Текст книги "Улыбка гения"

Автор книги: Вячеслав Софронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Вячеслав Софронов
Улыбка гения

Посвящается памяти профессора Александра Александровича Макарени – друга и учителя

БЛАГОДАРНОСТИ

Выражаю искреннюю благодарность в бескорыстной помощи в поиске и присылке автору документов из фондов различных российских архивов, связанных с подготовкой рукописи: Екатерине Велижанской, а также работникам Тобольского областного государственного архива за своевременную подготовку копий документов по семьям Корнильевых и Менделеевых, Ольге Филатовой за мужество и стойкость при наборе текста рукописи, Елене Дуловой за правку текста романа.

Отдельная благодарность моему другу-москвичу, кинорежиссеру и просто замечательному человеку – Игорю Моргачову, за то, что он подвигнул меня на работу над рукописью, которую, несмотря на всевозможные препятствия, все же удалось закончить.

Сознаюсь, что первотолчок по написанию текста романа был мной получен от кинопродюсера Олега Урушева, поведавшего о своем намерении снять многосерийный фильм о главном герое моего романа.

Вечная память Валентину Старикову, отдавшему многие годы борьбе за существование усадьбы Д. И. Менделеева в Боблово, и автору книги о нем.

Низкий поклон и благодарность Михаилу Беленькому – автору книги из серии ЖЗЛ «Менделеев», ставшей путеводной звездой для автора при написании второй книги романа, а также работникам Музея-квартиры Д. И. Менделеева в С.-Петербурге.

Спешу выразить свою благодарность работникам и руководству Тобольского музея-заповедника и директору школьного музея в селе Верхие Аремзяны – хранителям памяти о нашем гениальном земляке и его родных.

Выношу благодарность коллективу Тобольского государственного педагогического института, носящего имя ученого и не забывающего об этом.

А также благодарю всех тоболяков, проявляющих интерес к истории края и судьбам тех людей, что жили ранее на этой земле.

И особая благодарность основателям и сотрудникам издательства «Вече», задумавшим серию «Сибириада», тем, кто работал над книгой, и отдельно редактору, благосклонно относящемуся ко всем авторским задумкам пишущего эти строки, – Олегу Михайловичу Солдатову.

Полагаю, что все выше названные мной не только думали и мечтали о славном будущем нашей державы, но и составляют цвет нации и гордятся этим. Спасибо всем! Храни вас Господь!

Вячеслав Софронов

ОТ АВТОРА

Молодому ошибка – улыбка,

старому – горькая слеза.

Русская пословица

Для воссоздания образа главного героя автор избрал наиболее значимые моменты жизни из его биографии. Досконально и подробно описать все нюансы и перипетии, которые пришлось пережить герою романа, не входит в задачу автора и достаточно полно представлено в многочисленных воспоминаниях и биографических изданиях о Д. И. Менделееве. Здесь же автор преследовал иную цель – не нарушая хронологию изложения, показать основные черты характера, привычки и убеждения ученого, его искания, взаимоотношения с родными и коллегами.

К сожалению, практически невозможно включить в ткань романа массу его знакомых, судьбы детей, родственников и коллег. Достаточно широки были и интересы самого ученого: от изучения нефтепродуктов до создания проекта ледокола, таможенных тарифов, демографии и изготовления отечественных сыров!

Но в любом случае читатель имеет возможность ознакомиться с авторской интерпретацией жизни, привязанностей, научной деятельности великого русского ученого и вместе с тем неординарной личности.

Замечания и пожелания можно направлять по электронному адресу: kuk50 @mail.ru

Часть первая
ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ СУДЬБЫ

О, сколько нам открытий чудных

Готовят просвещенья дух

И опыт, сын ошибок трудных,

И гений, парадоксов друг,

И случай, бог изобретатель.

А. С. Пушкин

Глава первая

Дорога для русского человека давно стала частью его жизни, а иногда и главным смыслом. Видимо, сказались давние обычаи ушедших в прошлое кочевых племен, растворившихся среди вобравшего их славянского многоголосья, дав знать себя привычкой к непрестанному перемещению на просторах Российского государства, где отмахать сто верст за день считалось делом привычным и обыденным.

Потому любую дорогу русский человек, принимает с радостью, стараясь тем самым убежать, отрешиться от повседневной суеты, надеясь, что на новом месте все будет не так, начнется новая жизнь, полная радости и надежд на лучшее.

Хотя в глубине души каждый путешественник понимает, прошлое никуда не денется, его не выкинешь из памяти, как стоптанную обувь, купив новые, еще не знавшие властной хозяйском ноги сапоги или штиблеты, дай срок и они придут в негодность, потребовав замены.

Так и человек, прибывший на новое место, долго примеряет его к себе, приспосабливаясь сам, а через год-другой ему и там становится тесно, и он ищет причину, чтоб вновь умчаться куда-то в надежде за неугасимой мечтой о несбыточном счастье и радости бытия.

Особенно остро живет подобная страсть к обновлению и смене обстановки среди молодых людей, стремящихся побыстрей, иногда навсегда, вырваться из сковывающих его родительских оков и правил. Подталкивает его к тому прежде всего юношеская мечтательность, беспечность и надежда на несбыточную свободу и вольность поступков. Чаще всего по прошествии многих лет он начинает той самой свободой тяготиться и готов поменять ее на семейный покой, домашний уют, достаток, обрекая себя тем самым на новые ошибки и страдания. Блажен тот, кто обретет любимое дело, преданную и понимающую жену и верных друзей. А вот этого никто ему обещать не может. Главное при том не потерять веру в собственные силы и предназначение, что зависит не только от него самого, а в большей степени от Господа Бога, указующего путь каждому верящему в Него.

Так и Дмитрий Менделеев, закончив столичный педагогический институт, поспешил расправить крылья и умчаться подальше от петербургских туманов, солдатских казарм; бесконечных проспектов с их устойчивым кисло-сладким ароматом конского навоза. От всего этого ему давно хотелось освободиться, отринуть прочь, забыть навсегда все, что он пережил в студенческие годы, оставшись один в чуждом ему, незнакомом городе.

Первым потрясением в студенческую пору для него стала смерть матери. Он тогда и сам находился на грани между жизнью и смертью, непрерывно кашлял, кружилась голова, сил хватало лишь добраться после занятий до кровати и заснуть без сновидений. Несколько раз Дмитрия направляли на излечение в университетский лазарет, где он, пролечившись неделю, просился на выписку, поскольку не мог вылежать без дела положенный срок и уходил, не слушая советов старых врачей.

Меж тем они сочувственно относились к нему, пытаясь задержать подольше, пугая осложнениями и перспективой стать инвалидом, а то и того хуже. Однажды кто-то даже неосторожно напророчил скорую смерть бедному студенту. И это так на него подействовало, что он неожиданно начал чувствовать себя намного лучше: куда-то пропал кашель, прошло ненавистное головокружение, и мир заиграл совсем иными, яркими, красками, словно северное, о котором Дима слышал у себя на родине.

Но вот смерть матери, стоило ему только вспомнить об этом, долго, едва ли не навсегда, оставалась в памяти. Той осенью, поступив в институт, он начал ходить на лекции и, хотя долго привыкал к новой обстановке, смене климата и чувствовал себя не важно, но вот Мария Дмитриевна начала болеть еще в дороге, до поры до времени крепилась сколько было сил, пытаясь скрыть от сына и дочери Лизы, жившей с ней, свой недуг. Но после очередного сердечного приступа, сопровождавшегося затяжным кашлем, согласилась лечь в больницу. Она успокаивала детей, хотя ясно понимала, что дни ее сочтены, а потому попросила принести в палату старинную семейную икону, привезенную из Тобольска, и успела подписать ее своему «последышу», после чего начала медленно на глазах у детей угасать.

Лиза сидела возле нее неотступно, урывками спала, устроившись на диванчике в коридоре, а Дима, не рискуя пропустить занятия, прибегал в больницу лишь под вечер.

Врачи и нянечки уже издали узнавали его, сочувственно здоровались, и однажды один из них остановил его в коридоре и, не глядя в глаза, предложил с ним пройти в полутемный подвал. Ничего еще толком не поняв, юноша пошел за врачом, но что-то уже подсказывало ему о случившемся, потому как сердце в груди сжалось, а в ушах нарастал глухой гул. Когда они зашли в подвальное помещение, первое, что он увидел, была горящая свечка и фигура священника, что-то читающего вслух. Навстречу ему шагнула плачущая Лиза, неловко обняла и прошептала: «Димочка, братец… она так тебя ждала, а ты не шел».

На низком помосте лежала их мать, и она показалась ему намного ниже, чем была в жизни, обострились черты ее лица, ввалились щеки, бескровные губы плотно сжаты, седые волосы, кроме нескольких прядей, покрыты слившимся с ними белым платком, сухие пальцы рук сведены на груди. Ему хотелось припасть к ней, заплакать, как сестра, но его стесняло присутствие врача и батюшки. Он беспомощно оглянулся по сторонам, словно ища чьей-то поддержки, поскольку ранее за него все кто-то решал, направлял, подсказывал, и вот впервые теперь он должен был действовать самостоятельно. И Лиза смотрела на него с надеждой, видя в нем мужчину, который знает, как должно действовать, и последнее слово должно остаться за ним. И только тогда он понял, что значит остаться в этом мире без чьей-либо помощи и поддержки, совсем одному, несмотря на то что там, в Сибири, у них жили старшие сестры и братья. Но те, находясь в нескольких месяцах пути, вряд ли могли чем-то помочь, а Лиза, жившая все годы под материнской опекой и даже не сумевшая или не пожелавшая взвалить на себя семейные хлопоты, не обзавелась собственной семьей, а потому была для него плохой советчицей. Оставалось одно – обратиться за помощью к знакомым, перебравшимся несколько лет назад из Тобольска в столицу, с которыми они, приехав сюда, поддерживали дружеские отношения, а в доме вдовы генерала Скерлетова даже сняли комнату.

…И вот теперь, после окончания института, заняв место в дилижансе он отправился по месту своего назначения на службу учителем, как и некогда его отец, в Севастополь, а в голове вновь и вновь возникали картины из недавнего прошлого, прочно врезавшиеся в память, словно высеченная надпись на могильной плите.

Учеба в институте ничуть не походила на гимназические занятия, тут не нужно было зубрить, отвечать наизусть, не делая ошибок, посещать без разбора все занятия подряд. Ему все было интересно и внове. Преподаватели обращались к студентам, как к равным и, казалось, не учили их своим предметам, а делились тем, что знали сами, не скрывая, что знания их не беспредельны и в любой науке еще много предстоит найти и открыть.

Именно перспектива новых открытий, какая-то тайна и загадка, побуждали его рыться в книгах, читать разных авторов и, если чего-то не понимал, спрашивать у преподавателей Те в свою очередь, оставались с ним после занятий, с улыбкой объясняли трудные места, подсказывали, у каких авторов тот или иной вопрос изложен более подробно.

Вскоре многие педагоги стали выделять за пытливый ум и часто задаваемые вопросы Диму Менделеева из числа прочих студентов, приглашали его к себе при постановке новых опытов, поручали готовить приборы для проведения занятий. И руководство института пошло навстречу подающему надежды молодому человеку, и он был принят на вакансию в лабораторию минералогии.

Об этом он мог только мечтать. Все было бы хорошо, но случилось очередное несчастье, для Дмитрия особо чувствительное: тихо скончалась сестра Лиза, и он остался совсем один в огромном городе. Это была уже четвертая смерть близких ему людей, случившаяся буквально на его глазах за последние несколько лет. Судьба словно испытывала его на прочность, дав возможность жить дальше. У одних это рождает равнодушие к жизни, другие, наоборот, радуются каждому новому дню. Он пока не делал никаких выводов, хотя где-то в глубине души понимал: все происходящее не зависит от его воли и случается помимо людских желаний и предположений. И в этом есть какая-то своя система и последовательность, но разгадать ее простому смертному не под силу.

Он не унаследовал слепой веры в божественное предназначение, какую имела его мать, но очень желал хотя бы одним глазком заглянуть в Божественный механизм Творца, согласно воле которого все происходит в мире. Он верил в силу и возможности науки, хотя и сознавал, она пока даже на шаг не продвинулась к разгадке сущности бытия, так что начинать надо с поисков основ устройства всего, что нас окружает. Безусловно, все предметы вокруг созданы по каким-то своим принципам и законам, но между ними есть пока еще неясная связь и сходство. Люди тоже при всей их схожести различны, но при этом каждый их них индивидуален. Так и все окружающие нacв ещества – едины. В этом он был глубоко убежден и собирался доказать, используя те знания, что получил за годы учебы.

Дорога из Петербурга в Симферополь проходила через Москву, где он ненадолго заглянул в дом покойного дяди – Василия Корнильева, обнялся с его дочерями, переночевал у них, вспоминая, как они с Лизой и матушкой провели здесь когда-то зиму. В этом доме ему довелось встретиться с уже тяжело больным Николаем Васильевичем Гоголем, самым загадочным человеком из всех русских писателей. Он умер через год после смерти дяди и не мог присутствовать на похоронах его из-за плохого самочувствия.

Диме запомнились его слова, произнесенные как бы человеком, глядящим на все происходящее откуда-то сверху: «Тяжко придется таким вот молодым людям. – При этом он глянул из своего угла в его сторону. – Они даже не представляют, какие испытания их ждут… И не всем суждено будет их пережить».

Василий Дмитриевич попытался свести его слова к шутке, мол, они молодые, им все по плечу. На что Гоголь возразил: «Молодые телом, а душой старики…»

Дима тогда не понял их значения, но, уже находясь в Петербурге, осознал их смысл. Действительно, многие из его однокурсников вели себя по-стариковски, высказывая вечное неудовольствие всем происходящим, и больше походили на монахов, чем на студентов.

И вот теперь он вновь в дороге, попросившись сесть на козлы рядом с кучером из-за тесноты дилижанса. Четверка лошадей резво бежала по русской равнине, увозя его все дальше от столичной суеты к морскому побережью, куда ему советовали отправиться доктора для окончательного излечения наследственной болезни многих сибиряков, прозванной чахоткой.

…Чем дальше на юг продвигался дилижанс, тем более сочными красками окрашивались близлежащие поля и видневшиеся вдали полоски леса. Червонным золотом наливалась рожь, серебром отливали овсяные колосья, а вдоль деревень стояли шеренги подсолнухов, повернув к жаркому солнышку свои чернявые, с желтыми лепестками вокруг, пучеглазые головки. В стороне от тракта невольно притягивали взор путника яблоневые сады, источающие медовый запах, разносящийся на много верст кругом.

Так со сменой пейзажа менялось настроение молодого человека, едущего всего лишь на первую в своей жизни службу, еще плохо представляющего, как сложится его дальнейший путь.

Ему вновь вспомнилось, как он буквально выбивал в министерстве свое назначение на юг, к морю, поскольку там министерские чинуши по незнанию, а то и нарочно, перепутали географические точки. Если первоначально ему было обещано место в Одессе, то по воле безграмотных канцеляристов он, как оказалось, должен был ехать в Симферополь, поблизости от которого шли военные действия. Не помог даже устроенный им в министерстве скандал. Слухи об этом быстро дошли до самого министра, и тот вызвал к себе неуступчивого назначенца и по-отечески посоветовал ему не бунтовать, а смириться с неизбежным. От этих воспоминаний Дмитрий улыбнулся и придержал рукой чуть не сорванную ветром с головы шляпу.

Да, как говорится, против рожна не попрешь. Спорить с министром – себе дороже. Но вот чего он не испытал, так это раскаяния. Знал, тот, кто смирился, отступил, не способен на большее. А он готов перевернуть мир и обустроить его на свои манер. И эта мысль вновь вызвала у него улыбку…

Кучер, заметив это, покосился в его сторону, тоже улыбнулся и спросил, пытаясь пересилить встречный ветер:

– Что, барин, видать, зазнобу свою вспомнил, коль так лыбишься. Я вот в твои-то годы уже двух деток имел, но тоже на девок и баб заглядывался. Бывало, на ночлег где остановимся, обязательно хозяйская дочь мне подмигнет тайком, пока родители не видят…

– И что потом? – поинтересовался Дмитрий. – Ты ей тоже подмигнешь и дальше поехал?

– Не скажи… скрывать не стану, всяко бывало. Тут как повезет. У меня про такой случай всегда были подарки припасены: ленты там разные, колечки, хоть и медные, но смотрятся богато. У девок глаза сразу таким огнем горят, не передать. Выйдем во двор и… – Он неожиданно замолчал.

Дмитрию стало интересно, и он спросил:

– Ну а дальше что? Чего замолчал?

– А то сам не знаешь, – вдруг зло оборвал его тот, – чего пристал. Может, я напраслину на девок тех возвожу, а ты и уши развесил. Знаю я вас, барчуков, вы знаете всё, а потом донос напишите, а мне отвечать. – И он окончательно замолчал, не желая продолжать разговор.

Озадаченный Дмитрий не решился что-то возразить ему, понимая, вряд ли кучер изменит свое мнение на его счет, а потому вернулся к своим воспоминаниям, тем более что и он, как на грех, тоже свел знакомство с молодой и весьма образованной попутчицей, ехавшей вместе с престарелым отцом из Петербурга в Москву.

Она охотно назвала ему свое имя – Анна, и даже предложила заглянуть к ним на Остоженку, где спросить дом Сошниковых. Но тогда он не придал тому значения, тем более не планировал надолго задерживаться в Москве, а вот сейчас корил себя за это. Всё равно сроки его приезда в Симферополь не оговорены, мог бы и пожить у родственников денек-другой, ничего бы не случилось. Глядишь, встретился бы с Анной погуляли с ней по московским улочкам, заглянули в тенистый парк, где… Он только лишь представил, как сидит рядом с девушкой, плотно к ней прижавшись на лавочке, под темной липой, и нежно держит ее ладонь, подносит к своим губам и… Все в нем затрепетало, он тягостно вздохнул и заметил, как кучер, исподтишка наблюдавший за ним, хмыкнул и спросил с издевкой:

– О чем вздыхаешь, барин? Поди зазнобу свою вспомнил? Раньше надо было вздыхать, вчерашний день назад не воротишь, не рви душу.

Дмитрий от неожиданности вздрогнул и тут же попробовал разуверить того:

– Вовсе нет. Не о том подумал. Некого мне вспоминать.

– Так я и поверил, – хохотнул кучер, – ничего, на юге найдешь себе какую-нибудь молдаванку погорячее, враз о прежней забудешь. Все они, девки, одинаковы, только подходец к ним особый требуется. Эй, пошли, родимые! – прикрикнул он на лошадей и щелкнул в воздухе кнутом, не особо ожидая ответа от своего пассажира.

Да и самого Дмитрия стал тяготить этот двусмысленный разговор с непонятными намеками, когда простой мужик дал ему понять свое превосходство в житейских делах, не оставив при том возможности даже постоять за себя. И он, поняв, что хоть и говорят они об одном и том же, но на разных языках и вряд ли когда смогут до конца понять друг друга, хотя язык тот един для них обоих.

На подъезде к Воронежу навстречу им стали попадаться обозы с ранеными солдатами, которых везли из-под Севастополя. Они двигались, не обращая внимания на встречные экипажи посреди дороги, словно демонстрируя свое пренебрежение и плохо скрываемую злость к штатским, не пожелавшим разделить их тяготы. И даже во взглядах раненых читалась ничем не прикрытая неприязнь к чистым и ухоженным пассажирам дилижанса, с любопытством их разглядывающим. И в то же время в их понурых, сгорбленных фигурах читались сквозившая многодневная усталость и равнодушие к своей участи.

От этого Дмитрию стало как-то не по себе. Совершенно неожиданно он почувствовал себя виновным в потерях и поражениях русской армии, случившихся в Крыму. А еще невольно решил, не просто так местом его назначения стал Крым, значит, где-то свыше было принято об этом решение, причем вопреки его воле. Выходит, то Божья воля отправила его подальше от родного дома, от столицы, на относительно недавно присоединенный к России полуостров, еще не успевший вобрать в себя основы европейской цивилизации, но уже ставший предметом раздора между Европой и Россией – страной, стоявшей все еще на согбенных спинах закрепощенных мужиков. Может, потому и проигрывали войну, что скрепы те вдруг треснули и обнажили многочисленные язвы некогда процветающего и победоносного отечества?

Мысли о своем предназначении надолго отвлекли Дмитрия от реальности, и он пришел в себя лишь от того, когда ощутил, что дилижанс остановился, съехав на обочину дороги, пропуская увеличившийся поток телег с ранеными.

– Давно стоим? – спросил он, приходя в себя.

– У нас часов не имеется, – неприязненно ответил кучер, даже не взглянув в его сторону, – вам, поди, лучше знать сколь времечка прошло.

– Вот беда, но и у меня часов нет, улыбнулся ему Дмитрий, – не заработал пока на них. Были у покойного батюшки, так они теперь у старшего брата, а я вот по солнышку жить привык. Так даже удобнее.

Его слова, видимо, тронули кучера, и он уже более миролюбиво поинтересовался:

– Один брат-то али еще имеется?

– Есть еще один, он тоже в Сибири живет…

– Поди, и сестры имеются, – поддержал разговор его собеседник, раскуривая небольшую длинную трубку с вырезанным из кости мундштуком.

– А то как. Есть и сестры. Их трое осталось, и тоже в Сибири. Нас в семье всего было четырнадцать детей у родителей. Вот только другие поумирали.

– На все божья воля, – искоса глянул на него собеседник, – чего ж они в Сибири делают? По своей воле люди туда вряд ли поедут.

– Всякое бывает. В Сибири ничуть не хуже, чем в других местах. Там такие же люди живут.

– Не могу знать, не бывал там пока и, дай бог, не попаду.

В это время образовался просвет в череде встречных телег и обозов, и кучер подхлестнул лошадей, норовя проскочить. Но едва проехали полверсты, как опять встали, а впереди до самого горизонта тянулась бесконечная лента повозок, извиваясь на поворотах, пропадая на спусках в овраги, словно гигантская змея выползала из своего логова.