Текст книги "Улыбка гения"
Автор книги: Вячеслав Софронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)
Глава восьмая
Когда гонец с запиской прибыл на станцию и попытался войти внутрь, то дорогу ему преградил стоящий у дверей полицейский и бесцеремонно поинтересовался:
– Куда прешь с немытой рожею?
Парень, что был снаряжен старостой на станцию, растерялся и робко проговорил заискивающим голосом:
– У нас в деревню шар с неба прилетел, а там какой-то человек, профессором назывался будто бы. Вот, просил телеграмму отправить. Говорит, ждут его, ищут уже. Потому меня и послали записку на телеграф передать. – И он, сняв шапку, вынул оттуда мятый блокнотный лист и подал его полицейскому.
Тот взял из его рук записку, развернул, прочел и сунул ее к себе в карман.
– А ничего у тебя и твоего профессора не выйдет. Телеграфист наш куда-то подевался. То ли заболел, то ли пьянствует, мне не докладывали. Тот, что вчера был, ждал сменщика своего, ждал, а не дождавшись, уехал обратно к себе, обещал доложить начальству, чтоб другого прислали, но пока никого не было. Так что передай своему профессору, или кто он там, что бесполезно ждать, вряд ли сегодня кого пришлют. Пусть на другую станцию тебя направляет, где телеграф работает.
– Это ж куда ехать-то, – почесал в голове парень, – даль такая, да и темнеть начнет скоро. Нет, я обратно вернусь, доложу, все, как вы говорили.
– Езжай, езжай, – усмехнулся в усы полицейский, – и, повернувшись, зашагал в другую сторону, оставив паренька раздумывать, как ему поступить.
…Когда Менделееву сообщили, что телеграмму отправить не удалось, он заволновался и стал просить старосту, чтоб тот выделил для него какую-нибудь подводу, на которой его довезли бы до ближайшей станции, где он сможет сесть на проходящий поезд. Староста счел за лучшее отделаться от непрошеного гостя, и вскоре к крыльцу подъехала подвода, запряженная парой лошадей.
– Извольте ехать, шутливо кланяясь, предложил он ученому, – чем богаты, тем и рады. Только не забудьте начальству за меня словечко замолвить.
– Да не забуду, – отмахнулся Менделеев. А тебе, мил-человек, еще одно поручение: шар с корзиной затащите куда-нибудь под навес, на овин, что ли, или в сарай какой. За ним солдаты прибудут. А ты головой отвечаешь. Как сам сказал, с тебя весь спрос. Осторожней только, не поломайте чего. И напиши мне расписку, где укажи про шар и корзину тебе переданные. А расписку ту я с собой заберу.
– Не стану я никакую расписку сочинять, неграмотный поскольку – взбеленился тот, мое ли дело брать у незнакомого человека непонятно что и на сколько…
– Тогда и награды не жди, – попробовал уговорить его Менделеев, – положено расписку брать, чтоб уверенным быть в сохранности.
– Вот не было печали, так черти накачали. Сказал, не буду писать, и все тут, – не сдался тот и, не прощаясь, отправился обратно на поле, чертыхаясь про себя, что согласился исполнять эту должность, от которой никакого прибытка, а лишь одни поручения и спрос от местного начальства.
…Через час с небольшим Менделеев с возницей подъехали к станции. Ученый бережно поставил на телегу корзину с приборами, которую всю поездку держал на коленях, и велел подождать его, пока он узнает, скоро ли будет какой-нибудь поезд. Взобравшись на перрон, он подошел все к тому же полицейскому, что с понурым видом ходил вдоль железнодорожной насыпи и поинтересовался, как и на чем он сможет отсюда добраться до станции Клин, а если нет, то на Москву.
– А ничего у вас, барин, не выйдет, – ответил ему тот, – поезда здесь не останавливаются и дальше следуют.
– А рабочих как возят, ремонтников?
– На то специальный паровоз приходит с теплушкой, но только на него никого посторонних не берут.
– А где же ближайшая станция, где на поезд сесть можно? – поинтересовался Менделеев.
– Вот в Клину и будет, – с насмешкой отвечал тот.
– И как мне теперь быть? На чем добираться?
– Не могу знать, то сами решайте, тут даже заночевать негде.
– Да что же день сегодня такой невезучий! – яростно сжал кулаки Менделеев и зашагал обратно к телеге.
– Едем дальше, – сообщил он вознице, усаживаясь обратно на телегу.
– Это куда же? – с удивлением повернулся тот к нему.
– До Клина!
Возница замялся:
– Мне бы домой, а то пока доберемся, лошади устанут, чем их кормить стану? Нет, ни за что не поеду.
– Так я же тебе заплачу. А там, глядишь, и лошадок покормишь, и деткам на гостинцы хватит и тебе самому на водочку еще останется. Сколько хочешь?
– Да я не знаю, – сделал вид, что колеблется, несговорчивый мужичок, – оно по-разному берут, – он немного подумал, а потом выпалил: – За сто рублев свезу.
– Ну, братец, ты и хватил! За сто рублев дом купить можно.
– Тогда червонец.
– Аппетиты у тебя, однако же. Ладно, поехали, сторгуемся.
– В лавку бы заехать сначала, купить чего сразу, – не трогаясь с места, продолжал торговаться тот.
– Вот в Клину и купишь, а здесь где ты лавку найдешь? Гони давай!
– Гони, гони – заканючил мужичок, которому и заработать хотелось, и ехать не было никакого желания, – вам только одно – давай гони!
Он вяло подхлестнул лошадей, и они тяжело зашагали, волоча за собой дребезжащую телегу, явно солидарные со своим хозяином, что лучше бы им было сразу повернуть в сторону дома.
Ближе к вечеру на них наткнулся один из велосипедистов, что тоже принимал участие в поисках пропавшего воздухоплавателя. Пообещал доехать до станции и нанять там тройку, а еще сообщил, что сын Менделеева, Владимир, тоже участвует в поисках. После чего он развернул свою двухколесную машину, взобрался в седло и с бешеной скоростью закрутил педали.
Это известие подбодрило Дмитрия Ивановича, былые неприятности отступили назад, и он даже замурлыкал какую-то мелодию, на что его кучер неодобрительно покачал головой и про себя подумал: «Вот люди живут, ничего не делают, зато песенки поют. Мне, что ли, в город перебраться, тогда тоже запою».
И действительно, через какое-то время вдали раздался звон колокольчиков, и скоро из-за леса показалась бешено несущаяся тройка лошадей, где на козлах сидел мужик в синей сатиновой рубахе, подпоясанной кушаком с кистями на концах. На голове у него была лихо заломленная папаха, а пшеничные усы свисали чуть ли не до самых плеч.
Сзади него сидел молодой человек в форме морского офицера, и Менделеев, хоть и плохо видел в приближающихся сумерках, догадался, что это его сын, Владимир Дмитриевич. Он соскочил с телеги и замахал рукой, боясь, как бы тройка не наскочила на них. Везший его мужик, свернул в сторону, тоже боясь угодить под копыта бешено мчавшихся лошадей.
Когда тройка остановилась, из нее и в самом деле выскочил сын Дмитрия Ивановича и бросился к нему на шею.
– Живой, папенька, живой, а мы уж тут всякое передумали…
– Да что мне сделается, – поглаживая сына по голове, отвечал тот, – справился я с этим шариком, хоть и помучаться пришлось,
– Анна Ивановна места себе не находит, все в окно выглядывает, ждет, – сообщил Владимир.
– А что ей еще делать, – хмыкнул Дмитрий Иванович, – такая у нее бабская доля: дома сидеть да мужа ждать.
– Она и на станцию приезжала, думала узнать что о тебе, а там такая странная телеграмма…
– Ну, прямо лягушка-путешественница, – неодобрительно проговорил Менделеев, – вот свидимся, задам я ей, что без моего спросу из дома отлучается. А что за телеграмма, говоришь? Чего в ней странного?
– Точно не помню, но смысл такой, будто шар воздушный где-то видели, а тебя самого – нет, пояснил Володя.
– Как бы они меня разглядели, когда я внутри корзины находился? Тоже мне, паникеры. Ладно, расплатись лучше с мужиком, у тебя это лучше получится, а то он с меня сто рублей затребовал. Дай ему целковый, и ладно…
Глава девятая
Когда они въехали в Клин, то местные жители, ожидавшие возвращения воздухоплавателя, как только увидели тройку, дружно закричали: «Ура!» Тут же их окружила толпа людей, и каждый хотел пожать руку знаменитому ученому, некоторые бросали цветы, а несколько молодых людей вдруг начали распрягать лошадей с криками:
– Дмитрий Иванович, мы вас на себе повезем, пусть лошадки
отдохнут.
– Не смейте этого делать, – возмутился Менделеев, – я вам не царская особа, не король африканский, чтоб меня на себе везти. Оставьте, я вам говорю, а то сейчас сойду и пешком отправлюсь. Володя, скажи хоть ты им, что за придурь такая!
Но Владимир сидел в коляске и безудержно хохотал, радуясь известности своего отца, которая вольно или невольно касалась и его самого, а поэтому настроение у него было праздничное, что с ним случалось довольно редко.
Он, как и отец, ощущал себя счастливым лишь в работе или на службе, где не было лишних минут для отдыха, а сейчас, в этой праздничной обстановке, он вдруг понял, что радость может быть и от того, что все вокруг ликуют и конца-края этому праздничному шествию не предвидится.
Вдруг все замерли и повернули головы на противоположную сторону улицы, где на фонарный столб влез какой-то длинноволосый юнец с белым шарфом на шее, концом которого он размахивал, словно флагом, и отрывисто что-то выкрикивал, но что, Дмитрий Иванович за шумом толпы разобрать не мог. Он спросил у сына:
– О чем это он, не пойму никак?
– Стихи в твою честь, судя по всему, собственного сочинения, читает, – улыбнулся сын в ответ.
Прислушавшись, Менделеев разобрал несколько зарифмованных строк:
…Он светоч знаний и науки;
До неба распростер он руки,
В воздушном шаре пролетел,
Затменье в небе он узрел…
– Тьфу, чушь какая, – едва удержался, чтобы не выругаться, Дмитрий Иванович, – давайте, едем дальше, у меня уже голова заболела от этого шума.
Кучер звонко щелкнул в воздухе кнутом, толпа расступилась, он шагом проехал до конца улицы, чтоб ненароком не зацепить кого, а потом, выехав на шлях, пустил коней рысью в сторону Боблово.
– Фу, слава богу, – глубоко вздохнул Дмитрий Иванович, – недаром говорят, что в жизни нужно пройти три главных испытания: огонь, воду и медные трубы. Вот эти самые трубы пострашнее первых двух будут. Многие, ох многие свои головы от радостей небывалых теряют, когда их начинают чествовать…
– Так ведь не просто так, а за дело, – перебил его сын.
– Знаешь, что я тебе скажу, не все дела мною еще переделаны, и если после каждого начнут вот так на тебя кидаться и ждать, что ты всех их обнимешь, перецелуешь, доброе словечко обронишь, точно голова кругом пойдет, обо всем на свете забудешь.
– Ладно скромничать… Не так часто тебя и чествуют, радовался бы, – с легким осуждением ответил Владимир.
– Да я и так радуюсь, разве не видно? Что жив остался, а то могли на части порвать, на кусочки. Вот тут вся бы моя слава и кончилась.
Но Владимир, хорошо знавший отца, видел, что ему приятно пусть и такое проявление чувств, к которому он действительно не привык. Ему чаще приходилось отстаивать свою точку зрения, а особенно открытия, которые он делал, а коллеги не желали признавать. И теперь он действительно перестал ждать признания, и эта беснующаяся толпа была для него в новинку, непривычна.
«А ведь настрой этих людей против любого, и тогда они кинутся на тебя и точно порвут тебя на части и будут считать себя правыми», – подумал он, но отцу ничего говорить не стал, не желая лишать его доброго расположения духа.
…В имении Боблово, которое много лет назад купил Дмитрий Иванович и все переделал здесь на свой лад, их ждали съехавшиеся друзья, желавшие отметить благополучный полет Дмитрия Ивановича и услышать от него, что называется, из первых уст рассказ обо всех приключениях.
Тут был его давний товарищ и ровесник Константин Дмитриевич Краевич, создавший своими руками несколько измерительных приборов, Илья Ефимович Репин, глубоко почитавший ученого и не раз обращавшийся к нему за советом для изготовления новых пигментов для живописи, и непременный Архип Иванович Куинджи, настойчиво проявлявший знаки внимания к жене Менделеева, Анне Ивановне, которая, впрочем, делала вид, что не замечает их. Менделеева это мало занимало, но он иногда подшучивал над другом, отчего тот обычно смущался, начинал отнекиваться, а потом все же признавался, что если бы не хозяйственные заботы, то из Анюты, как он ее называл, получился бы великолепный художник, и Дмитрий Иванович должен помнить об этом и ценить ее жертвенность.
Сама Анна Ивановна с двухгодовалыми близнецами находилась в соседней комнате и, видимо, не слышала, или сделала вид, что не слышала, как вошли муж и его сын, который после развода Менделеева с первой супругой, его матерью, решил жить с отцом. Анна Ивановна этому не противилась, зная, что голос ее не будет услышан и принят во внимание, а потом привыкла, что во время частых заграничных отлучек мужа рядом находится близкий человек, к которому всегда можно обратиться за помощью.
У них с Дмитрием Ивановичем родилось уже четверо детей, и у нее не всегда хватало сил уделять всем внимание. Да муж не особенно и настаивал на этом, тем более что в последнее время меж ними наступила непонятная отчужденность, которую ни тот, ни другой не спешили преодолеть.
Первыми к отцу бросились старшая Люба, а за ней и Иван, ожидавшие, как обычно, подарков, как это у них было заведено после возвращения отца из поездки. Но он, подхватив их на руки, лишь расцеловал и никаких подарков не последовало, а потому они, недовольные, тут же убежали обратно в детскую и в гостиную, где собрались взрослые, выходить больше не желали.
Наконец появилась и сама Анна Ивановна, церемонно подставила щеку для поцелуя, приняла у Дмитрия Ивановича верхнюю одежду и негромко спросила:
– Как все прошло? Я очень переживала…
– Началось худо, едва взлетел, а закончилось еще чище, чуть мужики на вилы не подняли. Приняли меня то ли за бомбометателя, то ли за беглого каторжника, едва успокоил их…
– Не может этого быть! – всплеснула она руками.
Гости, с которыми Менделеев успел, еще не сняв с себя пальто, торопливо поздороваться, тоже всполошились.
– Что за мужики? Что за вилы? – с удивлением спросил Краевич. – Надо об этом в полицию заявить, нельзя так оставлять.
– Наши мужики все могут, философски заявил Репин, – однажды меня тоже чуть не побили, за вора приняли.
– Подожди, Илья, знаем мы твои байки, до утра можешь рассказывать, пусть Дмитрий Иванович поделится впечатлениями, мне тоже интересно услышать, – остановил его сидевший чуть отдельно от остальных Куинджи.
– Да пустое это все, – не спеша садиться и прохаживаясь по комнате от стены к стене, отвечал хозяин дома, думая о чем-то своем. – Правильно Илья Ефимович говорит, наших мужиков, если их натравить на кого, так они и родную мать ведьмой назовут. Начнешь с ними разговаривать, и на все то у них свое мнение есть, когда он с тобой один на один говорит. А ежели толпой соберутся, такой галдеж устроят, хоть святых выноси. И вправду, стоит кому-то искорку недоверия пустить меж них, считай, все, пропал человек, на которого им укажут. Ведь как они конокрадов бьют без всякой жалости, до смерти, и никто их не остановит, а полиция даже не суется туда, знает – без толку, круговая порука и виновного ни за что не сыскать…
– А потом, поди, каются перед батюшкой, – успел вставить слово Репин.
– Может, и так, в душу к ним не заглянешь, – все так же отрешенно отвечал Менделеев.
– Нет, Дмитрий Иванович, – подошел к нему Краевич, – ты уж давай рассказывай все как есть. То, как ты пилота из корзины выкинул, мы все видели и, честно скажу, не на шутку за тебя испугались, как ты один с летательным аппаратом справишься. А вот про мужиков с вилами как-то не подумали. А ведь действительно, за кого они тебя там приняли?
– Меня сегодня кем только ни называли: и батюшкой и каторжником, и еще непонятно кем. Так что теперь сам не знаю, кто я есть на самом деле, – улыбаясь, ответил Менделеев.
– Вот-вот, – вновь влез в разговор Репин, – я, когда зарисовками твоего полета занимался, ко мне недоросль лопоухий пристал, гимназистик, пытать начал: зачем это попа на небо запускают.
– Нет, тут вопрос серьезный, – потряс указательным пальцем Куинджи, – а если правда на вилы бы его подняли? Мало ли что им могло померещиться.
– Да все обошлось, вы лучше послушайте, что я увидел, когда Луна Солнце закрыла. – Дмитрий Иванович с жаром принялся рассказывать о своих ощущениях, которые он испытал во время наблюдения затмения.
Но в присутствии жены он и словом не обмолвился о неполадке клапана, и как он ее устранил, зная, что потом, когда они останутся наедине, она будет отчитывать его, как обычно, что он только о себе и своей науке думает, а о детях должен заботиться кто-то другой.
Он мельком бросил взгляд на супругу, стоявшую в дверном проеме, прислонившись плечом к косяку, и понял, она и так обо всем догадалась. И это было не в первый раз. Он порой диву давался ее проницательности. Для него это была загадка, которую с помощью известных ему приборов разгадать невозможно. Другой такой женщины он просто не знал, а потому даже слегка побаивался ее предвиденья и не раз убеждался, как она может что-то знать наперед.
Может, потому и возникло отчуждение меж ними, что он не привык делиться всем, что с ним случалось, а она как-то распознавала, догадывалась и одним-единственным вопросом могла повергнуть его в смятение, отчего он начинал злиться, топать ногами и старался поскорее закончить разговор, чтоб остаться одному.
Вот и сейчас Анна Ивановна, наблюдая за всем происходящим, хорошо понимала, что муж ее был на волосок от гибели, в очередной раз искушал судьбу, но опять же спорить с ним и что-то советовать было бесполезно. Он всегда поступал по– своему, не слушал ее советов, и постепенно она ушла в себя, затаилась, старалась не думать о плохом, но черные мысли сами лезли ей в голову, она отгоняла их, но совсем перестать думать о неизбежном не могла.
Впрочем, выбора у нее не было и оставалось мириться и как-то обустраивать свою жизнь, понимая, что за нее это никто не сделает. Неожиданно раздался громкий стук в дверь. Владимир кинулся открывать, на пороге стоял курьер с сумкой через плечо и громко спросил:
– Где я могу видеть профессора Менделеева?
– Здесь я, вот он, – сделал несколько шагов по направлению к нему Дмитрий Иванович, – а что случилось?
– Депеша из канцелярии его императорского величества. – И он протянул большой конверт с гербовой печатью и почтительно вручил его хозяину дома.
Когда он вышел, в гостиной ненадолго повисло молчание. Анна Ивановна побледнела, ей едва не сделалось дурно, поскольку, по ее мнению, ничего хорошего эта депеша предвещать не могла. Остальные тоже молчали, и лишь Дмитрий Иванович вертел здоровенный конверт в руках, а потом сунул сыну и попросил вскрыть. Тот извлек толстый лист александрийской бумаги с золотой короной наверху.
– Читай, – попросил отец, – а то мне очки доставать не хочется.
И Володя прочел:
– Его высокопревосходительству, статскому советнику профессору Дмитрию Менделееву приглашение на торжественный ужин, посвященный Тезоименитству Его Императорского величества… – Володя остановился и добавил скороговоркой: – Тут еще подписи какие-то стоят. Читать?
Дмитрий Иванович махнул рукой, дав понять, не нужно, и стал ждать, что скажут другие сидящие в комнате.
Первой подала голос Анна Ивановна:
– Надеюсь, профессора приглашают вместе с супругой?
– Не знаю, не знаю, – хитро прищурился Менделеев, – боюсь, что мой визит туда придется отложить.
– Это еще почему? – встрепенулась она.
– На следующей неделе мне предстоит отбыть на Дон. Просят дать справку о залежах каменного угля, что там с незапамятных времен находят. Так что визит во дворец придется отложить. Да я и рад тому, представляю, как там в меня будут пальцем тыкать, словно в павлина какого редкого. Не той породы, чтоб шутом становиться.
Слова мужа расстроили Анну Ивановну, которая с радостью восприняла приглашение во дворец и уже перебирала в уме, какие наряды подойдут к этому случаю.
– Я же говорила, ты можешь думать только о себе, – едва сдерживая слезы, в сердцах проговорила она и, резко повернувшись, ушла в детскую, громко хлопнув дверью.
– Да, именно этого я и ждал, – задумчиво глядя в окно, проговорил ей вслед Менделеев.
Часть восьмая
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПРОШЛОЕ
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века,
По воле Бога самого,
Самостоянье человека,
Залог величия его.
А. С. Пушкин
Глава первая
В конце июня 1889 года Менделеев наконец-то решился на несколько дней заглянуть в родной город, где он не был со дня своего отъезда на учебу в Петербург. Выходило, что ровно полвека. К тому времени он стал всемирно известным ученым, ему самому 65 лет, а потому встреча его горожанами была торжественная, будто город посетил кто-то из лиц царствующего дома или высокий сановник.
На берегу Иртыша, куда должен был причалить небольшой пароходик, на котором прибывал из Тюмени старый тоболяк, построили небольшую деревянную арку, увитую лентами и гирляндами из цветов, на деревянном помосте приближение судна ждали городской голова и губернский полицмейстер. Были и обычные обыватели, прознавшие о прибытии почетного гостя.
Особо выделялся энергичный местный предприниматель Александр Андрианович Сыромятников. Он родился как раз в год отъезда Дмитрия Ивановича из Тобольска, а потому никого из его родственников не застал, но зато, развив бурную деятельность и продолжив дело отца, сумел скупить в городе ряд обывательских домов и бывшую стекольную фабрику в селе Верхние Аремзяны, некогда принадлежащую предкам матери Менделеева – купцам Корнильевым.
Правда, сама фабрика сгорела, восстанавливать ее он не собирался, а потому он построил там поташный завод, на котором сжигал местные леса, продавал поташ, на чем имел неплохую прибыль. Сейчас ему было очень важно установить дружеские отношения с известным ученым, который был связан со многими известными промышленниками России, чтоб через него попытаться наладить поставку своего сырья из Сибири в центр страны. Были у него к прославленному земляку и другие вопросы, но он пока не решил, стоит ли их задавать, поскольку не знал, насколько удачным будет его знакомство с гостем, о котором ходили самые разнообразные слухи.
Наконец послышался гудок парохода, и через некоторое время борт судна плавно ударился о причал, матросы ловко замотали канаты вокруг кнехт, сбросили трап, и по нему спустился пожилой мужчина с сосредоточенным лицом и внимательным взглядом порядком выцветших, некогда голубых глаз в своей неизменной широкополой шляпе, опирающийся на ручку нераскрытого зонта. Он принял из рук одного из встречающих традиционные хлеб-соль, отломил небольшой кусочек, сказал:
– Узнаю родной вкус, его ни с чем не перепутаешь.
Хотели уже было пройти к пролетке, поджидавшей его, но тут слух Менделеева привлек жалобный скрип пил, доносящийся со стороны расположенной на берегу лесопилки, принадлежащей все тому же купцу Сыромятникову. На ней трудились арестанты из местных тюрем, и, по сути дела, это была бесплатная рабочая сила, чем купец без зазрения совести пользовался благодаря своим обширным связям и знакомствам.
Пока Менделеев рассеянно выслушивал торжественные приветствия в свой адрес, его взгляд так и притягивала та самая лесопильня, где мелькали в воздухе двуручные вертикальные пилы, которыми арестанты, один из которых находился наверху огромных козел, а другой внизу, распиливали толстенные хвойные бревна на плахи и брусья. Наконец приветственные выступления подошли к концу, и слово предоставили самому Дмитрию Ивановичу. Всем было интересно, что он скажет, вступив на родную землю, а более всего каждое его слово ловили местные журналисты из двух конкурирующих газет, стремящихся давать на своих страницах материалы с абсолютно противоположными взглядами на одно и то же событие.
Но ученый, словно предвидя это, разочаровал их, поскольку всего лишь поблагодарил за встречу, извинился, что не мог раньше приехать в Тобольск из-за своих дел, тем более что не так давно похоронил старшего сына, и спросил разрешения пройти на ту самую лесопилку, которая его почему-то так заинтересовала.
Представители печатного слова лишь переглянулись, поскольку они ничем особенным не могли порадовать читателя, кроме сухих строк о прибытии в город их земляка, и покорно потащились вслед за всеми по топкому берегу, надеясь, что, может быть, там им удастся услышать «живое слово» из уст великого ученого.
Но более всех был удивлен сам хозяин лесопилки купец Сыромятников, который еще час назад не мог даже себе представить, что его скромное предприятие вдруг заинтересует прибывшего гостя. Поэтому он пристроился рядом с ним, норовя попасть ему в шаг, спросил:
– Извините, ваше высокопревосходительство, чем вызван ваш интерес к этому производству?
– А вы, собственно говоря, кто будете? – не спеша отвечать на его вопрос, в свою очередь, поинтересовался Менделеев, с подозрением косясь на так и липнувшего к нему купчика. По правде говоря, он сразу заметил и выделил его среди других встречающих, едва лишь вступив на берег. Тот не нашелся сразу что ответить, но потом, спохватившись, представился:
– Почетный потомственный гражданин Тобольска, купец первой гильдии Александр Сыромятников.
Дмитрий Иванович замедлил шаг, повернулся в его сторону и ответил с привычной для него ехидцей в голосе:
– Неужто тот самый Сыромятников, что имение моих предков за гроши перекупил?
Другой бы на месте того растерялся, но тобольского купца это нимало не смутило, и он тут же парировал:
– Неужто, ваше высокопревосходительство, лучше было, ежели бы оно бесхозным стояло и местные крестьяне творили бы там, что хотели?
– И что же они там такого творили бы, позвольте полюбопытствовать, – в свою очередь пытался прижать того к стенке ученый. Но купец, словно пойманная щучка, легко в руки не давался и ловко вывернулся, ответив:
– Неужто вы не слышали, как они остатки вашей усадьбы хотели растащить, школу перестали содержать, порубкой занялись, землю, не на них записанную, распахивали…
– А вы, значит, спасли все, за что я должен быть вам премного благодарен? Прощу простить меня великодушно, но благодарности не дождетесь. Не верю я, будто бы русский купец собственную выгоду упустит. Не та порода. У вас, как мне известно, там поташный завод, а поташ нынче в цене, только позвольте полюбопытствовать, где вы сырье для него добываете?
Вот тут Сыромятников не на шутку испугался, потому как вел порубки леса не совсем законно, и порой его артельщики вырубали леса, ему не принадлежащие. Но и эти прегрешения сходили Александру Андриановичу с рук, поскольку с местным начальством он умел найти общий язык. Но вот коль о его проделках стало известно ажно в самой столице, как выходило со слов Менделеева, тут было чего опасаться.
– Так на поташ строевой лес не нужен, – попытался он оправдаться, – так, отходы разные. Ветки там, вершинник, чурки комлевые, даже коренья идут. А добрый лес на распиловку пускаю. Народ то у нас строиться начал, тес и плахи до зарезу всем нужны. Вот я лесопилку прямо здесь на берегу и наладил. – И он махнул рукой в сторону штабелей бревен, куда они и направлялись.
– Так это, значит, тоже ваше хозяйство, – удивился Менделеев, остановившись:
– Вот это размах, я понимаю…
– Еще у меня в верховьях речки Курдюмки мельница поставлена. Да там же солодовня, квас и пиво произвожу, ну и, само собой, солод, все от меня идет, – самодовольно перечислил свои владения Сыромятников. Правда, чтоб совсем не зарываться, промолчал, что, кроме того, владеет, дюжиной лавок, рыбными ловлями на Севере, правда, записанными на другое лицо, не меньше десятка доходных домов, не говоря уже о ценных бумагах и страховых займах на всех членов своей семьи.
– Похвально, похвально, – то ли с одобрением, то ли с осуждением кивнул ему в ответ Дмитрий Иванович, – только мне одно непонятно: почему вы работников своих совсем не жалеете?
– Не понял, что вы этим сказать изволите? – озадаченно переспросил его Сыромятников.
– А то и имею, что по всей стране лесопилки давно переведены на паровую тягу, а в худшем случае водяные колеса пилы крутят; а уж у самых отсталых на то кони приспособлены. А у вас, как погляжу, все по старинке, мужики пилами машут, а потом глазами маются. Опилки то сверху прямо на них и сыплются. Не жалко вам их?
– Так пусть глаза не пялят кверху, – зло ответил купец, показав тем самым свое истинное отношение к тем, кто находился в его подчинении. – Да и чего же их жалеть, коль все они из числа арестантов? – отвечал он и тут же пожалел, что проговорился. Но было поздно, и Менделеев, услышав про арестантов, тут же поймал его на этом.
– Как вы сказали? Арестанты, значит? Весьма интересно, весьма. Из местного централа, как полагаю?
– Да разные тут… – попытался оправдаться Сыромятников, – только несколько из них, у которых срока небольшие…
– А кто ж за ними надзор осуществляет? Что-то я ни одного конвоира поблизости не вижу, – оглядевшись вокруг, продолжал припирать его к стенке Менделеев.
– Так то мои люди охрану держат, и все при оружии. Вон видите, стоит один, – показал он рукой в сторону угрюмого мужика, подпиравшего плечом столб навеса у лесопилки. Эй, Васька, подь сюды! – крикнул он.
Тот неохотно, вразвалку, зло поблескивая глазами, подошел на зов, снял с головы шапку, слегка поклонился и спросил:
– Чего изволите, Александр Андрианович?
– Да вот, его высокопревосходительство господин Менделеев интересуется, как у нас за арестантами пригляд поставлен…
Тот сходу понял, о чем речь, и с готовностью пояснил:
– А чего за ними приглядывать, и так не сбегут, они нас меченые. Да и кормят их здесь прямо на берегу. Чего им бежать, все одно ни кола ни двора не имеют…
– Весьма интересно, – оживился Менделеев, – и как же вы их метите? Насколько мне известно, клеймить преступников запрещено более ста лет назад, а у вас, значит, о том ничего неизвестно?
– Да нет, вы не так поняли, – встрял Сыромятников, – никто им никаких отметин не ставит, просто на одежде метка особая пришита, по которой их узнать можно. Да и правильно Васька сказал, чего им куда-то бежать, когда они в сытости живут, получше многих.
– Ну, тут извольте с вами не согласиться, покачал головой Менделеев, – хотя мое ли это дело. Пусть тюремное начальство само решает, а я о другом хотел спросить. Вот, гляньте, тут в Иртыш речка впадает, когда-то, насколько помню, здесь небольшая плотника стояла, и мы, гимназисты, частенько сюда с занятий по весне сбегали, на ледоход поглядеть. А теперь ее нет, хотя, ежели старания приложить, можно было на ней лопастное колесо поставить, а от него привод сделать, чтоб диск крутил. Дальше совсем просто: станок на подшипниках, рельсы, чтоб бревна подкатывать под циркулярную пилу. Уразумели? – повернулся он к Сыромятникову.
