной от повседневности, жизнью.
Три месяца, проведённые Дмитрием за работой, пролетели для него незаметно. Он почти не выходил из дома, ни с кем не встречался, а если кто и заходил в гости, то обескураженный почти невменяемым состоянием хозяина, быстро ретировался.
Еду ему приносили соседи, присматривающие по своей сердобольной натуре за молодым человеком, который, на их взгляд, был не совсем здоров, но приглашать врача не желал ни под каким предлогом. Ему приносили заказанное на осень драповое пальто, а потом и новые сапоги. Он все примерял, благодарил и обещал отдать деньги, как только получит. В результате и пальто и сапоги остались у него в прихожей, когда он закончил и отнес рукопись на комиссию, то долго не мог понять, откуда у него в доме взялось новое пальто и недавно скроенные по ноге сапоги.
Через короткий срок объявили: Дмитрий Менделеев занял на конкурсе первое место и на днях ему должны вручить Демидовскую премию. Он все еще находился в полусне и не до конца осознавал, что говорят о нем, но, получив премию, так же в полусне раздал долги и ощутил себя наконец-то свободным.
Было лето и до начала занятий в университете, где ему было обещано место, оставался еще месяц, и он решил поехать на отдых в Финляндию. Когда-то он приезжал в те края на дачу к Кашам. Может, и теперь влекли его те давние воспоминания и не до конца зажившая рана, полученная после отказа Сонечки стать его женой? Кто знает. Но вначале он посетил Валаам, а потом несколько дней провел вдали от людской суеты, подолгу оставаясь один на один с окружающим миром, готовя себя тем самым к предстоящим испытаниям и открытиям, которые его ждали.
Так в древности юноши перед посвящением в звание воина и защитника уходили подальше от своих жилищ, чтоб обрести согласие с самим собой и вернуться к прежней жизни уже в ином качестве. Помогло ли это ему? Очень может быть. Но так или иначе со своим детством и юношеским прошлым он расстался навсегда…
В тот наиболее важный для всей последующей жизни день Дмитрий Менделеев долго раздумывал: брать ли ему извозчика. Наконец он решил пройтись пешком, благо до дома Протопоповых, куда он направлялся, было не так далеко. День был теплый, солнечный и хотя местами еще оставались кучки нерастаявшего снега, но дорога и пешеходные пути стараниями дворников были давно освобождены от всяческих накоплений недавней зимы.
Хотя он не придерживался праздничных дней и любой из них являлся для него рабочим, но понимал, большинство его знакомых, не говоря о набожных сестрах, привыкли так или иначе отмечать престольные праздники. А наступивший день был к тому же еще и пасхальным, и уж кто-кто, а Протопоповы, при всей их светскости и прогрессивности взглядов, непременно выделят этот день из череды других. Поэтому он заранее запасся пасхальными подарками и не придумал ничего другого, как рассовать их по вместительным карманам своего недавно сшитого пальто. Боясь за сохранность подарков, он время от времени ощупывал их. При этом радостно улыбался, предвидя на лицах самой Физы и ее родственников улыбки.
Да, он выбрал именно этот день для своего очередного сватовства, надеясь, что на этот раз отказа не будет. Он понимал это и по самой Физе, которая начала смотреть на него в последнее время совсем иначе, нежели раньше.
Да и дядюшка Физы, заменивший ей отца, Владимир Александрович Протопопов, вместе с супругой Марией Федоровной, начал относиться к нему как к члену семьи, и за обедом, когда речь шла о чем-то значительном, глава семьи неизменно обращался к нему, желая знать его мнение.
Все это притягивало его, испытывающего потребность в семейной ласке, внимании, и обязывало сделать шаг, который он и намеревался совершить именно сегодня.
Незадолго до того его вызвала в Москву похоронившая недавно мужа старшая сестра Ольга и, как бы между прочим поинтересовалась, когда он намерен узаконить свои отношения с Феозвой Лещевой.
– Не забывай, ты ставишь своим молчанием и нерешительностью девушку в неловкое положение. Знаю, вы встречаетесь, но вечно это продолжаться не может. Уверена, несмотря на то что она старше тебя на шесть лет, из нее выйдет замечательная жена.
Затем Ольга принялась перечислять все достоинства его будущей жены, и он удивился, как быстро все за него решили, не оставив при том ни малейшего пути назад.
И он смирился, как делали прежде, решившись на брак, миллионы мужчин, когда перед ними стоял выбор невесты. «Мужчина должен быть женат, а уж по любви или по обязанности, так ли оно важно, – думал он. – Это долг всех и каждого, и лишь единицы каким-то неведомым образом ухищрялись уклониться от брака, сделавшись белыми воронами в общественном мнении».
Так и Дмитрий, обдумывая все варианты, решил: «Была не была, а пришла пора обзавестись семьей. И так ли важно, на ком он остановит свой выбор? Главное, от него все ждут этого шага, а идти на попятную, будучи человеком воспитанным и уважающим обычаи предков, он просто не может, и точка».
А сомнения… сомнения никуда не делись – они остались и жгли, словно неостывшие угли. Он понимал, тех чувств, что испытывал к Агнессе или до того к Сонечке Каш, у него почему-то нет и в помине. Он скорее с самого начала их знакомства воспринимал Физу словно сестру или хорошего друга. Не было, да и не могло быть той страсти, о которой он читал в романах или представлял себе, проснувшись один в постели ранним утром. То были всего лишь добрые отношения и не более того. И в чем тут дело, разобраться трудно. Может, Физа была холодна по отношению к нему, что он вполне допускал, хотя, вполне возможно, давала себя знать разница в возрасте, но он и она относились друг к другу с завидным равнодушием, руководствуясь по большей части разумом, но никак не чувствами.
А может, просто их поколение выжгло эти самые чувства, пока росло, мужало, искало свое место в жизни, а найдя, истратив на то последние силы, предпочитало жить дальше без особых вспышек и потрясений, доверяя обстоятельствам.
Но в то же время сам Дмитрий хорошо понимал, он как никогда полон сил и страстей. Да, страсти еще живут в нем, и стоит только захотеть… Вот сейчас он шел по улице, а навстречу ему спешили солидные дамы под руку со своими супругами, чуть реже попадали хорошенькие модистки, разряженные купеческие дочки, любопытные гимназистки, спешащие на занятия, молодые нянюшки, ведущие на прогулку чужих деток. И всех он окидывал оценивающим взглядом, а некоторым даже шутя подмигивал, чем явно приводил их в смущение. То была своеобразная, ни к чему не обязывающая игра. Всего лишь игра. Но он знал, стоило ему пойти за кем-то из приглянувшихся девушек, вопреки общепринятым правилам и приличиям настоять на знакомстве, назначить свидание, и кто-то из них из любопытства или ради интереса придет на встречу с ним. И тогда он будет говорить, а чаще просто шептать им в розовое ушко разные слова, обещания, и девушка буквально растает от услышанного и будет готова на большее. А дальше… что будет дальше, лучше не рассматривать, ибо тело тут же пронзит стремительная судорога, которая лишит на миг возможности двигаться.
А вот сейчас он наперекор всем своим потаенным чувствам шел к дому Протопоповых, и чем ближе подходил к нему, тем больше вопросов возникало у него, а в результате – непонимание, зачем он это делает.
Впрочем, без труда он мог ответить и на все мучавшие его, казалось бы, непростые вопросы. Прежде всего он желал иметь семью. Нет, он не хотел довольствоваться случайным увлечением ветреной пустышкой, которая, добившись чего-то, начнет ставить ему всяческие абсурдные условия, чему живым примером была все та же Агнесса, ему сейчас была нужна женщина серьезная, положительная во всех смыслах, признающая за мужем право главного голоса и решения всех бытовых вопросов.
